Текст книги "Пельмени для Витальки"

Истории матушки Ксении

Приехав в Оптину, у меня остановилась настоятельница монастыря Казанская Трифонова женская пустынь мать Ксения. В этом уральском монастыре я окормлялась много лет и была очень рада принять матушку у себя.

Сёстры этой обители часто делятся со мной историями, которые ложатся в основу моих рассказов. И мать Ксения тоже поделилась своими воспоминаниями:

– Оля, я расскажу тебе о бабушках. О каких? О своих и вообще – просто о бабушках. Мне хотелось бы воспеть настоящую оду нашим бабушкам! Ты ведь знаешь: мне, как настоятельнице монастыря, приходится общаться со многими людьми, с паломниками. И часто люди признаются:

«Я вот пришёл к Богу в зрелом возрасте. Сам не знаю, почему. Без каких-то видимых причин…» Тогда я спрашиваю:

– А у вас в семье был кто-то верующий?

– Да. Моя бабушка.

Мать Ксения и Ольга Рожнёва

Они не в лике святых, наши бабушки. Чем же они могли так угодить Богу, что Он слышит их молитвы?

Взять мою бабушку… У меня мама и папа неверующие. Такие времена были, что людей от веры отбивали. Они такие и выросли. Октябрята, пионеры, комсомольцы. Религия – опиум для народа. Мама и папа запрещали бабушке меня крестить, запрещали ей учить меня молиться. И для бабушки это была глубокая боль на сердце. Как и для других бабушек. Они так это всё терпели, с такой болью, что нельзя крестить младенчиков, нельзя причащать.

Многие из них так и умерли, не дождавшись возможности растить внуков в вере. Они только верили сами. И ещё – они доверяли Богу. Мало ведь просто ходить в церковь. Нужно впустить Бога в свою жизнь, доверять Ему, уповать на Него. Они просили у Бога за своих неверующих детей и внуков. И Господь не посрамил их исповедническую веру.

Если взять историю моей семьи… Мой папа появился на свет, когда деду исполнилось пятьдесят. Когда родилась я, мой папа тоже был уже в годах. Вот так и получилось, что мои дедушка и бабушка родились в девятнадцатом веке, а я живу в двадцать первом. Интересно, да?

Две бабушки. Мамина и папина. Обе – верующие. Мамина, бабушка Дарья, – очень благочестивая, нищелюбивая, принимала странников, отдавала даже крохи. Стирала нищим одежду, прожаривала её в печи.

Папина, бабушка Ксения, была молитвенницей. Она умерла, когда мне исполнилось всего три года. Но она так молилась за меня, что, когда перед постригом меня спросили об имени, я мистически почувствовала, что хочу её имя.

И я так благодарна своим бабушкам! Одна была милосердной, другая молилась за меня. И по их молитвам я – монахиня, мать Ксения.

Когда стала монахиней, молилась за родителей. Они были неверующими людьми. Через семь лет мама начала читать Псалтирь. Потом они с папой обвенчались. В нашей семье было принято жить по совести. И это помогло мне прийти к Богу, потому что совесть – глас Божий в человеке.

У нас в монастыре мать Валентина рассказывала мне, что её верующая мама много молилась за неё, а она сама даже в храм не ходила. И когда мама умерла, дочь пошла в церковь. Потом стала монахиней Варварой, а ещё позже – схимонахиней Валентиной. И это тоже образец исповеднической материнской веры. Обильный плод материнских молитв. И с этой верой они ушли в другой мир.

А как-то к нам в монастырь привезли женщину тридцати семи лет. Привезли, как больного человека привозят в лечебницу. И она рассказала мне свою историю. Муж у неё гулял, а чтобы жена не мешала, стал её спаивать. А потом ушёл от неё. И она наглоталась таблеток. Реанимация. Клиническая смерть. А она чувствует, как душа от тела отделяется. И видит: её прабабушка стоит перед Богом на коленях и просит со слезами: «Отложи, Господи!» И чувствует: душа назад в тело возвращается. В реанимации её уже собирались увозить в морг. Смотрят: возобновилось сердцебиение.

Да… Наши бабушки – они не в лике святых, но они имеют дерзновение перед Богом… Вот такая моя ода нашим бабушкам!

Мать Ксения продолжает:

– А ещё, Оля, я хочу рассказать о том, как полезно по святым местам ездить, даже неверующим людям.

В девяносто первом году я была ещё неверующей. Купила многодневную путёвку «Бахчисарай – Ялта». Привезли нас на экскурсию в пещерный монастырь. Смотрю: на скале изображение, в центре – в красном, по краям в клеточку. Кто это – понять невозможно. Но я отчего-то долго смотрела на это изображение. И как будто что-то хотела узнать, понять, в общем, в душе что-то произошло, а что – совершенно непонятно. Вернулась домой. А потом пришла к Богу, потом – в монастырь, и вот уже восемнадцать лет в монашеском постриге. И решила я как-то посмотреть, в какой день меня постригали. Оказалось, это было двадцатое марта, день семи священномучеников, в Херсоне епископствующих. Я даже расстроилась. День пострига всегда важен для монашествующих, у многих он выпадает на какой-то церковный праздник, а у меня – совсем неприметный.

И вот в 2001 году я снова оказалась в Бахчисарае. У той же скалы, где когда-то со странным чувством пыталась разглядеть изображение. Теперь там был храм Успения Пресвятой Богородицы, и над ним – восстановленное изображение Пресвятой Богородицы в красном и семи священномучеников, в Херсоне епископствующих. И я заплакала. Думаю, не нужно объяснять причину моих слёз… Мир святых так близок!

Мать Ксения

Готовили к постригу послушницу. Мать Ксения спрашивает у неё, в честь какой святой она хотела бы имя получить. В честь Матроны Московской, мученицы Веры… А сестра твёрдо отвечает:

– Я хотела бы, чтобы при постриге меня нарекли Марфой. Марфа – сестра святого Лазаря. И вообще – красивое старинное русское имя.

Отец Савватий, духовник, говорит:

– Хм… Марфа… Пусть подумает, может, ещё имя выберет…

А сестра просит:

– Марфа… Я буду молиться, чтобы – Марфа.

Мать Ксения с ёжиком

При постриге отец Савватий, как обычно, приготовил несколько записок с именами святых, помолился и вытянул… Марфу.

Мать Ксения улыбается:

– Святая взяла её под свой покров. Знаешь, в таких случаях всегда чувствуешь: да, невидимые силы действительно предстоят. И мир святых, ангельский мир – он так близок! Душа после пострига постепенно изменяется. Даже черты характера меняются. Ты был одним человеком, а становишься другим. И смотришь на вещи по-другому… И становишься немного похожим на своих небесных покровителей.

Приехали в Казанскую Трифонову пустынь паломники: папа, мама, сынишка-школьник и дочка лет пяти. Отец им на ночь обычно читал или рассказывал что-нибудь доброе, старался, чтобы ещё и полезный был рассказ, назидательный. И вот в один из вечеров он стал рассказывать о том, что не нужно бояться никаких страхов. А бояться нужно только греха. Долго рассказывал, сам увлёкся, примеры приводил. Жена – и та заслушалась. Когда закончил – легли спать.

А дочка Настя никак не засыпает, всё к маме жмётся.

– Доченька, ты чего не спишь?

– Я боюсь!

– Чего же ты боишься?! Смотри, как вокруг всё уютно, и лампадка горит, и мама-папа рядом. Папа ведь только что рассказывал, что не нужно бояться никаких страхов! Чего же ты боишься?!

– Я согрешить боюсь!

У Насти день ангела. Мама, папа и брат поздравляют её и поют дружно «Многая лета».

– Настенька, доченька, и кому мы это «Многая лета» поём?!

– Лету!

Короткая история о недолгой жизни Славы-чеха

Холодно. Кружит метель, колючие хлопья снега бьют в лицо. Где земля, где небо? Всё бело и неразличимо, всё одиноко и тоскливо, как жизнь Славки по прозвищу Чех. Которому некуда идти, которого никто и нигде не ждёт. Никто. Нигде. Зачем он живёт? Зачем родился? Голову поднять к пустому небу и завыть, завыть горько и тоскующе – выплеснуть боль. А ещё лучше стакан самогона – и тоска чуть отойдёт, свернётся ледяным калачиком где-то в глубине живота. Станет легче.

Но самогона сегодня нет и взять негде. Еды тоже нет. Сегодня Славе-чеху нужно что-то предпринять, на что-то решиться или умереть с голоду. Куда податься?

Работы в деревне почти никакой, а и с той, которая имелась, Славку выгнали. Пили в нищей деревне все, кто ещё оставался в ней жить, но он пил по-особенному – всегда. Трезвым почти не бывал, пил всякую дрянь. Давно мог замёрзнуть под забором или отравиться денатуратом. Или сгореть, закурив пьяным под старым рваным одеялом. Да мало ли мужиков сгубила палёная водка в их деревне и по окрестностям?!

Из одноклассников в живых остались лишь несколько человек – те, кто давно уехали из этого гиблого места. Остальные – кто раньше, кто позже – оказались на старом погосте. А вот Слава-чех всё ещё жив. Почему? Этого он и сам не знал. Жизнь радостями не баловала, и к смерти готов давно, а вот жил зачем-то… Видно, не пришло ещё его время…

Отец Славки был настоящим чехом, служил в немецкой армии, попал в плен под Сталинградом. После войны, как многие пленные, строил дороги, дома. Пришла амнистия, и бывшие пленные получили разрешение уехать. Кто-то смог уехать на родину, а кто-то не смог. Обрусели, остались в России, женились и жили, вспоминая прошлую жизнь как сон. Отец Славки уехать не смог, женился на местной, остался в одной из бедных уральских деревень. Тоску глушил вином, споил и жену. Когда родился Славка, родители пить не перестали.

Чтобы младенец своим плачем не мешал пить, в бутылочку наливали разбавленное спиртное. Как он не помер? Видать, такая планида у него была, такая счастливая звезда. К семи годам Славка стал алкоголиком. Он просыпался утром, доедал объедки и допивал оставшееся в доме со вчерашней гулянки спиртное.

Дома было неинтересно, и он шёл в школу. В школе смешно – правда, в основном смеялись над самим Славкой.

Дурашливый, одетый в рваньё. Пьяный. Одноклассники не дружили с ним: пропащий, совсем пропащий парень. Школьные учителя терпели его присутствие – в школе хоть тепло, а дома замёрзнет или, наоборот, угорит. Пусть себе спит на задней парте, всё равно не жилец.

Иногда Славка-чех не доходил до школы, падал пьяным прямо на улице. Но – не замёрз. Родители от своей пьяной жизни померли рано, и остался Славка один. Да он и раньше был один… Отец и мать почти не разговаривали с ним, не обращали внимания. Они просто жили рядом. А он – жил совсем один.

И жизнь эта проходила как во сне, иногда он не мог отличить сон от реальности. Было несколько просветов, когда он не пил, – может, несколько недель в жизни. Но от этого становилось только хуже. Один из просветов – яркий, совсем детский. Славка помотал головой: детское воспоминание так и лезло в трезвую голову.

Тогда была такая же холодная зима. И вьюга. И Славка постоянно мёрз. Спал на печке, пытаясь согреться, но печка часто оставалась нетопленой. Однажды утром Славка вышел во двор и увидел: собака Найда, которую недавно отец притащил откуда-то и сразу забыл о ней, ощенилась. И щенки были такие маленькие, смешные, как игрушечные. Славка не стал, как обычно, допивать вино за родителями. Наскоро похватал объедки, всё есть не стал – понёс Найде.

Недели три Славка не пил: некогда было пить. Нужно было найти еду для Найды, потом найти инструменты, молоток, гвозди, доски, тряпки всякие, и утеплить сарайчик, чтобы щенки не замёрзли. У них открылись глазки, и они стали ещё забавнее. Славка планировал их раздарить, а одного щенка, коричневого, с белым пятном на груди, самого смелого и бойкого, оставить себе.

Славка придумал ему кличку – Верный. Лучшего ничего не придумалось.

Святые врата монастыря Казанская Трифонова пустынь

«Верный» – хорошая кличка для собаки! И теперь у него будет друг. Настоящий друг. Который не будет смеяться и презирать его, вечно пьяного, дурашливого Славку-чеха. Не будет относиться к нему как к совсем пропащему человеку. Ведь он ещё не совсем пропал, нет? Пока жив – есть надежда. А может, он и пить бросит… Когда жить хорошо, интересно – зачем пить?!

Он сидел вечером в сарайчике, и Верный тыкался влажным коричневым носом в ладони, смешно пытался играть, хватая за штаны. Вырастет – будет его, Славкин, пёс. Большой, сильный, преданный. И он будет любить его, Славку. А ему, оказывается, так нужно, чтобы его хоть кто-то любил. Он как-то никогда не думал об этом раньше. А теперь вот понял: это же так нужно – чтобы тебя хоть кто-то любил…

Учительница по математике при виде трезвого Славки удивилась и позже, в учительской, делилась с коллегами:

– А у Славы-чеха, оказывается, глаза умные… Надо же… Как этот ребёнок до сих пор дебилом не стал – просто поразительно… Да…

Старый физик качал головой:

– Мы не знаем всего потенциала мозга, ресурсов интеллекта, так сказать… Может, он умнейшим человеком должен был стать… А так… Слава Богу, что не дебил…

Всё закончилось внезапно. Утром Славка, совершенно трезвый, насобирал объедков и отправился в сарайчик. Радостный, открыл хлипкую дверь – ему навстречу метнулось что-то страшное, сбило с ног. Он остался сидеть на снегу. Обернулся, вглядываясь, и понял: Найда. Страшная, шерсть дыбом, обрывок верёвки на шее. Найда убежала по снегу в глубь сада и там завыла жутко, протяжно – этот вой потом мерещился ему часто, когда выла вьюга и мела метель.

Сердце замерло, и он уже знал, что не нужно ему идти за Найдой, что ничего хорошего он там не увидит. И всё-таки пошёл, медленно, проваливаясь в снег. Там, в глубине сада, страшно задрав всколоченную голову вверх, выла Найда, а у её лап лежали мёртвые щенки. Видимо, отец, обнаружил их – в последнее время они уже не мяукали, как котята, а звонко тявкали.

Они лежали такие странные, совсем-совсем мёртвые. И среди них – его Верный. Его друг. Славка наклонился и потрогал Верного за маленькую коричневую лапу. Лапка была ледяной и не гнулась. Славка постоял ещё немного, положил свёрток с объедками на снег, а потом медленно пошёл в дом. Он допил, как обычно, вино из полупустой бутылки, потом нашёл целую бутылку водку, открыл и пил, пока его не стало рвать.

Вечером отец избил его за эту бутылку. Да, после трезвых недель всё стало только хуже. И иногда в кошмарах ему снились страшная Найда, мёртвые щенки и ледяная маленькая коричневая лапка. Славка потряс головой, освобождаясь от воспоминаний детства. Пора забыть – много лет прошло с тех пор.

Он закрыл дом, повесил сломанный ржавый замок, чтобы дверь не распахивалась от ветра, а воровать в его избушке-развалюшке всё равно было нечего. И пошёл, с трудом пробираясь сквозь метель, на Митейную гору – в монастырь. Обитель находилась в пяти километрах от деревни, но Славка туда раньше почти не заглядывал: пьяных там не привечали, а трезвым он и не бывал.

Но теперь – особый случай: пить всё равно нечего и с последнего места работы выгнали. Так что выбор невелик: либо монастырь, либо кладбище на горе, прямо рядом с обителью. Кладбище древнее, ему лет четыреста, не меньше. Но на кладбище рано Славке, нет уж, своим ходом он туда не пойдёт, подождёт, пока понесут.

С трудом поднялся на гору, прошёл, ковыляя, уже совсем замёрзший по заснеженной пустынной обители, и постучал в дверь отца Савватия.

Слава-чех, как его все звали, пришёл в монастырь зимой, в самые холода, и мы разрешили ему остаться. Было ему под тридцать, может, и моложе, невысокий, худощавый, диковатый. Дали ему келью. Дали послушание: рубить дрова, возить воду с источника на монастырской лошадке Ягодке.

Слава был некрещеным и, пожив немного в обители, походив на службы, захотел окреститься. Я окрестил его. После крещения снял облачение, вышел на улицу, смотрю: сидит у храма на скамейке незнакомый мужчина. Подошёл ближе, вгляделся: это же Слава-чех! Я его и не узнал! Благодать крещения сильно меняет людей, некоторые меняются даже внешне.

И вот Слава-чех очень изменился: дурашливость отошла, передо мной был серьёзный, степенный мужчина. Я с удивлением заметил, что у него, оказывается, голубые глаза. Осмысленные глаза, умные! Так преобразило его крещение!

Потом первоначальная благодать, видимо, потихоньку отошла, но печать Святого Духа его сильно изменила. Он очень хорошо ухаживал за Ягодкой, подружился с лошадкой, и она, своенравная, его слушалась. Похоже, Ягодка стала первым другом в его жизни.

Пил ли он у нас? Ну, денег у него не было… В монастыре с этим строго, а своей новой жизнью он очень дорожил. Слава-чех прожил в монастыре лет десять, трудился, молился и умер скоропостижно от сердечной недостаточности. Жизнь у него была трудная, страшная, но Господь не попустил ему умереть в пьяном виде, опившись или отравившись, смертью алкоголика.

Несчастный ребёнок и такой же несчастный взрослый, он был очень одинок – и Господь привёл его в монастырь.

«Яко отец мой и мати моя остависта мя – Господь же восприят мя…» И он умер крещёным, трудником монастыря. Его отпели, похоронили на Митейной горе, на краю древнего огромного погоста – там, где было свободное место. Помолились о нём всем монастырём, помянули.

Родственников у него не было, и ни на третий, ни на девятый день никто не сходил к нему на могилку по деревенскому обычаю.

Выпал снежок, и Ягодку выпустили погулять по первому снегу. Через какое-то короткое время хватились – нет нигде лошади! А она никогда не уходила сама из монастыря. Пошли по следам, которые хорошо выделялись на снегу. И удивительное дело: Ягодка никогда не была на кладбище и не могла она знать, где похоронили её друга, – а отправилась прямо к нему.

На погосте лежал ровным покровом снег, скрывая следы недавних похорон, а лошадь прямым ходом, не петляя, прошла через всё кладбище, ни разу не сбившись с пути, подошла к могиле и встала рядом с ней. Она стояла, склонившись мордой к земле, и как будто плакала. Отцы в монастыре – народ без экзальтации, навыкший к трезвению, но тут и они чуть не заплакали – так трогательно стояла лошадка над местом упокоения того, кто долго за ней ухаживал.

И мы отслужили на его могиле панихиду. Животные чувствуют благодать, и, видимо, душа нашего Славы обрела милость у Господа – и лошадка безошибочно нашла его могилу, почтила его память. И нам был урок: чтобы мы ещё помолились за Славу.

Инокиня Павла

Промысл Божий ведёт нас по жизни, и как хорошо бывает тем, кто вовремя слышит и старается понять волю Божию о себе. Если мы задумываем какое-то дело, но встречаем на пути сплошные препятствия, нужно притормозить, попытаться понять: есть ли воля Божия на задуманное. Иногда Господь бережёт нас от какой-то опасности, придерживает слишком резвый бег по жизни, а мы не понимаем, суетимся, настаиваем на своём, вместо того чтобы отступить немного, чуть подождать, попробовать по-другому…

Воля Божия открывается в обстоятельствах нашей жизни. Преподобный Амвросий, старец Оптинский, советовал: «Иди, куда поведут, смотри, что покажут, и всё говори: “Да будет воля Твоя!”» Нам, современным людям, это кажется очень трудным, просто невозможным: как это мы, такие умные, так много знающие, творцы своей судьбы, да и пойдём, куда поведут?! Да мало ли куда нас завести могут?! Но преподобный совсем не вёл речь о нарушении заповедей, он учил видеть знаки Божии в нашей жизни, учил искать волю Божию в обстоятельствах, в случайностях, которые на самом деле и никакие не случайности вовсе.

Старец учил: «Судьбы человеческие все – в руках Божиих. Кто отдаёт себя Промыслу Божию, о том особое попечение». И ещё: «Напрошенный крест трудно нести, а лучше в простоте предаться воле Божией».

А его верный ученик и сотаинник, преподобный Иосиф, советовал: «Как устроились обстоятельства, так и должно жить, потому что окружающие нас обстоятельства устрояются не просто случайно, как думают многие, современные нам новомодные умники; а всё делается с нами Промыслом Божиим, непрестанно пекущимся о нашем душевном спасении».

Эти мысли пришли мне в голову, когда я слушала рассказ моего первого духовного наставника, отца Савватия, о жизни инокини Павлы. Я и сама была с ней знакома: в памяти осталась невысокая, доброжелательная, приветливая насельница монастыря Казанская Трифонова женская пустынь. Она была уже пожилым человеком, перенесла инсульт и передвигалась с трудом. А Промысл Божий в её судьбе проявился очень ярко.

Людмила, как звали её в миру, ещё в юности, стараниями верующей бабушки, научилась молиться, ходить в храм. Любила паломничать по монастырям. И как-то в одном молдавском монастыре познакомилась с игуменьей.

Это была хрупкая, маленькая, неприметная старушка. Она ходила в старенькой рясе, сама выполняла чёрную работу, убирала мусор. Людмила узнала, что неприметную старушку почитают как очень духовную старицу.

И старица, беседуя с ней, дала совет – идти в монастырь:

– Тебе, деточка, в монастыре будет лучше, чем в миру.

Но Людмила совету не решилась последовать. Вышла замуж. Семейная жизнь не сложилась: муж умер и надежды на семейное счастье рухнули. Через непродолжительное время умерла мама, потом дядя. Больше родных не было, и молодая женщина осталась совсем одна. Работала медсестрой, часто ходила в храм. Вспоминала слова игуменьи.

Жизнь в миру потеряла для неё интерес, ничего больше здесь не привлекало. Когда Людмиле исполнилось сорок лет, она переписала свою однокомнатную квартиру на совершенно чужую ей одинокую бабушку и ушла из дома: решила жить при храме. Она сидела на автовокзале и думала: куда теперь ей ехать?

Испытывали ли вы в жизни такую ситуацию, когда кажется, что все двери закрыты и всё равно, в какую стучать? А может, просто подождать: вдруг какая-то из этих дверей распахнётся сама? Мне кажется, я понимаю, что чувствовала Людмила в тот момент.

Примерно такие же чувства я испытывала одним январским холодным утром в пустой квартире: все двери закрыты. Ещё недавно дома было весело и шумно, а я сама – вся в делах и заботах о детях и муже, о любимой работе, где проработала двадцать лет. Муж погиб. Дети выросли, создали свои семьи. Конечно, они по-прежнему любят маму, но уже не нуждаются во мне так, как раньше. А реорганизация и слияние нескольких организаций оставили меня и моих коллег в одночасье без работы. Сколько сил, сколько души вложено – и теперь я там больше не нужна.

Помню, как по привычке встала рано утром, выпила чашку кофе. А потом, не включая свет, села в кресло. Медленно занималось хмурое зимнее утро. А я сидела и думала: мне не нужно больше торопиться. Меня больше никто не ждёт.

И вот, когда казалось, что все двери закрыты, Господь явно и властно явил мне Свой Промысл: меня благословили поехать в Оптину. Нашлись работа, послушание, жильё. Я начала писать. Когда мой первый рассказ нашёл своего читателя – плакала. А духовник сказал: во всех испытаниях Господь был рядом.

И вот Людмила, так же как и я когда-то, сидела в нерешительности, и ей казалось: все двери закрыты. Ждала какого-то знака, определения. На автовокзале было немноголюдно.

Вдруг она увидела знакомого священника – отец Савватий приехал в Чусовой по делам монастыря. Людмила бывала в этом монастыре и, узнав батюшку, подошла под благословение. И вот Господь устроил так, что ей захотелось поделиться со священником своими бедами и тревогами. И отец Савватий, выслушав её историю, благословил поехать в Казанскую Трифонову пустынь.

Она поехала и осталась в монастыре до конца жизни.

Казанская Трифонова пустынь находится на Митейной горе. И с высокой горы видны леса, и поля, и река Чусовая, довольно широкая в этих местах.

Летом всё зеленеет и журчит, наполнено пением птиц и залито солнцем, тёплый луч ласкает и греет, и в монастырском огороде растут, наливаясь соком, овощи, картошка, пахучая зелень. А как красиво осенью! Какие краски! Золото лесов и рыжая трава, запах осенней листвы, льдинки под ногами… Первый снег, мягко падающий на засыпающую реку…

В общем, края эти красивы в любое время года. И Людмила не уставала любоваться всегда новыми видами и красками простора, что открывается с горы.

Прожила она в обители двенадцать лет. Добросовестно несла послушания: носила воду на коромысле в баню и на кухню, позднее трудилась в богадельне. Взяла на себя подвиг ухаживать за немощными лежачими старушками. Это особенно трудное послушание: нужно обрабатывать пролежни, терпеть тяжёлый запах. В монастыре на Митейной горе и сейчас нет водопровода, городских удобств, а в те годы ещё и не было современных гигиенических средств, не знали и о памперсах. Часто, особенно жарким летом, уход за лежачими больными становился очень тяжёлым, не все могли понести такой труд.

Людмила не роптала, ухаживала за бабушками от всей души, а когда какая-то старушка умирала, то обмывала её и читала по ней Псалтирь.

Несмотря на трудности, в монастыре Людмила обрела мир и душевный покой, наконец почувствовала, что здесь и есть её место в жизни. Странные это вещи – мир и покой душевный. Их можно потерять в самых комфортных обстоятельствах, имея много денег и дорогих вещей, сделав карьеру и получив власть.

А можно обрести в бедном монастыре – в молитве и послушании. Радуясь каждой минуте своей жизни – долгой и красивой монастырской службе, дружной трапезе, живой воде святого источника, от которой силы прибывают. Искупаешься в источнике, поднимешься на гору, а там такой вид на Чусовую, на поля и леса – дух захватывает. И такую благодать Господь даёт, кажется, ещё чуть-чуть – и полетишь над просторами, не обремененный житейскими куплями и продажами, лёгкий и свободный.

Иногда она делилась с духовником:

– Батюшка, я вот молюсь Богу и прошу: Господи, так боюсь тяжёлой, долгой смерти! Я всё понесу без ропота, а у Тебя прошу кончины непостыдной, мирной, Божественных Таин причастной. Чтобы не лежала я долго, не мучилась, чтобы со мной никто не мучился, чтобы умереть мне легко, без всяких пролежней…

И по её молитве Господь даровал ей такую смерть. Сначала она перенесла инсульт в лёгкой форме. Приняла иноческий постриг, ходила в храм, молилась. Как-то инокиня Павла была на службе, причастилась. Выслушала благодарственные молитвы, почувствовала слабость в ногах, присела на скамеечку в храме и через пять минут мирно отошла ко Господу.

Даст ти Господь по сердцу твоему и весь совет твой исполнит. Яко Ты, Господи, благ и кроток, и многомилостив всем призывающим Тя.