Текст книги "Я объявляю Джихад… Простая повесть о не очень простых вещах"

Я объявляю Джихад…
Простая повесть о не очень простых вещах
Ольга Рыкова

Джихад у мусульман: предписанная Кораном священная война против иноверцев с целью распространения ислама; газават. (Инф. из интернета).

«Будь счастлив в этот миг. Этот миг и есть твоя жизнь».

Омар Хайям – восточная мудрость.

ВСЕ ПЕРСОНАЖИ ВЫМЫШЛЕНЫ, ВСЕ СОВПАДЕНИЯ С РЕАЛЬНЫМИ ЛИЧНОСТЯМИ АБСОЛЮТНО СЛУЧАЙНЫ.

© Ольга Рыкова, 2016

© Елизавета Святославовна Шмурыгина, иллюстрации, 2016

ISBN 978-5-4483-4344-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ночь с 13 на 14 ноября 2015 года

Я лежала и долгое время в голове прокручивала этот день. Сначала и сначала с самого утра. Что-то было не так в этот день, что-то ускользнуло из моего сознания, и это, мне казалось, было очень важным. Отчаянно ныла голова. Я пыталась вспомнить все детали, все, что произошло в этот день, от начала и до конца.

В шесть часов прозвонил будильник. Я открыла глаза и сразу почувствовала боль в спине. «Господи, есть же, наверное, на Земле люди, у которых не болит и не затекает по ночам спина», – это были мои первые мысли в тот день. Я повернула голову, Гаспар еще спал или делал вид, что спал, я не знаю.

Гаспар – мужчина, который подцепил меня полгода назад около магазина Шанель на улице Комбон. Да, именно подцепил, иначе это никак не назовешь.

14 июля 2015 года. Около часа дня

Я стояла и разглядывала витрину, в которой было выставлено идеальное красное платье из последней коллекции. Я залюбовалась им и полностью отключилась от внешнего мира, погрузившись полностью в свои мысли. Со мной такое происходит постоянно. Я смотрела в витрину и думала, что вот она, идеальная одежда для идеальных людей, которых не существует. У меня никогда не было денег на такое платье, и я никогда не захожу в дорогие магазины, какой смысл туда заходить, если все равно ничего не купишь? Эта привычка выработалась у меня еще с тех пор, когда я сама работала продавцом, и меня очень раздражало то, что многие люди приходят туда, как в музей, задают кучу вопросов, все пересмотрят, перемеряют и все равно ничего не купят, даже если это им подойдет. Это бесило меня ужасно!

Но даже если бы и были деньги, зачем мне платье, которое я никогда не надену, просто некуда его надеть, в провинциальном и промерзлом Мурманске платье от Шанель – просто смешно!

Да и фигура для такого платья должна быть идеальная, коей я никогда не отличалась, да и хорошо бы быть помоложе… Хорошо быть молодой и красивой. Хорошо быть идеальной и носить божественные платья. А я не идеальна ни снаружи, ни внутри… Люди не могут быть идеальными, не могут и не должны. Наверно, поэтому они любят себя окружать красотой. Идеальные вещи для неидеальных людей – вот где истинная гармония.

Я стояла и думала обо всем этом. И вдруг откуда-то, словно издалека, услышала французскую речь, мужчина стоял около входа в магазин и заговорил со мной. Я немного знаю французский, но понимаю его, только когда со мной разговаривают, как с трехлетним ребенком – солнце теплое, трава зеленая, дождь мокрый и в таком роде. А когда люди говорят быстро, и я не вижу их лица, то я слышу просто какую-то кашу из какофонии звуков с ярко выраженным р-р-э. Я повернулась к нему и сказала:

– Бонжур.

Он улыбнулся, симпатичный молодой мужчина лет двадцати пяти с ясными глазами и открытой улыбкой. «Таких обычно печатают в журналах», – подумала я.

– Бонжур. Почему вы стоите на улице? – насколько я смогла понять, спросил он.

Я на ломаном французском начала объяснять, что просто стою тут и смотрю на платье.

– Откуда вы? – спросил он.

– Из России.

Он засмеялся и заговорил со мной на самом моем любимом языке – конечно, на русском!

– Смешно, когда я увидел вас, то подумал, что вы местная.

– Ну да, конечно, разве тут есть местные? В это время тут одни туристы, а местные все на работе.

– Почему? Я вот местный, – он опять засмеялся.

– Как местный? Вы же русский?!

– Ну да, моя мама вместе со мной переехала сюда в девяносто втором.

– Да? И сколько вам было тогда? Год или два? – спросила я.

Он опять засмеялся.

– Нет, мне было девять.

– Ага, а я закончила среднюю школу в девяносто первом, и мне было семнадцать, ага, многовато мне тогда уже было.

– Почему вы не зайдете внутрь?

– Куда?

– В магазин?

– Нет, мне там нечего делать.

– Но вам же нравится платье? Вы же на него смотрите?

– Да, но я не могу его купить, и мне оно не нужно.

– Если вам не нужно платье, зачем вы сюда пришли?

– Не знаю, просто гуляла. Шла мимо, увидела платье, вот и все.

– Ну, раз вы столько простояли, глядя на него, значит, вам нужно его примерить.

– Нет, оно мне не подойдет.

– Оно подойдет вам, я уверен, – сказал он. – Давайте на спор, если оно вам подойдет, то вы сходите со мной куда-нибудь. Если нет, то я куплю вам сумку из этого магазина, любую, на выбор.

«Какой на фиг еще на спор!» – подумала я, но сказала:

– Сумки здесь стоят целое состояние!

– Да, но сумку я могу себе позволить, а платье из новой коллекции, конечно, дороговато, – он опять засмеялся.

Я стояла, и в голове моей отдаленно пронеслось: «Что?! Какого черта ему надо? Мне сорок лет, я совершенно обычная женщина, заурядной внешности, а он выглядит как голливудский актер со своей обескураживающей улыбкой, и это походило на развод». Но мозг мой внезапно отключился, и я сказала:

– Идет!

Он опять засмеялся, и мы вошли вовнутрь.

В огромном светлом фойе до сих пор жил дух Габриель, здесь был ее запах, ее воля, ее стиль, ее бесконечное одиночество. Внушительная лестница с черными воздушными перилами уходила вверх и притягивая к себе, маня в святая святых, в ее комнаты, в ее ателье. Хоть бы раз побывать там.

Как жалко, что ее одежда стоит так дорого. Мы свернули от входа налево и оказались в мире совершенства. Глаза разбежались, я не могла сосредоточиться. К нам быстро подошла девушка-богиня с бесконечно длинными ногами и выразительными ярко-синими глазами. К моему великому изумлению, она тоже заговорила по-русски, предварительно одарив нас обворожительной улыбкой.

– Гаспар, привет!

– Привет, Аннет!

– Тебя давно не было видно.

– Я был на съемках.

– Новая коллекция?

– Да.

И понеслось щебетанье о том, как прошли съемки, и всякая подобная ерунда.

Я отметила про себя, что оказалась совершенно права, он или актер, или модель, а потом мой взгляд опять переместился на девушку, и я подумала о том, где же находится эта фабрика по выпуску этих инопланетных существ неземной красоты.

– Аннет, мы хотим померить это платье, – и Гаспар указал в сторону витрины.

– Вы хотите померить? Ты что, с ума сошел! Новая коллекция – пятьдесят тысяч!

– Слушай, давай мы примерим быстро и уйдем.

– Нет! Тебе оно не по карману.

– Давай, снимай его с манекена ради нашей старой дружбы.

– Оно не подойдет ей по росту, – сказала она, глядя на меня, – оно на метр семьдесят, не меньше.

– Подойдет, видишь, она на каких каблуках.

Спор не был недолгим, Гаспар… (что за имя-то такое дурацкое, нет, для француза нормальное, но для русского!) улыбнулся, и Аннет оттаяла как-то сразу.

Я зашла в примерочную, размером, наверное, с мою двушку, и начала раздеваться.

– Вам помочь?

– Нет, я сама.

– Только аккуратно, пожалуйста, – умоляющим голосом прошептала королева красоты Аннет.

Я услышала, как Гаспар спросил у другой девушки на французском, нет ли у них шампанского для клиентов, что она ответила, я не услышала, я стояла и оценивающе смотрела на себя в зеркало. Да, в моем возрасте основная масса женщин лучше выглядят в одежде, и я в их числе, я стояла и думала: «А что если я захочу заняться с этим парнем сексом, и он увидит мои растяжки на груди и животе, и вообще, блин, что за дурацкое дешевое белье на мне! Ведь у меня есть один комплект дорогого хорошего белья, так сказать, для особых случаев, но почему же я его не надела-то сегодня, вдруг сегодня как раз такой особый случай». Но белье – это как проклятие, такое же, как презервативы, если ты возьмешь их с собой на свидание, будь уверена – секса не будет, также и с бельем. Я надевала свой нарядный комплект несколько раз, и всегда мимо.

«Футы! О чем это я? Какой на хрен еще секс, он, наверно, по возрасту мог быть моим сыном, если бы я его родила лет в шестнадцать. Просто у меня слишком давно не было секса, вот мозг и рождает безумные фантазии», – решила я.

Платье не подошло, конечно.

Аннет была права – на таких коротышек, как я, платья не шьют. Размер был почти впору, но моя грудь, хоть она и небольшая, угрожающе выпирала, рост безнадежно лежал гармошкой на полу. Каблук не спасал моего жалкого положения.

– Да, немного не подошло, – улыбнулся Гаспар, – выбирай сумку и пошли.

Я сначала уж было смалодушничала, решив не наказывать парня деньгами за его добродушие и открытость.

Но мгновение спустя, я подумала: «Да какого черта! У меня никогда не было и не будет такой крутой вещи». И выбрала самую дешевую.

Мы вышли.

– Кстати, меня зовут Гаспар, – сказал он и с улыбкой протянул мне левую руку для приветствия.

– Я, кстати, Ольга, – сказала я и протянула ему свою левую в ответ. – Почему ты здороваешься левой рукой?

– Мне так удобнее, я левша, да и кто вообще решил, что надо здороваться правой?

– Это точно, – засмеялась я. Забавный малый, я пожалела, что платье не подошло, и я выиграла спор, лучше бы проиграла и сходила куда-нибудь с ним вместе. Хотя о чем это я опять? Куда мне с ним идти – старая кляча, надеть даже нечего, из приличного этот брючный костюм да джинсы еще есть, которые надеть не стыдно, а так все остальное китайское барахло.

– Пойдем, выпьем кофе и съедим по круассану, – вернул меня в реальность голос Гаспара, – здесь недалеко есть хорошее кафе, и там немного народу обычно в это время.

– Пошли, – мимодумно ответила я, глупо разглядывая белоснежный бумажный пакет с логотипом, в котором лежала нечестно заработанная мною сумка, нечестно потому, что я сразу знала, что платье слишком длинное. Гаспар, как мужчина, просто не заметил этого.

В кафе было действительно немноголюдно, в Париже вообще как-то этим летом было немного туристов. После теракта в Шарли седьмого января люди не очень, видимо, захотели приезжать в город любви, и потом в городе как-то меньше стало романтики, что ли, а может, ее и не было особо никогда, люди любят придумывать себе любовь к городам, к машинам, к вещам.

Я была в Париже в первый раз, мне трудно судить, как было раньше и как сейчас. Но перед поездкой я посидела на форумах, почитала отзывы, сделала для себя кое-какие выводы, но не больше, надо самой смотреть и самой чувствовать, что происходит, и из своих ощущений складывать в голове тот или иной образ города. И все-таки «меньше стало слышно французской речи» – как написал в своем блоге один из путешественников. Так и есть, больше арабский и еще неведомые моему сознанию языки перемешивались с загорелыми лицами их обладателей и непривычными нам европейским женщинам липкими взглядами.

В том районе, в котором была гостиница, где я арендовала на две недели номер, было очень много таких людей. Одиннадцатый и десятый округа вообще славятся плохой репутацией. Наш отель был на границе этих округов, но относительно дешевая цена и близость метро определяла мое географическое местоположение в данном городе, к тому же там не рекомендовали выходить поздно на улицу, а мы в десять уже ложились спать, да и, как говорят, – «не так страшен черт, как его малюют». На мой взгляд, вполне прилично, улочки, кафе, бутики, Париж как он есть, только не так дорого, как в центре. А то, что много разных национальностей на улице, так я воспитывалась в советское время. А тогда, как известно, все люди были братья, да и Россия многоконфессиональное государство, мы привыкли так жить – все разные, и все вместе.

И все-таки, когда молодые загорелые мужчины бросают на тебя этот непонятно приторно-животный взгляд, от него хочется спрятаться или обтереться влажным полотенцем, хочется надеть на себя паранджу.

– Слушай, а что за странное имя-то у тебя? Ты же русский, что это такое – Гаспар? Что за Аннет? – спросила я.

– Да я Игорь – Гарик, по-французски Гаспар, так легче. Игорь им неудобно выговаривать, – улыбнулся, и его глаза как-то весело заиграли на солнце.

– А Аннет?

– Это Аня.

– А-а-а, тогда понятно. Вы с ней давно знакомы? – не зная, зачем, спросила я.

– Да, как-то познакомились на одной вечеринке, она тогда все еще мечтала стать моделью, вот и старалась быть повсюду где только можно, лишь бы ее заметили.

– И что, не заметили? Она-то вроде девица видная, – сказала я.

– Ага, заметили, один старый и толстый «господин» наобещал ей золотые горы, ну, и как обычно, она осталась беременная, а этот француз так и остался женатым, да и помочь он ей с карьерой модели ничем не мог, так как и был, по сути, никем, так, пустышка с небольшими связями, но с деньгами. Хорошо хоть подруги ей помогли, им повезло больше, чем ей, дали денег на аборт, здесь это дорогое удовольствие, и помогли с работой.

– И что же она больше не мечтает о модельном бизнесе?

– Да мечтает, наверное, но я ее давно нигде не видел, кроме как на работе.

– А ты, значит, модель?

– Ага.

Как-то само собой мы вдруг перешли на ты.

– Не самая мужественная профессия, – сказала я и сразу пожалела, увидев, как его глаза немного повзрослели.

– Да, я хотел стать режиссером, даже учился, но толку никакого, не мое, видимо, это. Да и так проще, я с детства крутился в этом бизнесе, с мамой ходил на всякие кастинги, показы, она была, так сказать, из мира моды, в советское время работала манекенщицей у Зайцева, красивая была и очень мечтательная, думала, тут ей светит крутая карьера, продала квартиру в Москве, машину, и мы приехали сюда.

– Трудно было?

– Да по-разному, несколько лет мы прожили в центре, пока мама жила с одним дизайнером. Я язык учил, она участвовала в нескольких его показах, но потом они расстались, и мы переехали на окраины в пригород, тридцать километров отсюда, там Диснейленд недалеко, я там после школы аниматором иногда подрабатывал. Так там уже и вспоминать не хочется, как жили, мама постоянно моталась в город и таскала меня с собой. Три раза замуж выходила, так, с переменным успехом, то пусто, то густо. Я часами ждал, пока она встречалась с очередными своими любовниками или проходила кастинги в кино или на модных показах и выставках. Там меня и заметил один ее друг, когда мне было шестнадцать, и пристроил меня в модельный бизнес, так с его легкой руки я и стал моделью.

– Заметил и пристроил друг? Так ты что, голубой, что ли?

Он засмеялся:

– Да нет. А что, мужчины-модели все голубые?

– Да нет, я на самом деле так не думаю, – замялась я, опять пожалев, что ляпнула какую-то ерунду. – Слушай, ну ладно, давай начистоту, ты чего ко мне привязался около магазина, я ведь не красотка, мимо которой не пройти, да и по возрасту тебе не подхожу.

– А сколько тебе?

– Сорок один.

– Ни фига себе! Я думал тебе лет тридцать – тридцать пять, – сказал он и как-то извиняюще опять улыбнулся. – Да я и не знаю, просто что-то притянуло к тебе, может, у тебя внутри магнит?

«Да, мощный комплимент, – подумала я, – но я осознаю реальное положение дел, и выгляжу я, может, и не на сорок, но уж и не тридцать, это точно».

– Да, конечно, магнит, как же, если бы у меня был этот магнит, то от меня бы два года назад не ушел муж к молодой профурсетке, – сказала я и сразу же пожалела. Вот! Опять! Зачем я ему сказала про мужа? Теперь он будет думать, что я несчастная брошенная стареющая женщина, и будет думать, что я обожаю Стаса Михайлова… Так, подождите, он уехал в девяностых еще ребенком, он понятия не имеет, кто такой Стас Михайлов.

– А ты знаешь, кто такой Стас Михайлов? – зачем-то вдруг вслух спросила я.

– Нет, а кто это?

– Да так, никто, певец один.

– Нравится тебе?

«Ты что, с ума сошел! Что в нем может нравиться! Это ж просто ужас какой-то, как вообще это может кому-то нравиться?» – подумала я про себя.

– Да нет

– Тогда почему ты спросила?

– Да я не знаю, просто что-то подумалось, вот и спросила.

– Ты смешная! – сказал он, и снова эта обезоруживающая улыбка.

– Я «Металлику» люблю! – сказала я в продолжение разговора.

– О, я тоже, а тебе какая песня больше нравится?

Я задумалась о том, какая же, ведь их так много хороших, да и как сказать то название по-английски, ведь после изучения этого языка в школе у меня создалась полная непроницаемая блокировка к восприятию и произношению английских слов вслух. Вдруг неправильно скажу? И учительница поставит мне двойку.

– Да не знаю, может, та, про то, что ничего не имеет значения… или как там она переводится?

– А, «Nothing else matter», что ли?

– Ага.

– Да, она классная, – сказал он, – а мне «Fade to Black» нравится, знаешь такую?

– Конечно, знаю.

И я начала вспоминать давно забытую мелодию и, посмотрев в глаза своего случайного собеседника, вдруг отчетливо услышала голос Джеймса Хэтфилда, который напел мне: «Кажется, жизнь покидает меня. Каждый день уходит бесповоротно». И изменилось как-то все вокруг. Звуки, запахи, голоса… Птица запела в центре города, шум машин куда-то растворился, запах свежего хлеба перемешался с запахом шоколада и цветов. Я вспомнила свой выпускной и пьяного дружка, который пытался со мной танцевать под эту песню.

Гарик-Гаспар разговаривал с кем-то по телефону, и его французский звучал как-то особенно притягательно, и я поняла – магнит не у меня! Магнит у него!

Парень-официант принес мне моё какао и лукаво улыбнулся, глядя на моего случайного знакомого.

Я закрыла глаза, июльское солнце осторожно припекало щеки, тепло разлилось внутри меня и перемешалось со сладко-горьким вкусом какао.

Я увидела вдруг, как Ремарк гуляет по этим улочкам с Дитрих, как они пьют кальвадос, как их любовь страстна и безнадежна, я услышала, как Хемингуэй скребет за соседним столом карандашом по бумаге, делая какие-то пометки в своем блокноте, а рядом с ним сидит Фрэнсис Скотт Фицджеральд и жалуется на свою жену. А вот около десяти или двадцати лет назад мимо них пробежала Коко, спеша на выступление Стравинского. В мгновенье понеслось целое столетие отчаяния, любви, дружбы, предательства, страсти, секса, запахов, эмоций миллионов людей, оставив на этом городе патину романтики. Да, я почувствовала это вдруг.

И из это блаженства меня вдруг выдернул резкий звук моего телефона, и, словно меня окатили ведром холодной воды, я подпрыгнула на месте от неожиданности. Я вернулась в реальность и вспомнила, что в гостинице меня ждет моя четырнадцатилетняя дочь! Господи, что ж я за мать-то такая! Я ей даже не позвонила, не спросила, как дела, сколько мы просидели здесь, часа два, еще эта примерка дурацкая! Час, может, больше, я же обещала вернуться к четырем, не позже. Я судорожно посмотрела на часы. Фух! Два часа дня только, значит, в общей сложности не больше часа прошло с тех пор, как я уставилась на платье.

– Аллё, Даша, что-нибудь случилось?

– Да нет, мам, вечно ты кипиш наводишь, я просто хотела спросить, может, тебе там попадался анимешный магазин?

– Анимешный? Да нет, не попадался. А что ты хотела? Вроде мы только месяц назад заказали тебе по интернету дакимакуру и манги, которые ты хотела.

– Да я тут подумала, мне футболка с Саски нужна.

– Футболка с Саски? Ладно, я сейчас посмотрю в интернете, может, тут есть что поблизости анимешное.

– А ты через сколько приедешь?

– Буду, как и обещала, к четырем.

Гарик с удивлением смотрел на меня.

– Кто этот Саски? С которым тебе нужна футболка?

– Да это не мне, это дочке. Это персонаж из японского аниме «Наруто».

– Ты случайно не знаешь, где-нибудь поблизости есть такой магазин для любителей японской субкультуры?

– Нет, не знаю, слушай, мне надо ехать, у меня в три встреча в другом округе города. А ты в какой гостинице-то остановилась?

– В «The Element Hotel», три звезды, на улице Экс, это недалеко от станции метро, – начала я…

– Ладно, не объясняй, найду – навигатор в машине есть. В девять вечера подъеду, выходи на улицу, поедем потанцуем и выпьем шампанского.

– Так сегодня вторник, какое веселье, или в Париже люди вообще не работают?

– Сегодня праздник – День взятия Бастилии, все празднуют, надо веселиться.

– А, праздник, ну ладно тогда, – сказала я.

– До вечера! – сказал он и быстро поднялся, достав из кармана купюры, бросил на стол тридцать евро и быстро скрылся за поворотом. За поворотом.

– Вот тебе и поворот, – пробормотала я себе под нос. Я еще немного посидела, разглядывая купюры в десять и двадцать евро, лежащие на столе, и так не съеденные два круассана.

Какие танцы! Господи, я что, схожу с ума в этом городе? Да, я, конечно, приехала, чтобы развеяться немного и набраться новых впечатлений, побродить по улицам, посидеть в уличных кафе, и, конечно, я приехала есть вкусный сыр и хлеб, которого больше нет нигде в мире. Но танцы! С парнем, который младше меня! А насколько он меня младше? Я начала судорожный подсчет в уме, так, в девяносто первом ему было девять. А сейчас две тысячи пятнадцатый. Сколько? Сколько ему? Боже, не могу сложить эти дурацкие цифры, или это в девяносто втором ему девять, так, минус год, сколько – тридцать? Тридцать один? Никогда не дружила с цифрами, в голове жуткая каша, ладно, приеду в номер, посчитаю в столбик на бумажке. Я встала из-за столика.

Так, надо двигаться в сторону метро, а, кстати, в какой оно стороне? Где я? Так, спокойно, мы шли по улице Cambon, потом свернули на Сент-Оноре, а потом что? Свернули или шли прямо? Куда идти-то? Топографический идиотизм во мне присутствует, как и у многих других людей на Земле. Ладно, дойду до перекрестка, там спрошу.

Солнце припекало, и мне стало жарко, а может, жарко и не от солнца, от волнения, что я в чужом городе, в чужой стране, практически не зная языка, стою и не знаю, куда идти. Налет романтизма сняло как рукой.

Так, мне надо на улицу Риволи, а там я уже найду метро, может, где и ближе есть станция, но мне об этом было не ведомо, и я остановила прохожего, по виду местного, и на ломаном языке, запинаясь, спросила, как мне пройти на улицу Риволи? Он от меня шарахнулся, как от чумной, на каком-то из восточных языков мне что-то ответил и умчался прочь. «Понаехали, блин, тут!» – посмеялась я про себя и подошла в пожилой элегантной даме со своим вопросом, она, к счастью, меня поняла и приветливо начала мне что-то долго объяснять, из всего, что она мне сказала, я поняла ответ только по направлению ее руки. Вообще, когда у меня появилась возможность путешествовать, я поняла одну простую вещь – не надо знать много языков, чтобы нормально общаться в чужой стране, надо знать всего несколько необходимых для элементарного общения фраз на английском или на местном, все остальное можно прочитать по жестам и мимике, надо только научиться смотреть, и в незнакомой обстановке, там, где никто не говорит на вашем родном языке, все эти чувства необычным образом обостряются, и ты начинаешь улавливать какие-то невербальные жесты, знаки, эмоции; язык тела гораздо красноречивее речевого аппарата.

Я поблагодарила эту прекрасную женщину за ее обстоятельное объяснение и направление нужного мне движения. И поспешила в указанную сторону, минут через пятнадцать я оказалась на улице Риволи и направилась к метро.

Так, метро – это еще один стресс для незадачливой туристки вроде меня. Схема парижского метро для человека, который был только в питерском, вещь совершенно непостижимая, благо дело, что до станции Соncord от станции Goncourt ехать только с одной пересадкой, а то я никогда бы так и не побывала в центре Парижа. Так, мне на буро-коричневую одиннадцатую ветку, сажусь я на желтой ветке, так, четыре остановки, на пятой выхожу. Станция Хотел де Вилл – пересадка, и еду домой, всего ехать минут тридцать пять-сорок. Сижу разглядываю пассажиров, кого только нет. Странная женщина с коричневым от алкоголя лицом в вязаной шапке что-то жует и бормочет себе под нос. «Прямо как у нас», – подумала я. И отключилась от всего происходящего вокруг меня, вообще природа наградила меня необычной особенностью – умением абстрагироваться от всего в нужный и ненужный момент. И в тот момент, когда я ухожу в другую реальность, мой мозг не отключается. Он начинает судорожно что-то вспоминать, проигрывать какие-то ситуации снова и снова, фантазировать, думать, причём думать о вещах совершенно несвойственных среднестатистической русской женщине. Вот открылись двери вагона, а за ними и вернулась моя память с угрызениями совести, блин, про анимешный магазин я-то забыла, да вряд ли он и был там в центре, но совесть все же мучает, как-то стыдно, мама потеряла совсем разум, увидев голубоглазого шатена приятной наружности. Да, я никудышная мать. Мало того, что потащила свою дочь в этот «дурацкий Париж» – это с ее слов, конечно, – так и еще футболку забыла с Саски купить, ладно, скажу ей, что, когда вернемся через неделю домой, закажем по интернету.

Сейчас странные дети, они целыми днями сидят в компьютерах, не ходят гулять, дружат только в социальных сетях, блоги, аниме, ютуб – все это вымышленные миры, расширяющие сознание, но ограничивающие реальное ощущение действительности. Но если задуматься, мы были такие же, только мы расширяли свой кругозор, читая книги, путешествуя в другие миры вместе с Уэлсом и Беляевым, погружались в атмосферу Аляски с Джеком Лондоном, растворялись в «Портрете Дориана Грея». Все так, да не так, они другие, они умнее и лучше нас, так и должно быть, в этом, наверное, и есть смысл эволюции.

Моя дочь, в отличие от меня, очень уравновешенная и сознательная девушка, ей с легкостью дается английский, который для меня так и останется навсегда непокоренным Эверестом, она хорошо учится в школе, хорошо рисует, хорошо танцует, только вот ездить никуда не любит, и это стало для меня, человека, который не может больше полугода усидеть на одном месте, большой проблемой.

Оставить её одну я не могу в силу ее несовершеннолетия, да и, если она будет не со мной, это путешествие превратится для меня в каторгу, я буду постоянно думать, что с ней что-то случилось. Где она? Что делает? Что ест и когда легла спать? Вообще я думаю, что с появлением детей все женщины так же, как и я, приобретают паранойю, что что-то нехорошее вдруг вот-вот произойдет с вашим ребенком.

У ее отца уже другая семья, и только что родился ребенок, поэтому там она просто никому не нужна. Моя мама умерла два года назад. Родственников у нас близких больше нет, а далеких я и не знаю толком, да и живут они далеко.

Вот и приходится ее уговаривать за несколько месяцев до каждой поездки в отпуск.

Ну вот, моя станция, куплю в ближайшем магазине какой-нибудь еды и побреду в гостиницу.

Мне нравятся французские продуктовые магазинчики, где можно купить, по нашим меркам, совсем недорого приличный сыр, неплохое вино и много всякой вкусной всячины, не заплатив за это непомерные деньги. Правда, Париж – дорогой город. Несколько лет назад, когда Дарья училась в начальной школе, мы с мужем ездили путешествовать по Европе на автомобиле и останавливались, в совершенно замечательном городе Реймс, так я и представляла всегда себе Францию – тихие улочки в центре, никто никуда не спешит, уличные кафе на Площади Друэ-д'Эрлон, яркие трамвайчики, аппетитные кондитерские, французские женщины, неизменно курящие на ходу, и, конечно же, грандиознейшее сооружение готической архитектуры – Реймский собор. Там я чувствовала себя умиротворенно, как будто попала в мир, где не бывает ничего плохого, и эта иллюзия запомнилась мне надолго. Гуляя по улицам и жуя хрустящий багет, я думала, что если и жить где-то, то, наверное, лучше всего здесь.

А в Париже для меня слишком много приезжих, суеты и чувствуется все время какая-то нервозность в воздухе, это мое личное первое ощущение, в тот момент, когда таксист привез нас в десятый округ, мне так показалось, пока на следующий день утром я не забрела в уютное полупустое кафе недалеко от нашего отеля. Тогда я впервые по-настоящему вдохнула воздух этого города.