Текст книги "Все мои дороги ведут к тебе. Книга третья"

Подобные ему чувствовали себя хозяевами в городе с августа, когда в ходе выборов в городскую думу победили царицынские большевики во главе с Яковом Ерманом, а другой большевик Сергей Минин стал городским головой. Ольга об этом знала от соседки, что приходила нянчиться с Анечкой. И сейчас Ольга наблюдала, как он вполне дружелюбно поглядывал на «господ», попивая вино прямо из горлышка темно-зеленой бутылки. Он был не молод, около сорока, высок. На его гладко выбритом лице особенно выделялись большие, почти по-женски красивые серые глаза в обрамлении длинных ресниц, что несколько не вязалось с его одеждой и довольно развязной позой.

– Уверен, что эти ваши большевики не продержатся у власти и до зимы, – произнес господин в темно-синем костюме, насмешливо взглянув на товарища в бушлате.

– Как знать, – протянул тучный господин, прожевываясь и оттирая салфеткой губы. – Здесь у них поддержка большая. Ежели решат вопросы с продовольствием в Царицыне, то их и дальше будут поддерживать. Это самый насущный вопрос сегодня. Вам ли не знать, дорогой Василий Викторович.

Ольга скучающе отломила принесенную официантом черствую булку. Терпеть не могла все эти разговоры о политике. И снова поймала на себе взгляд того, кого назвали Василием Викторовичем. Он слегка ей поклонился, а затем обернулся к собеседникам и, не меняя вальяжной позы, отозвался:

– Я, господа, рад, что все прошло без кровопролития. Народная воля избрала большевика Минина, что ж, я не против. Мы цивилизованные люди. В конце концов, мне есть чем заняться, я верой и правдой служил городу два срока. Возможно, Царицын в этом плане уникален, раз все обошлось без потасовок. У нас и без революционных беспорядков проблем хватает. Предприятия закрываются, продовольствия не хватает, рабочие с утра до вечера колоннами ходят на митинги и собрания. Наличных денег все меньше и меньше. Вот пусть большевики попробуют решить проблемы. А мы посмотрим, как это у них получится, – он усмехнулся.

– Вот с наличными, Василий Викторович, это вы верно заметили. Совершенный беспорядок. И как это государственный банк допустил, что снять собственные средства в полной мере невозможно? – с досадой произнес тучный господин.

– Ну, известно, как, Дмитрий Иванович, – усмехнулся Василий Викторович. – Господин Волжанский мне месяц назад, здесь, в моем ресторане, жаловался, что один клиент единовременно перевел в Ростов миллион четыреста тысяч. Второй чуть не два миллиона отправил на разные счета в Одессу и Новороссийск. Ясно, что рано или поздно денег не станет. Слышал, грозят ввести боны вместо денег, по которым обещают после войны выполнить все обязательства. Только вот что-то верится в это с трудом. Я бы поостерегся.

Ольга, поправляя изящным жестом шляпку, незаметно внимательнее поглядела на этого господина в темно-синем костюме, поняв, что это был владелец данного заведения, бывший глава Царицына, Василий Викторович Кленов.

– Хорошо, что я давно припрятал свои средства и часть смог переправить в Новороссийск, – как бы, между прочим, произнес Дмитрий Иванович, отпивая вино из бокала и с тревогой поглядывая на товарища в бушлате. Тот скучающе покачивал ногами, закидывая в рот зажаренные кровяные колбаски.

– Я тоже успел. Но ведь это не дело. Мой доход складывается из желания обеспеченных людей путешествовать, останавливаться в хороших гостиницах, снимать приличные нумера и обедать в дорогих ресторанах. Но с этой войной и безденежьем просто беда! Люди не могут снять свои средства, приходится терпеть убытки, – недовольно произнес Кленов.

– Согласен, без денег на руках – беда. У меня товара на складах нет, надо бы везти, а средств недостаточно. Тот, что продается, требуют продавать без наценки. Якобы денег нет. А мне какой резон? Мне невыгодно продавать его за так, без барышей. Я вообще-то в него своими личными средствами вложился, риски опять там всякие. Что ж я его за так буду продавать? – Дмитрий Иванович нервно оттер губы салфеткой, глядя на господина в черной куртке. – И не смотрите на меня так, Сергей Иванович. Это вы теперь у власти, вот и решайте наши проблемы. Моя сторона прежняя: везу товары, торгую в прибыль. А за так – ищите дураков.

Сергей Иванович скучающе взглянул на них, молча протягивая руку за вином.

– Вот вы, Василий Викторович, вошли бы в Совет, глядишь, и для вас бы местечко нашлось в управе, – продолжал вкрадчиво Дмитрий Иванович, оборачиваясь снова к Кленову. – Вы – человек молодой, толковый, а свои, надежные проверенные люди везде нужны. Я-то вот стар уже для этого.

– В Совет? – Василий Викторович взглянул на него и покачал головой, переводя взгляд на гостя в бушлате. – Увольте. Без обид, Ростоцкий, но связываться с ними – себе дороже. Вот скажите, без знаний и опыта управления можно добиться успеха? А они считают, что каждый вчерашний забулдыга способен возглавить завод и фабрику просто потому, что он пролетарий. А то, что этот забулдыга сроду не управлял и ответственности не нес, их не волнует, – Василий Викторович нервно передернул шеей и, обращаясь к третьему гостю, слегка подался вперед: – Вот как вы можете служить им теперь, Ростоцкий? Ведь при царе вы были не последним человеком в полиции. Гоняли манифестантов и забастовщиков. А теперь, что же? Изменили себе?

Тот усмехнулся, лихо откидывая полы своего бушлата в стороны, от чего собеседникам явно предстала портупея с черной кобурой, из которой торчала коричневая рукоятка маузера. Заметив взгляды своих собеседников на оружии, он самодовольно улыбнулся и, скрестив руки на груди, тягучим пьяным голосом произнес:

– Больно вы щепетильный, Кленов. Все надеетесь, что вернется прежний порядок? Только он не вернется. Царя нет. Временному правительству веры нет. А у Советов поддержка есть. Их армия поддерживает. А за кем армия, у того и сила. И мне не приходится им служить. Я теперь сам себе власть, – он обвел собеседников красивыми, но холодными светлыми глазами, похлопав себя по кобуре, продолжая сидеть, развалившись в кресле и покачивая ногами в больших солдатских сапогах, отпивая вино прямо из горла бутылки.

– И я об этом много думал, – согласно кивнул Дмитрий Иванович, обхватив свой тучный живот и откидываясь на спинку мягкого дивана. – Многие так думают теперь. Не кажется ли вам, что мы одной ногой над пропастью? Если каждый будет считать, что он – власть, скоро всему конец. А как по мне, господа, так уже не важно, кто эту власть взял, главное, чтобы быстрее навели порядок. Вы уверены, Ростоцкий, что они смогут навести порядок? Ведь от большевиков не знаешь, чего ожидать. Может, вы нас просветите? – он закинул в рот сыр и, прожевываясь, посмотрел на Ростоцкого, который пару раз смачно отхлебнул из горлышка бутылки, от чего лицо его стало заметно краснее, а глаза – весело заблестели.

– Ну, я персона маленькая, – начал он не без удовольствия, поглядывая на господ.

– Ну, не скромничайте. Вы у нас тот еще пострел, – владелец гостиницы Кленов усмехнулся невесело. – И прежде вы были у власти, и теперь, судя по всему, своего не упустите. Армия, говорите? Эта армия больше напоминает бандитов с большой дороги. Вы, стало быть, поощряете грабежи окрестных деревень и сел, реквизиции складов, словом, беспредел? Ну, от чего же вам их не поощрять, вы ведь теперь сами в этом участвуете, и вам кое-что перепадает.

– А почему бы и нет? – усмехнулся своими почти по-женски красивыми глазами Ростоцкий, снова сверкнув черным металлом маузера. – Мы реквизируем, чтобы прокормить армию и голодающих в городе. Разумеется, эти жадные свиньи представляют все так, будто их ограбили. Кто добровольно все отдает, мы их не трогаем.

– Добровольно? И что, много таких? – Дмитрий Иванович нервно рассмеялся и вкрадчиво добавил, подаваясь вперед: – Любой нормальный человек хочет заработать, а Совет заставляет нас сдавать продукты чуть недаром. Надеюсь, по старой дружбе вы отведете своих молодчиков от моих складов, Сергей Иванович? Ежели вы всех распугаете, то в следующем году кормить вас и ваших большевиков будет некому.

Ростоцкий лишь презрительно усмехнулся, покачивая ногами из стороны в сторону, не меняя позы.

– Послушайте, Ростоцкий, – произнес Василий Викторович, откидываясь на спинку дивана и глядя на него. – Ну, ведь должен быть здравый смысл, а? Недавно, представьте себе, Дмитрий Иванович, пришел ко мне из исполкома один и заявляет, дескать, в городе швах с жильем, надо бы выделить товарищам комиссарам комнаты, – он взглянул на тучного господина и усмехнулся. – Я ему: вы не в себе? Платите за них, выделю. Он помялся, помялся, ушел. Потом ко мне пришли двое с бумагой, дескать, просим заселить по усредненной таксе. И штамп Совета. Нет, простите, если всякая шваль теперь будет в приличные дома проситься без гроша в кармане, я что, по миру должен пойти?

– Ну, по усредненной таксе – это лучше, чем отдать за так, еще и с пулей во лбу, – невесело произнес Дмитрий Иванович, кивком показав в сторону Ростоцкого. – Может, так с ними хоть договориться можно будет?

– С кем? С теми, кто хочет просто взять чужое и раздать тем, кто поддерживает эту псевдовласть? То есть я должен все свои капиталы раздать вот этим? – Кленов презрительно кивнул в сторону большого зала, откуда в это время раздался сильный грохот. – Сволочи! – злобно выругался он, покосившись в проход, где яростно билась дорогая посуда и качалась изысканная дубовая мебель.

Ольга тоже взглянула в другой зал на шум и смех. Там, на полу, яростно метеля друг друга, валялись два изрядно пьяных мужика. Пьяные матросы похабно улюлюкали и хохотали, наблюдая за ними. Один из дерущихся вдруг с силой махнул рукой, пытаясь оглушить своего обидчика, но неловко задел ножку стола, от чего бутылка зеленого стекла с грохотом опрокинулась, и прозрачная жидкость из нее потекла сперва на стол, а потом и тонкой струйкой на пол.

– Ах ты, контра проклятая! – взревел второй и, бросив своего противника, подполз к струе и принялся широко раскрывать рот, пытаясь поймать остатки водки. Второй, увидев это, подполз к нему и, зло отпихивая его пьяную красную рожу, тоже начал хватать живительную жидкость ртом. В конце концов, оба настолько увлеклись этим процессом, что в один момент губы их смачно столкнулись под прозрачной струей, от чего в зале раздался оглушительный истерический хохот матросов, принявшихся показывать неприличные жесты руками и бедрами.

Кленов брезгливо поморщился и отвернулся.

– Вот вам пример того, что компромиссы с ними оборачиваются полным беспределом, Дмитрий Иванович, – Кленов ткнул вилкой в кровяную колбаску и надкусил, но новый взрыв хохота в первом зале заставил его с отвращением бросить вилку в тарелку и залпом осушить бокал с вином. – Почему я должен терпеть это свинство? Разве можно сюда пригласить приличную даму? Тьфу! Вот, Ростоцкий, ваши дружки, полюбуйтесь. Скоро и здесь невозможно будет находиться!

Ростоцкий скучающе покачивал ногами, не забывая прикладываться к дорогому вину.

– Нынче, господа, тот прав, у кого наган или маузер при себе, – ехидно усмехнулся он, похлопав по своей кобуре. – Жалования никакого нет, как же быть солдатам? Мы тоже кушать хотим. И кстати, на счет наличных. Их ведь и, правда, нет, – он усмехнулся, взглянув на обоих. – А все вы и такие, как вы. Вы свои счета разом обналичили либо средства перевели в другие города. Может, это не грабеж?

– Что же нам ждать, когда придет Ростоцкий со своими головорезами, и сам их заберет? – Кленов невесело усмехнулся, сверля его взглядом.

– И то, верно. Все, кто не успел, уже ничего не вывезут, – Ростоцкий смачно плеснул в свою глотку вина.

Дмитрий Иванович благодарно улыбнулся, а Кленов снова с горечью осушил почти полный бокал.

В этот самый момент, когда Кленов еще держал опустевший бокал в руке, к нему подлетел официант и, низко склонившись, что-то ему шепнул, от чего Василий Викторович мгновенно просиял и довольно похлопал его по спине, всем корпусом подаваясь вперед и глядя в зал, на ходу говоря господам:

– Ну, полно, господа, о грустном! Сейчас, наконец, начнется самое веселье, как в старые добрые времена. Мясников и Шацкий где-то раздобыли цыган и уже идут сюда!

Все заметно оживились. Даже Ростоцкий подобрал ноги под себя, свесившись через подлокотник, и выглянул в зал из-под бархатной портьеры, держа за горлышко бутылку.

Ольга, которая все это время нетерпеливо сидела в стороне, услышав о прибывших, незаметно тоже выглянула в зал, пытаясь через заросли плюща рассмотреть гостей. Однако прежде, чем что-то увидеть, она, как и все, услышала безудержный мужской хохот, звуки гитары, грохот дверей. Наконец, в ресторан явилась шумная компания цыган в ярких одеждах, и фееричным разноцветьем разошлась по рядам. Трое мужчин с иссиня-черными волосами в шелковых рубахах играли на гитарах, а несколько молодых цыганок, хлопая в ладоши, под свист и зычные крики матросов начали танцевать между столов, энергично двигая плечами и бедрами в ярких многослойных юбках. Следом за ними с хохотом ввалились Никита Шацкий и обнимавший его, еле державшийся на ногах, средних лет господин в коричневом пальто, из-под которого виднелся щегольской костюм в клетку и болтавшаяся золотая цепочка карманных часов. Господин стащил фетровую шляпу с темных волос, зачесанных на пробор, и, размахивая ею, громко закричал пьяным развязным голосом, смешно вытягивая влажные губы с тонкими темными усиками:

– Кленов! Кленов! Мы с Шацким хотим шлюх! Зови всех шлюх, что есть в твоем заведении! Всех! Немедля! – при этом он неловко оступился и едва не упал, отчаянно захохотав, повиснув на руках Шацкого, который тоже посмеивался, придерживая товарища и упираясь рукой о ближайший стол, дабы не упасть.

Вид Шацкого поразил Ольгу. Он был изрядно пьян. Из-под расстегнутого темно-серого пальто виднелась белая рубаха, поверх которой висел темный шарф. Бросалось в глаза небритое лицо, развязная улыбка и блестящие пьяные глаза. Ольге стало неловко, он выглядел совсем не так, как она его помнила со встречи в Майском. Еще большую досаду вызывал пьяный Мясников, которого она прождала почти полчаса. Он еле держался на ногах, беспрестанно что-то кричал и хватал цыганок за талии. Было понятно, что он забыл про нее и вряд ли был готов обсуждать ее вопрос.

Еще наблюдая за Мясниковым и Шацким, Ольга услышала, как со стороны лестницы, что вела в номера, послышался смех и стук каблуков, и через пару минут на диване и креслах между господами в малом зале, не замечая ее, засияли подкрашенными губами и глубокими декольте девочки мадам Лебедянской. Некрепко стоя на ногах, Шацкий с Мясниковым добрались до них под пение цыган и одобрительный свист матросов. Пожав руки Кленову и Дмитрию Ивановичу, Никита, широко улыбаясь и предусмотрительно придерживая шатавшегося Мясникова одной рукой, схватил улыбавшегося Ростоцкого за шею и низко склонился к нему.

– Здорово, Ростоцкий! – громко и со смехом произнес Никита. – Сукин ты сын! Бушлат нацепил, тряпку красную, а сам с прежней компанией гуляешь? Наш Ростоцкий своего не упустит, да, чертяка?

– Не упущу, Шацкий, так и знай! – Ростоцкий, довольно улыбаясь, взглянул на него, вполне дружески пожав его руку, и прижал к себе девицу с коротко стрижеными рыжими волосами, которая так и льнула к нему, не упуская момента мягкими гибкими пальчиками умыкнуть со стола сыр и колбаски.

Никита усадил едва державшегося на ногах Мясникова в кресло, а сам скинул пальто, небрежно закинув его на спинку соседнего дивана, и сел сам, насмешливо разглядывая Ростоцкого.

– Вижу, что не упустишь, – снова насмешливо сказал он, со звоном стукнув бокалом по его бутылке. – Значит, держишь нос по ветру? Ай, молодец! Как тебя теперь величать? Товарищ? Комиссар? Экспрориатор?

За столом все заметно оживились. Даже Кленов, до этого с неприязнью и досадой поглядывавший на самодовольного Ростоцкого, придвинулся ближе к Никите и с довольной улыбкой отдал пару распоряжений официанту. Ростоцкий, нимало не смущаясь такого внимания к себе, уверенно влил в себя остатки вина из горлышка и смачно швырнул пустую бутылку в угол, с презрительной усмешкой предупредительно взглянув на возмутившегося было Кленова. Столкнувшись с его холодными красивыми глазами, Кленов с досадой сжал губы и ничего не сказал, отвернувшись к Шацкому.

– Я теперь – депутат Совета рабочих и солдатских депутатов и комиссар Красной гвардии, – довольно заявил пьяным голосом Сергей Ростоцкий. – И вам, товарищи, не советую ломаться, а признать большевиков, – он самодовольно усмехнулся. – Надо уметь видеть перспективы. А они вот где, – он размашисто повел рукой в воздухе. – Стоит только руку протянуть.

– Вот как? – Шацкий откинулся на спинку кресла, вытягивая длинные ноги в костюмных темно-серых брюках и модных ботинках. – Возможности, говоришь? И какие же? Силой брать то, что вам не принадлежит? – в это время мимо его кресла к столу прошла молодая, весьма привлекательного вида девица в укороченном платье темно-зеленого цвета с голыми плечами и гривой темных, почти черных волос. Подмигнув ей, Никита усмехнулся, когда она низко склонилась к нему и попыталась обнять за шею. Не обращая внимания на Ростоцкого, Шацкий прижал к себе девицу, зарывая пальцы в ее густых черных волосах. – Скучала, Люси?

– Еще бы! – жеманно отозвалась девушка, присаживаясь на подлокотник его кресла. – Говорят, вы, Никита Васильевич, уже несколько месяцев в городе, а к нам почти не заходите. Я на вас в обиде, – она забавно вытянула губки, кокетливо накручивая прядь темных вьющихся волос на палец. Наблюдая за этим жестом, Никита невольно улыбнулся и притянул к губам ее белую мягкую ладошку.

В это время комиссар заявил, бесстыдно тиская девицу, уплетавшую за обе щеки сыр и колбаски:

– А хоть бы и так. Сегодня Россия – это пьяная, порченая девка. Она лежит и ждет, кто ее подберет. Только руку протяни. Такие, как вы, брезгуете, дескать, не по правилам, не слишком хороша. А большевики не пройдут мимо. Возьмут и оставят вас всех в дураках!

– Что?! – пьяное лицо Кленова вытянулось от негодования, и он всем корпусом подался вперед. – Россия – девка? Да ты, Ростоцкий, просто свинья! Да за такие разговоры тебя самого расстрелять стоило бы!

– А давай! – оскалился в презрительной ухмылке Ростоцкий, едва взглянув на него. – Стреляй, чистоплюй! Да только хрен ты выстрелишь, Кленов! Только и можешь, что жрать и пить в своем ресторане, да ныть, как теперь все паршиво. Наслаждайся, пока еще можешь. Скоро уж не получится, – с этими словами он слегка подался вперед, всей ладонью обхватив новую откупоренную бутылку вина, и, плеснув себе в глотку, скалясь на Кленова, довольно произнес: – Эх, хорошее вино, Кленов, у тебя! Скажи спасибо мне, что ваши склады и закрома никто не трогает. Пока, – он пьяными губами широко улыбнулся, протягивая руку с вилкой и отковыривая кусок осетрины.

Кленов возмущенно смотрел на него несколько секунд, затем обернулся к Шацкому, явно желая найти в его лице поддержку. Никита сидел в обнимку с темноволосой шлюхой, которая, нимало не смущаясь, закинула ногу в шелковом чулке на его колено, оголив подвязку. Сам Шацкий попивал вино и наблюдал за комиссаром.

– Спасибо тебе сказать? – произнес Шацкий, наконец. – Ну, спасибо, Ростоцкий, за то, что старых знакомых не забываешь. Вино с нами пьешь, девок с нами делишь. Да, господа, поблагодарим товарища комиссара за то еще, что радуется, видя, как Советы армию развалили, и расшатывают страну, пока идет война. Вот они перспективы, да, Ростоцкий? Скоро дойдет до того, что можно будет грабить и убивать без зазрения совести? Тащить все, что плохо лежит, свести счеты со всеми, с кем хотел прежде? Да ты просто герой, Сережа! Вовремя ты с фронта вернулся, а то бы такие перспективы упустил! Ты, кстати, так и не рассказал, как тебе это удалось. Героем или подлецом вернулся, все-таки? Но ведь молодец, а, господа? Ай, да Ростоцкий! Всем нос утер! – Никита в упор смотрел на пьяного, вспыхнувшего комиссара, который, свесив тяжелую голову на грудь, тоже тяжелым серым взглядом смотрел на Шацкого, а губы его кривились в злой улыбке.

– Здесь у них теперь власть, – оскалился злобно Ростоцкий. – Их поддерживают солдаты и рабочие. В этом их сила. Ты бы лучше поостерегся и принял их сторону, Шацкий. Все равно ведь придется.

Никита усмехнулся на его слова и бросил:

– Это как-нибудь без меня. Я – человек вольный, ни под кем ходить не собираюсь. От их лозунгов и призывов изжога берет. Все сегодня к этой власти рвутся, а что делать с ней, в толк не возьмут. А ведь власть – баба капризная. Тех, кто ее не умеет удержать, бросает, да с треском, с позором. Большевикам пошел служить? Кто это? Подонки, что призывали к поражению собственной страны, а потом под шумок, в самые тяжелые дни и месяцы припеваючи пережидали себе в Швейцарии, чтобы теперь обещать нам равенство? Равенство с кем? Вон с теми? – он кивнул в сторону большого зала, откуда слышались пьяные вопли и визги. – Я простого мужика уважаю, работящего, смекалистого, который и в голодный год умеет семью свою прокормить, который умеет работать, как никто. А мародерам и насильникам, что родную землю грабят, дезертирам, которые позиции свои покидают во время войны, поддаваясь на вашу агитацию, да немецким провокаторам, я и руки не подам, не то, чтобы им служить, – он и не заметил, как во время своей речи сильнее подался вперед, сверля Ростоцкого темным взглядом.

На несколько мгновений за столом воцарилась тишина, и только эти двое в упор смотрели друг на друга.

Чувствуя напряжение, Дмитрий Иванович заерзал на диване, опасливо поглядывая на вооруженного комиссара. А Кленов наиграно весело произнес:

– Ну, господа, не будем ссориться! Сергей Иванович, Никита Васильевич, давайте выпьем за порядок. Ведь когда-нибудь он наступит? Ну, же, господа-товарищи, выпьем? – Василий Викторович подозвал пальцем официанта, велев разлить вино по бокалам.

– А кто ссорится? – усмехнулся Ростоцкий, откидываясь на спинку кресла, не спуская глаз с Шацкого. – Даже интересно послушать таких, как ты, Шацкий. Ты так ратуешь за Отечество в этой проклятой войне, а сам-то и не воевал ни дня.

Шацкий усмехнулся, сверля его взглядом, тоже откидываясь на спинку кресла, и небрежно бросил, слегка отстраняя от себя девицу:

– Я сполна выполнил свой долг в ходе войны. И в дождь, и в снег строил дороги и мосты, чтобы было, чем снабжать армию, которую вы, – он ткнул в Ростоцкого пальцем, – разваливали ее изнутри. Надо будет, так и отправлюсь на фронт. Да только, сдается мне, что с такими, как вы, нам скоро защищать будет нечего.

Ростоцкий молча смотрел на него пару мгновений, а потом зло смерил взглядом Дмитрия Ивановича, протягивавшего ему бокал с вином, и присосался к горлышку бутылки. Красные струйки вина, словно кровь, потекли по его гладко выбритому лицу, побежали по шее, впитавшись в темный ворот гимнастерки. После чего комиссар с грохотом поставил бутылку на стол и, подаваясь в сторону Шацкого, насмешливо произнес:

– Отправишься на фронт? Ха, как бы не так, Шацкий! Небось, золотишко свое пытаешься вывезти и документы готовишь на выезд? Деру хочешь дать, как все толстосумы! Что, не так? Признайся, не готов ты кровь проливать и дорогущий костюм сменить на гимнастерку. Это с такими, как ты, нам скоро защищать будет нечего!

Глаза Шацкого потемнели, однако, не подавая виду, он лишь язвительно усмехнулся, продолжая обнимать темноволосую Люси, и отозвался:

– Я не готов кровь свою проливать за подонков и демагогов, не собираюсь помогать тем, кто ведет страну к гибели, брызжа слюной, доказывая свою правоту. И пусть мне придется покинуть эту землю, а совестью кривить не стану. И золотишко мое в надежном месте, не переживай. Уж об этом-то я позаботился.

Ростоцкий смотрел на него исподлобья, вдруг с силой сжав ягодицы сидевшей рядом девицы. Та вскрикнула, испуганно взглянув на него, но он лишь пьяными, налитыми кровью глазами следил за Шацким. На время голоса и звон бокалов потерялись в громких песнях цыган, которые по знаку Кленова со всех сторон обступили диван и кресла вокруг стола. Они пели свои протяжные песни, пританцовывая и зычно подстрекая гостей больше пить и заказывать песни.

Ольга невольно в замешательстве смотрела на все, сидя в стороне, закрытая от шумной компании яркими рубахами цыган. Снова и снова бросала взгляд на дремавшего в кресле Мясникова, с досадой постукивая пальцами по столу и размышляя, остаться и подождать, или все же уйти.

Кленов снова распорядился на счет вина, несколько раз поднимался из-за стола на правах хозяина, взмахивал бутылкой с вином, разливая его по бокалам, и громко говорил:

– Выпьем, господа, что нам еще остается? Будем веселиться и наслаждаться жизнью, и пусть этот мир катится в тартарары! И ты, Ростоцкий, катись к черту со своими новыми дружками! – затем он почти падал на диван, давно скинув пиджак и позволяя двум как две капли воды похожим девицам ласкать свою шею и целовать по очереди в губы.

Дмитрий Иванович, откинувшись на спинку дивана, выставив свой крупный живот, обнимая широкобедрую девицу в шляпе с перьями, несколько раз озадаченно посмотрел на Кленова, делая ему какие-то знаки в сторону сильно захмелевшего комиссара. Сам он тоже раскраснелся, сильнее расстегивая ворот рубахи.

– В тартарары! – вдруг воскликнул Мясников, тяжело поднимаясь на пьяных ногах. – К черту всех! К черту большевиков! К черту Керенского! Вина и шлюх!

Шацкий насмешливо дернул его за локоть, от чего Мясников рухнул в кресло, слегка потеряв равновесие, расплескав вино. А Никита вдруг поднял свой бокал и, глядя в упор в глаза улыбающейся темноволосой девице, громко произнес:

– Господа, давайте выпьем за неизменные радости: отличное вино и замечательных девочек мадам Лебедянской. Ну, же! – он насмешливо окинул взглядом всех. – Дамы, за вас! – Шацкий обвел глазами девушек за столом, подмигнув им. Со всех сторон послышались их довольные аплодисменты и смех, и вдруг поднялся, взметнув вверх крепкими руками девицу, что сидела у него на коленях. Она взвизгнула и захохотала, хватаясь за его шею. А Шацкий закружился с ней под звуки гитары, слегка пошатываясь на пьяных ногах, и вдруг поставил ее на соседний стол, не замечая сидевшую тут же Ольгу. Под подбадривающие крики и смех он принялся хлопать в ладоши, горячими пьяными глазами глядя на нее, делая знаки цыганам, которые окружили Люси, играя ритмичную мелодию на гитарах.

– Ну, порадуй же нас, Люси, снимай все! – крикнул Никита, хлопая снова и снова в ладоши, пританцовывая на месте. И все вокруг – господа и девицы – закричали следом:

– Снимай! Снимай! Танцуй и снимай!

Девица насмешливо смотрела на него, соблазнительно двигая бедрами, потом встряхнула копной темных волос и принялась медленно стягивать с плеч ткань платья. Когда показались ее округлые груди с крупными темными сосками, послышался протяжный одобрительный гул, и все господа поднялись со своих мест, неистово хлопая в ладоши, окружая ее со всех сторон. Даже пьяный Мясников вышел вперед, вцепился в Шацкого и неистово завизжал в угаре и возбуждении, подбадривая ее. Люси жеманно закусила губу, изрядно двигая гибким телом и пританцовывая на столе, спуская платье. Ее упругий живот и спина двигались волной, вызывая настоящий экстаз у довольной публики вокруг.

Когда платье полетело в зал, раздался дружный одобрительный возглас. Дмитрий Иванович с азартом поймал ее платье и вожделенно уткнулся лицом в его складки, покрываясь испариной и краснея от возбуждения. А обнаженная девица продолжала извиваться на столе, словно змея, закинув руки кверху, явно наслаждаясь всеобщим вниманием. Глаза ее были темны от возбуждения, щеки раскраснелись, губы приоткрылись в призывной улыбке. От этой картины, а еще от белых ягодиц, что соблазнительно выглядывали из-под пояса с подвязками, и упругих овалов грудей глаза мужчин поплыли. Они бились в угаре, размахивая руками, стягивая с себя пиджаки, распуская галстуки, и по очереди норовили ущипнуть, шлепнуть, лизнуть голую Люси, которая бесстыдно позволяла им это.

Шацкий уже давно сидел на диване у стола, опрокидывая в себя бутылку, мутными пьяными глазами наблюдая за бесстыдницей. Вокруг кричали и визжали, слышался беспрестанный хохот и похотливые призывы. Мужчины окружали танцующую девицу, то и дело толкая друг друга, пытаясь подобраться к ней ближе, продолжая хлопать в ладоши и хватая Люси за мягкие части тела, восторженно глазея на нее. От всеобщего внимания она сама была в агонии, неистово двигала то руками, то плечами, то бедрами, нисколько не смущаясь своей наготы. И вдруг повернулась к ним спиной и звонким голосом крикнула:

– Ну, же, ловите! – и бесстрашно начала падать вниз на вытянутые руки.

Шацкий насмешливо усмехнулся, наблюдая, как восторженный возбужденный гул снова прошел по залу, а Кленов, Мясников и Дмитрий Иванович с готовностью приняли вытянутыми руками обнаженное тело. Оно, словно лодка, поплыло по малому залу под звуки гитары и цыганские песни. Остальные девицы, поддаваясь всеобщему возбуждению, а может, боясь потерять своих клиентов, тоже принялись снимать свою одежду и обнимать голыми руками мужчин, танцуя на ходу. Голая Люси лежала на вытянутых руках, хохотала, закинув темноволосую голову, и кричала в пьяном восторге:

– Как с вами весело, господа! Я люблю вас, господа!

Шацкий с кривой улыбкой наблюдал за тем, что учинил, и тяжелым мутным взглядом скользил по хохочущим лицам и голым телам, которые вдруг слились в один сплошной хоровод – все закружилось и поплыло перед глазами, сливаясь в какую-то бесформенную массу, изрыгавшую бесконечный омерзительный хохот и крики. Голова нестерпимо трещала, а от вида разыгравшейся оргии тошнота подступила к самому горлу. И когда рядом с ним скользнула чья-то белая грудь с крупными сосками, а потом женские руки легли ему на плечи, и красные бесстыдные губы возбужденно шепнули ему в ухо:

– Никита, идем, будет весело…

Он устало закачал головой, пытаясь прийти в себя, и пробормотал:

– Прочь… Уходи! Уходи!

Грудь и руки исчезли.

Он провел рукой по горячему лицу и гудевшей голове, пытаясь взять себя в руки, подался слегка в сторону, отставляя бутылку на стол. Все плыло перед глазами, и силы словно совсем покинули его. Бутылка качнулась, стоя на самом краю, неловко закачалась и точно бы упала, если бы не…

– Это уже слишком, господин Шацкий!

6.4

Сквозь страшный гул в голове этот, казалось бы, знакомый голос прозвучал для него, как выстрел. Он замер, пытаясь прийти в себя, что-то еле заметное пробежало по его лицу. Он поднял голову и мутными нетрезвыми глазами уставился в глубину дивана, с трудом различая светлый силуэт, который медленно обретал четкие черты. И в первое мгновение ему показалось, что это стояла Саша, совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки! Он подался вперед, протягивая руку к ней, словно за спасением, пытаясь сфокусировать пьяный взгляд, расползаясь в виноватой пьяной улыбке. Но уже через секунду понял, что это была не она. Рука устало опустилась.