Текст книги "Немецкая мечта"

– Как я туда попаду?

– Подойдёшь к любому полицейскому, тебя с распростёртыми объятиями встретят, под белые рученьки до самого вербовочного пункта проводят. Ещё бы! Добровольно хочешь послужить на благо Франции… Герой!

Макар вырвал из тетради лист бумаги и, мечтательно улыбаясь – «погоди-ка, дай вспомнить, как пишется» – нацарапал два слова: «Legion Etrangere». И протянул листок мне.

– На, держи. Подашь эту бумажку хоть полицейскому, хоть таксисту. А дальше – желаю удачи!

– Так дальше-то что?

– Ну, я толком не знаю… Поболтаешься там с месяц-другой, пока они к тебе присмотрятся. А там, если подойдёшь, заключат с тобой контракт на пять лет, и станешь легионером. Вообще изначально иностранный легион создавался, чтобы не французов в горячие точки отправлять, а иностранцев, негров там разных, или русских. В качестве пушечного мяса.

– Спасибо за перспективу.

– Да брось! Много сейчас горячих точек, где Франция воюет? В смысле НАТО или миссия ООН какая-нибудь? Ну, так вот. Зато тебе бабки платить будут. А через пять лет предоставят французское гражданство и пенсию. Ну, или дальше контракт продлишь, если понравится. Зарплаты там высокие. После окончания контракта сразу квартиру в Париже прикупить можешь. Так что – решайся.

– А деньги? С чем туда ехать?

– Возьми столько, чтобы только до туда добраться. А там будешь на всём готовом.

– А если не возьмут?

– Возьмут, вот увидишь! Ну, а если не возьмут, заплатят за каждый день пребывания, да ещё с собой дадут, чтобы обратно вернуться. Ну, как? Поедешь?

– Поеду, конечно! Мне сейчас – хоть в легион во Францию, хоть к чёрту в ад, лишь бы не обратно. Спасибо тебе!

Я с чувством пожал Макару руку. Всё-таки хороший он мужик, Макар, и товарищ – что надо! Он дал мне свой домашний телефон и адрес, так как мы оба знали, что здесь, в колледже, мы больше не увидимся. В самом деле, поскольку дальше учиться – смысла не было, я в этот же день написал заявление на отчисление. А зачем тянуть? Хотелось побыстрее развязаться с этим больше не нужным колледжем.

Домой я приехал уже бывшим студентом. И как только порог переступил, сразу понял, что у родителей опять что-то произошло. Они настолько возбуждённо обсуждали что-то в столовой, что даже не заметили моего появления.

– Пап, мам? – только когда я подал голос, они оба повернулись ко мне. И резко замолчали.

– Котик, а как быть с Марком? – виновато спросил отец.

– С Марком?.. Не знаю! Я уже ничего не знаю! – мамаша залпом осушила чашку с чаем, как будто там была водка.

– Может, всё-таки в Академгородок вернуться? – неуверенно мямлил отец.

– Да ты что?! Судьба даёт тебе ещё один шанс!

– Да что случилось-то?! – заорал я. Мои «старики» хоть кого с ума сведут, как я их терплю…

– Сыночка, – вкрадчиво начала мать, – тут такое дело… Папа позвонил своему приятелю, одному знакомому учёному, в Италию…

– Франко Росси, – встрял отец, – мы познакомились в прошлом году на симпозиуме в Москве. Он тоже занимается физикой плазмы…

– Да замолчи ты! – огрызнулся я, – пусть мать расскажет. Ты опять, как обычно, мямлить будешь.

– Так вот, – продолжала мама, – этот Франко работает в частном научном центре в Риме. Папа поделился с ним своей проблемой и, представляешь, он пригласил его работать к ним, по контракту! И теперь папа думает, что делать – возвращаться в Академгородок или ехать в Рим.

– Да что тут думать! Конечно, соглашаться! Ну, отец, ты даёшь! Такая удача! Увольняйся к чертям собачьим и двигай в Италию, не раздумывая!

– Да я уже уволился, – отец вяло махнул рукой.

– Молодец! Вот это ты того, оперативно… Поздравляю!

Нет, всё-таки папаша может, когда хочет! Я опять зауважал его.

– А теперь надо обсудить, – вмешалась мать, – как быть с тобой.

– Как, как… – ворчливо заметил отец, – брать с собой в Италию, конечно. Тут же его не оставишь, в Академгородок он не хочет. Да и опасно его одного оставлять – накуролесит.

– Это понятно, но на каких условиях он поедет с нами? Ему восемнадцать – он больше не член семьи. Делать гостевую визу в Италию?

– Конечно. А как по-другому?

– Но чтобы сделать гостевую визу в Италию, мне надо вернуться обратно в Россию?! – подскочил я. – Ни за что!

– Но как иначе ты получишь визу?

– Никак, – горячо возразил я, – и вообще, позвольте мне самому решать, как мне поступить!

– И – как? – снисходительно ухмыльнулся отец.

– А так… В Италию я с вами не поеду. Всё. Наши пути расходятся. С этого дня я сам буду решать, как мне быть и что делать.

– Ну-ну, – скептически покачал головой отец. – И что же ты будешь делать, когда мы уедем? Есть идеи?

– Есть. Завтра я уезжаю во Францию поступать во французский иностранный легион.

– Какой ещё легион? – закричала мать. – Что это ты себе напридумывал?!

– Котик, он имеет в виду французский иностранный легион, – пояснил отец. – Сынок, тебя туда не возьмут. По зрению. Чтобы туда попасть, надо иметь идеальное здоровье.

– Посмотрим, – упрямо возразил я.

– Я не допущу, чтобы ты стал наёмником! – мать впала в истерику. Ничего, с ней такое случается.

– А что ты сделаешь?

– Я тебя туда не пущу!

– Сынок, – вторил ей отец. – Поверь, тебя туда не примут. И что ты тогда будешь делать? Ведь мы будем далеко. В другой стране.

– Так… Мне в этом доме поесть кто-нибудь даст? – перевёл я тему разговора на более насущное.

Подействовало. Оба разом замолчали. Мамаша кинулась накладывать мне на тарелку жаркое.

Поглощая жареную картошку с мясом, я прикидывал, как мне поступить. Спорить с родителями бесполезно. Если уж им что-то в голову втемяшилось – не отступят. Скандал с воплями и мамашиными истериками будет продолжаться до ночи. А то и до утра. А хуже всего, что они могут вообще меня никуда не пустить – с них станется: запрут комнату, спрячут паспорт, проколют колёса… Да от них что угодно можно ожидать! Лучше всего, если они сами поймут, что иного пути нет. Значит, их любой ценой надо убедить. А иначе никак. Надо донести до них, что я уже взрослый и сам вправе решать свою судьбу. Всё, что могли – они для меня сделали. Дальше – сам.

– Пап, мам, – сказал я, отодвигая тарелку. – Пожалуйста, выслушайте меня, только спокойно, ладно?

– Ну-ну, говори, – кивнул отец.

– Вот смотрите: мне в Россию, одному – никак. Ну, вот самый простой вопрос – где я буду жить и на что? Ведь ожидание визы может затянуться на не-знаю-какое-время?

– Где жить? Ну, например, у моей сестры Татьяны.

– Ага! И сколько мне жить у тёти Тани? Полгода? Год? И на что жить?

– Ну, ты устроился бы на работу… – неуверенно начал отец.

– Куда? Сами знаете, в России сейчас беспредел, безработица, безденежье, бандитизм! – я поражался своему красноречию. – И потом… А если мне откажут в визе? Что тогда?

– Пожалуй, ты прав… Возвращаться – не лучший вариант, – согласился отец.

Есть! Теперь осталось убедить мать.

– Да, возвращаться не стоит, – кивнула мать. – Но наёмником?! Нет, только не это…

– А ты думаешь, в России меня в армию не загребут, как только я перееду границу? Вот уж из нашей армии я точно не вернусь, меня «деды» замочат или до самоубийства доведут… Потому что я унижений терпеть не стану! Вы меня знаете. Повешусь, или пулю в рот – безболезненная и мгновенная смерть, всё лучше, чем мучиться.

– Боже, сынок! – мать скорчила скорбную гримасу – вот-вот заплачет, – что ты говоришь! Какой ужас!

– Да-да, – кивал отец. – Во Франции, в этом легионе, всё-таки всё более культурно и цивилизованно.

– Вот! – подхватил я. – А что, много сейчас горячих точек? Нет. Вот уж там больше вероятность, что нормально отслужу, французское гражданство получу и денег подзаработаю.

– Ну да, ну да… – задумчиво кивал отец.

Мать молчала, но я видел, что и она понимает, насколько я прав.

– Давайте поступим так: дайте мне адрес, телефон, всю информацию, какая у вас есть, по Италии – где папа будет работать, где вы планируете жить… И мы разъедемся. Вы – в Италию. Я – во Францию.

Через неделю мы разъехались – в первый раз в жизни: родители – в Италию, а я – во Францию.

V

Как и предполагал Макар, машину с немецкими номерами пропускали везде. Я благополучно покинул территорию Германии, пролетел через Люксембург и въехал во Францию. Осознание, что я, советский парень, всю свою жизнь просидевший за железным занавесом, в течение нескольких часов на крутой машине перемахнул через территорию трёх государств, сносило крышу.

Дальше мой путь лежал вдоль границы Франции и Германии на юг. Я двигался по дорожным указателям. И, наконец, вот он – Страсбург, самый немецкий город Франции…

Каждый город – как человек, со своим характером. Каждый город – это свой уникальный мир. Когда я въехал в Страсбург, мне показалось, что я въехал в сказку. Фахверковые дома, в узнаваемом немецком архитектурном стиле, с перекрещенными балками на белых, розовых или золотисто-жёлтых стенах, показались мне вылитыми пряничными домиками из сказок братьев Гримм… Вазоны с пышными цветами, украшающие каменные набережные и мосты… Я не мог отказать себе в удовольствии пройти по пешеходным улочкам «маленькой Франции» – старейшего, сохранившего ещё дух средневековья, района города, мимо «пряничных домиков», от которых веяло уютом и бюргерским покоем. Казалось, что и жизнь в этих милых живописных домиках течёт неспешно на фоне вышитых салфеточек, безделушек и рождественских свечей… Оставив свою машину на одной из улочек, я отправился бродить по городу, подставляя лицо столь редкому в Германии солнцу. По дороге я зашёл в кафе, окна которого располагались над зеркальной гладью реки и, не зная, когда в следующий раз буду есть и что, решил побаловать себя от души – заказал тушёную свинину с квашеной капустой, а на десерт – кугель-шопф, кекс наподобие нашей ромовой бабы, нафаршированный изюмом, щедро пропитанный ромом и посыпанный сахарной пудрой. Обед мне безумно понравился. Мне казалось, что я в жизни не ел ничего вкуснее. Позднее я узнал, что Страсбург – самый знаменитый гастрономический регион Франции, изобилующий изысканными высококачественными продуктами. А самыми известными блюдами Эльзасской кухни как раз и являются квашеная капуста с печёным мясом и традиционный кугель-шопф, который в тот день я попробовал в сладком варианте, а позже наслаждался им солёным как оригинальной закуской к пиву.

После сытного и вкусного обеда я отправился дальше осматривать город. Ноги принесли меня в исторический центр Страсбурга – остров Гранд-Иль. И здесь меня ошеломил Нотр-Дам-де-Страсбург – грандиозный величественный готический собор, увенчанный остроконечной башней, самой высокой во Франции, как я узнал позже. Да простят меня поклонники легендарного Нотр-Дам-де-Пари, но после Страсбургского собора он показался мне менее изящным, менее величественным, проще говоря – менее красивым. Если сравнивать оба собора с женщинами, то Нотр-Дам-де-Страсбург – это изысканная грациозная красавица модельной внешности, с пальцами пианистки и ногами от ушей, а Нотр-Дам-де-Пари – приземистая девушка попроще… Зайдя в собор и полистав путеводитель, я узнал, что постройка Нотр-Дам-де-Страсбург была завершена в XIV веке, что Виктор Гюго называл его «гигантским изящным чудом», и что там короновали всех правителей Франции, которые были знакомы мне благодаря романам Александра Дюма. Я сел на скамейку и замер, растворившись в вековой тишине громадного собора. Мысль о том, что по этим же камням и плитам пола ступала нога Генриха IV или Людовика XIII, будоражила меня.

История – это здорово, однако мне надо было устраивать своё настоящее и подумать о будущем. Выйдя на улицу, я, увидев первого попавшегося полицейского, мило улыбаясь, протянул ему бумажку с надписью «Legion Etrangere». Мельком взглянув на неё, он кивнул и знаком показал мне следовать за ним. Оказалось, что до приёмного пункта идти было всего ничего – пара кварталов. Взяв под козырёк, полицейский оставил меня, а я подошёл к бронированной железной двери в серой стене и нажал кнопку звонка. Через минуту за дверью послышалось движение и мне показалось, что кто-то рассматривает меня в глазок. Затем дверь с лязгом открылась и передо мной предстал молодой человек в военной форме. Я, всё также мило улыбаясь, протянул ему бумажку с двумя волшебными словами, открывающими двери в новую жизнь. Он взглянул на бумажку безо всяких эмоций. Дверь за моей спиной захлопнулась, отрезав меня от внешнего мира.

Сначала меня привели в кабинет, в котором дали заполнить анкету, содержащую общие сведения – фамилия и имя, год рождения, гражданство и т. д., затем меня отвели в совершенно пустое помещение, где я долго сидел один, пока за мной не пришли. Моё возбуждённо-лихорадочное состояние после муторного длительного ожидания сменилось апатией. Когда про меня наконец вспомнили, – повели в медсанчасть, где военврач в белом халате, накинутом поверх камуфляжа, измерил мне рост, вес, давление, заглянул в рот и уши. Очевидно, он остался доволен осмотром, после чего я оказался в казарме с двухъярусными кроватями. Сопровождающий показал мне мою койку и на английском языке объяснил, что здесь я буду спать, а постоянно находиться – в другом, общем помещении, и что через два дня меня вместе с другими новобранцами отправят в Обань, как я понял, это что-то типа учебки. В общей комнате находилось около пятидесяти новобранцев: и совсем молодые пацаны типа меня, и ребята постарше, и даже, на мой взгляд, совсем старые, матёрые мужики за тридцать. В легион можно поступать до тридцати семи лет. По видаку крутили кассету с фильмами о легионе на французском. Я осмотрелся. Новобранцев славянской внешности было не так много, в основном – смуглые черноволосые, с глазами-маслинами, и несколько негров. Моё внимание сразу привлёк парень, который на вид был лет на пять старше меня, высокий, выше не только меня, но и большинства здесь присутствующих, спортивный, с какой-то тигриной, вкрадчивой грацией. Русоволосый, со скуластым лицом, внимательным взглядом глубоко сидящих серых глаз, тонким, но как будто переломанным носом и насмешливым ртом. Не знаю, как это описать, но от него веяло опасностью и чем-то запретным, какой-то тайной. Хотя внешность у парня была не броская, он как-то выделялся среди всех. Кто он – англичанин? Поляк? Я подошёл к нему и, улыбаясь как можно более дружелюбно, попробовал заговорить с ним на английском.

– Hi! I just got here. Do you know when dinner will be? (Привет! Я только что приехал. Не знаешь, когда ужин?)

– Hi! Well, you just got here and already want to eat? (Привет! Что, только приехал и уже проголодался?)

На его лице появилась усмешка, а в глазах я заметил озорные огоньки. Я в ответ тоже разулыбался и пояснил:

– I don't know anyone here. A lot of questions. (Я здесь никого не знаю. А вопросов много).

– Ask! (Спрашивай!) – пожал он плечами.

– How long have you been here? (Как долго ты здесь?)

– Two days. (Два дня)… А уже надоело до чёртиков! – эту фразу мой новый знакомый сказал по-русски. Я в полном восторге хлопнул его по плечу. Таким счастьем мне показалось встретить здесь, на чужбине, своего!

– Здорово! Из России?

Он ответил мне белозубой очаровательной улыбкой.

– Здорово. С Украины, – и, протянув руку, представился: – Тарас.

Тарас рассказал мне, что ему 22 года, он – из Одессы. Разумеется, мне не терпелось задать ему массу вопросов – как он сюда попал, как добирался и т. д., но он отвечал уклончиво. Я же выложил ему про себя всё как на духу.

Мы пробыли в приёмнике два дня. Если бы не Тарас, мне было бы скучновато: нас поднимали в шесть утра, давали скудный европейский завтрак, затем несколько часов – спортивные тренировки, остальное – свободное время в общей комнате, под гул разноязычной речи новобранцев и бравурного французского речитатива фильма о легионе. В обед и ужин кормили сытно, плотно, но без всяких изысков, так что я не один раз порадовался, что в последний свой день на свободе устроил себе праздник живота в Страсбургской кофейне. Однообразие моего пребывания в приёмнике скрашивало то, что у меня появился друг, старший товарищ, от которого так и веяло обаянием и надёжностью. На третий день нас подняли в пять утра, погрузили в автобус и отправили на юг Франции, в Обань, это под Марселем, где находилась учебная часть французского иностранного легиона.

Обань произвёл на меня впечатление захолустного курортного городка, что-то типа нашего Крыма: низенькие домики с открытыми верандами, магазинчики и забегаловки, и примерно такая же природа – небольшие скалистые холмы, на которых росли раскидистые сосны. Выйдя из пропускного пункта, мы оказались во внутреннем дворе, где впоследствии проходили у нас тренировки, пересекли его и очутились перед серым зданием казармы, над входом в которую висел плакат «Legion Patria Nostra" ("Легион моя семья»). В казарме каждому велели раздеться, одежду и обувь мы сдали, взамен нам выдали две пары трусов, шорты, футболку, теннисные туфли, пачку бритв, пену для бритья, зубную щётку и пасту, два мыла – одно туалетное, другое – хозяйственное, для стирки своего белья, туалетную бумагу и две простыни. Народу здесь было в разы больше, чем в приёмнике. Одинаковые двухъярусные койки, одинаково застеленные коричневыми одеялами, уходили в плюс бесконечность, и у меня очень быстро возникло ощущение, что и мы, новобранцы, все одинаковые, как близнецы-братья одной семьи – не даром плакат «Легион моя семья» подстерегал нас повсюду – в столовой, в коридорах, в караульном… Распорядок дня здесь был жёсткий: подъём в пять утра, тренировка, завтрак, опять тренировка, обед, тренировка, в шестнадцать – «чёрный час». В это время нас выстраивали на плацу и объявляли фамилии тех неудачников, кто не прошёл отбор. Вечером – ужин, свободное время, и в двадцать один – отбой. И тесты, тесты, тесты…

Первый тест – спортивный. Подтягивание на перекладине – больше пяти раз. Я подтянулся десять, и заслужил одобрительное похлопывание по плечу от нашего командира. Подтягивание на канате – пять метров без помощи ног. Плавание – пятьдесят метров на время. И тест Люка-Лежера – бег по двадцать метров в рваном ритме – шесть подходов.

Второй тест – медицинский общий. Сдача анализов, опять – измерение веса, роста, давления, различные ЭКГ, проверка слуха, которая проводилась в звукоизоляционной камере, в наушниках. Надо было нажать на кнопку при подаче какого-либо звука… И, самое страшное для меня, – зрение. Первый на проверку зрения сходил Тарас. Я дал ему задание потихоньку от окулиста переписать порядок букв в строчках. Что он и сделал, воспользовавшись тем, что в кабинет вошёл другой врач и, пока они переговаривались, Тарас около пяти минут был предоставлен сам себе. Я на свою память никогда не жаловался, таблицу я выучил наизусть за какие-то полчаса. Поскольку я – русский, врач повесил передо мной таблицу с русскими буквами. Буквы «Шэ Бэ Мэ Нэ Кэ Ы Мэ Бэ Шэ…» у меня отлетали от зубов. Ффу, вроде, самое страшное позади…

Третий тест – психологический. Там надо было ответить на вопросы. Вопросы – на русском. Меня предупреждали, что вопросы составлены так, чтобы поймать человека на вранье. Тут лучше отвечать честно и быть предельно внимательным, так как некоторые вопросы составлены так, что ответы могли противоречить друг другу, а это могло произвести негативное впечатление о новичке. К примеру, если на вопрос «Хорошо ли вы чувствуете себя в коллективе?» ты отвечаешь, что всё окей, а на следующий вопрос «Любите ли вы одиночество?» ты тоже отвечаешь положительно, это может быть расценено, как ответы, противоречащие друг другу. Попался мне и вопрос «Приходилось ли вам воровать?», на который я с возмущением ответил, что лучше умру от голода, чем украду хотя бы самый дешёвый пирожок… Для того, чтобы получить полный психологический портрет моей личности, мне предложили пройти тест про деревья. Сначала – нарисовать дерево самому. Подумав, я изобразил новогоднюю ёлку с игрушками и звездой на макушке, что вызвало одобрительную ухмылку у психолога. Позже я узнал, что этим рисунком я продемонстрировал такие свои качества, как общительность – во все стороны торчащие ветки, отношение к жизни – жизнь, как праздник (ёлка нарядная, новогодняя), и амбиции – звезда на макушке. Далее, мне надо было из двадцати изображений деревьев выбрать одно. Я сразу забраковал осенние деревья, с жидкой опадающей листвой – это для меланхоликов, деревья с цветочками – это для девчонок, и в итоге выбрал уютное деревце с раскидистыми ветвями, как бы припорошённое снежком. Тестирующий, увидев мой выбор, улыбнулся. И тут я, осмелев, попросил его, чтобы он прокомментировал мой результат. Он, кивнув, протянул мне описание: «Уверенный в себе, Вы стараетесь быть независимым, всё сделать сами и знаете, что полагаться можно только на себя. Смело идёте к намеченной цели. От друзей ждёте искренности и всегда готовы принять горькую правду». Прочитав, я аж приосанился. Характеристика мне понравилась – да, я такой: уверенный, независимый, полагаюсь только на себя, и к цели своей пру, как танк… И от друзей жду искренности. Ложь, неискренность, а уж тем более предательство – не прощу! Потому и горькую правду приму, если она – правда. Пусть и горькая.

Четвёртый тест – на интеллект. Три блока по двадцать вопросов с четырьмя вариантами ответов, по двадцать пять минут на каждый. Тут я поднапрягся – хотелось показать себя в лучшем виде.

Был тест и на память: мне показали карту примерно с тридцатью названиями и дали несколько минут, чтобы запомнить их, а затем – ту же карту, только чистую. Названия надо было вписать по памяти. Ребята говорили, что если из тридцати названий правильно укажешь десять – уже успех. Я указал пятнадцать, чем вызвал одобрение наставника.

И последний тест – на коммуникацию и взаимодействие в коллективе. Нас разбили на группы по шесть человек. Задание – собрать палатку за полчаса. Сложность в том, что её конструкция неизвестна, а все ребята говорят на разных языках. И тут я оказался на высоте. Я неплохо знаю английский, другие ребята из нашей группы тоже худо-бедно могли и понимать, и говорить на нём, далее, несколько минут подумав, я сообразил, какой принцип сбора у этой палатки, а дальше – дело техники. Я разделил нашу группу на три подгруппы по двое, каждому дал задание, в результате мы собрали палатку меньше, чем за полчаса, чем опять же заслужили похвалу начальства.

В этих занятиях, а также в непрерывной строевой подготовке, которая, надо сказать, была весьма изматывающая – и забеги на двадцать километров при полной амуниции, с тяжёлыми автоматами, при каждом шаге колотившими тебя по спине, и стрельбы, и бесконечные отжимания и приседания до потемнения в глазах, в этих изнурительных занятиях незаметно пролетели два месяца. Мне казалось, что я уже целую вечность живу в учебке. Я уже и французский стал немного понимать. Поначалу казавшиеся мне тяжёлыми строевые испытания стали даваться легче, я почти втянулся в повседневную жизнь бойца и готов был служить и дальше. Я не сомневался, что меня возьмут, ведь я блестяще прошёл все тесты, лучше, чем большинство новобранцев. Я продемонстрировал прекрасные личностные качества и задатки лидера, сообразительность, высокий интеллект, прекрасную память, умение с честью выходить из сложных ситуаций и выстраивать отношения с товарищами, я уже не говорю о спортивной подготовке, которая тоже оказалась у меня на высоте. Кого ещё брать, как не меня? Я также не сомневался, что и моего закадычного приятеля Тараса, с которым мы стали не-разлей-вода, тоже возьмут, так как он не уступал мне ни в чём.

А тем временем наступила весна. Здесь, на юге Франции, на средиземноморье, весна воспринималась как настоящее лето – тепло, солнечно, повсюду – одуряющий аромат цветов…

Нам объявили, что, поскольку все тесты пройдены, осталось пройти проверку Службы безопасности, или «гестапо», как называли её новобранцы. Меня это не пугало, а вот Тарас почему-то напрягся. Не знаю, как проходил эту проверку он, а меня вызвали в кабинет, где сидели два сотрудника Службы безопасности, один задавал вопросы, неприятно проникая своим пристальным цепким взглядом в самую душу, а второй записывал мои ответы. Я, честно глядя в глаза «гестаповцу», бойко отрапортовал, кто я, откуда, кто мои родители, какое у меня образование. А на вопрос – «Почему я решил служить в легионе» – я также честно ответил, что хотел бы остаться на западе, в частности, во Франции, добросовестно отслужить, получить французское гражданство и уже никогда не возвращаться в Россию, в эту «тоталитарную страну». Ребята предупреждали, что на этот вопрос лучше отвечать честно, без ложного геройства. Так, если скажешь, что готов умереть за Францию – вылетишь тут же, здесь не нужны смертники, сюда приходят не умирать, а зарабатывать. Вроде бы «гестаповца» удовлетворили мои ответы. Он вполне благосклонно кивал головой и даже довольно благодушно мне улыбнулся. Пройдя собеседование в «гестапо», я, выйдя оттуда, облегчённо выдохнул – фффууу… Вот теперь уже точно всё позади. Теперь следующий этап, когда с нами заключат контракт и мы будем носить «кепи бланш».

И каково же было моё удивление, недоумение, отчаяние, когда на другой день, во время «чёрного часа», на плацу, в списке неудачников прозвучали наши с Тарасом фамилии – Могилевский и Терещенко … Как? Почему? Я обращался ко всем в полной растерянности, но кто мог ответить на мои вопросы?.. Я чувствовал себя растоптанным, раздавленным, как маленький безобидный жук, который бежал себе по своим жучьим делам, а его раздавили и – пошли дальше, даже не заметили, а он лежит, распластанный, на дороге, только лапки ещё по инерции шевелятся, но всё слабее и слабее…

Ещё одна мечта умерла… Тяжело хоронить мечты. Я не знаю, каково это – хоронить близких людей, но мечты хоронить тяжело и очень больно…

В день отъезда я всё-таки приступил к одному из наших командиров, который, как мне казалось, выделял меня и относился ко мне с симпатией.

– Что не так? Почему? – вопрошал я.

– Ты – сильно умный, – ответил он, – такие здесь не нужны. А ты, парень, – обратился он к Тарасу, – «гестапо» не прошёл. Не знаю, какое у тебя прошлое, но нашим оно не понравилось.

Нам с Тарасом выдали обратно наши вещи и документы, а также дали каждому на руки по двенадцать тысяч франков, по двести за каждый день службы. Мы вышли за ворота учебки и вдохнули полной грудью воздух свободы, пронизанный солёным средиземноморским бризом и ароматов цветущих растений. Наконец-то вся эта муштра осталась позади! Мы с Тарасом радостно посмотрели друг на друга.

– А всё-таки хорошо, что нас не взяли, – продолжил мою невысказанную мысль Тарас, – я понял, служба в армии – это не моё.

– И не моё, – подхватил я, – терпеть не могу несвободу! Подъём в пять, отбой в девять… И всё по распорядку. Удавиться можно от скуки! Со школы терпеть не могу всякие режимы дня!

– Да, да, – поддакивал Тарас, – всё, что ни делается, всё к лучшему! Зато мы – свободны! Весь мир перед нами! И даже деньги есть на первое время, а там…

Мы не хотели в этот момент думать, что «там», решили жить текущим моментом.

– Ну, куда сейчас? – спросил Тарас.

– Поехали в Марсель! – воскликнул я. – Там – море!

На рейсовом автобусе мы за какие-то полчаса доехали до Марселя. Не передать нашу радость – радость вырвавшихся на свободу молодых парней! Боже мой! Неужели я, ещё полгода назад живший в глубокой Сибири и лишь понаслышке знавший о том, что за границей есть другой мир, другая жизнь, неужели это я всего за каких-то полгода пожил в двух государствах – Германии, где я учился, и Франции, где я служил? Неужели это я, советский парень, сейчас нахожусь в Марселе и стою на берегу Средиземного моря? Эта картина ярко запечатлелась в моей памяти: порт, корабли, покачивающиеся на волнах, трепещущие на ветру французские флаги, посреди бухты – живописный островок с развалинами средневековой крепости, на набережной – дома не нашей, не советской архитектуры, и, как благословение этого прекрасного мира свыше – на высокой горе, над городом – костёл, готическим шпилем пронзающий южное небо… И бескрайнее лазурное море…

Мы с Тарасом зашли в кафе, заказали себе пиццу и пиво. С каким наслаждением мы уминали эту пиццу, щедро сдобренную сыром, беконом и томатами, какой вкусной показалась она после армейских харчей! А пиво… Два месяца воздержания от алкоголя дали себя знать – пиво пошло на ура! Улыбчивая девушка в длинном тёмном фартуке с логотипом кафе с ног сбилась, поднося нам бокал за бокалом. Пиво совсем расслабило нас. Выйдя из кафе, мы побрели по берегу моря и, в десяти минутах ходьбы от порта, набрели на городской пляж, где жарилось на солнышке несколько десятков горожан. С удовольствием мы скинули с себя одежду, обувь и пошли искупаться. Вода, разумеется, была ещё холодная, но для нас искупаться казалось делом принципа. Как это – быть у моря и не окунуться? Мы разбежались, бросились в воду, окунулись с головой и почти сразу выбежали обратно на берег освежённые и сразу протрезвевшие, растянулись на жиденьком песке, подставив южному солнцу наши бледные тела. На влажных губах таял солёный привкус моря…

– Ну, что делать-то будем? – спросил я, блаженно щурясь. – Куда дальше?

– Ну, ты как хочешь, а я обратно в «совок» не поеду! – категорично заявил Тарас.

– Так и я не поеду. А что делать-то? Что ты предлагаешь?

– А что ты меня спрашиваешь? Ты можешь к предкам в Италию податься.

– Через Россию? Только не это! – возопил я.

– Ладно ты, не ори! Я предлагаю всё-таки обосноваться в Германии, – Тарас стал развивать свою мысль. – А где ещё? Здесь оставаться? А ты французский знаешь? Нет. Есть у тебя во Франции кто-то? Нет. Ну, вот… А немецкий язык мы с тобой худо-бедно знаем, то есть, ты-то здорово на немецком говоришь, ну, а я – так… Спасибо советской школе. К тому же, у меня в Ганновере знакомые есть. В общем, слушай сюда…

И Тарас предложил такой план: двигаем в Ганновер, где живёт сестра его жены (ого! он женат, оказывается…), перекантуемся там первое время, а там видно будет…

– Зойкин муж – Петер, – вдохновенно вещал Тарас, – настоящий немец…

– Ух ты! А где она с ним познакомилась?

– Зойка универ в Киеве заканчивала, когда туда Петер приехал. И на какой-то дискотеке они и познакомились.

– А как его в Киев-то занесло?

– Да, понимаешь, как у нас перестройка началась, так к «совку» интерес во всём мире появился. Советский Союз нынче в моде: символика наша, значки, флаги, медали… У нас один парень переписывался с англичанами, так они ему в обмен на футболки с гербом Советского Союза, на пионерские галстуки, и на прочую фигню из Англии слали фирменные джинсы и футболки, пластинки, и даже косметику с надписью «Лондон-Париж-Нью-Йорк», а он всё это на «пятак» относил и загонял по бешеным ценам. Так и Петер возлюбил всё русское, а для них мы – хоть хохлы, хоть казахи – все русские, так вот, он ужасно интересуется нашей историей, культурой, даже русский язык выучил, прикинь! Вот он в отпуск в Киев приехал, в украинской вышиванке на дискотеку пошёл и познакомился с Зойкой. Ну, а раз он такой любитель всего русского, то и жену себе захотел русскую. Так что они поженились и уехала Зойка в Ганновер.