Текст книги "Современная литература Великобритании и контакты культур"

§ 4. Динамика приключенческого, колониального и антиколониального романа в творчестве Р. Киплинга («Ким»)

Приключенческий роман, возникший как разновидность романа, основанного на внешнем действии (в противоположность более поздней разновидности романа – п роизведениям, в которых «одной из центральных проблем общественной мысли, художественного творчества и культуры в целом стало духовное самостоянье человека»), приобретает особую популярность в английской литературе в середине XIX в. [Хализев, с. 331–332]. Объективно это связано с продолжением колониальной экспансии европейских стран в отдаленных частях света, которая сопровождалась освоением новых территорий, а также с бурным развитием естественнонаучного и технического знания. Европейцы, проникая в отдаленные уголки земного шара, куда раньше не ступала их нога, получили возможность увидеть и описать экзотическую природу и неизвестные цивилизации, поразившие их воображение. Произведения Ф. Мэрриэта (автора популярных морских приключенческих романов), Т. Майн‐Рида, Р. Баллантайна и других авторов проникнуты духом восхищения перед многообразием мира, восторгом от почти не ограниченных возможностей человека, его энергии, воли и разума. Кроме того, произведения этих авторов, хотя они и несут некоторые иллюзии относительно положительной роли европейской цивилизации в судьбах колоний, в целом свободны от апологии расизма, проникнуты духом человеколюбия, уважения к представителям иных рас и цивилизаций. Образ благородного дикаря‐туземца – о дин из сквозных образов европейского и американского приключенческого романа середины XIX в.

Возникновение новой разновидности приключенческого романа – так называемого колониального романа – относится к 70–80‐м гг. XIX в. Сохраняя форму приключенческого романа – повествования о похождениях европейцев в экзотических странах – колониальный роман описывает и идеологически обосновывает присутствие белого человека в отдаленных странах и его доминирующее там положение. Осознанно или неосознанно основывая свою политику на положениях социал‐дарвинизма (то есть переосмысливая теорию Ч. Дарвина о естественном отборе в духе расизма), колонизаторы‐европейцы исходят из отождествления культуры вообще с ее европейской формой. Отсюда проистекает их стремление устранить все, не похожее на Европу, – формы политического и общественного быта, взгляды, понятия, верования – и внедрить европейские обычаи, воззрения и христианскую религию. Эти воззрения находят отчетливое отражение в английской литературе того периода: 1880–1900‐е гг. (вплоть до 1910 г.) – « эра уверенности англичан в том, что созданная ими цивилизация самая совершенная в мире и что английская колонизация – благо» для британских колоний [Вишневская, Зыкова, с. 145]. Именно поэтому английское общество в целом, за редким исключением, терпимо относилось к колониальным захватам, в стране шла мощная пропаганда колониализма, и служение империи рассматривалось как служение национальной идее. Современный историк указывает: «Можно утверждать, что большая часть британского общества получала моральное удовлетворение и материальные выгоды от империи. Под первым имеется в виду осознание величия своего островного отечества. Под вторым – д ешевое продовольствие, доходы от инвестиций, торговли, мореплавания, службы в колониальной администрации и армии, возможность эмигрировать в заморские страны. На этой почве и произрастал имперский менталитет, характерный для всех социальных слоев британского общества, включая рабочих» [Максимова, с. 59–60].

Парадоксально, но факт: в художественной литературе критика колониализма и империализма (не всегда осознанная) появляется в произведениях колониальной прозы тех писателей, которые, являясь представителями колониальной элиты (Г. Р. Хаггард, Р. Киплинг), знают жизнь в колониях изнутри и являются убежденными сторонниками имперской идеи. Вероятно, самым известным писателем этого направления был Редьярд Киплинг (1865–1936).

Творческое наследие Р. Киплинга (Rudyard Kipling) многократно подвергалось переоценкам и у него на родине, и в России (см., например: [Ионкис]). В современной России творчество Киплинга возвращается к читателям во всей своей полноте и многообразии22
  Так, например, сборники «Пак с волшебных холмов» (1906) и «Подарки фей» (1910) были впервые полностью переведены на русский язык в 1996 г. (М. : Терра). В 1990‐е гг. также появилось много новых переводов других произведений этого автора.


[Закрыть]. В советский период этот автор был известен русскоязычному читателю как писатель для детей и юношества, но сегодня мы имеем возможность обогатить представления отечественных читателей о его творчестве. Представляется, что роман Р. Киплинга «Ким» (1901) является наиболее подходящим произведением для этих целей.

Сюжет романа одновременно прост и сложен. Мальчик‐сирота Ким (Кимбол О’Хара), ирландец по крови, индиец по рождению и воспитанию, в качестве челы (ученика) сопровождает тибетского ламу, путешествующего в поисках «реки чудодейственного исцеления, которая смывает все грехи» [Киплинг, с. 198]33
  Далее в тексте параграфа цитаты из романа Р. Киплинга «Ким» будут приводится по данному изданию с указанием страниц в круглых скобках.


[Закрыть]. Англичане – б ывшие сослуживцы его отца – о пределяют его в английскую школу, где он попадает в поле зрения мистера Ларгана – р езидента английских спецслужб. Ким, британец, для которого в Индии все знакомо, – идеальный участник «большой игры», как называет Киплинг шпионскую деятельность. Итак, сюжет «Кима» узнаваем, так как представляет собой модификацию одной из древнейших романных форм, освоенных литературой, – р оман дороги: отправляя своих героев в путешествие по стране, автор имеет возможность показать панораму Индии; встречаясь по дороге с разными людьми, герои и читатели знакомятся с их историями, которые, часто не имея прямого отношения к основному сюжету произведения, вплетаются в общее повествование. Усложняя и расцвечивая таким образом традиционный сюжет, Р. Киплинг обогащает и жанровую структуру произведения. «Ким» начинается как классический приключенческий роман. Его героев и читателей ожидает прежде всего встреча со страной, с ее историей, людьми, природой, верованиями. Роман полон описаний дорог, рек, гор, городов Индии, их звуков, запахов и красок. Описания рассыпаны по всему тексту, они создают мир произведения и героев, которые становятся его частью. Автор описывает этот яркий мир с восторгом, удивлением и любовью, со знанием дела:

Душные людские базары сверкали огнями, когда путники пробирались через толпу, в которой смешались все племена Северной Индии, и лама двигался, словно во сне… Он [лама] подошел к высоким воротам Кашмирского караван‐сарая, обширного квадратного двора, лежавшего против вокзала и окруженного сводчатыми аркадами, где приставали верблюжьи и конские караваны на обратном пути из Центральной Азии. Тут встречались северяне всех племен. Они ухаживали за привязанными лошадьми и заставляли верблюдов опускаться на колени; грузили и разгружали тюки и узлы; при помощи скрипучих лебедок черпали из колодца воду для ужина; бросали охапки травы ржащим дикоглазым жеребцам; пинали ногой угрюмых караванных собак; расплачивались с погонщиками верблюдов; нанимали новых конюхов; ругались, кричали, спорили и торговались на битком набитом дворе (с. 17).

Приведем также описание Гималаев, данное в тексте романа:

Это настоящие Горы! <…> Над ними, все так же на огромной высоте, земля вздымалась к границе снегов, где от востока до запада на протяжении многих сотен миль, словно отрезанные по линейке, кончались последние березы. Над березами загроможденные утесами и зубцами скалы старались приподнять свои вершины над белой пеленой. Еще выше, неизменный от начала мира, но меняющийся с каждым движением солнца и туч, лежал вечный снег (с. 206).

Хронотоп дороги получает в тексте романа неоднозначное толкование. Кроме самого очевидного – путешествия по Индии, дорога – э то еще и путь духовных метаний, символ поиска смысла жизни. Идя по этому пути вслед за ламой, приобщившись к мудрости Востока и знаниям Запада, Ким уходит от ощущения простоты и прямолинейности человеческого существования:

«Сахибам путешествие дает мало радости, – раздумывал он… – Но мне придется молиться Биби Мириам (так индийцы называют Деву Марию.– О . С.), и я сахиб. – О н уныло взглянул на свои сапоги. – Н е. Я Ким. Вот великий мир, а я только Ким. Кто такой Ким?» Он принялся анализировать свое «я», чего раньше никогда не делал, покуда голова у него не закружилась. Он был ничтожен во всем грохочущем водовороте Индии и ехал на юг, не зная, как повернется его судьба (с. 104).

Поиски смысла жизни соседствуют в произведении с авантюрным сюжетом – шпионскими играми английской разведки на территории Индии. В рамках этого сюжета находится весь набор составляющих шпионского романа: подготовка шпионов, переодевания, погони, смертельная опасность, поиски информации, дезинформация противника (отметим, что в большинстве случаев противниками английских агентов в Индии в романе выступают русские). «Большая игра» описана у Киплинга как захватывающее приключение, как романтическое действие, требующее от человека мобилизации всех духовных и физических сил, возможно, прежде всего потому, что она дается с точки зрения Кима, который только входит в жизнь и ждет от нее ярких событий. Пафос авантюрного романа, таким образом, совпадает с настроением ожидания приключения, хорошо ощутимого в романе большой дороги.

Неоднократно возникает в тексте произведения Р. Киплинга тема колониального владычества Британии в Индии. Один из ярких эпизодов, рассказывающих об истории покорения Индии, – в стреча ламы и Кима со старым воином:

Это был старик, который во дни восстания служил правительству, будучи туземным офицером только что сформированного кавалерийского полка. Правительство отдало ему хороший земельный участок в этой деревне, и, хотя требования его сыновей, ныне тоже успевших стать седобородыми офицерами, несколько разорили его, он все еще считался важным. Английские чиновники, вплоть до помощников комиссаров, сворачивали с прямой дороги в сторону, чтобы сделать ему визит, и в этих случаях он надевал военную форму прежних дней и стоял прямо, как шомпол (с. 42).

Восстание 1857 г. – о дин из самых драматичных эпизодов покорения Индии, после которого власть в стране официально перешла от Ост‐Индской компании к английскому монарху и правительству. В индийской исторической литературе оно называется войной за независимость, в русской историографии – в осстанием сипаев (сипай, англ. sepoy, от названия всадника на языке урду – индиец, служащий в английской армии во времена британского господства в Индии). Восстание было многократно описано в так называемых «романах о восстании» (novels on Mutiny) и в английской, и в индийской литературе. В английской литературе этот тип колониального романа был особенно популярен во второй половине XIX в.44
  Отметим, что эта традиция продолжает успешно существовать в английской литературе – так, в 1973 г. Дж. Г. Фаррелл создает роман «Осада Кришнапура», посвященный восстанию 1857 г. Роман получил Букеровскую премию и завоевал популярность у читателей.


[Закрыть] Роман Р. Киплинга был создан более чем через 40 лет после восстания, но его отголоски присутствуют в тексте.

Старый воин так вспоминает события 1857 г.:

Что же это было за безумие?

Одни боги знают – боги, пославшие его на горе всем. Безумие влилось в войска, и они восстали против своих начальников. Это было первое из зол и поправимое, если бы только люди сумели держать себя в руках. Но они принялись убивать жен и детей сахибов. Тогда из‐за моря прибыли сахибы и призвали их к строжайшему ответу.

…Ха! Я видел, как сотрясался Дели, а Дели – пуп земли…

Я служил тогда в кавалерийском полку. Он взбунтовался. Из шестисот восьмидесяти сабель остались верны, как думаешь, сколько? Три. Одним из троих был я…

В те дни мы не считали это заслугой. Все мои родные, друзья, братья отвернулись от меня. Они говорили: «Время англичан прошло. Пусть каждый сам для себя отобьет небольшой кусок земли»… В те дни я верхом проехал семьдесят миль с английской мемсахиб и ее младенцем в тороках… Я довез их благополучно и вернулся к своему начальнику – единственному из наших пяти офицеров, который не был убит… (с. 47–48).

Не вдаваясь в подробное рассмотрение причин и механизмов восстания, Р. Киплинг, тем не менее, выдвигает на первый план два популярных довода английского общественного мнения и официальной пропаганды и историографии, осуждающих поведение восставших: нарушение присяги и жестокость по отношению к английскому гражданскому населению. Киплинг подчеркивает, что его герой, старый офицер‐индиец, во время восстания занял твердую позицию по обоим вопросам, а впоследствии был щедро вознагражден.

В романе «Ким» Р. Киплинг трактует восстание 1857 г. как «безумие, злое дело, Черный Год», четко следуя в русле официальной английской традиции. Уже многие современники восстания, а вслед за ними и более поздние историки стремились представить картину произошедшего в 1857 г. в более объективном свете, что больше соответствовало исторической правде. В своей трактовке восстания Р. Киплинг занимает однозначно проимперскую позицию, не высказывая ни малейшего сомнения в ее справедливости.

Эта и другие черты колониального романа, присутствующие в тексте «Кима», соседствуют в нем с искренней любовью и интересом автора к стране, к ее культуре, людям, обычаям, снимая в глазах читателя обвинение в приверженности Киплинга идеологии империализма и колониализма. Роман, включающий в себя разнородные, на первый взгляд взаимоисключающие друг друга элементы – путешествие, авантюрно‐шпионский сюжет, поиски духовных основ, апологию колониализма, объективное и восторженное описание самобытной страны – п роизводит впечатление яркого мозаичного целого, скрепленного прежде всего авторским словом и точкой зрения, его глубоким знанием, пониманием и любовью к Индии.

Парадоксально, но факт: творчество «барда империи» Р. Киплинга очень популярно в современной Индии, его книги издаются большими тиражами, его произведения входят в школьную и университетскую программу. Известный английский писатель и критик индо‐пакистанского происхождения Салман Рушди, занимающий весьма жесткую критическую позицию относительно имперской политики Британии и ее колониальной литературы, так объясняет этот парадокс: «У Киплинга всегда будет много такого, что мне трудно простить, но в его рассказах также достаточно правды, чтобы можно было их просто проигнорировать» [Rushdie, p. 80]. С. Рушди считает, что никто из европейцев не знал его страну лучше, чем Киплинг. В его произведениях критик видит присутствие двух авторских «я», отражающих расщепленное сознание автора: «Влияние Индии на Киплинга, на его картину мира и на его язык дает в результате то, что всегда поражало меня как личность, которая находится в конфликте с собой, – частью это мальчишка с базара, а частью сахиб» [Ibid., p. 74], – последнее предложение как нельзя лучше относится не только к автору, но и к его герою Киму. Сложность личности автора, вобравшей в себя прямо противоположные устремления и точки зрения на отношения двух наций, индийцев и англичан, находит свое отражение в структуре и жанровом многообразии его произведения. Роман «Ким» выходит далеко за рамки традиционного приключенческого романа и включает в себя колониальные и антиколониальные черты одновременно.

2004

Вишневская Н. А., Зыкова Е. П. Запад есть Запад, Восток есть Восток. М. : Наследие, 1995. 360 с.

Ионкис Г. Киплинг // Зарубежные писатели : биобиблиогр. словарь : в 2 т. / под ред. Н. П. Михальской. М. : Просвещение, 1997. Т. 1. С. 363–370.

Киплинг Р. Ким. М. : Совет. композитор, 1991. 255 с.

Максимова Л. Н. Колониальная политика Великобритании и английская художественная литература в последней трети 19 века : дис. … канд. ист. наук. М. : [Б. и.], 1997. 240 с.

Хализев В. Е. Теория литературы. М. : Высш. шк., 2000. 460 с.

Rushdie S. Kipling // Rushdie S. Imaginary Homelands. L. : Granta books ; Penguin Books, 1992. P. 74–80.

§ 5. О современной литературе Шотландии (А. Грей, М. Спарк, И. Рэнкин)

Прежде всего – н екоторые факты из истории: Шотландия, которая сегодня является частью Великобритании, формально никогда не была покорена Англией. Две страны объединились в одно государство в 1603 г., когда после смерти бездетной королевы Англии Елизаветы английский престол был унаследован ее родственником, королем Шотландии Иаковом. Окончательно независимость страны была утеряна век спустя, в 1707 г., когда был упразднен шотландский парламент.

Шотландия в XIX–XX вв. становится высокоразвитой промышленной территорией: так, накануне Первой мировой войны эта область Великобритании, где проживает только 11 % населения, производит до 70 % промышленной продукции страны. Война перекраивает карту Европы и меняет старый порядок вещей. Южная часть Англии богатеет, северные территории, включая Шотландию, нищают. В 1930‐е гг. всерьез ведутся разговоры о том, что шотландцы – умирающая нация, о потере национального самосознания и о полной ассимиляции ее культуры. Вторая мировая война стимулирует развитие промышленности в Шотландии. После войны начинается ее медленное и трудное восстановление и возрождение. Два года назад по итогам общенационального референдума был восстановлен шотландский парламент. По многим статистическим показателям, в том числе по уровню жизни населения, Шотландия сегодня – с реднеевропейская страна. В 1980‐е гг. она значительно приблизилась к Англии по экономическим показателям и по уровню благосостояния, но заметно отдалилась в культурном аспекте, пытаясь найти собственный путь развития.

Парадоксально, но факт: одна из древнейших стран Европы (Шотландское феодальное королевство сложилось в XI в.), где престиж культуры и образования всегда был очень высоким (университет в Сент‐Эндрюсе появился лишь на несколько лет позже Кембриджа и Оксфорда), в сознании многих поколений читающей публики оставалась страной без литературы. Некоторые шотландские авторы, которые становились известными далеко за пределами своей страны, включались в канонический список британских (иногда даже английских) писателей (Р. Бёрнс, В. Скотт, Р. Л. Стивенсон, А. Конан‐Дойль, М. Спарк и некоторые другие), иные авторы и их произведения просто выпадали из поля зрения критики и читателей.

Не вдаваясь в анализ причин такого положения вещей, отметим, однако, что современная шотландская литература все чаще заявляет о себе как о самобытной национальной литературе, отличной от литературы английской, как, впрочем, и от любой другой. Она вспоминает – и все чаще к ней обращается – свою собственную славную историю, свой язык – шотландский английский (произошел от нортумбрийского диалекта древнеанглийского языка; заметное влияние на него оказал шотландский язык, относящийся к кельтской группе), который действительно отличается от узаконенной нормы британского английского и который все чаще становится языком литературных произведений. Вспоминает она и свое место действия, свое пространство.

В книге «Искусство прозы» Д. Лодж указывает: «Чувство места действия появилось в истории художественной прозы довольно поздно. Как отмечал Михаил Бахтин, города классических рыцарских романов – н е более чем театральные задники, которые легко меняются местами: Эфес может быть Сиракузами или Коринфом – нам о них не рассказывают. Первые английские романисты так же мало описывают место действия. Лондон в романах Дефо и Филдинга лишен ярких деталей, характерных для Лондона Диккенса» [Lodge, p. 57]. По мнению Д. Лоджа, свидетельством и неотъемлемой характеристикой зрелости современной прозы является осознание самой литературой того факта, что место действия и вырастающее на его основе литературное пространство имеют непосредственное отношение к национальному самоопределению и самоосознанию литературы. Эта же идея звучит в произведениях многих современных шотландских авторов.

Блуждающие солнечные пятна скользили с одной крыши на другую, делая большие жилые дома блестящими на фоне темных башен административных зданий, высвечивая силуэты куполов Королевского госпиталя на фоне мрачного шпиля Некрополя. «Глазго – прекрасный город, – сказал МакАльпин. – Почему мы этого почти никогда не замечаем?» – « Потому что никто не воображает, что он здесь живет», – ответил То. МакАльпин закурил сигарету и произнес: «Если тебе хочется объяснить, то я бы послушал с удовольствием».

Только вспомни о Флоренции, Париже, Лондоне, Нью‐Йорке. Даже если ты приезжаешь туда в первый раз, ты не чувствуешь себя чужим, потому что ты уже бывал там в картинах, романах, книгах по истории, в фильмах. Но если город не был описан художником, даже его жители не живут в нем в своем воображении. Чем для нас является Глазго? Домом, местом работы, футбольной площадкой, полем для игры в гольф, пабом и несколькими улицами, соединяющими эти места. Вот и все. Нет, я ошибся, есть еще кино и библиотека. Но когда мы хотим дать работу воображению, мы представляем Лондон, Париж, Рим эпохи Цезаря, американский Запад начала нашего века, все, что угодно, но не здесь и не сейчас. Воображаемый Глазго существует только в куплетах мюзикла и в нескольких плохих романах. Вот и все, что мы дали миру. Вот и все, что мы дали себе [Gray, p. 243].

Не последнюю роль в процессе новейшего возрождения литературы Шотландии сыграла проза Мюриэл Спарк (Muriel Spark, 1918–2006). Писательница родилась в 1918 г. в англо‐шотландской семье в Эдинбурге (отец – ш отландец, мать – а нгличанка) и провела там первые 18 лет жизни, затем жила в разных странах, работала в Министерстве иностранных дел в Лондоне, после войны обратилась к журналистике. В 1951 г. появилась ее первая литературно‐критическая работа, посвященная жизни и творчеству Мэри Шелли, за которой последовал ряд других. Широкую известность М. Спарк принесла ее художественная проза: ее первый рассказ был опубликован в начале 1950‐х гг., а роман «Утешители» – в 1957 г. Всего М. Спарк выпустила более 20 сборников рассказов, романов, пьес, поэтических произведений. В 1992 г. вышла книга ее автобиографической прозы Curriculum Vitae. Широкое международное признание М. Спарк принес роман «Мисс Джин Броди в расцвете лет» (1961), переведенный на многие языки, экранизированный в Голливуде, переделанный в пьесу, которая много лет с успехом шла на лучших сценах Лондона и Нью‐Йорка. Этот же роман, по мнению критиков (А. Болд, П. Кемп и др., см.: [Bold; Kemp]), стал первым произведением новейшей литературы Шотландии.

Место и время действия произведения – Эдинбург, 1930‐е гг. Главная героиня, мисс Джин Броди, преподает в частной школе для девочек. Кроме исполнения своих прямых обязанностей, она формирует кружок избранных, так называемый клан Броди, который открыт лишь шестерым из учениц. Их мисс Броди воспитывает особо, они посвящены во многие подробности ее личной жизни, вольно, а чаще невольно они становятся орудиями ее интриг, пока одна из девочек, Сэнди, выросшая из роли ученицы, не предает мисс Броди, помогая директору школы уволить учительницу. Уже по краткому пересказу нетрудно понять, что произведение представляет собой модификацию жанра романа воспитания, но его жанровая природа выходит далеко за рамки традиционной формы. Мисс Броди – п оклонница режима Дуче в Италии и нарождающегося немецкого фашизма, она видит в них возможность упорядочить хаос, поставить историческое развитие Европы на разумную основу. Развенчивая педагогическую доктрину мисс Броди, автор отвергает и ее политические взгляды. «То, что мисс Броди потерпела полный крах “в пору своего расцвета”, исторически справедливо и полностью отвечает правде жизни – б ританскому фашизму так и не удалось в полный голос заявить о себе… Роман… заслуженно считается одним из самых значительных произведений английской антифашистской литературы», – п ишет советский критик [Анджапаридзе, с. 4].

А. Болд характеризует произведение как «наполовину историческое», имея в виду прежде всего тот факт, что автор точно воссоздает психологическое состояние и настроение эпохи. Мисс Броди – о дна из многих тысяч женщин, оставшихся незамужними после Великой войны, как британцы именуют Первую мировую, она одновременно уникальна и типична.

Не стоит думать, что мисс Джин Броди в пору расцвета была исключительным явлением… В тридцатые годы таких, как мисс Броди, были легионы: женщины от тридцати и старше, заполнявшие свое обездоленное войной стародевическое существование поисками и открытием для себя новых идей, энергичной деятельностью в сфере искусства и социального обеспечения, просвещения и религии… Некоторые участвовали в Шотландском националистическом движении, другие, как, например, мисс Броди, называли себя европейцами, а Эдинбург – е вропейской столицей, городом Юма и Босуэлла [Спарк, с. 210].

Эдинбург в романе – сложный, многогранный образ:

Много раз в своей жизни Сэнди, разговаривая с людьми, чье детство прошло в Эдинбурге, с удивлением осознавала, что существуют другие Эдинбурги, совсем не похожие на ее Эдинбург и связанные с ним только общими названиями районов, улиц и памятников [Спарк, с. 204].

Топография романа очень плотная: текст насыщен названиями и описаниями конкретных улиц, площадей, соборов, исторических мест, знаменитостей, чья жизнь была связана со столицей Шотландии. Действие романа неотделимо от этого окружения, и характер главной героини обусловлен не только временем, но и местом действия. Эдинбург в романе – это еще и особый стиль жизни, своя религия (кальвинизм), свой акцент, свои пристрастия и правила:

Сэнди иногда смущало, что ее мать‐англичанка зовет ее «милочка», потому что эдинбургские мамы так не говорили, а говорили «дорогая».

У матери Сэнди было яркое зимнее пальто, отороченное пушистым лисьим мехом, как у герцогини Йоркской, а матери других девочек носили твидовые пальто или в лучшем случае ондатровые шубки, которых им хватало на всю жизнь [Спарк, с. 194].

Шотландия как страна со своей литературной традицией возникает в тексте романа М. Спарк постоянными аллюзиями и цитатами из Р. Бёрнса, В. Скотта и особенно Р. Л. Стивенсона. Само имя главной героини – историческое и литературное одновременно. Дикон Броди, молодой человек, живший в XVIII в., долгое время вел двойную жизнь: днем он был респектабельным джентльменом, а по ночам предавался тайным порокам, включая грабежи и убийства. Разоблаченный, он был публично казнен в центре города. Там до сих пор существуют и пользуются большой популярностью паб, куда он любил приходить, и дом, принадлежавший его семье. Но Дикон Броди живет еще одной жизнью: шотландец Р. Л. Стивенсон увековечил его в образе доктора Джекила и мистера Хайда, показывая, как добро и зло могут сосуществовать в одном человеке, в одном мире. Эту традицию продолжает и М. Спарк.

Автобиография писательницы, опубликованная в 1992 г., вновь воссоздает атмосферу ее эдинбургского детства. Читатель узнает знакомый ему по роману город, его колорит, акцент, обращения героев друг другу и даже синее пальто с лисой, как у герцогини Йоркской. Конкретное географическое пространство, таким образом, входит в литературу в качестве пространства литературного, образного, как город литературы, город мисс Джин Броди и ее учениц.

Знаменательно, что обращение к своей литературной истории, использование шотландского английского и «укоренение» литературы в определенном географическом пространстве, которое все больше приобретает статус пространства литературного (воображаемого, символического, даже мифологизированного), что не делает его менее реальным, – э ти черты характерны сегодня не только для серьезных, но и для популярных литературных жанров шотландской прозы. Так, тема Эдинбурга разрабатывается в серии детективных романов Иэна Рэнкина (Ian Rankin) об инспекторе полиции Джоне Ребусе (отметим также, что среди полицейских в романах Рэнкина есть суперинтендант Ватсон и молодой полицейский Холмс).

Произведения Рэнкина, который родился в одном из центральных графств Шотландии в 1960 г., закончил Эдинбургский университет и постоянно живет в Эдинбурге, сегодня широко известны по всей Британии. Джон Ребус – с воеобразный шотландский аналог героя К. Декстера инспектора Морса: он так же плотно вписан в эдинбургское окружение, как Морс – в жизнь преуспевающей южной части Англии, при этом Ребус не уступает герою Декстера, представляя собой достаточно характерный для британской литературной традиции тип детектива‐интеллектуала. Все это дает основание рецензенту газеты «Дейли Телеграф» писать: «Иэн Рэнкин вносит (в литературу) новую струю. Берегитесь, Морс» (op. cit.: [Rankin]).

Занимательный сюжет, хороший язык, яркий характер главного героя делают романы Рэнкина действительно привлекательными для любителей остросюжетной прозы. Представляется, однако, что произведения этого автора выходят за рамки детективного романа, поскольку писатель создает серию эдинбургских романов, вводя в свои тексты город как очень конкретное место действия и как сложный, неоднозначный образ, как город‐легенду и как город литературы. Британские издатели книг Рэнкина (издательство «Орион») стараются подчеркнуть это самим оформлением произведений: так, например, на обложку романа «Кошки‐мышки» они помещают фотографию эдинбургского залива Форт с двумя мостами, перекинутыми через него (одной из достопримечательностей города), но мосты едва различимы в дымке серого тумана, и эта тревожная фотография напоминает прежде всего непременные рассказы экскурсоводов о том, что чудо инженерной мысли начала XX в. – железнодорожный мост – стоил жизни более чем 50 рабочим, тела которых так и остались лежать в основании его опор на дне залива.

Читатели романа Рэнкина, хоть немного знакомые со столицей Шотландии, легко узнают конкретное место действия того или иного эпизода: Новый город, где живет сам инспектор, замок, залив, холм Кэлтон Хилл, университет, библиотеку университета, парки и даже отдельные рестораны, пабы и полицейские участки. Эдинбург – о дин из красивейших городов Северной Европы, город музеев и университетов, северные Афины. Но кроме этого хорошо известного образа города, существует в тексте романа и его двойник, город‐оборотень, город темных трущоб, столица СПИДа и наркоманов – п о словам инспектора Ребуса, их в Эдинбурге больше, чем в любом другом городе Британии, и этому заявлению литературного героя веришь, как статистической сводке.

Один лишь диалог из романа:

«Я встретился с ним во время сессии на первом курсе. Это было, когда я начал интересоваться настоящим Эдинбургом». – «Настоящим?» – « Да. Не только волынщиком, который играет на крепостном валу, не улицей Роял Мейл и не памятником Скотту». – Ребус вспомнил фотографии Эдинбургского замка, сделанные Ронни. – «Я видел фотографии у Ронни на стене». – Ч арли скривился: «Ах, эти. Он хотел стать профессиональным фотографом. Делать дурацкие фотки для туристских открыток…» – « Так что ты говорил про настоящий Эдинбург?» – « Дикон Броди, – ответил Чарли, оживая снова, – …оправданные преступники, вся эта толпа. Конечно, все убрали подальше от глаз туристов. Но я подумал, черт возьми, вся эта тайная жизнь должна существовать. И я начал ходить по агентствам недвижимости… И конечно, все живо, прошлое живет в настоящем» [Rankin, p. 51–52].

Не в первый раз в прозе современного шотландского автора возникает отсылка к Дикону Броди, который, кажется, прочно отвоевал себе место среди литературных героев, маркирующих национальную идентичность.