Текст книги "Истинная правда. Языки средневекового правосудия"

Иными словами, на страницах регистра Парижского парламента возникал вполне сформировавшийся образ злой ведьмы, способной приносить людям одни лишь несчастья. Если бы этот образ был использован только для того, чтобы выдвинуть против Маргарет Сабиа обвинения, по законам жанра Оливье обязан был перечислить все известные ему виды колдовства, которыми занимались его «тетка» и ее сообщницы, упомянуть о других их жертвах, более подробно рассказать о собственных перенесенных страданиях – в общем, нарисовать яркую картину разнообразной и крайне опасной преступной деятельности этих женщин. Такое обвинение в большей степени соответствовало бы структуре других ранних ведовских процессов. В действительности же Оливье представил весьма расплывчатое описание зла вообще, а не конкретных его проявлений. Эта особенность сближает дело Маргарет Сабиа с более поздними процессами, основанными на идеях ученых демонологов.

Если верить материалам, происходящим из альпийского региона середины – второй половины XV в., «ведьмы» и «колдуны» входили в секты и участвовали в шабаше, где заключали договор с дьяволом. В обмен на достижение материального благополучия (или по каким-то иным причинам) они были обязаны совершать «столько зла, сколько смогут», однако характер этого зла судьями никогда не уточнялся. В случае неповиновения дьявол мог наказать своих адептов (например, побить палкой, разорить, наслать болезни на родственников)[218]218
  Maier E. Op. cit. Р. 41–57, 61–69, 73–86. Проанализированные Эвой Майер дела рассматривались в 1477–1484 гг. См. также: Andennmatten В., Utz Tremp К. De l’hérésie à la sorcellerie: l’inquisiteur Ulric de Torrenté OP (vers 1420–1445) et l’affermissement de l’inquisition en Suisse romande // Zeitschrift für Schweizerische Kirchengeschichte. 1992. Bd. 86. S. 69–119.


[Закрыть]. Неназванность совершаемого зла придавала, как мне представляется, особый вес как обвинению, так и «признаниям» подозреваемых в суде и способствовала их скорейшему осуждению[219]219
  О способах создания образа «идеального» преступника в судебных документах XIV–XV вв. см. ниже: Глава 4. Судьи и их тексты.


[Закрыть].

Наличие в деле Маргарет Сабиа описания «заговора» ведьм заставляет задуматься над еще одним примечательным обстоятельством. В 1354 г. еще при полном отсутствии каких бы то ни было демонологических трактатов судьи в Монферране, а затем и в Париже вполне уверенно вели речь о существовании секты ведьм, чей образ был лишен знакомой нам по другим ранним процессам амбивалентности, а сами они оказывались способны лишь на злые поступки. В 1390 г. при рассмотрении дела Марго де ла Барр в Париже у судей обнаруживалась совершенно «неразвитая», «деревенская» идея колдовства, более связанная с традиционными для средневекового общества явлениями (сводничество, ворожба, знахарство), нежели с «учеными» представлениями, которые получили развитие впоследствии. В своих признаниях Марго де ла Барр упоминала дьявола: она знала, как его вызвать, но в то же время смертельно боялась его и не желала иметь с ним дела. Если же вернуться на несколько десятилетий назад, к делу 1340 г. о магическом круге, то выяснится, что в Париже речь шла о вызове дьявола и заключении с ним самого настоящего договора.

Таким образом мы сталкиваемся с полным отсутствием каких бы то ни было общих представлений о ведовстве, свойственных тому или иному конкретному периоду, будь то XIV в. или XV в. – факт, совершенно необъяснимый с точки зрения многих современных историков, настаивающих на линейном характере развития правовых представлений о колдовстве[220]220
  Нет смысла приводить здесь названия всех исследований, в той или иной мере затрагивающих вопрос о поступательном развитии представлений о колдовстве в Средние века. Назову лишь те работы, где такая постановка проблемы особенно значима для их авторов: Kieckhefer R. Europeen Witch Trials: their Foundations in Popular and Learned Culture, 1300–1500. L., 1976; Levack B.P. The Witch-hunt in Early Modern Europe. L., 1987; L’imaginaire du sabbat / Edition critique des textes les plus anciens (1430c. – 1440c.) réunis par M. Ostorero, A. Paravicini Bagliani, K. Utz Tremp, en coll. avec C. Chène. Lausanne, 1999.


[Закрыть]. В уточнении, как мне кажется, нуждается и гипотеза, выдвинутая Робером Мушамбле, предположившим, что представления о ведовстве должны были различаться в зависимости от регионов, откуда происходили судебные материалы, поскольку у местных судей могли быть свои – вполне оригинальные – взгляды на данную проблему[221]221
  Muchembled R. Satanic Myths and Cultural Reality // Early Modem Europeen Witchcraft: Centres and Peripheries / Ed. by B. Ankarloo, G. Henningsen. Oxford, 1990. P. 144.


[Закрыть]. Судя по приведенным выше примерам, даже в одном только Париже в середине – второй половине XIV в. у судей имелось несколько весьма различных точек зрения на то, что следует считать колдовством[222]222
  Очень похожий «скачкообразный» характер развития представлений о колдовстве в женевском диоцезе в первой половине XV в. отмечал Луи Бинц: Binz L. Les débuts de la chasse aux sorcières dans le diocèse de Genève // Bibliothèque d’Humanisme et Renaissance. 1997. T. 59 (3). P. 561–581.


[Закрыть].

* * *

Вернемся, однако, к процессу Маргарет Сабиа. Что произошло с ней после того, как против нее оказалось выдвинуто обвинение в колдовстве?

Если довериться словам нашей героини, то сразу после сделанного Оливье Мальнери заявления по ее делу была собрана секретная информация, способная подтвердить обвинение. Были опрошены свидетели, в поисках которых, как впоследствии заявляла Маргарет, приняли непосредственное участие сам Оливье и оба его кузена. В результате свидетели с самого начала подбирались, по мнению обвиняемой, из людей недостойных, с дурной репутацией, негативно настроенных по отношению к ней самой[223]223
  «…certas informaciones secretas cum testibus videlicet quibusdam malarem vite fame et inhoneste conversacionibus sibi favorabilibus» (X 2a 6, f. 154).


[Закрыть]. Кроме того, их показания были получены под пыткой, т. е. незаконным путем.

Маргарет была арестована и содержалась первое время в тюрьме епископа Клермона. Очевидно, ее дело должен был рассматривать церковный суд, однако затем – благодаря проискам того же Оливье – его передали в ведение суда светского, а сама Маргарет оказалась в руках бальи Оверни, поместившего ее в королевскую тюрьму в Риоме. Одновременно было конфисковано все имущество обвиняемой, которое отныне находилось под контролем представителей королевской власти. После консультаций, проведенных бальи с «опытными людьми из Клермона»[224]224
  «…habito consilio super predictis cum pluribus paritis ville Clermonteris» (X 2a 6, f. 154).


[Закрыть], Маргарет на короткое время отпустили на свободу и даже возвратили имущество. Однако вскоре ее вновь заключили под стражу – на этот раз надолго.

В апелляции, поданной в Парижский парламент, Маргарет Сабиа жаловалась на то, что Оливье, благодаря своим связям и судейской должности, всячески препятствовал ей отстаивать собственную невиновность. Очень долго она не могла найти адвокатов или иных «советников», готовых представлять ее интересы[225]225
  «…advocatos et consiliarios qui eam consulere et defendere vellent in hac parte» (Ibid.).


[Закрыть]. И все же Маргарет удалось нанять королевского адвоката, с появлением которого положение дел стало постепенно меняться в лучшую для нее сторону.

В принципе наличие адвоката в делах по колдовству не предусматривалось французским судопроизводством[226]226
  В отличие, например, от процессов, проходивших в XV в. на территории современной Швейцарии, где наличие адвоката оговоривалось в законодательном порядке: Strobino S. Françoise sauvée des flammes? P. 25–26.


[Закрыть]. Арестованный человек считался виновным a priori, и от него требовалось лишь получить признание, дабы приговорить к смертной казни[227]227
  Ullmann W. Historical Introduction to H.C. Lea. The Inquisition of the Middle Ages // Ullmann W. Law and Juridiction in the Middle Ages. L., 1988. «Идеальная схема» протекания ведовского процесса, предложенная в свое время Кристиной Ларнер, не предусматривала наличия у обвиняемых адвоката: Larner C. Op. cit. Р. 114.


[Закрыть]. Мне не известно ни одного другого ведовского процесса, имевшего место во Франции в XIV–XV вв., где обвиняемые пользовались бы услугами профессионального защитника. На этом фоне дело Маргарет Сабиа представляет собой редкое исключение.

Каким образом нашей героине удалось найти и вызвать в Монферран королевского адвоката, остается загадкой. Однако это обстоятельство лишний раз доказывает, что Маргарет была действительно богатой женщиной, обладавшей к тому же немалыми связями. Как я уже упоминала, в XIV в. институт адвокатуры во Франции только складывался, а в местных судах представители этой профессии практически отсутствовали. Ведь даже в Париже их насчитывалось около 50 человек[228]228
  Karpik I. Op. cit. P. 35–36.


[Закрыть]. Вероятно, кто-то из них и согласился вести дело Сабиа. И, хотя мы не знаем даже имени этого, безусловно незаурядного человека, его роль в судьбе подзащитной оказалась решающей. Апелляция, составленная адвокатом Маргарет, позволила обвинить местных судей в превышении должностных полномочий (abus de justice), т. е. в предвзятости, в использовании ненадежных свидетелей, чьи показания были получены под пыткой. В результате рассмотрение дела перенесли в Париж (бальи Оверни получил из парламента соответствующее письмо), Маргарет возвратили ее имущество и временно освободили из тюрьмы под залог в две тысячи ливров (которые она, правда, так и не внесла).

Подобный перенос дела сам по себе заслуживает особого внимания. Насколько можно судить, процесс Маргарет Сабиа представлял собой единственное за весь XIV в. уголовное дело о колдовстве, переданное для рассмотрения и вынесения окончательного приговора в Парижский парламент[229]229
  Я полагаю, что следующим по времени делом о колдовстве, переданным из местного суда в Парижский парламент по апелляции, нужно считать уже упоминавшееся дело Эбера Гарро за 1401 г. (см. с. 91, прим. 2).


[Закрыть]. Все прочие дошедшие до нас свидетельства – это решения местных судов (в том числе и суда Шатле, в чьей юрисдикции находился Париж с его окрестностями), обращавшихся в парламент за консультациями, или дела, рассмотренные в парламенте как в первой судебной инстанции.

На сегодняшний день мне известно всего одиннадцать французских судебных документов XIV в. (за исключением писем о помиловании), касающихся колдовства. Четыре из них представляют собой письма, направленные членами парламента на места: письмо сенешалю Пуатье с приказом прекратить дело против некоего Перро, племянника мэтра Пьера Лемаршана, каноника св. Радегонды в Пуатье[230]230
  X 1а 3, f. 152v (mai 1314).


[Закрыть]; письмо сенешалю Руэрга с приказом пересмотреть дело некоей Инди Бассин, приговоренной к изгнанию за наведение порчи и импотенции[231]231
  X 2а 1, f. 152v (déc. 1316).


[Закрыть]; уже известное нам письмо сенешалю Руэрга, запрещавшее возвращать имущество казненного Гуго Оливье его сыновьям[232]232
  X 1a 5, f. 40v (juin 1320); X 2a 3, f. 74v (juin 1320).


[Закрыть]; наконец, письмо, адресат которого из-за плохой сохранности регистра неизвестен, предлагавшее местным судьям начать процесс против некоей Изабель Ла Жаннард, подозревавшейся в изготовлении восковых фигурок, наведении импотенции и прочем колдовстве[233]233
  X 2a 3, f. 206v (mai 1325).


[Закрыть].

Еще три документа отражают решения, принятые в Париже, в суде Шатле. Это запись от 4 октября 1340 г. о временном отпуске на свободу Жана Лей и его служанки Изабель, содержавшихся в тюрьме по обвинению в колдовстве[234]234
  X 2a 4, f. 12v B, C (oct. 1340).


[Закрыть]; а также два подробнейшим образом записанных процесса, сохранившихся в «Уголовном регистре Шатле»: дело Марион ла Друатюрьер и Марго де ла Барр от 1390 г. и дело Масет и Жанны де Бриг от 1391 г.[235]235
  RCh, I: 327–363; RCh, II: 280–338. Эти процессы рассмотрены ниже: Глава 5. Безумная Марион.


[Закрыть]

Наконец, последние четыре текста представляют собой дела, в той или иной степени рассмотренные в самом парламенте как в суде первой инстанции. Это уже известное нам дело Маргерит из Бельвилетта 1319 г., материалы которого были затем отправлены в Авиньон, и дело о магическом круге 1340 г., а также запись предварительных слушаний по делу Жана де Вервэна, пытавшегося навести порчу ругательствами на Анри дю Буа[236]236
  X 2а 4, f. 114 В, 115 (déc. 1343).


[Закрыть], и, собственно, дело Маргарет Сабиа.

Учитывая столь слабый интерес парижских судей к проблемам колдовства в XIV в.[237]237
  На это указывали практически все исследователи, касавшиеся в своих работах истории ранних ведовских процессов во Франции: Soman A. Les procès de sorcellerie au Parlement de Paris (1565–1640); Le Roy Ladurie E. Op. cit.; Gauvard C. Op. cit. См. также обзорную работу: Boudet J.-P. La genèse médiévale de la chasse aux sorcières. Jalons en vue d’une relecture // Le mal et le diable. Leurs figures à la fin du Moyen Age / Sous la dir. de N. Nabert. P., 1996. P. 35–52.


[Закрыть], следует предположить, что причина пристального внимания, проявленного членами парламента к делу из Монферрана, крылась, по всей видимости, не столько в самом обвинении, сколько в действиях адвоката, сумевшего убедить своих столичных коллег в его важности. Вероятно, лишь его заслугой можно считать то, что рассмотрение дела не было отложено на неопределенный срок. Напротив, парижские судьи сразу же приступили к его изучению, но вскоре убедились, что информации им не хватает. Ее было решено собрать на месте, в Монферране. В регистре парламента приводится содержание письма, в котором бальи Оверни предлагалось произвести дополнительное расследование относительно случаев колдовства, а также отправить Гийометт Гергуа и Алису под надежной охраной в Париж. Саму же Маргарет Сабиа вновь поместили в Шатле, на этот раз – вместе с младшим сыном Жаном.

Вскоре бальи Оверни получил из столицы новое послание. Теперь ему надлежало выслать в парламент копии признаний, полученных от обвиняемой и ее сообщниц (из которых в живых на тот момент оставалась одна Алиса); сообщить все, что известно о брате Пьере Манассери, который якобы крестил восковые фигурки, а также о том, каким именно образом эти последние были изготовлены. Бальи также просили разузнать в Монферране побольше о репутации Маргарет, ее сообщниц и брата Пьера[238]238
  «…informacionibus super sortilegus predictis necnon certis confessionibus per predictas defunctas dum vinebant et sororem aelipsis… contra fratrem petrum manasserii ordinis fratrem minorem montifferandi… super fama moribus et vita mulierium ac fratris minoris necnon super modo et forma ymaginem predictam faciendi et baptizandi ac super sortilegus eorumque circumspectam» (X 2a 6, f. 156).


[Закрыть] и отправить в Париж старшего сына Маргарет, Гийома, также заподозренного в колдовстве.

Наконец, спустя всего год после первого слушания[239]239
  В материалах процесса два раза упоминаются дни, отведенные для рассмотрения дел, присланных из бальяжа Вермандуа. Причем в первом случае имеется пометка «в прошлые дни». Если судить по сохранившемуся от 1331/1332 г. расписанию работы Парижского уголовного парламента, такие дни случались раз в году: Actes du Parlement de Paris. Parlement criminel. Règne de Philippe VI le Valois. Inventaire analytique des registres X 2a 2 à 5 / Ed. par B. Labat-Poussin, M. Langlois, Y. Lanhers. P., 1987. P. 380. Это подтверждается и более поздним (1388) документом аналогичного содержания: Douet d’Arcq L. Op. cit. T. 1. P. 91–94. Следовательно, мы можем предположить, что между двумя заседаниями по делу Маргарет Сабиа тоже прошел примерно год. Для такого сложного процесса, когда основная информация поступала в парламент издалека, это был весьма небольшой срок: примерно столько же времени затратили руанские судьи на обвинительный процесс Жанны д’Арк (с весны 1430 г. по весну 1431 г.), за что впоследствии неоднократно подвергались упрекам в чрезмерной спешке: Тогоева О.И. Еретичка, ставшая святой. Две жизни Жанны д’Арк. М.; СПб., 2016. С. 179–191.


[Закрыть], судьи посчитали, что обладают всей полнотой информации и вынесли окончательное решение. Маргарет Сабиа объявлялась невиновной и вместе со своими сыновьями освобождалась из тюрьмы[240]240
  Однако ее служанка и сестра Алиса была выпущена из Шатле только временно. Ее дело было выделено в отдельное производство, а обвинение в колдовстве – не снято.


[Закрыть]. Ей возвращали все имущество и признавали за ней право в свою очередь подать в суд на Оливье Мальнери и его кузенов за оскорбление чести и достоинства. Что же до причины конфликта – наследства покойного Гийома Мазцери – то и здесь был найден выход. Всем заинтересованным лицам – Маргарет, Оливье, а также Жану и Жаку де Рошфорам – было предложено вновь обратиться в суд, но только не в местный, а непосредственно в Парижский парламент. Здесь – при желании, конечно – они могли разрешить эту проблему, однако в приговоре ясно говорилось, что каково бы ни было решение парламента, оспорить его стороны уже не смогут.

Мы не знаем, воспользовалась ли Маргарет предоставленным ей правом и подала ли она в суд на своих родственников. Как показывает практика, такие дела могли тянуться десятилетиями – а могли вообще никогда не начаться. Еще сложнее сказать, как разрешился конфликт с наследством, хотя мне представляется, что «тетя» и «племянники» вряд ли стали обращаться в парламент: хотя бы потому, что уголовный процесс по обвинению Маргарет в колдовстве должен был стоить обеим сторонам слишком дорого, чтобы тратить новые средства на еще одно подобное предприятие.

Отсутствие документов не позволяет нам проследить дальнейшую судьбу наших героев. Она остается за рамками рассказа, который, однако, еще не закончен…

Оправдательный приговор, вынесенный Маргарет Сабиа, безусловно, также являлся заслугой ее адвоката. Такое решение дела о колдовстве (как, впрочем, и вообще оправдательный приговор на уголовном процессе) было исключительным явлением в XIV–XV вв. Что же касается судов Французского королевства, то ни один из известных мне и перечисленных выше ведовских процессов не привел к оправданию подозреваемых. Женщин и мужчин, признанных виновными, ждала смертная казнь или, в лучшем случае, изгнание. Об этом свидетельствуют письма о помиловании, которые можно было получить только после вынесения приговора, а иногда – как в случае Жанны Эритьер – спустя довольно продолжительное время после окончания процесса. Из 30 собранных мною писем о помиловании за XIV в. только в двух упоминалось о прощении, дарованном всем парижским заключенным, в том числе «колдунам и ведьмам», еще до рассмотрения их дел в суде[241]241
  JJ 89, f. 112v, f. 257 (9 déc. 1357): письмо распространялось на всех заключенных Шатле: «Sorciers [et] sorcieres» (JJ 89, f. 122v, f. 288, 15 déc. 1357). Письмо распространялось на все суды Парижа и его пригородов, в частности, на аббатство Сен-Жермен-де-Пре.


[Закрыть]. Однако это, скорее, было исключением, поскольку письма датировались 9 и 15 декабря 1357 г. и их появление было вызвано сложной обстановкой в Париже, возникшей вследствие восстания Этьена Марселя[242]242
  Оба письма были даны дофином Карлом (будущим королем Карлом V) по настоянию Карла Злого, короля Наварры, поддерживавшего в 1357 г. Этьена Марселя в его противостоянии с наследником престола.


[Закрыть].

Подобная ситуация была характерна не только для Франции, но и для других регионов Западной Европы. Так, например, из всех изученных на сегодняшний день ведовских процессов, имевших место в XV в. в Женевском диоцезе, только один – дело Франсуазы Бонвэн из Шерминьона – закончился в 1467 г. полным оправданием обвиняемой[243]243
  Материалы этого процесса опубликованы и изучены в: Strobino S. Op. cit. К выигранным обвиняемыми процессам с некоторой натяжкой можно отнести также дело Пьера Мунье из Во (1448), который остался в живых, хотя и был приговорен к покаянию: Ostorero М. Op. cit. Р. 119–137. Мартина Остореро предположила, что столь мягкое наказание было вызвано тем, что Пьер Мунье сам явился в суд и объявил себя колдуном, т. е. раскаялся в своих преступлениях. Еще один «колдун» – некий Франсуа Марге из Доммартена – в 1498 г. был осужден на смерть, хотя в материалах его дела упоминался более ранний процесс (состоявшийся 25 годами раньше), который Франсуа удалось выиграть: Pfister L. Op. cit. P. 37–65.


[Закрыть]. Интересно, что она также воспользовалась услугами профессионального адвоката, а потому у нас есть редкая возможность сравнить стратегии защиты, выбранные в двух схожих процессах.

* * *

Франсуаза Бонвэн, как и Маргарет Сабиа, была женщиной самостоятельной и богатой. На момент начала процесса ей исполнилось около 35 лет, она уже успела овдоветь, но имела дочь, молодую девушку на выданье[244]244
  Как отмечала Сандрин Стробино, подпорченная репутация матери не помешала Перрузии Бонвэн сразу же после окончания процесса выйти замуж: Strobino S. Op. cit. P. 104.


[Закрыть]. Франсуаза также проживала в собственном доме со слугами, и, судя по всему, находилась в прекрасных отношениях с соседями, поскольку владела винным погребком, где они любили пропустить стаканчик-другой по вечерам[245]245
  Прозвище (или фамилия) Франсуазы – Bonvin (Доброе Вино) – уже указывало на ее основное занятие.


[Закрыть].

Вполне естественно, что никто из постоянных клиентов трактирщицы не собирался обвинять ее в колдовстве. Дело против нее было возбуждено почти случайно. В это время в Шерминьоне шел другой ведовской процесс, на котором одна из арестованных, некая Франсуаза Баррас, призналась под пыткой, что вместе с ней в шабаше принимала участие и Франсуаза Бонвэн. Последняя была сразу же посажена в тюрьму, но, воспользовавшись своим законным правом[246]246
  С 1428 г. на территории современной Швейцарии было разрешено участие адвоката в ведовских процессах: Strobino S. Op. cit. P. 25.


[Закрыть], пригласила в качестве адвоката опытного юриста из Сьона, Хейно Ам Троена[247]247
  Ibid. Р. 29–34.


[Закрыть].

То, что обвинения против Франсуазы были получены в ходе другого процесса и к тому же под пыткой, существенно облегчало работу ее адвоката. Ему требовалось всего лишь доказать, что его подзащитная не может быть заподозрена в колдовстве ни с какой точки зрения. Не вызывающим доверия словам Франсуазы Баррас он противопоставил заботливо собранные свидетельские показания друзей и соседей мадам Бонвэн. Они поклялись в суде, что в ее роду не было ни одного колдуна или ведьмы (т. е. против ее родственников не возбуждались подобные дела), что сама она имеет прекрасную репутацию, что она набожна и милосердна, много и охотно жертвует местной церкви[248]248
  Ibid. Р. 82–90.


[Закрыть].

Франсуаза Бонвэн, безусловно, находилась в более выгодном положении, чем Маргарет Сабиа. Напомню, что у той оказались арестованы все самые близкие люди (сестра, две подруги, оба сына и местный священник). Да и обвинение против жительницы Монферрана было выдвинуто не каким-то посторонним человеком, а близким родственником, мужем племянницы. Таким образом, подтвердить добрую репутацию или исключительную набожность Маргарет было особенно некому. Конечно, нашей героине просто повезло, что ее соседи и знакомые не стали чернить ее имя[249]249
  Доброе отношение свидетелей к обвиняемой могло объясняться одним простым обстоятельством: выгораживая свою знакомую, они прежде всего заботились о себе и своих близких. Ведь стоило им подтвердить колдовские наклонности Франсуазы, сразу же возникал вопрос, не прибегали ли они сами к ее помощи и не являлись ли они в таком случае ее сообщниками: Ibid. Р. 100.


[Закрыть]. И все же перед адвокатом Маргарет стояла значительно более сложная задача, чем перед его сьонским коллегой век спустя.

Стратегия защиты, которую он избрал, заслуживает особого внимания. Она позволила превратить судебное заседание в некое подобие словесного поединка, построенного на использовании тех же аргументов, что выдвигала в свое оправдание противная сторона. Эта опасная игра в слова, где проигравшему могла быть уготована смерть, не позволяла судьям понять, кто и в чем был виновен в действительности. Истица и ответчики[250]250
  Истицей в данном случае являлась Маргарет Сабиа, поскольку Парижский парламент рассматривал ее апелляцию, поданную против Оливье Мальнери и его кузенов, которые соответственно выступали в качестве ответчиков.


[Закрыть] рассказывали им об одном и том же и противоречили друг другу буквально по каждому вопросу.

«Украла» ли Маргарет имущество покойного Гийома Мазцери, на чем настаивали Оливье и его кузены, – или же забрала его на законном основании? Испытывал ли Оливье «смертельную ненависть» к Маргарет, вследствие чего обвинил ее в колдовстве – или действовал, как подобает истинному христианину, пытаясь предотвратить происки ведьм в Монферране и вернуть свою родственницу (воспылавшую все той же «смертельной ненавистью» к «племянникам») на путь истинный[251]251
  Как отмечал Жан-Мишель Салльманн, реальные мотивы доносов (личная месть, споры о наследстве) в делах о колдовстве обычно скрывались. Вместо них использовались расхожие формулы о защите христианской веры, спасении собственной души или души того, на кого писался донос: Sallmann J.-M. Chercheurs de trésors et jeteuses de sorts. La quête du surnaturel à Naples au XVIe siècle. P., 1986. P. 90–92. Именно о спасении души Маргарет Сабиа говорил в своем выступлении в парламенте Оливье Мальнери.


[Закрыть]? Были ли секретные сведения по делу Маргарет действительно собраны при помощи Оливье – или его участие в деле ограничилось лишь доносом, поданным в суд епископа Клермона? Являлись ли свидетели, допрошенные по делу, сомнительными личностями, чьи показания были получены под пыткой, – или, напротив, это были люди достойные и компетентные? Имелось ли у Маргарет законное право апеллировать в Парижский парламент – или нет, поскольку, по мнению Оливье, она не смогла доказать свою невиновность в местном суде[252]252
  Впрочем, в данном случае можно с полной уверенностью сказать, что Оливье ошибался или специально пытался ввести следствие в заблуждение. Судя по многочисленным апелляциям, рассмотренным Парижским парламентом в XIV в., апелляция до приговора (по несправедливому обвинению или по процедуре) была одной из самых распространенных. Подав такую жалобу в парламент (т. е. в высшую судебную инстанцию королевства), обвиняемый мог в большей степени рассчитывать на то, что решение по его делу не будет зависеть от предвзятого мнения местных судей. Хотя к этим последним и обращались затем за дополнительной информацией (так было и в деле Маргарет Сабиа), окончательный приговор выносили не они.


[Закрыть]?

К сожалению, у нас не имеется материалов других ведовских процессов, проходивших, возможно, во Французском королевстве, где сохранились бы подобные прения сторон. Наличие «потерпевших», принимавших самое активное участие в заседаниях, – вообще довольно редкое явление в истории судебного преследования колдовства[253]253
  В более поздних процессах показания свидетелей или потерпевших также чаще всего отсутствовали. На эту особенность обращал в свое время внимание Габор Кланицай, отмечавший, что анализ подобных показаний – особенно в сопоставлении с признаниями обвиняемых – мог бы существенно обогатить наши представления о средневековом колдовстве: Klaniczay G. Le sabbat raconté par les témoins des procès de sorcellerie en Hongrie // Le sabbat des sorciers en Europe: XVe – XVIIIe siècles / Textes réunis par N. Jacques-Chaquin, M. Préaud. Grenoble, 1993. P. 227–246.


[Закрыть]. Эта особенность дела Маргарет Сабиа позволяет нам хотя бы отчасти понять, как в середине XIV в. велось уголовное слушание – тем более по такому сложному и трудно доказуемому обвинению как колдовство – и как это последнее воспринималось не только судьями, но и обывателями.

Однако никакой адвокат не спас бы Маргарет от смертной казни, прояви она слабость во время многочисленных заседаний и признайся она хоть раз – пусть даже на пытке – в занятиях колдовством. Отличие этого процесса от многих других заключалось в том, что наша героиня, несмотря на длительное тюремное заключение, ни разу не дала признательных показаний – ни в Клермоне, ни в Риоме, ни в Париже. Ни под давлением (а пытали ее и в местном суде бальи Оверни, и в парламенте), ни добровольно.

Обычный прием, использовавшийся в средневековых судах для создания образа ведовской секты, в данном случае не сработал, поскольку Маргарет, в отличие от многих других похожих на нее обвиняемых, не назвала ни одного своего сообщника[254]254
  Наиболее показательным с этой точки зрения представляется комплекс документов, происходящий из Во, проанализированный Мартиной Остореро. Речь шла о трех ведовских процессах, прошедших друг за другом в 1448 г., когда обвиняемые знали друг друга и под пытками показали, что входили в одну и ту же «секту»: Ostorero М. Op. cit.


[Закрыть]. Бальи Оверни вынужден был довольствоваться доносом Оливье Мальнери, в котором перечислялись предполагаемые участники «секты»: Маргарет де Дё Винь, Гийомет и Алиса, к которым затем присоединились брат Пьер, а также оба сына Маргарет, Гийом и Жан[255]255
  Оливье, конечно, воспользовался самым простым способом найти виновного. В доносе он перечислил людей, наиболее близких его «тете»: ее сыновей, подруг, служанку и священника. Когда же своих предполагаемых сообщников называли сами обвиняемые, часто ими двигали ненависть или чувство мести к кому-то из соседей или знакомых. Так поступил, к примеру, некий Пьер Менетрей, которого судьи никак не могли заставить признаться в колдовстве. Когда же им это наконец удалось, он назвал сразу 17 «сообщников» – причем не своих родственников или друзей, но людей выше его по статусу, представителей местной элиты: Pfister L. Op. cit. P. 109–129.


[Закрыть]. Таким образом, Оливье и его братьям пришлось по сути дела самим создавать «заговор» ведьм, направленный, как они утверждали, против них самих.

Противникам Маргарет Сабиа не удалось даже доказать, что она в принципе могла быть ведьмой. Иными словами, они не сумели представить ее маргиналом, нежелательным элементом местного сообщества. Напротив, сведения о поведении и нравах обвиняемой, собранные бальи Оверни по приказу из столицы, свидетельствовали, надо полагать, о том, что эта дама – вполне достойная женщина. Во всяком случае в регистре Парижского парламента нигде не говорится о том, что в Монферране она пользовалась дурной славой (что могло стать первым шагом на пути к признанию ее ведьмой). А поскольку отсутствовали и показания самой Маргарет, судьям не оставалось ничего иного, как объявить ее невиновной и предоставить ей возможность взыскать со своих «племянников» за оскорбление, несправедливо ей нанесенное.

Дело Маргарет Сабиа любопытно для нас с нескольких точек зрения. Странным представляется «двойное» обвинение нашей героини в воровстве и колдовстве, никак не объясненное в материалах регистра. Интерес вызывают бытовавшие в Монферране и Париже в середине XIV в. представления о плетущей свои «заговоры» ведовской секте, плохо согласующиеся с представлениями современных историков о ранних ведовских процессах. Внимание привлекают и особенности процедуры в этом деле: редкая возможность «услышать» и сравнить аргументацию сторон, увидеть работу королевского адвоката…

Но все-таки прежде для нас важно поведение самой обвиняемой, женщины сильной не только телом, но и духом. Мало кто смог бы вынести пребывание в трех тюрьмах в течение по крайней мере двух лет, многочисленные допросы и пытки, арест сыновей, смерть близких подруг и бесконечные происки со стороны «любящих» родственников. Наша героиня вышла из дела победительницей и, сколь мало мы о ней ни знаем, она заслужила, чтобы мы вспомнили о ней хоть ненадолго.

И все же (напомню об этом еще раз) история Маргарет Сабиа – счастливое исключение, редкий случай в практике средневекового суда. То, что она выиграла процесс, в определенной степени было связано со слабостью обвинения, выдвинутого против нее. Возникшее из частного семейного конфликта, из ненависти родственников, оно не было подкреплено серьезной правовой базой. В середине XIV в. французские судьи еще не обладали достаточными знаниями, чтобы выстроить обвинение в занятиях колдовством и довести процесс до логического конца – до вынесения смертного приговора и приведения его в исполнение. Юридический дискурс, необходимый для такого рода уголовных дел, не был еще как следует разработан.

Однако к концу XIV в. ситуация изменилась – и это особенно заметно по регистрам уголовной практики. К тому, как строились отныне подобные обвинения, какие приемы использовали судьи, чтобы убедить окружающих в своей правоте, чтобы создать хотя бы видимость раскрываемости преступлений, чтобы иметь возможность выносить смертные приговоры, в справедливости которых никто не усомнится, мы теперь и обратимся.

В центре нашего внимания окажутся стратегии поведения самих судей, их отношение к уголовному процессу, к тому или иному правонарушению, к конкретному обвиняемому. Все это, безусловно, находило отражение в текстах судебных протоколов. Не только в их содержании, но и в специфической форме их записи, в особенностях стиля и лексики – в тех тонкостях письменной речи, на которые редко обращают внимание историки права.