Текст книги "Карма фамильных бриллиантов"

Ева

Ева сидела на диванчике в холле своей квартиры и тупо смотрела в стену. Надо было бы встать, раздеться, но двигаться не хотелось. Ничего не хотелось, только плакать, но этого она себе позволить не могла. И не столько из-за того, что потом покраснеют глаза, а нос распухнет, потеряв свою греческую безупречность, просто суки не плачут. Холодные, эгоистичные суки, к коим Еву относили не только окружающие, но и она сама, плевать хотели на несчастья, произошедшие не с ними. Да, убит ее брат, некогда любимый, но в последнее-то время они не общались, а все из-за Дусика, он стал таким придурком, что плакать из-за него…

Горячая слеза выкатилась из уголка глаза и побежала по щеке. Ева всхлипнула, но тут же опомнилась, яростно вытерла лицо и заставила себя встать. Раздевшись, она направилась в кухню, где налила себе стакан перцовки, который залпом выпила. Крепкий алкоголь тут же обжег желудок, и Ева почувствовала тошноту. Несмотря на это, она налила себе еще, уже меньше, и, прихватив сосиску, вернулась в холл ожидать приезда милиции, которую вызвала сразу, как только Дусик умер.

Ждать пришлось недолго. Не успела Ева доесть сосиску, как в коридоре раздался топот многочисленных ног. Услышав его через щель в незакрытой двери, Ева затолкала остатки «трапезы» в рот и вышла на лестничною клетку.

Ментов было трое. Один очень юный, скорее всего, стажер. Второй, напротив, пожилой, усталый, судя по мученической гримасе на постной физиономии, предпенсионник. Третий среднего возраста, худощавый, невысокий, с топорщившимися на макушке черными волосами и бармалейскими усами – по первому впечатлению именно он был самым главным.

– Здас-с-с-сте, – процедил «главный», едва взглянув на Еву. – Вы труп нашли?

Ева собралась ответить, но тут к ней подскочил стажер и пропищал подростковым тенорком:

– Документики предъявите.

– Не надо пока никаких документиков, – отмахнулся усатый. – Я эту даму знаю…

– Я тоже, – вякнул милиционерчик уже фальцетом. – Это Ева Шаховская. Певица.

– Она же Ефросинья Эдуардовна Новицкая.

– Откуда вы знаете мое имя? – холодно спросила Ева.

– Ну как же, Ефросинья Эдуардовна? Неужто вы меня не помните? – Он с деланой обидой вздохнул. – Мы ж с вами не так давно пересекались…

Ева внимательно посмотрела на усатого мента и тут же его узнала.

– Вы тот следователь, что вел дело об убийстве моей бабки, – несколько удивленно сказала Ева.

– Совершенно верно, – кивнул в ответ усатый мент. – Майор Головин, Станислав Павлович, к вашим услугам.

– Охренеть! – закатила глаза Ева. – В московской ментуре что, кроме вас, следователей нет?

– Почему же? Есть.

– Тогда какого черта приперлись именно вы? Опять вы? Скажете, это совпадение? – Он неопределенно пожал плечами. – И вообще, с каких пор следователи приезжают на место преступления вместе с операми?

– По-разному приезжают, – мирно парировал Головин. – Это у кого как получится… Иногда не получается вовсе. Тогда мы полагаемся на составленные операми протоколы… – Неспешно говоря, он осмотрел труп, затем обвел взглядом пол, на который натекла кровавая лужа, стены, кадку с пальмой, что украшала холл. Взгляд его был цепок, предельно внимателен, но говорил он по-прежнему о какой-то ерунде: – Хорошо тут у вас, Ефросинья Эдуардовна. Красиво! А пальма какая замечательная. Живая аль как?

– Меня зовут Ева, – отрезала она. – Я давно сменила имя и паспорт, так что документик вам мой понадобится… Предъявить?

– Сначала побеседуем.

– Надеюсь, не здесь?

– Конечно, нет. – Головин указал вытянутой ладонью на дверь Евиной квартиры. – Пройдемте.

Ева вошла в квартиру первой, следователь за ней. Попав в прихожую, он с интересом осмотрелся.

– Так вот, значит, какие хоромы вы у бабки отобрали, – хмыкнул Головин, закончив таращиться на антикварную мебель и картины на стенах. – Царское жилье, ничего не скажешь!

– Майор, вы долго будете ваньку валять? – зло спросила Ева. – Допрашивайте меня скорее и валите отсюда. Я устала.

– Что так?

– Только сегодня вернулась с гастролей по Поволжью, дома не была две недели, – соврала она – на самом деле в Москву она три дня назад попала.

– А тут раз – и труп, да?

– Да, – сухо ответила Ева, решив умолчать о том, что в момент ее прихода Дусик был еще жив. – Вопросы по существу будут?

– Давно вы с братом виделись?

– Давно.

– Сколько лет прошло?

– Два года, а то и больше.

– То есть вы хотите сказать, что после того, как Денис Эдуардович освободился, вы не встречались?

– Именно это я и хочу сказать.

– Почему?

– Что почему?

– Почему не встречалась, брат как-никак?

Ева шумно выдохнула, всем своим видом давая понять, как ее задолбали эти дурацкие вопросы, но все же ответила:

– Он не приходил, да и я встречи не искала.

– Не приходил? – переспросил Головин, наморщив лоб.

– Нет.

– А вот ваша соседка, Амалия Федоровна, утверждает обратное.

– Кто такая Амалия Федоровна?

– Та бабка, что на месте консьержа сидит.

– Генеральша Астахова? – Ева хмыкнула. – Не знала, что ее Амалией зовут… Так что там она утверждает?

– Что брат не один раз к вам приходил!

– Может, он и приходил, но я с ним ни разу не встречалась, – отрезала Ева.

– Это вы брата убили? – буднично спросил Головин.

– Что-о-о-о?

– Повторяю. Это вы…

– Я никого не убивала! – вскричала Ева, впервые потеряв самообладание. – Вы что, сдурели, майор? Когда я вошла, он уже был… – Она замолчала, шумно выдохнула, стараясь успокоиться, и через пару секунд продолжила привычным ледяным тоном: – Вы думаете, я идиотка? Чтобы грохнуть брата в собственном подъезде, это ж какой кретинкой надо быть! Ведь ясно, что подозрение падет именно на меня!

– Напротив, Ефроси…

– Ева! Меня зовут Ева! Можно без отчества!

– Вот я и говорю, Ева, что считаю вас умнейшей женщиной. – Головин подался вперед и, сощурив свои пронзительные зеленые глаза, остро посмотрел на собеседницу. – И очень, очень хитрой. Вы похожи на героиню Шэрон Стоун из «Основного инстинкта», которая, если вы помните, сразу стала первой подозреваемой, но умудрилась избежать…

– Я смотрела этот фильм, не надо мне пересказывать его содержание, – прорычала Ева, сдерживаясь из последних сил.

– Это хорошо, значит, вы и без меня помните, что дамочка копировала описанные собой же убийства. Чикала мужичков ножичком, как в детективчике, а потом говорила: ну я же не дура, чтобы убивать так же, как…

Головин собирался продолжить фразу, но тут в квартиру, естественно, без стука, ввалился незнакомый Еве опер: тощий, длинный, потрепанный, с лицом, измученным каждодневными возлияниями и тяжестью ментовского бытия. С тоскливой физиономией он подошел к майору и молча продемонстрировал короткоствольный пистолет, который держал двумя пальцами за мушку.

– Где нашли? – живо поинтересовался Головин, буквально прилипая к стволу носом, и, по всей видимости, уловил запах пороха.

– В горшке, – флегматично ответил опер.

– Каком еще…

– В котором пальма растет.

– Тогда не в горшке, а в кадке, – поправил коллегу грамотный следователь.

– Один хрен, – хмыкнул тот и удалился.

Когда унылая спина оперативника скрылась за дверью, Головин растянул узкие губы в джокерской улыбке и бодренько так спросил:

– Что скажете, госпожа Новицкая?

– Вы о чем?

– О пистолетике. Девятимиллиметровом «браунинге», из которого, предположительно, убили вашего брата. Вы же слышали, наверное, что его нашли в кадке… Не ваш пистолетик-то?

– Не мой.

– И вы никогда его не видели и в руках не держали?

– А вы отпечатки проверьте.

– Да кто в наше время на стволах отпечатки оставляет! Все ж кино про разбитые фонари смотрят, знают, что «пальчики» стирать надо…

Ева никак на этот выпад не прореагировала, решив не поддаваться на провокации, а отвечать только на вопросы по существу. Головин, уловив настроение допрашиваемой, перестал паясничать и спросил серьезно:

– Значит, вы утверждаете, что пистолет не ваш?

– Нет.

– И как он попал в кадку с пальмой, стоявшую у вашей двери, не предполагаете?

– На площадке еще четыре квартиры. Может, кто из соседей его туда сунул…

– Хотите сказать, кто-то из соседей и вашего брата убил?

– Все может быть.

– А мотив?

– То есть у меня, по вашему мнению, он есть?

– Конечно.

– Ну-ка, ну-ка?

– Первый – давняя вражда. Я знаю, вы рассорились с братом еще до того, как он сел. Денис обвинял вас в том, что вы его обобрали, присвоив бабушкину квартиру со всем антикварным имуществом себе, трубил по всем углам, какая вы гадкая особа, и вы его за это ненавидели…

– Настолько, что решила его убить? – Ева презрительно скривила безупречные губы. – Не смешите, майор. Вы сами только что сравнивали меня с героиней «Основного инстинкта», а такие женщины из ненависти не убивают, только ради забавы… – Она позволила себе загадочную, как раз в духе Шэрон Стоун, улыбку. – Тем более что я Дусика не ненавидела. Мне было на него и на его обвинения чихать!

– Это раньше, до того, как вы стали популярной певицей. Теперь же вам ни к чему скандалы…

– Вы не знаете шоу-бизнеса, господин следователь. Скандалы мне только на руку, это лишняя реклама.

– Антиреклама.

– Ну с моим-то имиджем именно такая работает лучше всего!

– А если предположить, что Денис вас шантажировал или требовал своей доли, а вы не хотели делиться…

– Предполагайте на здоровье, – фыркнула Ева. – А вот когда у вас появятся факты, приходите. – Она демонстративно зевнула, не удосужившись прикрыть рот ладонью. – Теперь же попрошу меня оставить. Надеюсь, я помогла следствию, и вы найдете убийцу моего брата в ближайшее время…

– Позволите еще пару вопросов? – смиренно потупив очи, молвил Головин.

– Слушаю, – процедила Ева.

– Когда вы вышли из лифта, ничего подозрительного не заметили? Удалявшегося силуэта, например. Метнувшейся тени…

– Ничего такого, – подумав, ответила она.

– Может, слышали что? Шаги? Шорохи? Звук закрывающейся двери?

Ева покачала головой.

– Тогда просто опишите свои действия. Вот двери лифта открылись, и…?

Понимая, что допрос не кончится до тех пор, пока Головин не вытянет из нее все жилы, Ева собралась по возможности кратко ответить, но тут на площадке раздался громкий, хорошо поставленный голос генеральши Астаховой:

– Это она его убила, больше некому! – выдала она прокурорским тоном. – Посторонних утром я в подъезд не пускала, а из жильцов дома находились только женщины…

– А женщины разве убить не могут? – раздался в ответ ленивый возглас одного из оперов, судя по всему, того самого, опойного.

– Еще как могут! Но только не наши жилички. Тут одни новые русские квартир понакупали, а у них супруги сплошь глупые курицы. Молодые «миски», ограниченные и безобидные. Им бы только по салонам да магазинам таскаться… Они на убийство не способны!

– А Ева Новицкая, по-вашему, способна?

– А то! Эта стерва… – Астахова запнулась, углядев в дверной щели нахмуренное лицо Евы, но не смогла задушить в себе рвущуюся из глубины души ненависть. – Она на многое способна. Уж коль бабушку родную из квартиры выжила…

– Заткнись, дура, – рявкнула взбешенная Ева.

– А вот и не заткнусь, – мстительно процедила генеральша. – Бабку выжила, брата бросила. Он, бедный, как освободился (сел несчастный мальчик ни за что! Уверена – это Фроська его подставила!), сразу к сестре родной, а ее типа дома нету!

– То есть потерпевший несколько раз приходил к сестре, а она делала вид, что отсутствует?

– Приходил, – поддакнула Астахова. – Но его никогда не пускали в квартиру…

– Меня дома не было, – дивясь старухиному вероломству, бросила Ева. – Я и понятия не имела, что брат вышел… – Она бросила почти умоляющий взгляд на Головина. – Эта ведьма мне даже не говорила, что Денис появлялся тут и меня спрашивал!

– Спрашивал, спрашивал, – словно не слыша ее оправданий, прошуршала генеральша. – Говорил, что повидаться хочет. Я-то его с детства знаю, вот и пускала…

– Пускали? – переспросил «опойный».

– Ну да. Раза три разрешала в родной подъезд войти и на диванчике этом… – Она указала на тот самый предмет мебели, где Дусик испустил свой последний вздох, – подождать.

– Но с сестрой он так ни разу и не встретился?

– При мне нет, – поджала губы старуха. – Но я тут редко дежурю…

Ева стиснула зубы, чтобы не обматерить подлую бабку (запас ненормативной лексики у нее был огромный!), и мученически посмотрела на следователя. Но тот ее не пощадил:

– Вы первая подозреваемая, надеюсь, это понимаете?

– И что? – только и смогла сказать Ева.

– Подписка о невыезде для начала, – пожал не очень развитыми плечами Головин. – Потом посмотрим…

– У меня гастроли!

– Придется отменить.

– А вот хренушки, – запальчиво возразила Ева, прищурившись, как разозленная кошка.

– Госпожа Новицкая, вы что, еще не поняли, как серьезно влипли? – чуть ли не с жалостью спросил Головин. – Думаете, мы тут в бирюльки играем? Так вот, говорю вам последний раз: вы пока единственная подозреваемая. И очень перспективная…

– Майор, подождите… – прервала его Ева, по-настоящему испугавшись. – Как вас там? Станислав Петрович?

– Палыч.

– Станислав Павлович, вы же разумный человек, ну подумайте сами, какой идиоткой нужно быть, чтобы орудие убийства спрятать чуть ли не под своим ковриком? Ведь ясно же, что вы будете тут все обыскивать… – Головин открыл рот, чтобы прокомментировать ее высказывание, но Ева не дала себя перебить: – И потом, пистолет, как я успела заметить, был без глушителя, а коль я убила Дусика именно из него, то звук выстрела должен был разнестись по всему подъезду, но ничего такого не было… – Она посмотрела на Астахову, которая слушала, напряженно сморщившись, и с несвойственной ей заискивающей интонацией спросила: – Вы ведь не слышали никаких выстрелов, да, Амалия Федоровна?

– Не слышали? – повторил Евин вопрос Головин.

И тут настал звездный час генеральши Астаховой. Выдержав такую длинную паузу, что ей рукоплескал бы сам Станиславский, Амалия Федоровна торжественно, но в то же время скорбно, будто оглашая смертный приговор, произнесла:

– Слышала.

Ева Новицкая и Станислав Павлович Головин в унисон (только с разной интонацией: Ева возмущенно, а Головин заинтересованно) вскричали:

– Что-о-о?

– Что, что? – нахохлилась бабка. – Выстрел. Так бабахнуло, что у меня со страху…

– Врет она все, – с ненавистью бросила Ева. – Наговаривает на меня, только не пойму зачем. Может, приплатил ей кто, чтоб меня подставить…

– Нужна ты кому, – скривилась Астахова и, повернувшись к Головину, отчеканила: – А выстрел был! Точно говорю.

– Когда он прозвучал?

– А вот как она из лифта вышла, – доложила генеральша, дернув своей вставной челюстью в Евину сторону. – Гляжу, кнопка лифта перестала мигать, остановился он, значит. И тут как грохнет!

– Это я банку уронила, – вскричала Ева, с радостью и облегчением поняв, о чем говорит старуха. – С консервированной фасолью. А она грохнулась о пол, потом покатилась… – Она вскочила с дивана и метнулась в сторону кухни со словами: – Я сейчас вам ее покажу! – И, не слушая протестов следователя, вернулась в прихожую со злополучной жестянкой. – Вот, смотрите, – она сунула банку Головину под усы. – Видите, тут даже вмятина осталась…

Майор, поморщившись, отодвинул злосчастную банку от своего лица. По его виду Ева не поняла, поверил он ей или нет. Она вообще никак не могла уяснить, всерьез он считает ее виновной или просто издевается. Эта неопределенность жутко ее нервировала, поэтому Ева решила расставить все точки над «i» незамедлительно:

– Вы действительно меня подозреваете?

– Ну я же вам сказал…

– Нет, я не спрашиваю, являюсь ли подозреваемой, я хочу знать, вы, лично, следователь Головин, думаете, что это я убила брата?

– Вам так важно это знать?

– Да.

Головин жестом приказал подчиненным увести упирающуюся Астахову и записать ее показания, и только после того, как дверь за старухой плотно закрылась, он ответил Еве:

– Хорошо, я скажу, – и довольно неприятно ухмыльнулся. – Я уверен, что это ваших рук дело. Не утверждаю, что убийство преднамеренное. Скорее наоборот. Думаю, вы потеряли контроль над собой и выстрелили. Быть может, вообще не хотели убивать, просто попугать, но пистолет выстрелил – там курок слабый… – Головин говорил, а его взгляд так и шарил по лицу Евы, точно пытался найти на нем подтверждение своим словам. – Застрелив брата, вы растерялись и не успели придумать, что делать и говорить. Поэтому сейчас вы так непосредственно себя ведете: нервничаете, оправдываетесь и явно боитесь. Но вы не очень расстраивайтесь. Убийство в состоянии аффекта не самое страшное преступление. При хорошем адвокате (а у вас, я не сомневаюсь, он будет самым лучшим!) вы отделаетесь малым сроком. Если же явку с повинной оформить, то вам может грозить лишь условная судимость…

– Да идите вы в задницу, товарищ майор, – устало, без всякой злости сказала Ева. – И не думайте, что я поведусь на эту разводку.

– Вы о чем, гражданка Новицкая? – нисколько не обиделся на далекий посыл Головин.

– О том, что вы сейчас пытались подвести меня к чистосердечному признанию! – Ева ткнула в следователя острым ногтем и, уже не сдерживая эмоции, прорычала: – Только хрен дождетесь! Я никого не убивала, тем более собственного брата. Я невиновна! Так что вам придется постараться и найти настоящего убийцу!

– Ну да. Ну да, – пробурчал Головин, вставая. – Ваша позиция мне ясна. – Он старательно разгладил свои старые, но очень тщательно отглаженные брюки, смахнул с них несуществующие пылинки. – Только и вы помните, что в милиции не идиоты работают. Мы обязательно докопаемся до сути. И если я прав относительно вас, вы отправитесь за решетку… – Он глянул на нее снизу вверх (Ева была выше следователя на полголовы) своими холодными глазами. – Я посадил вашего брата, посажу и вас!

Сказав это, Головин по-волчьи оскалился, развернулся и пошел к выходу. Ева проводила его взглядом. Когда за майором закрылась дверь, она упала на диван, опустила лицо в сложенные ковшиком ладони и разрыдалась, жалея уже не Дусика, а себя, и боясь за свою прекрасную шкурку…

Наплакавшись, Ева вытерла сопливый нос о велюровую обивку диванного подлокотника, встала, прошла в кухню, налила себе полный стакан перцовки, поднесла ко рту, но тут же отставила и схватилась за телефон. С горя квасят только слабаки, а Ева всегда считала себя сильной и волевой, поэтому, вместо того чтобы напиться и забыться, решила действовать. И первое, что она должна сделать, это найти себе адвоката и впредь беседовать с ментами только в его присутствии. К тому же ей не помешают профессиональный совет и юридическая помощь.

Взяв трубку, Ева на мгновение задумалась. Она никогда не обращалась к юристам – не было надобности, поэтому телефонов адвокатских контор в памяти ее аппарата не было, зато в собственной памяти хранился один, не забывшийся с годами. Ева его и набрала. Когда в трубке раздалось: «Приемная адвоката Моисеева, здравствуйте», она облегченно выдохнула и, хищненько улыбнувшись, подумала – ну теперь-то, душка Петенька, ты от меня никуда не денешься!

Эдуард Петрович Новицкий

Вульф швырнул телефонную трубку на стол и шумно выдохнул. Только что ему сообщили о кончине его сына Дениса, и он не знал, как к этой новости отнестись. С одной стороны, родная кровь, наследник, надо бы горевать, но с другой – Эдуард Петрович давно перестал воспринимать Дусика как частичку себя. И дело даже не в том, что отец и сын были разлучены еще в детстве, просто Денис как человек был Вульфу неприятен. Трусливая скотина, слабак, глупец и наглец – вот такие эпитеты Эдуард Петрович мог подобрать, чтобы охарактеризовать сына, и эта характеристика вызывала у него приступ отвращения. Вульфу был неприятен тот факт, что из его семени взросло такое никчемное существо. Конечно, ему и сыновья половая ориентация покоя не давала, но все же не это было приоритетным в его отношении к Дусику. Был бы он просто пидорком, пускай, можно и смириться, но с малодушием Вульф мириться не хотел, вот с сыном и не контактировал.

С тех пор как тот загремел в тюрягу, Эдуард Петрович с Денисом ни разу не встречался. И содействия не оказывал, хотя мог бы. Сразу решил: пусть сам устраивается. И Дусик устроился! Вполне сносно. Сразу покровителя завел из числа авторитетных мужиков. Да такого, который, «откинувшись», не забыл о своем зоновском полюбовнике, помог освободиться раньше – Дусику три года дали, а отсидел он только два. Больше месяца на свободе пробыл, и вот…

Умер!

Вульф наморщил свой крупный нос, возвращаясь воспоминаниями к сыну. Жалко все-таки пацана! Пусть дураком был и слабаком, но не каким-нибудь отморозком или маньяком, а значит, заслуживает сочувствия. Тем более отцовского! Только Вульф разбазаривать свои эмоции не привык, вот и сидит, как сыч из папье-маше, не выражая никаких чувств, а в сердце все ж таки что-то екает…

– Жалко пацана, – озвучил свои потаенные мысли Вульф, но так тихо, что никто не услышал. – Мог бы жить еще и жить…

Эдуард Петрович покрякал с сожалением, потом встал с дивана и направился к выходу из комнаты. Шел он легко, пружинисто, и ничто в его энергичной походке не говорило о том, что еще два года назад он еле таскал свое тучное тело. С тех пор он похудел на пятьдесят килограммов и теперь уже не помнил, как задыхался и потел при ходьбе. Помнится, он даже хотел пойти на крайние меры – липосакцию, – чтобы обрести стройность, но из-за страха перед операцией откладывал и откладывал… И хорошо, что откладывал! Потому что сбросить вес получилось без новомодной пластики. Спецпитание, спецгимнастика, спецмассаж – все по какой-то мудреной китайской системе, а также обертывание какими-то вонючими водорослями, принятие их вытяжки внутрь, болезненное иглоукалывание, ванны… Все это позволило толстяку Эдику стать стройным и красивым. Многие теперь находили его похожим на Джорджа Клуни, и Вульфу это немного льстило – как-никак с первым голливудским секс-символом сравнивали, да не с каким-нибудь женоподобным смазливцем, а с настоящим мужиком!

Вульф прошел из кабинета в детскую, откуда слышался заливистый смех сына Брюса и нежное воркование его матери Ли-Янг. Услышав эти звуки, Новицкий совершенно по-идиотски улыбнулся и в который раз подумал: «За что ж мне такое счастье?» Но копаться в этом вопросе не стал (сам знал – ни за что!), просто поблагодарил бога за милость и заспешил к своим любимым узкоглазикам – жене и сыну.

Не успел Вульф войти в комнату, как Брюс кинулся к нему, сметая на своем пути замки из «Лего», пирамиды из кубиков, шеренги машин и горы плюшевой живности. Подлетев к отцу, мальчишка обнял его за ноги и взвизгнул: «У-у-ук!» Это означало, что папа должен взять его на руки.

Эдуард Петрович поднял малыша, прижал к груди, чмокнул в затылок, густо поросший прямыми черными волосиками. Брюс протестующе задергал ножонками – он терпеть не мог телячьи нежности. Вульф хмыкнул, но больше с поцелуями лезть не стал. Просто с умилением смотрел, как сын играет с его массивным крестом, и дивился на себя. Никогда никого он так не любил, как этого постреленка: ни Дениску, ни Фросю, ни отца, ни сестру Лену, ни своих многочисленных женщин… Разве что мать, Элеонору, блестящую Элеонору, магически действующую на всех мужчин, включая маленьких, но это было так давно, что подзабылось. А вот что вспоминалось, так это холодное одиночество, испытываемое на протяжении многих лет и вымораживающее всю душу. Такое ледяное, что Эдуард Петрович думал – все во мне умерло! Вымерзло, как застигнутая врасплох поздними заморозками первая зелень. Но он ошибался, как выяснилось. Чувства его оказались морозоустойчивыми, сильными, способными к возрождению. И возродил их черноволосый гномик, внешне так не похожий на него, Вульфа, но характером пошедший в сильного, волевого отца. Только сам Эдуард Петрович стал таким после череды жизненных невзгод (до этого он был избалованным маменькиным сынком, чем-то напоминавшим Дусика), а Брюс таким уродился. Настоящим маленьким борцом, упрямым и решительным. И Вульфу хотелось верить, что тот останется таким до конца своих дней. Не сломается, не испортится, не измельчает… И будет при этом честным человеком, не таким, как его беспутный отец!

Пока Вульф размышлял, Ли-Янг собирала разбросанные сыном игрушки, но краем глаза следила за лицом мужа и заметила на нем признаки печали. Печаль скрывалась в морщинках у глаз и крыльев носа. Она омрачала его высокий лоб. Она таилась в складке под красиво очерченной нижней губой. Ли-Янг давно заметила, что Эдуард, расстраиваясь, на глазах стареет. Сейчас же он выглядел просто столетним.

– У тебя что-то случилось? – спросила Ли, подойдя к нему и заглянув в глаза. – Неприятности, да?

– Убили моего сына, – бесстрастно ответил Вульф.

– Дусика? – ахнула супруга и выронила из рук плюшевого слона почти одного с собой роста. – Убили?

Вульф, нахмурившись, посмотрел в лицо жене и, не понимая причины столь бурной реакции, повторил:

– Убили. – И, поставив Брюса в манеж, спросил сурово: – А почему тебя это так расстроило?

– Ну как же? Он ведь твой сын, – пролепетала она, пряча глаза.

Вульф, не обращая внимания на похныкивание сына, требующего выпустить его из «загона», наклонился к жене. Лицо Ли было бесстрастным, но он, прекрасно знавший ее, к тому же обладающий звериным чутьем, понял – она что-то скрывает. А ее бесстрастное лицо лишь маска, скрывающая настоящие эмоции.

– Ты знала моего сына? – задал вопрос Вульф.

– Нет, – поспешно ответила Ли, каменея лицом еще больше.

– Не ври!

– Не знала. Откуда мне?..

– Тогда откуда тебе известно, что его зовут Дусиком?

– Ты мне…

– Нет, Ли, я никогда не упоминал при тебе его прозвища, – отрезал Вульф. – Так что придется расколоться…

Ли-Янг упрямо сжала свой маленький рот.

– Если б я не знал, что Дусик – гей, я бы решил, что вы были любовниками, – немного растерявшись, пробормотал Вульф.

– Не говори глупостей, – тихо сказала жена.

– Вот и ты не говори! – Он взял Ли-Янг за подбородок и развернул ее лицо так, чтобы видеть глаза. – Ответь мне просто – ты знала Дусика, да или нет?

Ли-Янг с тяжким вздохом кивнула.

– Откуда?

– Он приходил сюда.

– Что-о-о? – грозно рыкнул Вульф, хотя на жену старался голоса не повышать, а особенно в присутствии Брюса.

– Вот поэтому я тебе и не говорила, – со слезами в голосе прокричала Ли-Янг, но, заметив, как испуганно смотрит на них сын, перешла на шепот. – Я знаю, ты вычеркнул Дениса из жизни. Ты не помогал ему, не хотел видеть. А мне было его жалко. Он хороший парень, просто…

– Слабохарактерный, – подсказал Вульф, вспомнив фильм «Джентльмены удачи». – А теперь поподробнее о том, когда он приходил, зачем, сколько раз.

– Месяц назад впервые. Потом еще два раза.

– Зачем? Денег клянчить?

– Нет, он хотел с тобой увидеться…

– Но деньги все равно клянчил, да?

– Я сама дала.

– Много?

– Конечно, нет. Мелочь. Чтобы он башмаки себе приличные купил, а то явился в каких-то стоптанных кедах…

– Дусик в кедах, да еще стоптанных? – не поверил своим ушам Вульф.

– А что тебя так удивляет? Парень только освободился, откуда у него деньги на обновки?

– У этого парня еще с тюряги есть покровитель – авторитетный вор по кличке Вольфрам. Мужик он хоть и не шибко богатый, но денежный. По крайней мере, на башмаки любовнику, думаю, пару тысяч наскреб бы…

– Значит, не наскреб, – пожала плечами Ли-Янг. – Может, они расстались…

– Да и черт с ними, – поморщился Вульф, ему эта «голубая» тема всегда была отвратительна. – Скажи лучше, как Дусик узнал мой адрес? Или ты не знаешь?

– Вообще-то его мой брат Чен привел. Они, оказывается, были знакомы еще до тюрьмы…

– Твой брат тоже педик? – брезгливо скривился Эдуард Петрович.

– Да почему сразу – педик? – оскорбилась Ли-Янг. – Что, они не могут просто дружить?

– Не знаю, не знаю…

– Вот и не клевещи на людей, раз не знаешь! – Она сжала свой маленький пухлый ротик в бутончик и возмущенно засверкала глазами, но быстро сменила гнев на милость и продолжила вполне спокойно: – Чен пришел ко мне в гости. Привел друга. Я сначала и не знала, что он твой сын. Только потом, когда мы познакомились, попили чаю, он признался…

– И сказал, что пришел, потому что хотел со мной повидаться, так?

– Так.

– Тогда почему меня не дождался, а слинял, получив от тебя бабки?

– Я его отговорила. Сказала, что сначала должна тебя подготовить, прощупать почву…

– Помню я, как ты ее прощупывала, – фыркнул Вульф. – Задолбала меня вопросами о первом сыне. Все интересовалась, почему я с ним не вижусь… – Он взмахнул ладонью, как бы говоря «проехали». – Короче, Ли, что дальше?

– Он пришел через неделю. Уже без Чена. Просидел тут часа три…

– Так долго?

– Он с Брюсом играл, и твой младший сын был от старшего в восторге – отпускать не хотел!

– Что Дусик про себя рассказывал?

– Ничего определенного. Только вскользь пожаловался, что работу найти не может. Никто, говорит, нас, бывших зэков, брать не хочет.

– Давил на жалость, понятно, – усмехнулся Эдуард Петрович.

– Эдик, ну зачем ты так?

– Детка, мой сынуля всю сознательную жизнь стриптизером в гей-кабаках да у поющих педиков на подтанцовках «работал». Надеюсь, ты понимаешь, что трудоустройство на прежние места совершается без заполнения анкет. Это тебе не режимный завод! – Эдуард Петрович сморщил лоб, что говорило о напряженной работе серых клеточек, и задумчиво произнес: – Дусик втирался к тебе в доверие, чтобы быть в курсе моей жизни, зачем?

– Он твой сын, – просто ответила Ли-Янг.

– Нет, тут родственные чувства ни при чем. Дусик вспоминал обо мне только тогда, когда ему было что-то от меня нужно… – Вульф опустился на пуф и, подперев подбородок сжатым кулаком, отстраненно спросил: – А последний раз он когда был?

– Четыре дня назад.

– В тех же стоптанных кедах?

– Нет, выглядел он приличнее. Да и приехал не на метро, а на машине.

– Даже так?

– Не за рулем, – поправилась Ли-Янг. – Его привезли.

– Кто?

– Он сказал, друг.

– Как этот друг выглядел?

– Не знаю, как он выглядел, я его не видела… Только машину.

– Что за машина?

– «Десятка» или что-то вроде того… Я не очень разбираюсь в автомобилях, тем более русских… – Ли-Янг напрягла память, пытаясь вспомнить еще что-нибудь, но у нее не получилось. – Они подъехали, когда я гуляла с Брюсом. Машина остановилась у подъезда, а мы были на детской площадке. Денис подошел к нам, немного поиграл с братом, спросил, как ты, что у тебя нового…

– А потом?

– Потом попрощался и вернулся к машине.

– Он сразу уехал?

– Нет. Некоторое время стоял у водительского окна, о чем-то разговаривая с другом… – Ли-Янг всплеснула руками, вспомнив важную вещь. – Друга звали Славой.

– Славой?

– Да, да! Я слышала, как Дусик несколько раз, и очень громко, произнес это имя!

– Вольфрама, насколько я знаю, зовут Владимиром, – буркнул себе под нос Вульф.