Текст книги "Жили-были… Грустные сказки, рассказанные на ночь"

Если бы девочка была постарше и читала бы Гоголя, она бы поняла, что такое немая сцена. Шеф-повар дядя Костя пробормотал что-то невнятное и отошел от стола.

Папа пошел за ним, пытаясь сгладить неловкость, оправдываясь тем, что жена беременна и ей сейчас все не так.

– Да ничего, Владимир Алексеевич, не переживайте, я понимаю.

– Что же ты, Лялька, обидела дядю Костю, теперь он будет думать, что мы неблагодарные, невоспитанные и нехорошие люди, – выговаривал девочке вернувшийся отец.

Оля не понимала, что она сделала что-то не так и за что ее ругает папа. Она же сказала правду, надеясь, что вызовет сочувствие, тем более, так говорила мама. На глаза навернулись слезы, и она, выскочив из-за стола, стремглав бросилась на кухню.

– Дядя Костя, дядя Костя, не обижайтесь на меня. Я не хотела, мне все очень вкусно, и мои мама и папа – хорошие люди, они воспитанные и благодарные, – плача говорила она, уткнувшись в белый фартук повара.

– Да что ты, Оленька! Конечно, они хорошие, и ты хорошая девочка. Не плачь! Хочешь, я тебя пироженкой угощу? Ну, говори, какую ты больше любишь, корзиночку или эклер?

Девочка больше любила корзиночку, особенно, когда туда клали ягодку, похожую на клубничку. Но слово эклер ее просто заворожило, и ей было очень интересно, что же это такое скрывается за этим чудесным и непонятным словом. Она мысленно произнесла его еще раз – эк-лер и простодушно ответила:

– Дядя Костя, я конечно, больше люблю корзиночку, она прямо тает во рту – мама так всегда говорит, но лучше угостите меня эклером, я его еще ни разу не ела и даже вообще не представляю себе, какой он, этот эклер.

Повар засмеялся и положил на тарелочку оба пирожных.

***

А потом наступил март 1967 года. И однажды, после того, как маму отвезли в больницу, папа сказал дочке, что они идут ее навестить. Мама стояла у окна, что-то пыталась сказать. Оля ничего не слышала. Но ей очень хотелось похвалиться тем, как она без нее справляется. Она показала ей свои косички, которые они с папой соорудили на ее голове, а потом задрала пальтишко и закричала на весь больничный двор:

– Мама, посмотри, я уже в одних чулочках!

Мама ахнула и потом в записке отчитывала папу за то, что он плохо следит за дочерью. Просто раньше ведь не было колготок. Это было нечто диковинное и дефицитное. И в основном все, в том числе и дети, носили чулки. Поясом служила такая хлопчатобумажная жилетка на пуговицах, к которой цеплялись резинки. И уже этими резинками цеплялись чулочки, тоже хлопчатобумажные, не эластичные. Эта жилетка называлась лифчиком. И конечно, следовало надеть на эти самые чулочки теплые панталончики. За их отсутствие папе и досталось…

Как выяснилось позднее, мама лежала в больнице не просто так. Оле сообщила приехавшая бабушка Поля, что мама отправилась в больницу за сестренкой или братиком. Девочка этому очень удивилась. Ей и в голову не приходило, что в больницах раздают маленьких детей. Она никак не могла ответить на вопрос взрослых, кого же она хочет в качестве прибавления. Этот вопрос заставал ее врасплох. Сначала ей вообще не хотелось никого, потом, когда ей расписали все преимущества появления нового члена семейства, ей поочередно хотелось то братика, то сестричку. Наконец, она решила, что уж если брат, то старший. Так что пусть мама старшего брата принесет, если это так уж необходимо. Ее огорчило, что это невозможно, она смилостивилась и согласилась на сестру. Потом началось долгое подбирание имени. Наконец, мама не выдержала и выдвинула ультиматум – или Лена, или Лиля.

– Нет уж, Лилька-килька. Пусть лучше Лена. Все-таки Ленка-пенка лучше.

Тем более что Лилей звали противную соседскую девчонку, с которой Оля вовсе не дружила. Потому что девочка эта все время ходила сопливая, шмыгала и гундосила. Это казалось Оле очень некрасивым.

И вот наступил день, когда сестру Лену принесли из роддома. Малышка спала и ее, слегка развернув одеяло, оставили на кровати. Взрослые пошли на кухню, а Оле было очень интересно – настоящая живая кукла. Только почему она все спит? Оля попыталась открыть девочке глаза, но вошла мама и шикнула на нее.

– Ты что, Оля, не трогай, ты можешь сделать ей больно. И потом, разбудишь ее, она как раскричится, ее трудно будет успокоить

Все это стало Оле понятно ночью, когда маленькая Лена плакала, а мама напевала ей какую-то песенку и катала ее в коляске. Девочка видела только мамину руку, ходившую, сгинаясь, туда-сюда, и ей казалось, что эта рука вот-вот оторвется. Ей стало страшно, она закрыла глаза и незаметно уснула. Но ситуация повторилась еще несколько раз. Как-то утром Оля спросила:

– Мам не оторвалась у тебя рука?

– А почему она должна была оторваться?

– Ну, мне так казалось – ты все время качала и качала эту коляску. Давай отнесем эту Лену назад. Чего она все время плачет?

– Куда же мы ее отнесем?

_ Ну, туда в больницу, где ты ее взяла. Зачем нам такая плакса?

– Оленька, а как же она там одна останется? Представляешь, будет лежать описанная, голодная и плакать. Разве тебе не жалко ее будет? Она же теперь наша.

– Да, жалко, – согласилась Оля и, вздохнув, сказала, – Ну ладно уж, пусть тогда остается, я тогда тоже буду ее качать. А она все время плакать будет?

– Нет, она подрастет немножко, и вы вместе будете играть с ней.

***

Сестра подросла и везде хвостиком ходила за Олей, а если та убегала, то Лена шла следом, размазывая слезы и громко рыдая. Оле приходилось возвращаться, бросая какую-нибудь игру, вытирать сестре сопли и слезы, чмокать ее в мокрый нос, подхватывать на руки, и нестись по своим девчачьим делам дальше.

Когда Лена была маленькая Оля часто оставалась с ней. Она настолько хорошо с ней управлялась, что мама совсем не боялась оставлять малышку со старшей дочкой. И однажды вместе со своей приятельницей они подались на рынок, оставив с шестилетней Олей двух грудных детей. Та ловко пеленала своих подопечных, давала каждой по бутылочке с молоком, ловко укачивала. Когда мамаши, утомленные рыночным шопингом, вернулись домой, дети мирно посапывали в своих колясках.

Однажды Оле еще раз довелось проявить свой сестринский талант. Папа уехал тогда к родственникам, а мама с детьми осталась дома. И в первые же дни тяжело заболела ангиной. Она лежала с высокой температурой, прикрывая лицо маской, чтобы не заразить детей. Сон, бред, явь, все смешалось в ее сознании. Она изредка открывала глаза, видела детей и опять впадала в забытье. Была зима, Оля надевала на почти годовалую сестру теплые вещи, тащила ее до автобуса и везла в ясли. Там раздевала и ехала назад. Она попыталась отвозить сестру на санках, но это было еще тяжелее, особенно в переполненном автобусе. Вечером все повторялось – Оля забирала Леночку из яслей, приезжала с ней домой и готовила еду. На электрической плитке, стоявшей на столе. Девочка до стола едва доставала, поэтому делала это, забираясь на стул. Соседка тетя Галя спросила, как-то увидев сестер в шапках набекрень, все ли у них в порядке, на что Оля уверенно ответила, что все абсолютно хорошо и даже отлично. Лена часто плакала, когда Оля оставляла ее в яслях, и ей было очень жаль сестру. Она подолгу задумчиво сидела с ней в раздевалке, обняв девочку, пока нянечка не забирала ее насильно. Лена истошно вопила, и старшая сестра приняла мудрое решение больше в ясли к этой злой няньке малышку не возить. Последней каплей стало то, что однажды вечером, забирая сестренку, Оля обнаружила девочку в мокрых, даже уже слегка подсохших заскорузлых штанах, зареванную, сопливую и несчастную.

Дома она нагрела воды, помыла успокоившуюся Лену, смазала ее детским кремом, как это делала мама, и, покормив, уложила спать. Посмотрев на следующий день на запас продуктов, Оля поняла, что не справится. Тогда она, одев сестру, отправилась на почту и печатными буквами написала папе на бабушкин адрес телеграмму: «Папа приезжай скорее мама болеет есть нечего Лену больше в ясли не повезу там злая нянька» И хотела подписать «Ляля», но там целых две буквы «Я», а она Оле никак не удавалась. Девочка все время забывала в какую сторону она «смотрит». Подписалась обычным именем – пусть хоть одна только буква будет неправильно написана, а то неприлично. Телеграфистка долго не хотела принимать телеграмму, но Оля смогла ее убедить сделать это, тем более на санках сидел живой свидетель бедственного положения детей и жевал черный сухарик, смоченный горючими слезами.

Папа с бабушкой прилетели первым же самолетом до ближайшего аэропорта. А накануне приезда, прямо за несколько часов мама впервые смогла встать с постели. Дети мирно спали, а когда она зашла на кухню, то ей пришлось уцепиться за дверной косяк. И было от чего. Вся посуда, включая кастрюли и сковороды, была грязной и стояла на полу, который был усыпан крупами разного калибра и вида, сахаром и мукой. А как же! Надо же было еще и блинчики или оладушки сестре испечь. С блинчиками не удавалось справиться, но оладьи, видимо, получались. Мама едва успела убрать остатки детских неумелых пиршеств, как в дверь постучали – это к удивлению мамы приехали папа с бабушкой, которые еще не пришли в себя от полученной телеграммы.

***

Бабушка привезла Оле куклу. Это была немецкая кукла в костюме, похожем на национальный – в платье синего цвета с белыми рукавами-фонариками и красным фартучком. У нее были красивые и не приклеенные к голове волосы, что тогда было совсем необычным. И само главное – у нее были не нарисованные, а настоящие моргающие глаза. Дети любили играть на улице. Рядом с домом был старый парк с тенистыми аллеями и солнечными полянками. Вот на одной из таких полянок расстилалось одеяльце, на котором устраивались дети. Они демонстрировали друг другу свои игрушки, их наряды и играли в дочки-матери. В этот день все внимание было приковано к Олиной кукле. Каждый хотел ее потрогать, полюбоваться глазами и одеждой. И вдруг в самом конце игры кукла пропала. Оля пришла домой, рыдая. Ее провожали сочувствующие подружки. После маминых расспросов стало ясно, что вместе с куклой исчезла и девочка, которая почему-то раньше ушла. Оля уговорила маму сходить к этой девочке, которая жила в соседнем подъезде. Дверь открыла красивая женщина в откровенного вида атласном халате, который все время распахивался.

Она выслушала претензию и строго позвала свою дочь.

– Ты брала куклу? – закричала она.

– Нет, не брала, – забормотала в ответ девочка.

– Ну, ведь ты же врешь. Зачем ты врешь? Все знают, что это ты взяла куклу, – возмутилась Оля.

Женщина в распахивающемся халате вдруг схватила свою дочку за руку, притянула к себе и что есть силы, ударила по щеке.

– Я не брала, не брала, не брала, – заплакала та.

Оля вздрогнула и в тот же миг пожалела, что пришла сюда. Сначала ей даже стало казаться, что вдруг она ошибается, и девочка ни в чем не виновата. Просто ее саму никогда не били, тем более по лицу. Тем более не разобравшись. Ей стало жаль эту девочку, хоть врушку и воришку, но в то же время как-то несправедливо было поддаться порыву и убежать.

– Я бы отдала тебе эту куклу, оставила бы тебе ее, но мне ее привезла моя бабушка, поэтому верни мне ее, пожалуйста.

Девочка вырвалась от матери и убежала в комнату.

– На, забери свою куклу, – швырнула она Оле ее любимицу.

Оля обрадовалась, но вдруг вскрикнула: прямо на лбу у куклы была нарисована с силой, просто впечатана неровная и уродливая буква «П», начальная буква фамилии девочки.

– Зачем же ты это сделала? Ты же ее испортила! – расстроилась Оля.

– Потому что это моя кукла. Моя!

– Как же мне теперь быть? Что с ней делать?

– А что делать? Играй. Тебе же вернули твою игрушку, – заметила мама провинившейся девочки.

– Ну как же вам не стыдно, – начала было Олина мама.

– Ну ладно, мне некогда с вами разговаривать, игрушку вам вернули, может, она такая и была, – отрезала женщина и закрыла дверь, из-за которой тут же раздались крики и визги.

– Ладно, Оля, не расстраивайся.

– Очень мне жалко куклу. И девочку – тоже. Что у нее кукол, что ли нет. Она бы попросила, я бы ей подарила. Зачем же портить было? И тетя эта мне не понравилась. Кричала, по лицу била. Почему, мама? И по дому ходит в распахнутом халате. Стыдно же!

Мама только посмотрела на нее, но ничего не ответила.

***

И вот Оле должно было исполниться семь лет. К ним в гости приехала мамина сестра тетя Аля со своей дочкой Ириной, той самой, с которой они веселились под столом, требуя большую круху. Каждый день мама примеряла на Ирину платье. Его она шила из материала, который очень нравился Оле. Это был белый, как молоко немецкий дедерон. И по этому белому полю были разбросаны красные и синие небольшие шарики. Заметив Олин полный сожаления взгляд, мама спросила

– Тебе жалко, что у Иришки будет такое платье?

Оля в ответ отрицательно, хотя и сквозь слезы, замотала головой.

– Но ведь тетя Аля не умеет шить. И у Ирины нет папы, нет сестры. Разве это правильно, если мы не подарим ей платье, тем более что у нее тоже недавно был день рождения.

– Конечно, надо подарить Ирине платье. Это правильно. И мне не жалко, – отвечала Оля, проглотив горький комок.– Но мама, может, ты сошьешь ей платье из другого материала?

Сколько же счастья было у ребенка, когда в День своего рождения она увидела на своей кровати отглаженное готовое платье из ее любимого материала, украшенное голубыми бантиками. Восторгу не было предела. Она надела его и радостная закружилась. Как вдруг внезапно остановилась и, ахнув, прижала руки к щекам.

– Что такое? – заволновалась мама.

– А как же Ира? Ведь она это платье примеряла. Она, наверное, теперь расстроится, – распереживалась девочка.

– Успокойся, Ляля. Ирине, конечно, тоже подарили новое платье. И она им очень довольна. Ведь ей все равно было, из какого оно материала, а тебе – нет, – улыбнулась мама.

Закончился день совсем уж замечательно – Оле даже разрешили съесть порцию мороженого. А это случалось так редко!

***

Перед школой решено было съездить на море. Ездили всегда в одно и тоже место: поселок Сычавку примерно в 50 километрах от Одессы. Загружали маленький горбатый «Запорожец» и отправлялись в дорогу.

Там была и палатка, и примус, и продукты. И ездили, как правило, трое-четверо взрослых и двое детей. Палатку ставили прямо на берегу в нескольких метрах от моря, ночью было слышно, как оно шумит и плещется. Оля с ним сразу подружилась. Оно качало ее на волнах, и она совсем не боялась. «Привет, море!, – все время говорила она, – вот мы и опять с тобой встретились! Я тебя люблю!» Волосы ее выгорали, нос становился похожим на молодую облупленную картофелинку. А однажды и плечи от долгого сидения в воде обгорели так, что на них появились коросты, как на погонах генерал-лейтенанта.

Оля обожала удить рыбу и часто отправлялась на пирс вместе с папой на рыбалку – за бычками. Папа едва успевал насаживать ей червячков или рачков, которых было видимо-невидимо… Однажды на удочку Оле попалась рыба-игла. Девочка даже испугалась, вытащив ее. А один раз – и того страшнее, вместе с папой они вытащили огромную бородавчатую камбалу и отпустили ее в море после того, как папа сказал, что это камбалиная бабушка.

Прямо у моря располагался заводик по копчению рыбы. Там так вкусно пахло, что слюнки текли и часто им предлагали купить то ставридку, то скумбрию, то камбалу. Вкуснотища!!!! А еще вместо семечек здесь продавали вареных рачков. А вот крабиков Оле почему-то было всегда жалко. «Иди в воду, иди», – приговаривала она, подгоняя крабиков палочкой.

А один раз папа из Одессы привез халвы. Она была очень свежая и вкусная. Оля наелась ее так, что было даже плохо. Наелась, как оказалось, на всю жизнь.

***

На море Оля научилась хорошо плавать. А до этого попытка сделать это была неудачной, оставила неприятные воспоминания и страх воды. Папа сначала крутил ее, подложив свои руки под живот девочки, а потом вдруг с силой оттолкнул от себя в более глубокое место. Девочка камнем пошла под воду. От страха она даже не закрыла глаза и видела перед собой тысячи мелких пузырьков. Ей казалось, что она вот-вот задохнется, но сверху показался свет. Девочка поняла, что сейчас вынырнет на поверхность и почти успокоилась, но вдруг перед ней мелькнула чья-то нога, которая больно лягнула ее прямо в лоб. Девочка почти закричала от страха, перевернулась, достала руками песчаное дно, начала молотить руками и ногами воду, как вдруг чьи-то руки подхватили ее и, наконец-то, вытащили на поверхность. Девочка, нахлебавшись, начала откашливаться и плакать от обиды. А обижалась она на папу, который, казалось, не понял ее страх и панику. Поэтому пока девочка не научилась плавать на море, к воде она больше не подходила.

***

И вот – первый раз – в первый класс.

Оле было немножко страшновато, и она плохо запомнила этот день. В памяти сохранилось только то, что день был жарким и каким-то очень длинным. Это сейчас дети к первому классу чуть ли не квадратные корни умеют извлекать, а тогда то, что девочка хорошо читала и считала – было большим достижением. Считать ее научил папа. Оля часто встречала его с работы, и они по дороге домой решали множество задачек и о многом разговаривали. А в тот первый школьный день ей хотелось поделиться впечатлениями, и она пошла к соседям. Там жил мальчик по имени Борис. Он был старше Оли лет на пять. Она была в него влюблена. С ним было интересно разговаривать. И у них было много книг. И с картинками – тоже. У соседей вовсю шла репетиция: Борины одноклассники разучивали песню «Родина слышит». И солистка этого маленького хора никак не могла точно взять некоторые ноты. Как ни старалась, как ни пыжилась. Это легко и непринужденно сделала пришедшая Оля, на что Борина мама заметила, что у девочки просто музыкальный талант, который надо обязательно развивать. А Оля, просто приревновав соседского мальчика к их приме и показав той, как надо петь, гордо и с достоинством удалилась.

Но этот поход не прошел даром. Оля, придя к маме на работу (а мама была библиотекарем в музыкальной школе), решила непременно устроить себя в эту школу. Ее не испугало даже то, что надо было выдержать туда экзамен. Благо прием еще не был закончен. Девочка объявила комиссии, что мама придет позднее, а пока она сдаст экзамен. И блестяще это сделала. Так что к маме пришла целая делегация объявить ей, что нельзя такие дочкины способности зарывать в землю. Родителям ничего не оставалось, как приобрести дочери пианино. «Может, все-таки на скрипку пойдешь? – с надеждой спрашивала мама. Ответ был твердым – только на фортепиано.

***

Девочка бы никогда не запомнила, наверное, свою первую учительницу, если бы не один случай. В классе проводился опрос: «Дети, как вы думаете, какой корень у слова Москва? – спросила учительница. Оле показалось, что у нее мелькнула гениальная догадка. Она подняла руку и с радостью сообщила: «Моск! У слова Москва корень моск. Это же столица, поэтому у нее и корень моск (мозг, она имела в виду, не зная хитростей правописания)» «Какой мозг?!.– закричала учительница, – Это у тебя мозгов нет никаких, – продолжала она высмеивать девочку. Она долго что-то еще говорила, все вокруг хихикали и дразнились «Мозг! Мозг!». Улыбка сползла с лица, девочка больше ничего не слышала, слезы застилали глаза, и она не понимала, что же плохого она сделала. Пусть даже ее догадка оказалась неверной, но что же плохого? Потом ее еще долго дергали за косички, кривлялись и повторяли свои дразнилки. Девочка пожаловалась дома, но мама строго сказала: «Обижают, дай сдачи, а не жалуйся. Умей за себя постоять». И однажды девочка не выдержала и треснула обидчика портфелем. И сразу как-то все прекратилось. Но горькое воспоминание осталось…

А потом была первая «двойка». Оле разонравилась учительница, и она уже не очень старалась выполнять домашние задания. Поэтому палочки и крючочки зачастую получались кривыми. Да и не интересно ей было закорючки эти писать. И вот – красная горбатая двойка… Что она скажет папе с мамой? Как стыдно! Она смотрела на страничку, трогала эту двойку пальцем, как вдруг увидела, что от этого оценка делается менее заметной. Выставлена-то она была красным карандашом (шариковых ручек тогда тоже еще не было). Девочка обрадовалась, отполировала это местечко ноготком и довольная пошла домой. И обман бы не раскрылся. Дома проверили домашнее задание, посмотрели тетрадь и дневник, но когда переворачивали страничку, бабушка Груня вдруг спросила, а что это, мол, там, за пятнышко светленькое? Тут-то все и открылось. Досталось тогда Оле на орехи! А бабушка очень жалела, что невольно подвела внучку под монастырь.

***

Зимой девочка заболела свинкой. Она лежала в постели с распухшими железками, иногда просила разрешения пойти в холодную комнату посмотреть по телевизору очень нравившийся ей фильм «Четыре танкиста и собака», но порой ей было ужасно скучно. И однажды она от этой самой скуки вставила в розетку набор маминых шпилек, и он никак не хотел вытаскиваться. Розетка располагалась под ковром, который теперь топорщился. Как вдруг девочка увидела возвращающуюся с работы маму. Она рванула это злосчастную шпильку, раздался оглушительный хлопок, и… замыкание произошло во всем подъезде. А девочку увезли в больницу лечить руку.

В этот первый школьный год Оля научилась кататься на коньках. Родители подарили ей новенькие фигурные коньки, а бабушка сшила специальный костюм: короткое приталенное черное пальтишко, отороченное серым каракулем и такую же шапочку. Дети при непосредственном Олином руководстве организовывали соревнования по фигурному катанию. Они расчищали площадку, из снега делали бортики, украшали его еловыми ветками, рисовали судьям, в роли которых выступали родители, оценки и вывешивали на подъездах объявления. Все, как по телевизору. Правда, катание было только одиночным. А в конце, как принято – показательные выступления. Оля выбрала для этого номера Камаринскую, которую очень любила вытанцовывать. Особенно ей нравилось использовать зубцы для своих кульбитов. Это был ее самый любимый показательный танец. Папа выносил магнитофон (это была по тем временам большая редкость) с помощью удлинителя включал его и концерт начинался. А летом такие же концерты Оля любила устраивать в парке рядом с домом. Иногда это был кукольный спектакль, иногда – театральное действо, а иной раз и просто эстрадный концерт. Дети переодевались, в ход шли мамины платья, платки и прочий реквизит.

Потом, позднее, когда девочки подросли, и Оля вступила в возраст отроческий, она организовывала по праздникам домашние концерты. Чего в них только не было: и сценки, и стихи, и песни, и танцы, и фортепианные пьески, и конкурсы, и загадки. Родители терпеливо принимали в них участие, а однажды, несмотря на бурную подготовку новогодних номеров, сообщили детям, что в новогоднюю ночь они уйдут встречать праздник во взрослую компанию, и что девочки уже вполне большие и могут устроить праздник сами себе. Лена, как водится, рыдала, но и Оля тоже была настолько огорчена, что вопреки своей репутации всегдашней умницы и оптимистки пролила скупую слезу.

– А, знаешь что? Давай устроим Ташкент, – предложила она всхлипывающей сестре. Слезы у той моментально высохли.

– А что это такое – Ташкент? И как мы его устроим? – спросила Лена.

– Это город такой, столица Узбекистана. Там всегда тепло. Помнишь, в книжке читали? И утроить его просто, – заявила старшая сестра и от души наложила в печку угольных брикетов. Когда пришли родители, дети спали, разметавшись во сне. В комнате стояла страшная жара. Печка-голландка слегка потрескивала. Но немецкое качество спасло ее от русской бесшабашности. И не только печку…

***

Часто на каникулах дети играли в казаков-разбойников или подобную игру, которая называлась «красное знамя», в «море волнуется». И неизменно за Олей увязывалась младшая сестренка, которой все, пробегая мимо, совали то конфетку, то печенье, чтобы она не ревела, не путалась под ногами и не мешала играть. Как-то раз Оля в разгаре игры налетела на огромный сучок, который распорол ей веко. Рана была не очень глубокая и почти не опасная, но кровью залило все лицо. Младшая сестра испугалась, но ее попросили не говорить маме или бабушке. Она замотала головой в знак согласия, и когда все побежали дальше, поплелась домой и с порога заявила: «А Оля глаз выколола и у нее кровь! Очень много». Сдала сестру, короче говоря.

А однажды Оля пришла домой из школы и удивилась звенящей тишине в доме. Из комнаты вышла бабушка Поля и шепотом сказала:

– А Леночка-то наша убилась!

У Оли подкосились ноги, в животе образовался какой-то холодный и липкий комок, она громко заплакала, замотала головой и закричала:

– Нет! Нет!

– Что ты, что ты, – зашикала на нее выбежавшая мама, – разбудишь Лену, она только успокоилась.

Оля, все еще рыдая и захлебываясь слезами, никак не могла понять, что происходит. Тут только мама сообразила и бросилась успокаивать дочь:

– Да ушиблась она сильно, упала, вот только успокоили! – А бабушка сказала – убилась! Почему она так сказала? – рыдала Оля.

– Ну, она старенькая, неграмотная, так вот и сказала, – продолжала успокаивать девочку мама.

Бабушка Поля много всяких слов смешно говорила. Олю все время смешило слово «колготиться». Она никак не могла понять, при чем тут колготки. Она очень любила учить бабушку читать и писать и удивлялась, как это бабушка не умеет. Учительница оказалась способная, да и ученица не подкачала – и читать научилась, и писать немного, по крайней мере, фамилию и имя. Когда сестры стали постарше, они все время просили сказать бабушку слово «космонавт». Бабушка задумывалась, пытаясь, видно, про себя проговорить слово и выдавала неизменно: «косномат» к великой радости хохочущих девчонок.

В раннем детстве Лена часто болела, и когда их с мамой клали в больницу, Оля отчаянно скучала и по маме, и по сестренке. Однажды глубокой осенью она решила после школы дойти до больницы, тем более два эти заведения находились рядом друг с другом, чтобы навестить маму с сестрой. Пройдя школьный задний двор, девочка обнаружила неглубокую, но длинную траншею. Конца ее не было даже видно, и Оля решила ее просто перепрыгнуть, что благополучно и сделала. Но в последний момент ее рукавица свалилась с руки и угодила прямо на дно канавы. Конечно, Оля решила непременно ее достать. Она не хотела ложиться на припорошенную снегом мокрую землю и спустилась в траншею. Подняв варежку, девочка попыталась выбраться. Но у нее ничего не вышло: ноги и руки скользили по краям и стенам канавы, не давая продвинуться ни на сантиметр. А тут еще ноги стали проваливаться в хлипкое и рыхлое дно. Вот уже валеночки до половины скрылись в этой глинистой жиже. И Олина голова уже сравнялась с краями канавы-западни, то есть ее почти совсем не было видно. Но вот Оле удалось за что-то зацепиться, и она практически поднялась наверх. Только без валенок. Они намертво приросли к этой злосчастной канаве. Пришлось опять спуститься вниз и повторять попытки вытащить ноги вместе с обувью. Подбежавшие мальчишки попытались вытащить девочку, но у них ничего не вышло, и они убежали, устав от своего милосердия и альтруизма. На какое-то мгновение Оле стало страшно, потому что стало смеркаться, и Оля вдруг представила, что она сидит в этой канаве ночью. К тому же она начинала замерзать. Ноги были мокрыми, варежки – тоже. Кричать было как-то неудобно. Да и что кричать? И кому? И вдруг – о, чудо– показался какой-то мужчина. Совсем недалеко. Он перепрыгнул канаву, услышал какой-то писк, повернул голову и увидел промерзшего насквозь ребенка. «Батюшки!», – воскликнул он, подбежал к девочке, схватил ее на руки одним рывком. Один валенок так и остался в канавиной ненасытной пасти. Бегом мужчина добежал до дому, налил в ведро горячей воды, сунул ноги девочки туда, насыпав горчицы. Завернул девочку в теплое ватное одеяло и поставил чайник. На шум вышла девочка чуть постарше Оли и ее бабушка.

– Что тут случилось? – спросили они.

– Да вот пленница нашей канавы. Если бы я ее не увидел, не знаю, чем бы все кончилось. Что ж ты не кричала-то, на помощь не звала? – продолжал он.

– Не знаю. Страшно было! – отвечала осмелевшая Оля. Ей вдруг стало даже немножко весело. Только внутрь заползало беспокойство – ведь ее теперь, наверное, ищут и папа, и бабушка ведь не знают, что с ней приключилось.

– Мне надо домой, – сказала девочка, начиная вставать.

– Ты что?! У тебя же все насквозь мокрое. И валенка одного нет. Сейчас пойду, найду его, все просушим. А пока поешь, делай уроки, вон моя дочка тебе поможет, да скажи, кто ты и откуда.

Когда девочка назвалась, мужчина хлопнул себя рукой по лбу:

– Знаю я твоего папу. Пойду схожу в госпиталь, разыщу его, скажу, чтоб не волновался.

А папа в это время метался по городу в распахнутой шинели, спрашивая у всех, не видели ли девочку с портфелем. Позднее, когда Оля поела, отогрелась, и, сделав уроки, пришла, наконец, домой, бабушка Груня всплеснула руками:

– Где же ты была, Оленька? Мы ведь тут с ног сбились!

– Бабушка, я не виновата, я в яму провалилась. Меня дядя чужой нашел. Я сама вылезти не могла и вся промокла. Он мне все высушил, ног парил, чаем поил. И уроки я сделала.

– Ох, Христова та моя-то, напугалась небось, натерпелась страху-то? – ахала бабушка.

– Да, бабушка, очень мне страшно стало, когда темнеть начало.

В этот момент, распахнулась дверь, и в нее буквально ввалился запыхавшийся отец. Ничего не говоря, он, схватив ремень, развернул свободной рукой девочку к себе спиной и несколько раз больно хлестнул ее ремнем.

– Папа, папа, я не виновата, я в канаву провалилась, я только к маме хотела сходить, – заплакала Оля.

Но папа резко развернулся и вышел вон.

– Бабушка, почему он меня наказал, за что?! – захлебывалась слезами Оля.

– Папа прав, ты же должна была куда идти? Домой, так ведь? А ты куда пошла? – обнимая девочку и гладя ее по голове, успокаивала бабушка, – Папа знаешь, как волновался за тебя. Мы уж тут все передумали. Не знали, где тебя искать. А если бы тот дядя тебя не увидел? Тогда бы что было? Нельзя так, Оленька. Ты не делай так больше. И на папу не обижайся. В сердцах это он. Не со зла.

Девочка продолжала всхлипывать. А позднее, когда страсти улеглись, они поехали с отцом в больницу к маме. Девочка все еще дулась, она была обижена на отца. Подъезжая к больнице, папа попросил Олю не говорить маме обо всем, что случилось и особенно о том, что он ее наказал. Когда открылась дверь, и мама с Леной вышли в коридор, девочка бросилась к ним со слезами, причитая: