Текст книги "У каждого свой дождь…"

БИРЮЗОВЫЕ КАПЛИ ДОЖДЯ

Человек подобен капле дождя: кто-то падает в грязь,

кто-то на лепестки розы.

/Джалаледдин Руми/

Море, выбрасывая огромную широкую волну на песок, ложилось у ее ног, словно простыня, которую расстилала мама. Жизнь тогда была предвкушением чего-то светлого, а мать – доброй и ласковой. Валентина стояла под летним солнечным дождем и загадывала: если он будет с бирюзовым оттенком, то все ее желания сбудутся. Дождь был радужный, крупные капли плюхались со стуком в море и думали, что море – это они. И сколько она не всматривалась сквозь прищуренные глаза, бирюзы в этой ослепляющей водной стихии не было. И желания не сбылись. Мечта разбивалась о мечту, год шел за годом, она взрослела, и все больше понимала, что Вселенной не под силу выполнять все желания маленьких глупых человечков, ибо она не золотая рыбка, да и что было бы, если бы сбывались желания каждого? Полный абсурд. А люди ждут, надеются. Ведь это легче, чем самому сбивать лапками сметану?

Валентина была не из таких. Еще с детства она четко определила, чего хочет и шла к этому выверенным армейским шагом. Кому-то все давалось легко: через родителей, волей случая или благодаря талантам. Короче, – лепестки роз под ногами, да и только. Ей же приходилось прилагать неимоверные усилия, тяжело, со скрипом, завоевывать, откатываясь и вновь возвращаясь к начатому. Но она в молодости прочла запавшие ей в душу слова персидского поэта Руми: «Когда мир ставит вас на колени, вы в идеальном положении для молитвы» и отметила для себя, что главное – находить плюс даже в несколько унизительном, коленопреклонённом положении. Это выручало, вдохновляло и никогда не подводило. Валентина научилась льстить, подыгрывать и манипулировать, что помогало двигаться к цели: «Да на вас молиться надо, такая доброта -просто чудо… Очень меня обяжете, милосердие ваше не знает границ… Да куда же мне со своим умишком с вами тягаться…» И так далее, и тому подобное. Кому не нравится, когда их превозносят, когда им льстят, когда на них молятся? Хочется в ответ облагодетельствовать, получая взамен ощущение покровительства, приятного снисхождения к убогому и чувство «хождения в народ».

Валентину всегда удивляли люди, интересующиеся, есть ли жизнь после смерти. С этой-то жизнью бы разобраться, а тут – еще после смерти… Но философствовать она не любила: «Как бы капля не философствовала,

море останется морем». Это говорил все тот же, полюбившийся ей Руми.

Она была с ним согласна. И, несмотря на житейские передряги, старалась извлечь из своего отнюдь не радостного бытия хоть толику утешительного приза. Должна же Судьба возместить ей моральную компенсацию за столь бесцветную данность ее жизни?

Самой непосильной ношей была мать. Они и раньше были не в ладах друг с другом, а с тех пор, как ушел отец, и вовсе схлестывались по каждому поводу. Мать была крайне деспотична и безапелляционна, резала свою правду-матку направо и налево, чем очень осложняла существование Валентины. Старение матери было прямо пропорционально нарастающему маразму, но здоровье не подводило и обещало долголетие. «Вампирствует, – шептались соседки, – наговорит гадостей, подпитается свежей кровушкой, и опять носится, как молодка». Мать ненавидела подобострастие, соглашательство и угодничество дочери перед окружающими.

– Ну ни дать ни взять – петая дурочка с переулочка! Поддакивает, да подхалимничает!

– Без этого, мама, сейчас не проживешь! – возражала дочь. – Или с сильными, пусть и не ровней, или со слабыми – в прозябании.

– Приспособленка! Родила на свою голову чуждый элемент! – верещала мать. Полётности ее голоса могли позавидовать музыканты и лекторы. Посему было ясно, что соседи в курсе сетований по поводу всего, что вызывало ее протест против дочернего непротивления злу насилием.

Ругаться мать умела. Фору дала бы и тем, которые не просто использовали элементы нелитературной речи в качестве служебных слов, а просто пользовались ею вместо литературной. Валентина давно мечтала разъехаться, да кто же поменяет их полуторку на две? Так и существовали. Привести домой Валентина не могла даже подружек. Боялась, что мать наговорит лишнего. Что уж говорить об ухажерах?

На работе у Валентины все шло гладко. С начальством – полная гармония: она умела найти подход и завоевать расположение. А на личном фронте – как в названии старого фильма – «без перемен».

Когда она решалась привести кого-нибудь из претендентов на руку, сердце и все остальное, мать обставляла дело так, что «женихи» после первого же ужина блокировали телефон «невесты» навсегда.

Однажды, когда мать отправилась на дачу, Валентина решилась пригласить на ужин своего коллегу, Арсения, который очень робко начал за ней ухаживать. Валентина справилась в отделе кадров: тридцать шесть лет, одинокий, двушка в центре города. Это вдохновляло. Переедет к нему, от матери подальше, и заживет хозяйкой. Арсений был, конечно, далеко не Ален Делон: маленький, робкий и нерешительный. Но желание сепарироваться победило. Валентина рассудила, что если не взять быка (имеется в виду Арсения) за рога, то он может не сделать предложения и до пенсии. А там – на что он уже будет нужен?

Арсений был в восторге от приготовленных ею блюд, наверное, давно не ел домашнего. Разговор вёл весьма светский: погода, хобби, последние выставки и ни-ни о зарплате, политических или религиозных предпочтениях. К величайшему удивлению Валентины, он оказался весьма начитанным, обходительным в общении и малопьющим. Через часа три Валентина мысленно решила, что кандидатура очень даже подходящая. Можно форсировать события. И тут явилась мать. Валентина, в отличие от гостя, сразу поняла, что это начало конца и ее надеждам не суждено сбыться. Арсений же вежливо встал, представился и выдвинул для «тещи» стул.

– Присаживайтесь с нами, Ангелина Семеновна, завидую я Вам, ваша дочь так прекрасно готовит! Явно, Ваша заслуга, ко всему….

– Спасибо, – безапелляционно перебила мать, – дожила, меня же за мой стол приглашают! – она грузно заполнила стул.

Арсений от неожиданности сглотнул предназначенные «теще» комплименты.

– А ты, небось, «зятек», никого краше и моложе моей Вальки не нашел? Ну да, куда ж тебе… И квартирка, наверное, с булавочную иголку, – не шибко разгонишься. Теще-то место найдется? – не давая ему опомниться, форсировала события мать.

Валентина обреченно молчала, заранее предвидя финал. Арсений же пытался вставить слово, – но куда там! Оратор привычно и надолго обосновалась на кафедре, откуда сдвинуть ее было практически невозможно.

– А разрешите спросить, вы с Валькой еще не скоммуниздили что у меня? Смотрите, проверю! И знай, «зятек», невеста твоя – бесприданница. Мало того, что не первой свежести, да еще в кармане – вошь на аркане да блоха на цепи. Намаешься еще с ней: подхалимка, приспособленка, и нужен ты ей, как зайцу курево…

– Позвольте, – попытался вставить слово Арсений.

– А в моем доме только мне позволено!

Арсений поднялся и молча пошел к выходу. Валентина не шелохнулась.

Мать довольно крякнула:

– Ну, что там у тебя наготовлено, корми мать… И спасибо скажи, что такого шибздёныша отвадила! Ему только раёшником около балагана публику зазывать: «Подходи, люд честной, люд божий, крытый рогожей, За медный пятак покажу всё этак и так»… – нараспев провокационно продекламировала мать.

– Ты, мама, жить мне не даешь, дышать с тобой одним воздухом невозможно! Столько яда!

– Вздорная ты, Валька, непризнательная, мать тебе добра желает, а ты фордыбачишься.

– Хватит, мама! Устала. Не хочу жить на обочине твоей жизни, да и сил моих больше нет, ухожу я от тебя.

– Давай, загоняй мать в гроб! Мало твоего отца-паршивца! Молоток принести?

– Зачем? – растерялась Валентина.

– Гвозди в материн гроб забивать! При жизни заколачивать! – она привычно и искусно стала заваливаться со стула.

– Валидол, – театрально закатывая глаза, еле слышно простонала она.

Валентина на этот раз не поддалась на мастерскую игру матери, встала и вышла из комнаты, однако звук падающего тела заставил ее вернуться. Мать лежала на полу без движения.

– Мама! – Валентина бросилась к матери, приподняла ее голову, пытаясь найти пульс, но безрезультатно.

– Скорая! – набрала она спасительный номер, – женщине плохо, пишите адрес…

… – Ничего не понимаю, – врач развела руками, – все показатели в норме.

Больная еле слышно застонала.

– Ну, слава Богу, пришла в себя, а то уж я подумала…

– Что тут думать, доктор, дочь меня чуть на тот свет не отправила, я уже и голоса слышала.

Врач посмотрела на Валентину, та в ответ развела руками.

– Какие голоса? – оценив обстановку, врач решила направить разговор в другое русло.

– Как какие? С того света! Но рано мне еще туда, на кого я эту дуреху оставлю, – дочь все-таки, счастья ее хочу дождаться… – на щеке матери обозначилась водяная дорожка.

«Вот актриса, – вяло подумалось Валентине, – Кого угодно вокруг пальца обведет».

– Вы все-таки осторожнее с голосами, а то и в психиатрическую больницу в следующий раз могут отвезти, – решила по-доброму приструнить больную врач.

Мать, подзабыв, что лежит практически на одре, привстала, и, внимательно посмотрев на нее, с подковыркой, желчно спросила:

– А ты, никак, насмехаешься? Да я тебя сама в психушку упеку, докторша недоученная! Фамилия твоя как? Фамилию, говорю, назови! – восстала она с кровати.

«Ну ни дать ни взять из гроба восстала: „Вий“ да и только», – подумала Валентина, а вслух обратилась к испуганной «скорой помощи»:

– Пойдемте, я вас провожу, – врач торопливо засеменила следом. В дверях приостановилась, жалостливо посмотрела на Валентину и прошептала: «Крепитесь! И возьмите вот это – она протянула визитку, – координаты психотерапевта, если не совладаете, – позвоните ему, поможет!»

Вдогонку из комнаты слышались «напутствия» и соответствующие пожелания. Врач быстро ретировалась. Прикрыв за ней дверь, Валентина вернулась к матери.

– Ну и зачем весь этот спектакль? Для кого? Я весь твой репертуар с детства знаю.

– А скорую все-таки вызвала! – Довольно промурлыкала выздоровевшая мать. – Чайку хочется, устала, пойди, завари мой любимый, с жасмином, – она с наслаждением откинулась в кресле.

Валентина вышла из комнаты, мужественно сделала дыхательную технику 4-7-8 для успокоения нервной системы, и заварила чай. Как говорят в народе: вздохни да охни, а свое отбывай.

Психоаналитиком оказался немолодой уже мужчина с бородкой и аккуратненькими усами, интеллигентный, внимательный и воспитанный.

– Понимаю Вас, дорогая, но что мешает разъехаться и жить в свое удовольствие? Ведь мама у Вас, как я понял, еще не старая и вполне может обойтись без вашей помощи?

– Если я уйду, она этого не выдержит и сляжет или умрет, а я не смогу простить себе этого, – обреченно ответила Валентина. – Доктор, не могли бы вы под видом моего знакомого пообщаться с ней и дать рекомендации? Может, я что-то не так делаю? Мало о ней забочусь? Но сил моих больше нет, извелась вся, что делать – ума не приложу. Я заплачу вам, сколько скажете…

– Вообще-то, милая барышня, я это не практикую, но ваше психическое состояние не позволяет мне равнодушно отмахнуться, да и случай такой… Хорошо, ждите меня завтра, где-то к шести вечера. Адресок черкните, подъеду.

– Благодарю Вас, доктор! – окрыленная Валентина вылетела из кабинета с надеждой, которая, как известно, умрет последней, и только после того, как все человечество канет в Лету…

На следующий день, после обеда, Валентина поспешила к начальству, чтобы загодя отпроситься домой пораньше. Но тут ей не повезло: секретарша шепотом сообщила, что к шефу нагрянула налоговая, всех велено поднять в ружьё и держать на работе до особого указания. Уйти не получится. Валентина начала судорожно искать визитку психоаналитика, но поняла, что она осталась дома, в другой сумочке. Что же делать? Она зажмурилась. Представить, как мать разносит очередного «приятеля» дочери не составляло труда. Последствия же были непредсказуемы.

Домой она пришла только к восьми, обреченно думая, что гость давно повержен, заклеймен и изгнан с поля битвы. Приготовившись к очередному спектаклю, она вошла в комнату. И застыла в недоумении. Мать с доктором сидели за столом и мило любезничали. Последний раз мать так задушевно беседовала лет двадцать назад, когда еще отец был с ними.

– Ты что это так рано? – проворковала мать. – Познакомься, это мой бывший одноклассник, Анатолий Петрович. А это моя дочь, Валентина. Представляешь, дорогая, он случайно ошибся адресом, а пока мы разбирались, – узнали друг друга, хотя Анатолий говорит, что я совсем не изменилась, – мать кокетливо поправила стрижку и зарделась. Психоаналитик не сводил с нее восхищенных глаз:

– Ты и правда, не изменилась, Ниночка, такая же прелестная и веселая…. А Вы, Валечка, – обратился он к Валентине, – просто не представляете, какая ваша мама была заводная, к тому же – первая красавица в школе! Как хорошо, что мы встретились, Ниночка, – вновь повернулся он к матери.

Валентина поняла, что она лишняя и на цыпочках удалилась.

На улице лил дождь. Какое счастье, подумалось ей, что этот Анатолий Петрович волшебным образом, в один клик, переключил мать на другую волну: такой умиротворенной, полной внутреннего света и тепла она ее помнила только в детстве.

И как красиво льет дождь, переливаясь под тусклым светом фонарей! Будто для неё одной! Она замерла: капли дождя отливали ослепительной бирюзой… «Теперь все будет хорошо. И у меня, и у мамы», – уверенно подумала Валентина и отпустила все мысли – и плохие, и хорошие, ведь как говорил ее любимый Руми: «Мир так наполнен, что слова пусты…»

ДОРОЖНЫЕ ИСТОРИИ

Под стук колес хорошо слушается и говорится. Кому – что. Я начинающая журналистка и люблю слушать. Залезу на верхнюю полку, закроюсь книгой или планшетом – и слушаю. Вроде как занята, чтобы ко мне обращаться, поэтому воспринимаюсь, как предмет отсутствующий. А внизу – разговоры, порой очень занимательные. И драматически печальные, и восторженно-лирические, и сатирически-гротескные. Некоторые прямо-таки просятся на холст. Как и их персонажи: разноликие и разнохарактерные, с широким по диапазону духовным и интеллектуальным багажом…

– Джоконда… Повидала я ее в Париже, ну и что? Читала, что ученые всё загадку в улыбке ее ищут. Смотрела я, смотрела… Никакой загадочности. Анька наша, соседка полудурочная, – и то мудрёнее: что у нее на уме – нипочем не догадаешься. Вот Собор, – этой… Божьей матери – впечатляет. И вышка «Эйфелева» хороша: выше нашей колокольни будет! А колокольня наша, скажу тебе, под 90! Ульяна, подружка моя наипервейшая, говорит: «Увидеть Париж – и умереть!» Это она с фильма какого-то старого слямзила, запамятовала, с какого. Ну и увидела, и что? Не померла, конечно, только расстроилась. Вот так жила бы, говорит, здесь и наслаждалась… Весной этой нам с дедом дети путевки подарили: поезжайте, сказали, пока в силах, хоть другие страны посмотрите, на людей поглядите. А мой-то отказался, – стар, говорит, по европам ездить, а мы с Ульянкой решились. Теперь она все отойти не может, скучаю, говорит, по Парижу, культурный шок у меня.

– Ну а Вы? – слышится тихий, слушающий голос.

Женщина внизу явно проявляет интерес к рассказу собеседницы.

– А что – я? У меня все нормально. Мне не до шока. Скотина, огород… Ознакомилась с заграничной культурой, – и славно. Теперь деду своему каждый вечер байки рассказываю, он даже телевизор меньше слушает, чем меня.

– А в каких странах вы побывали? Во Франции…

– Да почти во всей Европе. На автобусе прокатились. Комфорт, скажу тебе, сказочный: везде водят, все рассказывают, кормят. Гостиницы – дома такой красоты нет! А как на стол подают: вазочки, цветочки, салфеточки – сказка! Я деду теперь так для смеха делаю – ему нравится. Только вот каша теперь в голове несусветная. Не помню, по какой реке на кораблике плыли (домики там чудные, ровненькие, друг к другу прижатые)? Мальчика где писающего видели? В Бельгии, кажется. Однако странные они, европейцы, все-таки: нашли, кому памятник делать! Легенда у них: от пожара город спас. Но ясно же – выдумка. Ну да ладно… Вот где эта улица с красными фонарями? Тоже запамятовала. Дед мой шибко ей заинтересовался, пожалел даже, что не поехал… Я ему говорю: «Не срамись, уж, старый, тебе уже только на святые мощи глядеть, а ты о фонарях…

Ой, заговорилась я с вами, станцию свою чуть не прозевала! – спохватывается рассказчица. – Прощайте! Ну и мне – с Богом! – она хватает неподъемные сумки и легко выносит из купе. Я смотрю в окно. На перроне ее встречает сухонький жилистый мужичок. «Симочка, – бросается он к ней, – что же ты набрала столько? Нельзя ведь тебе…» Он берет из ее рук багаж, ставит на платформу и ласково обнимает: «С приездом, дорогая…». Мы с удивлением смотрим на нашу попутчицу. Она на глазах превращается из боевой и разбитной бабёнки в ласковую и тихую женщину. «Да не волнуйся ты, все в порядке, хотелось порадовать…», – влюбленными глазами смотрит она на своего «деда».

В купе входит девушка. Глаза зареванные, красные. В руках – небольшой рюкзачок. Здоровается, ложится на полку и отворачивается. Плечики подрагивают.

– Случилось что, доченька? – спрашивает моя попутчица. Та молчит.

– Расскажи, легче будет, – участливо советует женщина.

Девушка поворачивается, вытирая рукой не высыхающие слезы и размазывая по лицу тушь. Берет из рук предупредительной соседки стакан чая и, всхлипывая, пьет. Поуспокоившись и вытерев лицо мокрой салфеткой, тихо благодарит.

– От жениха сбежала, – поясняет она. – Говорю ему: не хочу замуж, разве сейчас это главное? Не понимает. А я вирусологом хочу быть. Сейчас это актуально. А он заладил: не могу ждать, учись заочно, главное для женщины – семья, дети…

– А ты думаешь, это не важно? – тихо спрашивает собеседница.

– Это к сорока, когда уже для себя, для карьеры поживешь, тогда и заводить всех можно. А пока молодая – зачем? Да и мир хочу посмотреть. А сейчас выйти – крест на себе поставить. Ни тебе учебы, ни науки, ни путешествий.

– А жених-то хороший?

– Ленька? Ничего. Институт закончил, инженером на заводе вкалывает. Любит – подождет. – Она горделиво вздергивает носик и вопрошающе смотрит на собеседницу:

– Как вы думаете, подождет?

Задумалась. Было видно, что уверенности несколько поубавилось.

– Конечно, если любит… – подбадривает собеседница.

– Там, правда, Варька, одноклассница моя, по нему сохнет. Увести может, – девчушка несколько озадачивается. – А вот Вы как думаете: семья важней или карьера? Вот Вы уже пожили и что? Что бы выбрали? – выжидающе требовательно ждет она ответа.

– А я, деточка, и выбрала карьеру. А вот теперь одна. Ни плошки, ни ложки. Как еще говорят: «яко благ, яко наг, яко нет ничего»…

– Почему? – она с удивлением смотрит на аккуратную, терпеливую слушательницу. Вы же все уже могли успеть? Почему же?

– Да вот как ты, подумала, что впереди еще много любовей, а не случилось…

Девчушка занервничала.

– А у меня тоже может «не случиться»? Да нет, у меня не может… – она вновь ложится на полку и отворачивается. Поезд замедляет ход и, натружено заскрипев колесами, останавливается. Девчушка резко вскакивает, хватает сумку и выскакивает из купе. Появляется она уже на перроне перед нашим окном, когда поезд трогается.

– Спасибо Вам! – кричит она, стараясь бежать вровень с вагоном, – Я – к Леньке, заочно учиться буду…

Попутчица улыбается. Улыбка светлая и умиротворяющая.

Ночь мы спим спокойно, пока проводница не подсаживает к нам женщину. Ее багаж не помещается под полкой, приходится рассовывать его по купе, как придется. Она долго укладывается, вздыхает, ворочается, и, наконец, под утро, затихает.

Просыпаюсь я от негромких голосов старающихся не потревожить меня соседок. Смотрю на часы: десять утра. Ну и горазда я спать! Слезаю с полки, здороваюсь, иду умываться. Вернувшись, решаю сразу же залечь наверху, но женщины приветливо приглашают меня выпить с ними кофе. Я благодарю и присаживаюсь на нижнюю полку. Новая соседка весьма приятна в общении. Мы говорим на нейтральные темы, затем я, сославшись на то, что нужно просмотреть электронную почту, вновь занимаю свое место вверху. Женщины же продолжают вполголоса беседовать.

– Ну и как же вы решились на переезд? Чужая страна, менталитет… – продолжает прерванную моим появлением беседу «давняя» Попутчица. Новенькая, разведя руками, вздыхает:

– Так уж сложилось. Вы, конечно, знаете о событиях у нас в Одессе в мае четырнадцатого?

– Дом профсоюзов?

– Да, журналисты писали – Одесская Хатынь. Вот на следующий же день после этих событий мы и уехали. Стресс был – словами не скажешь. Мы жили там рядом. Из наших окон все было видно: творилось что – жуть. Люди кричат, просят помощи, камнями падают на землю… Здание в огне. Пожарные спасают, а те, кто на площади, – добивают… Милиция пытается защитить эвакуированных, – но где там! Вот сейчас рассказываю – а все перед глазами, будто вчера…

После этого мы с мужем и решили, что нужно уезжать. Жалко Одессу, родная она мне, но жизнь дороже. Муж – моряк, дома почти не бывает, а мы с дочкой одни.

– А почему поехали именно в Болгарию?

– А я по маме болгарка. Она у меня только школу закончила, образования – никакого, а вырастила и выучила нас с сестрой одна. Отец в море погиб. А она в Одессе прижилась, не хотела никуда ехать. Знаете, как мы в детстве жили? Коммуналка, комната восемь метров. Одни туфли выходные с сестрой на двоих…

– Да, несладко вам пришлось, – сочувствует рассказчице собеседница. – Ну а вы-то прижились на материнской родине? Не тянет в Одессу?

– Да мы туда почти каждый год ездим, муж-то еще работает, вот и сейчас в плавании. А у нас с дочкой уже и гражданство, и квартира в Софии. Дочка уже и институт заканчивает, а я няней работала. Очень детки милые. Погодки: два и три годика, маленькие совсем. Привязались ко мне.

– А сейчас по делам едете?

– Да, сестра слегла. А ухаживать некому. Дети разлетелись: один в Киеве, западенец, другой в Харькове – из «колорадов». Не общаются. А мать, выходит, никому не нужна. Сколько смогу – побуду с ней, а там – как сложится, может, с собой заберу.

Женщины замолкают. А я проваливаюсь в сон. В поезде не только хорошо слушается и говорится, но и спится под стук колес и монотонное покачивание…

…Конечная станция. Я спрыгиваю с полки. Одесситка уже сошла. А давняя попутчица с неохотой собирает небольшой багаж: маленький, видавший виды, ридикюль и полупустую сумку на колесиках.

– Налегке путешествуете? Вам помочь? – обращаюсь я к ней.

– Нет, спасибо, справлюсь, – она направляется к выходу.

– Простите, – меня мучает любопытство. – Вы так внимательно всех слушали: три попутчика сменилось! А сами ни о чем никому не рассказывали. Почему?

Она приостанавливается, внимательно смотрит на меня и, видимо, решив, что я заслуживаю доверия, произносит:

– Одна я, деточка, живу, вернее, доживаю. Пенсия маленькая, какие тут путешествия? Возьму вот билет на поезд и еду, слушаю попутчиков. Наслушаюсь – будто и побывала везде. Приключение. Так и живу чужими жизнями, чтобы ниточка с миром не оборвалась…

Она вышла. А я пыталась осмыслить это откровенное признание практически не знакомой женщины. Вот так, по обрывочной, брошенной вскользь, фразе, иногда узнаёшь о человеческой судьбе гораздо больше, чем из пространных рассказов говорливых попутчиков, сменяющихся в нашей жизни как кадры старой кинохроники…

Я вспомнила улыбку этой женщины: светлую, мягкую и загадочную. Как у Джоконды. Но увидеть ее я смогла только тогда, когда посмотрела ей в глаза. Ведь только так озаряет зрителей своей непревзойденной вечной улыбкой Мона Лиза.