Текст книги "Османская империя. Шесть веков истории"

Языки

Империя многоязычна. Ее население говорило на сотне языков и диалектов. Турецкий, арабский и персидский являлись тремя классическими языками (элсине-и селасе; elsine-i selase) имперской администрации. На письме они довольно сильно отличались от устной речи.

1. Как и азербайджанский или туркменский, османский турецкий язык относится к огузской группе алтайской языковой семьи (наряду с монгольской и тунгузской группами). Грамматика и синтаксис тюркские. До введения латинского алфавита в Турецкой Республике в 1928 году письменность была арабской. Лексика состояла из «огромной массы арабских и персидских выражений» (Л. Базен). Османский язык преобладал в Стамбуле, на нем говорила почти вся Анатолия. На Балканах он, напротив, играл второстепенную роль и использовался в основном албанскими или боснийскими мусульманами и редко – за исключением Эдирне – звучал в крупных городах. На турецком почти не говорили на Ближнем Востоке или в странах Магриба (исключение составляла военная и административная элита). Если до конца XVI века Порта использовала несколько языков (турецкий, персидский в финансовых отчетах, греческий, славянский и т. д.), то в последующие века в качестве основного языка бюрократии утвердился турецкий. Чуть позже султан перестал составлять документы на других языках, а кади центральных провинций прекратили пользоваться арабским[60]60
  Eldem, Vatin, 2007. P. 21–22.


[Закрыть]. По Конституции 1876 года турецкий язык стал официальным государственным языком. В государственных школах, открытых во второй половине XIX века, он стал основным языком обучения.

2. Арабский язык являлся языком ислама, Корана, исламских наук, искусства и литературы. Хорошо развитая образовательная сеть использовала на всей территории империи арабский язык: школы при мечетях, где дети учили Коран наизусть, медресе, библиотеки, кружки под руководством известных улемов. В «арабоязычных провинциях» на арабском велась судебная практика. В других местах он использовался мало. С XVIII века неарабоязычная элита, включая исламоведов, говорила на нем все меньше и меньше. По словам писателя Али Суави (ум. 1878), немногие улемы владели арабским языком.

3. Из трех классических языков персидский был в ходу меньше других. В отличие от арабского, на котором составлялись юридические документы (акты кади), он почти не использовался официальными лицами. Персидский являлся языком поэзии и суфизма. В эпоху позднего Средневековья он не только сильно повлиял на тюркский литературный язык, но и стал lingua franca – связующим звеном между Малой Азией (Bilâd al-Rûm) и иранскими странами (Bilâd al-ʿAjam)[61]61
  Algar, 2018. P. 65, 125.


[Закрыть]. В XVI веке персидская поэзия стремительно распространилась по всей империи. Однако с конца XVII века воспроизведение персидских рукописей становилось все менее популярным. В последующие два столетия письменным персидским пользовались лишь некоторые ученые; по словам историка и правоведа Ахмеда Джевдета (ум. 1895), персидский язык хорошо преподавали лишь в Стамбуле, в монастырях ордена мевлеви. В XIX веке его все же включили в учебную программу медресе, колледжей и военных училищ. В действительности он был распространен только на востоке страны; в частности, в свой литературный язык его превратила курдская элита.

Кроме трех классических языков, в империи были в ходу десятки других. Следует проводить различие между литургическими и народными языками. При помощи первых можно было трактовать священный Коран, ими владели ученые и учителя[62]62
  Повторена классификация, предложенная Grévin, 2012.


[Закрыть]. К литургическим языкам относились греческий, армянский, арабский (для христиан и мусульман), иврит, сирийский и церковно-славянский. Простонародные языки не были распространены широко, но использовались на разных территориях в разных ситуациях. На одних говорило население, завоеванное в период с XIV по XVI век, на других – кавказские беженцы XIX века. Какими-то языками владели лишь десятки тысяч человек (в частности, кавказскими); другими – сотни тысяч или даже миллионы; более того, в некоторых регионах, как в городах, так и в сельской местности, эти языки начали преобладать, несмотря на влияние двуязычия. Так, например, обтояло дело с греческим – языком, удивительным образом распространенным на территории всей империи. На нем говорили и/или писали в основном в Морее, Южной Албании, Эпире, Фессалии, Южной Македонии, Западной Фракии, на Крите, Кипре, островах Эгейского моря и в меньшей степени в Анатолии и Сирии. В Восточной Анатолии и на территориях, где проживали и исповедовали свою религию армяне, был широко распространен армянский; начиная с XVIII века он проходил этап литературного возрождения. Сефардский язык занимал иное место, на нем говорили исключительно городские евреи-сефарды. Иврит оставался письменным языком еврейской элиты до перехода на французский в конце XIX века. На Балканах доминировали славянские языки, разбросанные по полуострову по этническому принципу: сербохорватский на западе; болгаро-македонский на востоке (его носители использовали церковно-славянский для церковной службы). Существовали также интересные комбинации письменных и простонародных языков. Например, тюркоязычные народы (караманлы, армяне) использовали для письма соответствующий алфавит (греческий, армянский); испаноязычные евреи – еврейский для письма на сефардском.

Наконец, несколько слов о языках христианских стран. В империи они были мало распространены, ими владели лишь переводчики, или драгоманы. Некоторых Порта нанимала в качестве секретарей, другие состояли на службе у послов или губернаторов и участвовали в составлении канцелярских документов на греческом, латинском, церковно-славянском и других языках. До конца XVIII века языком дипломатических отношений был итальянский. Лингва франка использовался моряками и купцами с берегов Магриба. На французском говорили христианские общины Леванта. В XIX веке он получил широкое распространение среди подданных, находящихся под консульской защитой, высших чинов бюрократии, армии, и прежде всего дипломатической службы. Он также был языком масонских лож и, в конце существования империи, вторым языком (до турецкого), на котором говорило еврейское, греческое и армянское население.

Центральные и арабские провинции

На протяжении всего османского периода пространственные категории были в основном топографическими (османы говорили о себе: я из таких-то мест, из такого-то региона), тогда как административное деление довлело над представлениями о географических единицах. Привычка выделять центральные и арабские провинции возникла как у историков, проживавших на их территориях, так и у тех, кто изучал (или в настоящее время изучает) Османскую империю, находясь в ее столице[63]63
  Пример: в своем пересказе «Словаря Османской империи» Филипп Петриа отмечает, что термин «город» используется применительно к населенным пунктам Анатолии и Балкан, а введение «Стамбул» занимает 17 страниц, тогда как текст о Каире – лишь четыре (Turcica, 48, 2017. P. 502–503).


[Закрыть]. Однако в османский период разграничения на центральные / арабские провинции не существовало. Оно соответствует разделению труда между специалистами: теми, кто работает с османскими архивами, составленными на арабском языке и хранящимися в арабских странах, и теми, кто изучает доступные в балканских странах и в Турции письменные источники на тюркском османском языке. Это разделение соответствует современной лингвистической ситуации. Если учесть количество диалектов, арабский язык был самым распространенным разговорным языком в странах Плодородного полумесяца и Магриба, хотя в странах первого говорили также на курдском, персидском, армянском и арамейском языках, а на территориях второго – на берберском и испанском. В центральных провинциях арабским владели лишь улемы и ученые, а литературный арабский использовали лишь некоторые чиновники и интеллектуалы. Несмотря на господствующую роль турецкого в остальной империи, в арабских провинциях на нем – за исключением некоторых военных, чиновников, студентов из центральных провинций, торговцев и суфиев – почти не говорили.

Однако не стоит превратно понимать термин «арабский». Страны, которые мы в настоящее время называем «арабскими», при османах назывались иначе. На самом деле до второй половины XIX века население этих территорий не обладало ни чувством культурного единства, ни осознанием общей идентичности. Политическая концепция «арабизма» появляется в трудах ливанского интеллектуала Бутроса аль-Бустани (ум. 1883), но это происходит под влиянием аналогичной концепции «османизма». Эта идея была направлена прежде всего на борьбу с конфессиональным разделением между христианами и мусульманами. В 1860–1880-е годы под влиянием подъема неофициальной прессы и частного издательства начинается арабский культурный ренессанс (известный с начала XX века как Нахда (Nahda)), что формирует представление о разнице между арабами и турками. В предшествующие века термин «арабский» использовался для описания групп, генеалогически соотносящих себя с племенами Аравийского полуострова. Для османов этот термин не обладает положительной коннотацией, его не используют, говоря о потомках Пророка. Арабами называют бедуинов или пастухов, а также полукочевников или даже оседлых земледельцев.

Центральные провинции империи совпадали границами с Румом, или «страной римлян» – некогда византийскими территориями. Эти территории составляли единое культурное пространство, включавшее Балканы и Анатолию, их объединяли давнее присутствие турков в регионе и общее налоговое бремя. Центральные провинции являлись давно знакомым по путешествиям краем, испещренным дорогами, усыпанным караван-сараями и почтовыми станциями. Перемещаться здесь приходилось по холмистой пересеченной местности; недоступными оставались лишь самые высокие горы в Восточной Анатолии. Все дороги – за исключением огибавших берега Эгейского, Мраморного или Черного морей морских путей – пролегали по суше. Зимы часто бывали суровыми.

Арабскими провинциями называли территории, хуже интегрированные во «владения, находящиеся под защитой султана». Исключение составлял Биляд-аш-Шам, который по административному и военному управлению оставался ближе к центральным провинциям. Жители центральных провинций воспринимали арабский мир как завоеванную позже, более далекую и плохо управляемую территорию. Войскам там грозили пустыни и зной. Страшили морские опасности, поджидающие на пути в Каир или Алжир. При этом территории не были столь необходимы для процветания империи и накопления ресурсов. Большинство элитных войск были родом из Европы и Анатолии, в то время как в арабских провинциях девширме так и не был введен, т. е. они не посылали своих детей в центр, чтобы те пополнили свиту слуг визирей. Однако к двум регионам Ближнего Востока сохранялось особое отношение.

Первым подобным регионом была Сирия (Bilad-ı Şam) – ключевой элемент османского административного аппарата. Его торговая площадка, Алеппо, была окном к азиатским провинциям, здесь проходили все сухопутные торговые пути. Генерал-губернатор, резиденция которого находилась в Дамаске, руководил караванами паломников. Лица на государственной службе пользовались в Сирии налоговыми послаблениями (тимар; timar). Паши из Алеппо создавали крупные вакфы, на базе которых возводились будущие памятники архитектуры; сирийские улемы отправлялись на обучение в Стамбул; губернаторами в Сирии, согласно данным исследования карьер вице-губернаторов XIX века, назначались выходцы из Восточной и Центральной Анатолии[64]64
  Bouquet, 2007. P. 381–384.


[Закрыть].

Второй арабской провинцией, обладавшей особым статусом, был Египет. Местные налоги играли важную роль для поддержания казны и решающую – в снабжении святых мест. Египет был османизирован частично: генерал-губернатор был визирем и одним из самых высокопоставленных лиц в государстве; провинциальное законодательство, или канун-наме (kanunname), было создано в 1525 году; закон вершил не шафиитский судья, как это было при мамлюках, а ханафитский кади (правовая школа Османского государства), в то время как судьи других мазхабов (madhhab) имели ранг заместителя (наиб, naib). Однако система тимаров в Египте так и не была введена, он пользовался большой автономией в управлении своими ресурсами. Наконец, Египет являлся самой обширной из провинций салиянели (saliyaneli), то есть выплачивающей ежегодную дань.

Управление и логистика

Управлять империей было непросто из-за ее необъятных размеров. На юге в 4164 километрах по прямой от Стамбула была расположена Джидда, при попутном ветре плыть туда по Красному морю приходилось два месяца. На востоке ближе находился Багдад – 1609 километров по прямой. Город считался краем света: от Стамбула до Алеппо не менее месяца пути по суше. Караван оттуда шел около 45 дней. Анатолийский маршрут был предпочтительнее, требовалось несколько недель пути, чтобы добраться до Ирака через Анкару и Амид[65]65
  Taeschner, 2010. P. 147–148.


[Закрыть]. Что могло быть опаснее, чем отправиться в Феццан, на юг Ливии[66]66
  В турецком языке есть выражение «дойти до Феццана» (Fizan’a kadar gitmek).


[Закрыть]? Этот регион перешел под контроль Османской империи после падения Караманли в Триполи в 1835 году. В середине XIX века там оказались представители Порты. Пеший путь из Триполи до вице-губернаторства Гат занимал 40 дней[67]67
  Kavas, 1999. P. 174.


[Закрыть].

Большие расстояния затрудняли передвижение войск. С наступлением весны Порта начинала военные кампании, войска выдвигались из Эдирне и Стамбула. Каждая кампания имела начало и конец и проходила при участии сезонных воинов – сипахи (sipahi). В отличие от воинов Чингисхана, они не умели выживать вдали от дома, постоянно находиться в пути и жить награбленным: форма вознаграждения привязывала их к земле. Военные операции в Азии являлись экспедициями продолжительностью больше одного сезона, они требовали сложной организации. В Ираке или Йемене кампании проводились в районах, удаленных от центров снабжения. Несмотря на то что они казались незаменимыми в столкновении с внешним врагом – государствами, представляющими угрозу, например, шиитским Ираном или христианскими Габсбургами, – империя предпочитала воздержаться от военных действий в случаях необходимости приструнить внезапно взбунтовавшиеся местные власти. Карательные экспедиции – например, в Египте в 1786 году – проводились лишь после того, как исчерпывались все способы воздействия. Лучшим способом договориться была минимальная уступка противоположной стороне и – даже при необходимости максимально умерить свои требования – сохранение видимости власти.

Именно такая схема взаимодействия осуществлялась в регентствах Магриба: монеты чеканили с именем правящего султана, о его власти напоминала также пятничная молитва. Затраты на удержание власти в сравнении с выгодами были невелики, пары гарнизонов в несколько тысяч человек было достаточно, чтобы в течение трех столетий сохранять контроль над алжирскими регентствами. Османы относились к Магрибу так же, как арабские географы средневекового периода, они считали его «рукавом» империи[68]68
  Географ аль-Истахри, упомянутый у Miquel, 1967. P. 529.


[Закрыть]. Если в начале оккупации присутствие там являлось стратегическим, то в последующие века оно стало символическим. Барбаросса в Алжире искал поддержки султанов: Селим I не соизволил ответить на его просьбу о сюзеренитете, однако Сулейман увидел в этом смысл. Что касается Туниса, эта страна стала козырем в игре против Карла V. После поражения при Лепанто в 1571 году, в силу негласного соглашения с испанцами, султан сократил стратегическое присутствие Османской империи в западном бассейне Средиземноморья. В XVI веке Порта все еще лелеяла планы в отношении Марокканского султаната, но не дала им ход: завоевание Орана было поздним (1792) и случайным. Несмотря на столь победоносный курс, начиная со второй половины XVII века империя стала сдавать свои позиции. Если испанская угроза и сохранялась в XVIII веке, она представляла бо́льшую проблему для Алжирского регентства, чем для Порты: русские грозили оттеснить ее на севере, а французы в Египте. Фактически Стамбул согласился с установлением квазинезависимости. Паша, которого империя послала в Тунис и в Алжир, был второго ранга, генерал-губернатором – бейлербеем (beylerbeyi) или вали (vali) – «с двумя хвостами».

Начиная с конца XVI века усилия султана были направлены в первую очередь на оборону европейских и азиатских владений, угрозу для которых представляли христианские державы и династия Сефевидов. Воинственные португальцы на юге, а также чуть менее агрессивные голландцы и англичане побудили Порту умерить свои аппетиты. Империя сделала все возможное для удержания Йемена, прежде чем поняла, что любая военная экспедиция для установления власти слишком затратна в долгосрочной перспективе, тогда как итог ее неясен. В 1636 году Османская империя ушла из Магриба. В других регионах pax ottomana[69]69
  Османский мир (лат.).


[Закрыть] сохранился. Арабские провинции не оказывали сопротивления, поскольку осознавали, что находятся под защитой турецкой военной мощи. Объединенные чувством моральной и религиозной солидарности, они полагали, что принадлежат цивилизации, превосходящей все остальные[70]70
  Raymond, 1989. P. 366.


[Закрыть]. С одной стороны, относительное административное единообразие в арабских странах, от Алжира до Ирака, способствовало сближению регионов, которые ранее развивались по-разному; политика османизации, усилившаяся с 1830-х годов, способствовала интеграции оседлого населения; на рубеже веков в Иордании возникли новые агломерации; стамбульские архитектурные стили проникли в Биляд-аш-Шам и Египет. С другой стороны, потеря арабских провинций в 1918 году нанесла империи не такой сильный удар, как потеря балканских территорий в 1912 году. В начале XIX века население арабских провинций составляло около половины всего населения империи[71]71
  Raymond, 1989. P. 343.


[Закрыть]. Однако власть османских властей там была не столь сильна, местные жители скорее подчинялись собственным властям, признававшим власть султана лишь на расстоянии.

Богатые, но неполные источники

«Ранняя история Османской Анатолии скрыта в тумане начал»[72]72
  Failler, 1994. P. 69.73


[Закрыть]. Османы начали излагать свою историю на письме лишь с середины XV века[73]73
  Первые известные исторические работы османских авторов отвечали насущным проблемам: объясняли неудачу государства в битве при Анкаре в 1402 году и обосновывали легитимность Османской империи в таких вопросах, как управление мусульманскими народами и право на наследие Римской империи после падения Константинополя в 1453 году.


[Закрыть]. Наши знания о первом веке ислама получены в основном из неарабских источников, как правило христианских; похожим образом и знания о подъеме Османского государства можно добыть прежде всего из византийских источников или анатолийских эпосов. Некоторые историки считают неправильным использовать более поздние источники, жития святых и средневековые эпосы, в то время как другие, полагая, что подобная осторожность чрезмерна, пользуются хрониками анатолийских династий или даже полумифическими рассказами, пытаясь по аналогии осветить некоторые характерные черты османской власти[88]88
  О «черных дырах» первых десятилетий османской власти см. Imber, 1987, 1993.


[Закрыть].

Источники XVI века, напротив, богаты и точны. Примером тому является список инструкций для инспекторов рынков, датированный 1501 годом. В нем подробно описаны цены на обувь в зависимости от предполагаемой продолжительности ее использования. Там указано, что каждый уплаченный аспер (акче; akçe) дает гарантию на два дня, а в случае преждевременной поломки обуви покупатель должен обратиться к сапожнику или кожевнику. Этот хорошо задокументированный период истории, который называют золотым веком Османской империи, породил несколько прекрасных исследований. Безусловно, больше всего письменных свидетельств осталось о XIX и XX веках. Хорошо известна историография двадцати государств, возникших на основе османского контекста, и прежде всего Турции, которая располагает значительным числом архивов, в основном хранящихся в Стамбуле. XVII и XVIII века – более сложные для изучения. Перепись населения (tahrir defterleri) уступает место многочисленным спискам (в частности, спискам чрезвычайных налогов). Но османский турецкий язык того времени очень сложен. Это расхождение между эпохами еще более заметно, когда речь идет об османских провинциях. Археология является незаменимым инструментом для всех, кто желает изучать историю Балкан XIV–XV веков или историю Ближнего Востока в XVII–XVIII веках.

В силу богатства и при этом нехватки источников историки не могут получить полную картину османских реалий. Письменные источники свидетельствуют о глобальных процессах – например, исчезновение упомянутых выше переписных листов свидетельствует об упадке системы концессий (тимаров) в XVII веке; и наоборот, увеличение переписных листов на территории Порты, случившееся в XVIII веке и продолжившееся в XIX веке, говорит о введении политики централизации ресурсов и данных. Письменные источники – отдельная тема для международных научных дискуссий. Они проливают свет на текущие дебаты: отсутствие письменных свидетельств о массовых убийствах во время Первой мировой войны является препятствием для изучения геноцида армян. Этот дискурс финансируется турецкими властями и соответствует политике отрицания, проводимой Турецкой Республикой. Именно эти источники лежат в основе неоднозначной историографии Османской империи, о чем автор настоящей книги постоянно рефлексирует при помощи хронотематического подхода.

Карта 1. Анатолия в период бейликов и начала османского завоевания (XIII в. – 1362 г.)