Текст книги "Восточная мудрость"

Рассказ

 
Однажды гуляки хмельного рукой
Был за ворот схвачен подвижник честной.
Не поднял в защиту обиженный длань,
Безропотно снес он побои и брань.
Его упрекнули: «Не муж ты – о стыд! –
Никто бы не вынес подобных обид».
Подвижник, сему порицанию вняв,
На это ответил: «О нет, ты не прав!
Разорван мой ворот рукой драчуна –
Для схватки со львом чья десница сильна?
Я трезв и разумен, и мне ли под стать
С хмельным забиякою в драку вступать?»
Для мудрого внятен лишь этот закон:
На зло добротою ответствует он.
 

Рассказ

 
Однажды напал на пустынника пес,
Укусы жестокие старцу нанес,
Без сна он томился от боли всю ночь.
Сo старцем-отшельником жившая дочь
Сказала ему, негодуя, в упрек:
«Собаку и сам укусить бы ты мог».
Сквозь слезы тогда рассмеявшись, в ответ
Промолвил отшельник дочурке: «Мой свет,
Конечно, нашлось бы для этого сил,
Но рот свой, о дочь, я тогда б осквернил.
Ах, если бы мне угрожали мечом,
Не стал бы я все-таки грызться со псом.
Пусть злом отвечает невежда на зло,
Но с мудрым случиться того не могло».
 

Рассказ

 
Жил некогда муж – знаменит добротой.
Был раб у него в услуженьи дурной:
Власы в беспорядке, лицом некрасив,
Лица выраженьем противен и лжив,
Подобно змее ядовит его рот,
Над всеми уродами был он урод.
От запаха потных подмышек его
Слезились глаза у него самого.
Придется ли стряпать – он хмурится, зол,
А подан обед – с господином за стол
Всегда он садился… и жаждой хотя б
Хозяин томился – бездействовал раб.
Ни бранью не справишься с ним, ни дубьем.
И ночью, и днем возмущал он весь дом.
То кур он в колодезь загонит, то двор
И дом убирая, рассыплет он сор.
Пугает наружностью добрый народ,
Пойдет ли за делом каким – пропадет.
Раз некто сказал господину: «К чему
Ты терпишь такого раба, не пойму.
Оплошности сносишь и грубый ответ,
Ведь, право, не стоит он этого, нет!
Раба отыскать я получше могу.
На рынок сведи ты дурного слугу,
И если медяк лишь дадут за него,
Бери, ведь не стоит сей раб ничего».
Услышавши это, хозяин-добряк
Ответствовал другу: «О друг, это так!
Дурен этот малый, ленив и лукав,
Но мой только лучше от этого нрав.
От парня сего до конца претерпев,
Смирять научусь нетерпенье и гнев».
Сначала терпение горько, но плод
Терпения сладок бывает, как мед».
 

Рассказ о подвижнике Мэ’руфе

 
Чтоб следовать мог ты Мэ’руфу в пути,
Сначала познаньем себя просвети!
Однажды, я слышал, его посетил
Один чужестранец. Болезнен и хил,
Без краски в лице, без волос – в чужаке
Держалась чуть жизнь на одном волоске.
Он на ночь остался, раскинул кровать
И стал беспрестанно вопить и стонать.
Всю ночь напролет он не спал и другим
Заснуть не позволил стенаньем своим.
Он был полумертв, но, сварливый и злой,
Все жил он, других убивая хулой.
Вставал и ложился, вопил, причитал
И всех окружающих тем разогнал.
Остались в дому лишь Мэ’руф прелестной,
Да жены его, да пришелец больной.
Мэ’руф по ночам не ложился: всю ночь
Ходил за больным, а дремоту гнал прочь.
Но был он ночами без сна истомлен,
И вечером как-то свалил его сон.
Усталые вежды едва он смежил,
Как начал браниться больной что есть сил:
«Презренье, проклятие людям таким:
Их вера, их честь – лицемерье и дым.
Под чистою рясой скрывают свой блуд,
Под видом святош лицемерят и лгут.
Задремлет бездельник, съев сытный обед,
И дела ему до недужного нет!»
И так продолжал он Мэ’руфа ругать
За то, что осмелился тот задремать.
Мэ’руф снес ругательства, кроток и тих,
Но жены в хареме услышали их,
И молвила мужу одна: «О глава,
Ты слышал ли нищего-плаксы слова?
Скажи же ему: уходи, не терзай
И где-нибудь в месте другом умирай.
Пусть будут почтенны благие дела,
К злонравцу участье не хуже ли зла?
И вместо подушки пусть будет кирпич
Для тех, кто для ближних, поистине, – бич.
Не будь же внимателен к злым. Лишь дурак
Сажает деревьев ростки в солончак.
Тебя отвратить от добра не хотим,
Лишь просим: добра не оказывай злым.
Уместны ль к злонравцу любовь и привет?
Ласкают ведь кошек, но псам ласки нет.
А пес благодарный ведь лучше, ей-ей,
Таких непризнательных, злобных людей.
Коль злому окажешь вниманье – на льду,
Который растает, записывай мзду.
Об этом больном не радей. Ведь таких,
Как этот дервиш, не видала я злых».
Услышавши эти упреки, Мэ’руф
Ответил, с улыбкой на женщин взглянув:
«Ступайте, покойтесь в своем терему,
Безумствовать ради безумца к чему?
От боли меня он и клял, и бранил,
Но этою бранью мне сделался мил».
Ах, выслушать нужно проклятия тех,
Кто тяжким страданием вводится в грех!
Коль в жизни ты видишь любовь и покой,
Терпи от обиженных злою судьбой.
Коль ты, точно клад охраняющий змей,
Всю жизнь просидишь, позабыт меж людей
По смерти ты будешь. Но если взрастил
Ты щедрости древо – тем станешь им мил.
Глянь: в городе Керхе обилье гробниц,
Но лишь пред Мэ’руфовой – падают ниц.
Вельможи горды, но неведомо им,
Что только смиренный поистине чтим.
 

Рассказ

 
Подвижника нищий, нахален и смел,
Просил о подачке. Но тот не имел
В то время ни гроша. Был пуст кошелек:
Разбрасывал деньги сей муж, как цесок.
Назад попрошайка пошел разъярен
И начал порочить подвижника он:
«Беда! Скорпиону подстать лицемер!
Страшитесь прикрытых милотью пантер!
Свернутся, как кошки, уткнувши носы,
Но дичь лишь увидят – воспрянут, как псы.
Невыгодно дома им быть, и в мечеть
Приходят, чтоб лучше в плутнях преуспеть.
Дорожный грабитель живет удальцом,
А эти воруют трусливо, тайком.
На платье и черных, и белых заплат
Нашьют, а в казне и в амбарах хранят
Большие богатства… О злые лжецы,
Бродяги, пройдохи, плуты-продавцы!
Во храме дряхлы и слабы, но взгляни,
Как пляшут во время радений они!
К чему лицемеры свершают намаз?
Скакали бы, пели, пускались бы в пляс.
Как жезл Моисея, похожи на сук –
В прожорливых змей превращаются вдруг.
Что мудры они и воздержны, весь свет
Они убедили, но этого нет.
Хоть в рубище сами одеты, но глянь
Убранство их жен – с Эфиопии дань.
Из всех предписаний, что издал пророк,
Блюдут время сна лишь да ужина срок.
Их чрево едою различной весьма
Набито, как будто дервиша сума.
Но, впрочем, ругать их довольно. Ведь я
И сам из дервишей. То – наша семья».
Так он говорил. У злонравца всегда
К достоинствам, к доблести – злая вражда.
Ведь тот, кто бесчестен, стыдом не томим,
Коль ближнего честь опорочена им.
Ту брань услыхал и до старца довел
Один ученик. О, напрасный глагол!
Пускай нас бранят, но о ругани той
Кто нам передаст, тот – приятель плохой.
Стрельнул в меня некто из лука. Стрела
Упала, нисколько не сделавши зла.
Зачем же ее ты ко мне притащил,
Ведь этой стрелою меня ты пронзил?
Подвижник, о ругани той услыхав,
С усмешкою молвил: «Ну что же? Он прав.
Да только он не был достаточно зол,
Мои прегрешенья не все перечел.
Он лишь полагает, но ведаю я
О том, как безмерна греховность моя.
Знаком этот странник со мною лишь год,
Меж тем как моим прегрешениям счет
Уж семьдесят лет. И узнать только мог
О них грешный я да всеведущий бог.
И, право, он был снисходительней всех,
Коль думал, что в этом лишь только мой грех.
Свидетелем коль на суде будет он,
Мне ль ада бояться? Я буду прощен.
Скажу я хулителю: «Список пиши
Порокам моей многогрешной души».
Таков-то вступивший на истинный путь –
Стрелам испытаний подставил он грудь!
Он сбросил с главы самомненья колпак –
Достоинства блещет на темени знак.
Терпи же, пусть шкуру сдирают с тебя,
Ведь мудрые сносят беду не скорбя.
Из праха их, знай, если слепят сосуд –
Хулители камнем клевет разобьют.
 

Рассказ

 
Нередко царь Сирии Мелик-Салех
Ходил на заре, неизвестен для всех,
Как всякий араб, с полускрытым лицом
По рынку, по улицам, с верным рабом.
Для тех, над которыми пала беда,
Он был справедливым владыкой всегда.
Зашел раз в мечеть он и видит – в углу
Лежат двое нищих людей на полу.
Бессонною ночью измучены, взгляд,
Как хамелеоны, за солнцем стремят.
Один из них молвил другому: «Суда
Последнего время наступит когда,
Коль кто из надменных, спесивых царей,
Свой век проводящих средь нег и страстей,
Поднимется вместе с несчастными в рай,
Совсем из гробницы не встану я, знай.
Ведь рай – это сирых и бедных приют
За то, что мы горем опутаны тут.
Добра от царей много ль видим мы здесь?
Ужель вместе с ними в блаженную весь
Мы внидем? Я череп пробью сапогом
Салеху, коль к раю мы вместе придем».
Как только властитель к дервиша словам
Прислушался, тотчас покинул он храм.
Лишь солнце в сияньи полдневных лучей
Поднялось, дремоту прогнав от очей,
Послал за дервишами царь и, на трон
Воссев величаво, приветил их он.
С них пыль нищеты и тяжелых забот
Отмыл он дождем благодатных щедрот.
Терпевшие глад и от холода дрожь,
Уселись они меж князей и вельмож.
Ходившие в рубище, с нищей сумой –
Богато одеты, вдыхали алой.
И молвил из бывших дервишей один:
«О царь, над вселенною всей властелин!
К почету приходят ценою заслуг,
А в нас что за доблесть увидел ты вдруг?»
Салеху понравился этот вопрос,
Улыбкой расцвел и в ответ произнес:
«О нет, не из тех я, кто, спесью своей
Исполнившись, гонит несчастных людей.
Ты также свое помышленье забудь,
Чтоб мне преградить ко спасению путь.
Раскрыл я врата примиренья теперь,
И ты предо мной не захлопывай дверь».
Старайся и ты быть таким же! Коль ты
Обласкан судьбой, не гони бедноты.
Кто добрых стремлений не сеял, ведь тот
Плод райского древа вовек не сорвет.
Собой коль не жертвуешь – счастье оплачь:
Лишь рвенья човганом добудешь сей мяч.
Увы, не заблещешь, как светоч живой,
Коль ты себялюбья наполнен водой.
Чтоб людям ты светочем истинным был,
Излей из груди, как свеча, блеск и пыл.
 

О том, как самодовольные бывают обмануты в надеждах

 
В науке о звездах весьма не лишен
Был некто познаний. Гордыней хмелен,
К Гушьяру направил однажды он путь –
Совета спросить и талантом блеснуть.
Вотще. Отвратился Гушьяр от него,
Из знаний своих не открыл ничего.
Когда ж, потерпев неудачу, гордец
Собрался в дорогу, промолвил мудрец:
«Тщеславьем ты полн. Но немыслимо, знай,
Дополнить сосуд, коль он полон чрез край.
Ты полн и пустым отправляешься вспять,
Пустым приходи, чтоб познанья принять».
Чтоб был ты познаньями полн, как Са’ди,
Свободным от гордости в мире броди.
 

Рассказ

 
Разгневан, от шаха служитель сбежал
И долго от поисков всех ускользал,
Потом, позабывши и гнев и боязнь,
Вернулся и отдан был шахом на казнь,
И меч из ножон кровожадный возник –
Так в жажде уста выставляют язык.
Взмолился казнимый: «О боже, молю:
Не надо возмездья за гибель мою.
Мне милостей много оказывал шах,
Доволен я был и удачлив в делах.
Спаси его, боже. На радость врагу
Его не наказывай ты за слугу!»
Об этом лишь слух до владыки дошел –
Мгновенно остыл раздражения котел.
Он обнял раба и ему передал
Главенства отличия: стяг и кимвал.
От лобного места судьбиною он,
С любовью в высокий был сан возведен.
Ах, кроткая речь погашает всегда
Огонь раздражения, точно вода.
Смирись пред врагом, ибо мягкая речь
В тупой обращает отточенный меч.
Оческов шелковых кладет под кафтан
Боец, чтоб спастись от губительных ран.
 

Рассказ

 
До слуха прохожего ветер донес,
Что лает в лачуге отшельника пес.
«Ужели теперь здесь собака живет,
Куда же девался отшельник?» – И вот
В лачугу он входит. Собаки там нет,
Внутри находился один лишь аскет.
Прохожий, не зная, как это понять,
В смущенье великом направился вспять.
Но крикнул шаги услыхавший дервиш:
«Входи же, чего там у двери стоишь!
Не правда ль, ты думал, о радость моя,
Что лает здесь пес? Ну, так знай: это – я.
Узнавши, что благостен к сирым господь,
Я разум и гордость решил побороть.
У двери господней я лаю вот так
Затем, что нет твари презренней собак».
К высоким местам если хочешь шагнуть –
Из бездны смиренья лежит этот путь.
У бога лишь те на почетных местах,
Кто здесь преклонился смиренно во прах.
Нагорный поток и свиреп, и могуч,
Но глянь – как он в пропасть свергается с круч!
Смиренный подобен росе: ведь роса,
Сначала упавши, летит в небеса.
 

Подвижник и вор

 
В Тавризе жил некий подвижник, мольбам
Весь день посвящая, молясь по ночам.
Он ночью однажды увидел, как вор
Забросил аркан, чтоб забраться во двор.
Внезапно возникла тревога кругом,
Сбежались соседи с дрекольем, с дубьем.
Услышавши крики бегущих людей,
Не мог оставаться на месте злодей.
Возникшей тревогой весьма устрашен,
Кругом стал метаться растерянно он.
Как воск, стало сердце у старца, когда
Узрел он, что вору грозила беда.
Во мраке ночном незаметно скользнул
Он к вору окольным путем и шепнул:
«О друг, не беги! Ты отныне мне мил.
Ты храбростью сердце мое покорил.
Не знаю другого, как ты, храбреца.
У храбрости, друг, два различных лица:
Одно – на противника смело итти,
Другое – найти отступленья пути.
Меня полонил ты и тем, и другим.
Как имя твое? Буду братом твоим.
Доверься лишь мне – облегчу я беду
И к месту, известному мне, проведу.
Забор невысокий там, дверь заперта,
Хозяин уехал в чужие места.
Сначала придвинем мы два кирпича,
Ты встанешь на них, я к тебе на плеча.
Коль мало найдем, что же делать, о брат!
Все ж лучше, чем вовсе ни с чем ты назад
Вернешься домой». С уговором таким,
Привел он воришку к владеньям своим.
Тут плечи подставил ночной удалец,
На них поместился подвижник-мудрец,
Забрался в свой дом, все пожитки собрал
И вору с верхушки стены передал.
Потом завопил: «Помогите, друзья!
На помощь! Здесь воры! Спасите меня!»
Услышав тревогу, добычу схватил
Пронырливый вор и – бежать что есть сил.
Подвижник же добрый был рад в эту ночь,
Что бедному вору сумел он помочь.
К злонравцу, лишенному добрых начал,
Сочувствие старец честной проявлял.
О диво! Полны милосердьем таким.
Святые сочувствуют людям дурным,
Прикрыв, осенив добротою своей
Не стоящих этого счастья людей.
 

Рассказ

 
Прекрасно промолвил Бэхлуль, распознав
В подвижнике неком озлобленный нрав:
«О, если бы друга он знал, никогда
Его обуять не могла бы вражда.
И в истину вечную вникнув душой,
Считал бы ничем он весь мир остальной».
 

Терпеливость мудреца Локмана

 
Известно, что черен лицом был Локман.
Невзрачен, тщедушен был мудрого стан.
Раз, некто приняв за раба своего,
Схватил мудреца и работать его
Заставил. Мудрец терпеливым трудом
В течение года воздвиг ему дом.
Но раб пропадавший вернулся домой.
Хозяин, узнав, кто его был слугой,
Пал ниц, о прощеньи моля, но ему
Ответил Локман: «Извинения к чему?
Твой гнет целый год я терпел, и лишь в час
Возможно ль забыть, что случилось меж нас?
Но все же тебе не желаю я бед,
Ведь польза твоя мне была не во вред.
Ты дом приобрел и поправил дела,
Премудрость моя между тем возросла.
Нередко невольника в стане моем
Тяжелым и долгим я мучил трудом.
Отныне, припомнив свой тягостный труд,
Не буду я с этим невольником крут».
Поймет ли тяжелую жизнь бедняков,
Кто сам не носил угнетенья оков?
Когда испытаешь сильнейшего гнет,
Жесток с подчиненным не будь в свой черед.
Однажды – подвижников божьих краса –
Джонейд заприметил беззубого пса,
Когда-то на львов он умел нападать,
А ныне стал дряхлой лисице подстать.
И серна уйти от него не могла
Когда-то, а ныне ляганья осла
Сносил он, бессилен, изранен и хил…
Растрогался старец и псу уделил
От пищи своей, а затем произнес,
Заплакав: «Кто лучше из нас: я иль пес?
Сегодня по виду как будто бы я,
Но впредь что готовит судьбина моя?
Коль в правом пути удержусь до конца,
Я милости божьей сподоблюсь венца.
Но мудрости если лишусь я одежд,
Не хуже ли пса я, лишенный надежд?
Хоть пес и поган, он счастливей меня:
Ведь адского он не узнает огня».
Саади, вот – пример! Правый путь возлюбя,
Не надо с почтеньем глядеть на себя.
Подвижник ко псу приравнялся, но он
Над ангельским чином у бога взнесен.
 

Рассказ

 
О голову старца ночною порой
Разбил свою лютню гуляка хмельной.
Тот старец, раненько поднявшись, с утра
Гуляке пригоршню принес серебра:
«Вчера поплатились ночною порой
Ты лютней своей, я – моей головой.
Я скоро поправлюсь от маленьких ран,
Но лишь серебром поправим твой изъян».
Высоко господь превозносит друзей
За то, что побои несут от людей.
 

Рассказ

 
Раз к Алию – память святая вовек
О нем да продлится! – пришел человек
Просить в затрудненьи совета. В ответ
Изрек ему доблестный Алий совет.
Но некто, суждению этому вняв,
Сказал: «О Хасана отец, ты неправ!»
Не гневаясь, Алий ответил: «Ну что ж?
Поведай, коль лучше решенье найдешь!»
Тот подал свой голос. Он правилен был,
Он солнца сиянье от розы не скрыл, –
И Алий одобрил то мненье, сказав:
«Он правильно молвил, а я был неправ,
Ему удалось это лучше, чем мне.
Господь лишь один безупречен вполне».
А если б то было теперь? Царь иль князь
Не кинул бы даже и взора, кичась.
Дворцовые слуги за дверь смельчака
Прогнали б с позором, намявши бока:
«Вперед будь умней. Коль владыку мы зрим.
Свой голос нельзя возвышать перед ним!»
Не думай, чтоб выслушать правды слова
Мог тот, чья наполнена спесью глава.
Сочтет оскорбленьем он всякий совет, –
От ливня на скалах не вырастет цвет.
Дождь перлов премудрости лей, о мудрец,
На почву простых и смиренных сердец.
На землю взгляни. Пусть смиренна она,
Ее украшает цветами весна.
В глазах мудреца уваженья лишен, –
Кто полон гордыни и спесью хмелен.
Премудрости перлов для тех пожалей,
Кто слишком доволен особой своей.
Себя не хвали, коль не хочешь хулы,
Но лучше дождись от людей похвалы.
 

Рассказ

 
На улице как-то, вмешавшись в толпу,
Омар наступил бедняку на стопу.
Тот нищий не знал, что халиф перед ним, –
Во гневе врага мы едва ль отличим
От друга. – «Ты что, аль ослеп?» Закричал
Разгневанный нищий. Ему отвечал
На это Омар справедливый: «Прости,
Не слеп я, но был я неловок в пути».
Ревнителей веры былых вспомяни,
Как были смиренны и кротки они.
Кто мудр, тот смиренно склониться готов,
Как ветка, несущая бремя плодов.
Смиренный в том мире воссядет высок,
А гордый получит тягчайший урок.
Коль страхом пред божьим судом ты томим,
Проступки прощай подчиненным своим.
Насилья над ними творить перестань –
Ведь есть над тобою сильнейшая длань.
 

Рассказ

 
Случилось, что Нил-водонос целый год
Не лил на Египет живительных вод.
К горам устремился народ и, меж скал
Стеная, вопя, о дожде умолял.
Но не было влаги, напрасен был зов,
Лишь слезы лились обездоленных вдов.
Святому Зу-н-Нуну сказали тогда:
«Сограждане страждут, безмерна беда.
О, старец святой, помолись же за них, –
Не знают отказа молитвы святых».
Я слышал, что старец, при этих вестях,
В далекий Мадьян убежал второпях,
И вскоре Египет обильным дождем
Был щедро напоен. Известье о том
Дошло до Мадьяна чрез несколько дней,
И старец в Египет вернулся скорей.
Там некий мудрец вопросил у него:
«О старец, от нас ты ушел для чего?»
Ответил: «Я слышал, что бог за вину
Отдельных злодеев народ и страну
Наказывать может, а в этой стране,
Я знаю, нет грешника, равного мне.
Бежал я, чтоб бог ради скверны моей
Не мог покарать неповинных людей».
Коль хочешь величья, смирись. Кто велик,
Тот здесь на земле приниженно поник.
Тогда лишь к тебе отнесутся любя,
Когда ни во что ты поставишь себя.
Высокопоставленный, если смирен,
В том царстве и в этом он будет блажен.
Пред теми, чей скромен удел, если ты
Повергнешься в прах – внидешь в мир чистоты.
О ты, кто пройдешь над могилой моей,
Запомни во имя господних людей,
Что, если стал прахом Са’ди, – не беда!
Ведь прахом он был и при жизни всегда.
Пусть землю, как ветер, обтек он кругом,
Смиренным сошел он во прах бедняком.
Истлеют останки, и вихрь на крылах
По лику Вселенной развеет их прах…
Но знай, что в саду пышноцветном идей
Такой никогда не певал соловей.
Когда б из останков того соловья
Не выросло роз, было б странно, друзья!
 

* * *

 
Однажды затеплил в бессонной ночи
Я пламя поэзии яркой свечи.
Один пустомеля мой стих услыхал
И, волей-неволей, хвалу мне воздал.
Все ж к ней примешал зложелательство он –
Так рвется невольно у раненых стон.
«Да, стих у Саади превосходен, но в нем
Мы только слова назиданья найдем.
Геройских боев он, увы, не певец,
Меж тем как былина – пиитства венец».
Не знал он, что я не любитель былин,
Не то б их слагал я, стиха господин.
Приди, дай померимся силой со мной!
Врага я о камень швырну головой.
На поле словесных сражений и сеч
Язык мой разит, как отточенный меч.
Ведь счастье не в доблестях бранных бойца,
Но лишь в милосердьи благого творца.
Счастливый удел если небом не дан,
Его не захватит твой меткий аркан.
Страдает мураш оттого ли, что слаб?
И кормятся львы разве силою лап?
Коль с властью небес невозможна борьба,
Бери, что тебе назначает судьба.
Коль долгая жизнь на земле – твой удел,
Не бойся ни змей ядовитых, ни стрел.
Коль долгого ты недостоин житья,
Целебная в яд превратится струя.
Как только Ростем перешел свой предел –
Шэгад слабосильный его одолел.
 

Исфаганский воитель

 
Приятеля я в Исфагане имел.
Он был беспощаден, воинственен, смел,
Он страхом противника сердце сжигал,
В крови постоянно его был кинжал.
Носил он колчан ежедневно с собой,
Огонь высекал он своею стрелой.
Боец удалой, точно буйвол, силен,
И львов, и гепардов запугивал он.
Так стрелы метал он во время боев,
Что ими созвездье пронзал Близнецов.
Колючек на розовом меньше кусте,
Чем стрел удальца у врага на щите.
Когда во врага ударял он копьем,
Пронзал он и вражью главу, и шелом,
Стремглав нападал он на сонмы людей,
Как будто на рой саранчи воробей.
Напав, Феридуну, властителю сеч,
Он не дал бы времени саблю извлечь.
Рукой повергал леопардов он ниц,
Сражал кулаком он и львов, и тигриц.
Пусть крепок противник, подобно скале,
Он брал его за пояс – враг на земле!
Коль латника он топором ударял,
Его вмиг он вместе с седлом разрубал.
По щедрости, мужеству равных вовек
Ему не видал ни один человек.
Со мною сей витязь был дружен весьма, –
Любил он людей дарованья, ума.
Но стала в Ираке мне жизнь тяжела,
Судьба на чужбину меня повлекла.
В сирийскую землю занес меня рок,
И край тот надолго скитальца привлек.
А время летело. Сменялись чредой
Порою довольство, злосчастье порой…
Но кончился срок испытаньям моим,
Побрел я, тоской по отчизне томим.
В пути на отчизну случилося так,
Что снова попал я в знакомый Ирак.
Стал ночью однажды я думать, мечтать
И все пережитое вспомнил опять.
О, память о том, с кем делил я хлеб-соль,
Как соль, в старых ранах ты вызвала боль!
Желанием друга узреть обуян,
Вошел с нетерпением я в Исфаган.
Увидел я друга. Румян был и бел
Он прежде, – теперь, как шафран, пожелтел.
Как лук, изогнулася стана стрела,
Глава, как вершина под снегом, бела.
Его одолеть удалось небесам,
Скрутившим его по могучим рукам.
Судьбина изгнала воинственный пыл,
Седую главу он к коленям склонил.
«О львов победитель, – сказал я, – с тобой
Что сталось? Ты сделался дряхлой лисой».
Ответил: «Со дня наступленья татар
Пропал у меня мой воинственный жар.
Увидел я войско. От множества пик
Земля – как болото, где вырос тростник.
Знамена средь них, как огни. На татар
Напал я, но рок мне готовил удар.
Я воин искусный. Концом копия
Снять с пальца кольцо ухитрялся ведь я.
Но рок оказался нещадным врагом –
Был вражеских сил окружен я кольцом.
Решил я бежать. Ведь с судьбой, наконец,
Ведет поединок один лишь глупец!
Кольчуга и шлем не дадут никогда
Подмоги, коль счастья затмилась звезда.
В руках если нету к победе ключа,
Победы дверей не разрубишь сплеча!
Нас враг окружил. На глазах у людей
Железо, в железе копыта коней.
Мы шлемы надели, увидев врагов,
И каждый был к битве жестокой готов.
Арабские кони, как тучи, летят,
Мечи – точно молнии, дротики – град.
Два войска столкнулись в грозе боевой,
Как будто бы небо столкнулось с землей.
От ливня и града ужасного стрел
Вихрь смерти над битвой, кружася, летел.
Арканы – драконы, раскрывшие пасть,
На львов-бранелюбцев готовы напасть.
Всклубившийся прах, точно туча, и в нем,
Как молния, блещет то меч, то шелом.
Щит о щит столкнувшись в кровавом бою,
Мы бились и в конном, и в пешем строю.
Но тщетны усилья, напрасна борьба,
Жестокою к нам оказалась судьба.
Мы бросились в бегство. Бессилен герой,
Коль он не поддержан господней рукой.
Иступится храброго воина меч,
Коль гнев провиденья сумел он навлечь.
Кто спасся от смерти – изранен был он
И кровью своей, и чужой обагрен.
Меж тем наших стрел был бессилен удар
В набитые шелком кафтаны татар.
Сплоченным, как в колосе зерна, пришлось
Нам ныне, как зернам, рассыпаться врозь.
Бежали стремглав, кто в бою не погиб,
Как стая блестящих испуганных рыб.
Ах, если стрелою судьба поразит,
Бессилен пред нею воителя щит!»
Ничто – наши силы! Об этом сейчас
Еще удивительней будет рассказ.