Текст книги "Восточная мудрость"

Рассказ

 
Раз сын послушанье нарушил и мать
Проступком заставил жестоко страдать.
Сказала, к нему поднеся колыбель:
«О сын непокорный, забыл ты ужель,
Как сон мне ночами очей не смыкал,
Когда ты в слезах был, беспомощен, мал?
Как ты, в колыбели здесь лежа, был слаб,
Рука твоя муху прогнать не могла б!
И ты ль, в колыбели боявшийся мух,
Являешь теперь непокорности дух?»
Беспомощность вновь возвратится твоя, –
В могиле не сгонишь с себя муравья.
И светочем взор твой затеплится как,
Пожрет если мозг твой могильный червяк?
Увидев слепого, который пути,
Забредши в канаву, не может найти,
Коль бога почтишь благодарной мольбой,
Ты – зряч, а иначе ты тоже слепой.
Познанья и ум не учитель дает,
Но это в тебе от господних щедрот,
И если б господь наложил свой запрет,
Тьмой лжи для тебя стал бы истины свет.
Ах, вникни: творец для движенья людей
Сцепил меж собой сколько жил и костей.
Скот головы держит к земле преклонив,
Ты прямо стоишь, точно буква алиф.
Для пищи к земле припадают скоты,
Еду поднимаешь к устам своим ты.
Зерном ты питаешься, а не травой,
В траве ты не шаришь, как скот, головой.
Но внешностью этой прельщаться нельзя –
Ты прям; пусть прямой будет жизни стезя.
В прямой лишь стезе, а не в стане прямом,
Отличье свое от неверных найдем.
И если ты в здравом уме, не перечь
Тому, кто тебе дал слух, зренье и речь.
 

Рассказ

 
С конем совладать некий княжич не мог,
Свалился и шейный свернул позвонок.
С тех пор, головою ворочая, он
Всем телом был должен ворочать, как слон.
Бессильны все были врачи. Наконец
Из греческих стран объявился мудрец
И вправил сустав. Княжич был бы навек
Калекою, если б не тот человек.
Но к княжичу снова когда он пришел,
Гордец даже бровью своей не повел.
Мудрец устыжен был, поник головой
И, вышедши, так говорил сам с собой:
«Когда б ему шею не выправил я,
Теперь не вертел бы он лик от меня».
Послал неких зерен он князю: «Вели,
В курильнице их чтобы медленно жгли».
От дыма тех зерен вдруг княжич чихнул
И тотчас по-прежнему шею свихнул.
Немедля послали за лекарем тем,
Хоть много искали – вернулись ни с чем.
Ах, чтоб не остаться ни с чем в судный день,
В хвалебной мольбе руки к богу воздень!
 

Притча

 
Раз, за ухо некто схвативши мальца,
Вскричал: «Вот побью я тебя, сорванца!
Колоть чтоб дрова дал тебе я колун,
А ты рубишь стену мечети, шалун!»
Язык дан тебе для молитв и хвалы,
Отнюдь не для ссор и заочной хулы.
Чрез уши Коран и разумный совет
Должны проникать, а не речи клевет.
Глаза, чтоб творенья узреть благодать,
А вовсе не в ближнем изъяны искать.
В отраду тебе дни и ночи даны,
Блеск солнца, сияние светлой луны.
Тебе вешний ветер, как верный слуга,
Коврами зеленые стелит луга,
А вихорь, и туча, и ливень, и снег,
И молнии сабля, и грома разбег,
Веленьям творца подчиняясь равно,
Взращают зарытое в землю зерно.
Возжаждешь? Вот облако – твой водонос,
Воды для тебя на плечах он принес!
От праха – еда, запах, красок подбор,
Что тешат твой вкус, обонянье и взор.
Луна, солнце, звезды, созвездье Плеяд –
Лампады, в твоем что жилище горят.
Ах, нужно творца восхвалять всей душой,
Хвалы той не выразить речью людской!
Не только всех тварей бессильный язык,
Но даже и в небе весь ангельский лик
Досель, о создатель, тебе не воздал
Хотя б малой доли достойных похвал.
Умой свои руки, Са’ди, смой тетрадь!
Доколь по стезе бесконечной бежать?
Не ценит никто дней счастливых своих,
Лишь в бедственный час вспомним с горечью их!
Богатому кажется, верно, легка
Голодная, злая зима бедняка.
Приречный ли житель прельстится водой?
О ней тех спроси, кто в пустыне сухой.
Скорбит ли на Тигре живущий араб
О тех, кто в пустыне от жажды ослаб?
Всю цену здоровья узнает лишь тот,
Кого лихорадка хоть раз потрясет.
Ах, темная ночь будет долгой тебе ль,
Возлегшему в нежащем сне на постель?
Спроси о длине бесконечной ночей
У мучимых злой огневицей людей.
Забьет барабан. Сон свой гоним мы прочь,
Не вспомнив, что стражи не спали всю ночь.
 

Рассказ

 
Тугрил как-то ночью, осенней порой,
Заметил: индиец стоит часовой,
От снега, дождя и бежавшей воды
Дрожа наподобье мерцанья звезды.
Его пожалевши, промолвил султан:
«Сейчас меховой мой наденешь кафтан.
Тебе его тотчас я вышлю с рабом,
Немного побудь здесь на месте своем».
Но время текло, утра час наступил,
В чертоге своем властелин опочил.
Имелась в хареме турчанка одна,
Властителя сердце прельстила она.
Как только увидел турчанку Тугрил,
Мгновенно беднягу-индийца забыл.
Знать, был неудачлив индус: лишь пустой
Мечтой оказался кафтан меховой.
Знать, холода мук было мало, что вдруг
Прибавил к ним рок ожидания мук.
Итак, спал под утро султан, а индус
Сказал, претерпевши жестокий искус:
«Счастливцем ли я показался, что вмиг
Меня ты забыл и к рабыне приник?
Ночной в наслажденьях проводишь ты час,
Тебе ль знать, как ночь протекает для нас!»
Присев на привале к котлу, пешеход
Не вспомнит о тех, кто в пустыне бредет.
Заснувшие мирно под кровлей своей,
Что знают о муках голодных людей?
Коль быстрый верблюд под тобою бежит,
Тебя ль тронет пеших измученный вид?
О путник выносливый, стой, подожди!
Ведь старый и слабый бредут позади.
О трудном пути правду скажут тебе
Лишь те, кто изныли в далекой ходьбе.
 

Рассказ

 
Был вор схвачен стражами. Руки ему
Жестоко скрутили, швырнули в тюрьму.
Всю ночь он томился, избит, устрашен,
Вдруг слышит снаружи несчастного стон:
То плакал бедняк от своей нищеты.
Вскричал заключенный: «Опомнишься ль ты!
Ступай, бога славь, что хоть пусто в руках,
Зато не закованы руки в цепях».
Не плачь о своем злополучии, когда
Увидишь людей, чья жесточе беда.
 

Рассказ

 
Валялся на улице пьяный в грязи.
Один богослов, проходивший вблизи,
Кичась чистотой, отвратил гордый лик,
Но пьяный вскричал: «О почтенный старик!
За нрав свой достойный творца восхвали,
Ведь гордый от бога бывает вдали.
Не смейся над тем, кто в оковах грехов,
Ведь можешь и ты тех изведать оков.
Вдруг будет угодно так сделать судьбе,
Что пьяным придется упасть и тебе».
Тебе суждена коль к мечети стезя,
Над теми, кто в церкви, глумиться нельзя.
Хвалу вознеси, мусульманин, стократ
За то, что не носишь ты магов наряд.
Не всякий достигнет искомого сам, –
Ведет божий промысл по тайным путям!
 

Сомнатский идол

 
Я идола видел, пришедши в Сомнат,
Он был изукрашен, как древле Манат.
Так чудно художник его изваял,
Что краше кумира никто не видал.
И слал караваны паломников мир,
Чтоб этот бездушный увидеть кумир.
Искали все верности, как и Са’ди,
От идола с каменным сердцем в груди!
Речистых людей изо всех областей
Вокруг собирал истукан без речей.
Смущенный, я тщетно себя вопрошал:
Как стал для живых божеством минерал?
Раз магу, с которым знакомство водил, –
Сожителем мне, даже другом он был –
Как можно помягче я молвил: «Брахман,
Дивлюсь я на храм ваш, на ваш истукан,
Но больше всего я дивлюся, ей-ей,
На чтящих бездушную куклу людей.
В ногах и руках у кумира нет сил, –
Не встанет, когда б ты его повалил.
Глаза у него – два куска янтаря,
От каменных глаз ждать внимания зря».
От слов тех взглянул друг врагом на меня,
Как будто метнул он огнем на меня.
Уведомил вмиг магов, старцев своих.
Сошлись. В их враждебном кругу я притих
Вскипели в Пазенда чтецах гнев и злость,
Набросились, будто собаки на кость.
Кривой этот путь был для них справедлив,
Меж тем как прямой путь казался им крив
Каким бы кто ни был, о друг, мудрецом,
В собраньи невежд прослывет он глупцом.
Беспомощен, как утопавший, я вмиг
Смекнул, что спасет лишь притворства язык.
Узнав, что враждует невежда с тобой,
Уступчивость выбери, мягкость усвой.
Тут главному магу хвалу я изрек,
Сказав: «О учитель, Пазенда знаток!
Ведь этим кумиром я сам восхищен,
Столь образом чуден и сладостен он.
Пленился я видом, успев лишь взглянуть,
Но смысл мне невнятен, неведома суть.
На этот ведь путь я недавно вступил,
Добро ото зла различить нету сил.
Советник ты здешних святынь королю,
Ты – мудр, и в игре здесь ты – ферязь. Молю
Мне этого идола тайну открой,
Которому предан я всею душой.
Слепое одно поклоненье ведь – стыд,
Лишь в тайну проникший поистине чтит».
Такими словами доволен был жрец,
Зарделся, с улыбкой сказал: «О пришлец!
Вопрос твой уместен и верен подход,
Вожатого ищущий к цели придет.
Как ты, исходил я довольно краев
И видел бездушных, недвижных богов.
Но этот кумир не таков. По утрам
К создателю руки вздевает он сам.
И если остаться здесь с нами не прочь,
Проникнешь ты в таинство в эту же ночь».
И вот я остался средь храмовых стен
Во тьме, точно в яме злосчастья Бижен.
Та ночь продолжительней судного дня,
И маги в молитвах ночных вкруг меня.
Вовек омовений не знали они,
Как падаль на солнце, воняли они.
Должно быть, больших натворил я грехов,
Что выпал на долю мне жребий таков.
Всю ночь я терзался, одною рукой
Творца умоляя, грудь сжавши другой.
Как вдруг барабанщик забил в барабан,
И вслед, как петух, подал голос брахман,
А мрак-черноризец в тот миг с быстротой
Извлек из ножон утра меч золотой,
И будто б огонь на светильню упал, –
Весь мир загорелся, весь мир просиял!
Как будто средь негров в страну Занзибар
Явился вдруг светлый юнец из татар.
Тут стали стекаться отвсюду, кругом,
Угрюмые маги с немытым лицом.
Столпила их здесь поклонения страсть
Так тесно, что негде иголке упасть.
Страдал я, от ночи без сна точно пьян,
Как вдруг кверху руки воздел истукан.
И тотчас вскричал – возопил весь народ,
Ты скажешь – то бурное море ревет.
Когда разошлись все и храм опустел,
Пытливо брахман на меня поглядел
И молвил: «Твоим затрудненьям – конец.
Вся правда открылась, сомненьям – конец».
Тогда увидал я, что в мыслях жреца
Безбожью, невежеству нету конца.
Ни слова в ответ не посмел я сказать,
Ведь правду безумцам нельзя открывать.
Коль силой ты слаб по сравненью с другим,
Геройство ли – схватка неравная с ним?
И вот, лицемерные слезы струя,
Раскаялся в прежних сомнениях я,
Слезой я безбожников сердце привлек,
Не диво, – ворочает камни поток!
Ко мне подбежали, главу преклоня,
С почтением под руки взяли меня,
Прощенья прося, дал себя я вести
К тому изваянью из белой кости.
Уста приложил я к перстам костяным –
Да будет он проклят и все иже с ним! –
Во всем подражая кумира жрецам,
На несколько дней стал брахманом я сам,
Когда ж увидал, что доверье снискал,
От счастья куда и деваться не знал.
Раз ночью, один, дверь замкнув, без препон
Снуя влево-вправо, что твой скорпион,
Я поиски начал. Кумира престол
Обшарив, завесу в подножьи нашел.
Открыл – вижу: в келье сидит потайной
Брахман, за веревку держася рукой.
Открылась мне тайна внезапно в тот миг
(Так плавку железа Давид вдруг постиг),
Что снизу канат коль потянут к себе –
Вверху руки вскинет кумир, как в мольбе.
Брахман же, увидев меня, был смущен,
В позорном обмане попался ведь он!
Вскочил и – бежать. Я за ним по пятам –
Нагнав, сбросил в кладезь, случившийся там.
Я знал, что, останься в живых тот злодей,
Погибели будет искать он моей,
Боясь, что раскрою я низкий обман,
Покончит со мной озлобленный брахман.
Злодейства свидетелем став невзначай,
Злодея как можно скорей убивай,
А если оставишь в живых, то потом
Врага ты получишь смертельного в нем.
Пускай пред тобой он склонился в мольбе,
Лишь случай представится – горе тебе!
Добил я камнями брахмана-лжеца,
Навек ведь безгласны уста мертвеца.
Но все же, возмездья боясь от людей,
Тот край я покинул как можно скорей.
Случайно огонь заронив в камышах,
Спасайся – скрываются львы в тех местах.
Не трогай змееныша, если ж убил,
От мести змеи убегай что есть сил.
Коль в улье ты пчел как-нибудь взволновал,
Не медли, спасайся от тысячи жал.
Средь прочих советов Са’ди есть такой:
«Подножье стены подкопав, там не стой».
Я бегством себя от несчастия спас,
Из Индии морем приплыл я в Хеджаз.
От горечи всех пережитых невзгод
Теперь лишь почувствовал сладость мой рот –
Теперь лишь, когда от судьбины лихой
Надежно укрыт я под сенью благой
Счастливой державы Бу-Бекра Зенги,
Которого, боже, спаси, сбереги.
Ему средь рожденных подобного нет,
Молельщиком быть за него – мой обет.
Спасенье найдя от судьбины оков,
Свой опыт со всеми делить я готов.
Так знай, что теперь всякий раз, как с мольбой
Я руки подъемлю в молитве святой,
Кумир тот встает предо мною в мечтах,
В глаза себялюбья он сыплет мне прах.
Тогда разумею, что, руки в мольбе
Воздев, их подъемлю не сам по себе,
Что руки подъемлет молельщик не сам,
Но тянет их тайная нить к небесам.
Отверсты врата милосердия, но
Проникнуть не всякому в них суждено.
Не так же ли в царский дворец на прием
Преходят лишь те, кто допущен царем.
Никто не владеет ключом от судьбы,
Всевластный владыка – лишь бог, мы – рабы.
О, правым идущий путем, разумей,
Что богу обязан ты правдой своей.
Хранит тебя бог, нрав твой добрым создав,
Поэтому зла и не знает твой нрав.
Ведь тот, кто дает от пчелы сладкий мед,
Тот также и яд, и змею создает.
На царство твое если гневно воззрит,
Он души людей от тебя отвратит,
А ежели миловать будет, любя,
Он людям спокойствие даст чрез тебя.
Коль прямо идешь ты, не требуй похвал, –
Тебя поддержали, и ты не упал!
Полезен совет мой, коль будешь внимать,
Избрав правый путь, обретешь благодать,
Достигнешь ты мест, если милость обрел,
Где сядешь за вечного пиршества стол.
Но только один не вкушай, погоди,
Сперва вспомяни о несчастном Са’ди.
Быть может, поможет молитва твоя,
В поступках своих не уверен ведь я!
 

* * *

 
О ты, возраст чей ныне – семьдесят лет,
Ужель ты проспал? Жизнь прошла, жизни пет!
Ты все о житье о бытье хлопотал,
К отъезду припаса себе не собрал.
Но в день воскресенья на торжище, знай,
Заслугами только сторгуешь ты рай.
Товар коль имеешь, получишь барыш,
С пустыми руками придя – прогоришь!
Чем торг оживленней, тем слезы горчей
Пришедших с пустыми руками людей.
Имел пятьдесят коль дирхемов, а пять
Из них потерял ты – начнешь горевать.
Так знай: пятьдесят если прожил годов,
Пять дней лишь осталось тебе – будь готов!
Ах, если почивший имел бы язык,
Он поднял бы слезный и горестный крик:
«Молись, о живущий, имеющий речь,
Пока смерть не может твой голос пресечь!
Ведь если в беспечности век наш протек,
Используй хоть ты остающийся срок».
 

Старец и юноши

 
Мне вспомнился вечер из юности дней,
Собралось нас несколько юных друзей,
Шумливы, как птицы, как розы – лицом,
От наших проделок смятенье кругом.
Сидел некий старец поодаль один;
Волос его ночь – белый день от седин,
Уста его замкнуты, точно орех,
У нас, как фисташку, раздвинул их смех.
Один из нас молвил, приблизясь к нему:
«О старец, так грустно сидишь почему?
Морщины разгладь и тоску прогони
И к нам, молодым, беспечально примкни».
Тут голову поднял наш старый сосед,
Взглянул и ответил – о, мудрый ответ! –
«Когда вешний ветер повеет на сад,
Пускай молодые деревья шумят,
Пусть свежая ветвь оживает. Весной
Со старых суков лист спадает сухой.
Трава ввысь стремится, пока зелена,
Пригнется, когда пожелтеет, она.
На вашей мне быть вечеринке не след, –
На щеки мне пал утра старости свет.
Душа, точно сокол плененный, вот-вот
Порвет свои путы и ввысь упорхнет.
Садиться за стол – ваш черед, а для нас
Пришел расставанья с утехами час.
На ворона крылья, на кудри мои,
Снег выпал, и мне ли друзья – соловьи?
Павлин пусть красуется в блеске своем,
А я – старый сокол с разбитым крылом.
На жатве был плох урожай у меня,
Для вас же едва проросли зеленя.
Опора моя, о сынок, на клюку,
На жизнь опираться не мне, старику.
Мечтам предаваться не срам для детей,
Но это позорно для старых людей.
Мне надо б рыдать, как ребенку, теперь,
А жить по-ребячьи мне стыдно, поверь!»
 

Рассказ

 
К врачу притащился согбенный старик,
От смерти его отделял только миг.
«Мой пульс ты пощупай и хворь прекрати;
Мне ноги служить отказались почти.
Я сгорбился так, что похоже как раз,
Как будто я в тине глубокой увяз».
Но врач отвечал: «Жизнь прошла, брось мечты,
Из тины той в судный лишь день выйдешь ты».
Нельзя пыла юности в старцах искать –
Бегущие воды текут разве вспять?
Коль в юности был ты и пылок, и лих,
Будь в старости трезв, и разумен, и тих.
Как за сорок лет перешел жизни срок,
Все рвенье к чему? Твой конец недалек!
От зелени вешней воспряну ль душой?
Взойдет вскоре зелень из праха над мной.
Ах, много ходили мы, полны страстей,
Над прахом могильным ушедших людей!
Другие же близятся в тайном пути,
Придут, чтоб по нашему праху пройти.
Промчалася юность, прошла она, ах,
В забавах пустых и ничтожных делах!
Увы, в пустоте мы ее провели,
От истины мы оказались вдали!
Прекрасно учитель ребенку изрек:
«Погублено время, не сделан урок».
Ты смолоду богу служенье начни –
Вернутся ли в старости юные дни?
Душой ты свободен, а телом силач –
Скачи, погоняй на ристалище мяч.
Безумец, цены я тем годам не знал,
Узнал только ныне, когда проиграл.
Осел престарелый покажет ли прыть?
Но борзых не бойся коней горячить.
Склеить можно ловко разбитый сосуд,
Но прежней цены за него не дадут.
И все ж, если чашу ты выронил вдруг,
Что делать? Склей осторожно, о друг!
Кто в реку бросаться тебе говорил?
Упав, все ж, чтоб выплыть, из всех бейся сил.
Беспечно коль ты пренебрег ручейком,
Как быть? Соверши омовенье песком!
И если тебя обогнал скороход,
Ты двигайся все ж, ковыляя, вперед.
Пускай быстроногий тот скрылся вдали,
За ним ты, калека, ступай, не дремли!
Я в Фейдской степи был путем истомлен,
И ноги сковал как-то ночью мне сон.
Погонщик верблюдов, рассерженный, злой,
Стегнул мне по шее верблюжьей уздой:
«Вставай! Не навеки ль желаешь уснуть?
Не слышишь, сзывает как колокол в путь?
Я так же, как ты, не боролся б со сном,
Да, видишь, пустыня простерлась кругом!»
Блажен тот разумный, достойный похвал,
Кто, прежде чем знак дан, пожитки собрал,
А спящий в дороге, возможно, когда
Проснется, не сыщет ушедших следа.
О спящий, проснись в сей же день, в сей же час –
Коль смерть нас разбудит, что пользы для нас?
Имеешь ты очи, лей слезы в сей миг,
Покайся, покуда в устах есть язык.
Душа не навек у тебя, человек,
Язык твой в устах у тебя не навек.
Душой дорожи – драгоценна душа,
А клетка без птицы не стоит гроша.
Ах, жизни не дай понапрасну протечь.
Ведь миг скоротечен, а «время, как меч!»
 

Рассказ

 
Судьба некой жизни обрезала нить,
А близкий, скорбя, начал в грудь себя бить.
Муж некий, в суждениях находчив и здрав,
Промолвил, рыданьям скорбящего вняв:
«Коль мертвый тот слышал бы плач над собой,
Порвал, негодуя, он саван бы свой,
Вскричал бы:,К чему убиваться, скорбя –
Ушел я дня на два лишь раньше тебя.
О смерти своей позабыл ты, ей-ей,
Что так огорчаешься смертью моей?“».
Горсть праха в могилу бросая, судьбу
Оплачьте свою, не того, кто в гробу.
Не плачь о младенце, как ни был бы мил,
Он, чистым придя, в чистоте опочил.
Ах, мир преходящ, нет в нем прочных утех,
На куполе держится ль грецкий орех?
Неведомо завтра, умчалось вчера,
И только сегодня тебе – для добра!
Любимца Джемшид потерял. Как в кокон,
Окутал его в саван шелковый он.
В гробницу придя через несколько дней,
Над телом чтоб скорби предаться своей,
Тот саван истлевшим увидел Джемшид.
Подумав, сказал: «О, разительный вид!
Тот шелк из червя был исторгнут с трудом,
А ныне расторгнут в могиле червем».
Однажды услышал я песню вдали,
Слова этой песни меня потрясли:
«Вернется без нас много раз в мир, увы,
Весна, и цветы будут цвесть меж травы.
Придет много лет, много весен и зим,
А мы будем прахом бездушным, немым.
В садах расцветать будут розы без нас,
Любовники будут любить много раз».
 

Рассказ

 
Воздержный и строгий один богомол
Вдруг золота слиток огромный нашел.
Вмиг жадность смутила подвижника дух,
И разум его, прежде светлый, потух.
Не спал он и думал: «Таков этот клад,
Что буду до самой я смерти богат,
И старческий стан свой не стану я впредь
Для просьбы сгибать и презренье терпеть.
Я выстрою дом: мрамор – дома устой,
А весь потолок – драгоценный алой.
Особый чертог для приема друзей
И с выходом в сад чрез одну из дверей.
Изныл я от этих прорех и заплат,
И очи повыел мне кухонный чад.
Отныне найму поваров и стряпух,
Начну на досуге воспитывать дух.
Мне эта кошма изъязвила бока,
Отныне постель моя будет мягка».
Вцепилась та мысль, точно рака клешней,
Рехнулся подвижник от блажи такой.
Оставил его богомольческий пыл,
Молитву и сон и еду позабыл.
Не мог усидеть он на месте одном
И в поле раз вышел, тревогой влеком.
Увидел, что некто там глину могил
Месил, кирпичи из той глины лепил.
Тот вид богомола в раздумье вовлек:
«Безумец, – сказал он, – используй урок!
Кирпич коль замесят на прахе твоем,
Прельщаться доколь золотым кирпичом?
Широко отверста у жадности пасть,
Куском лишь одним не насытится всласть.
С кирпич пусть размером твой слиток, что в том?
Евфрат не запрудишь одним кирпичом!
В безумных мечтах ты считал барыши,
Меж тем ты растратил запасы души.
Прах страсти засыпал твой взор и твой ум,
Сжег пажити жизни безумья самум.
Сурьму заблужденья с очей своих смой, –
Сам станешь ты завтра во прахе сурьмой!»
 

Рассказ

 
Вражда разгорелась между двух людей,
Друг с другом они леопардов лютей.
Друг к другу таким отвращеньем полны,
Что им были тесны пределы страны.
И вот смерти войском один был сражен,
С утехами жизни простился вдруг он.
Противник его в ликовании был.
Близ вражьей гробницы он раз проходил.
Увидел он жалкий могильный порог
Того, чей когда-то был пышен чертог.
К могиле врага, торжествующий, злой,
Приблизился он, говоря сам с собой:
«Поистине, тот бесконечно счастлив.
Кто друга лобзает, врага схоронив.
О смерти того слез не следует лить,
Сумел кто хоть на день врага пережить».
И тут в озлобленье бесстрашной рукой
С могилы он камень столкнул гробовой.
Врага увидал он простертым во прах
И с прахом в когда-то сиявших глазах.
В темнице могильной его существо,
Червями изъедено тело его.
Костяк так наполнен могильной землей,
Как темною мазью сосуд костяной.
Властительной длани, стальной пятерни
Сустав от сустава отторгнули дни…
При зрелище этом был жалостью враг
Охвачен и слезы излил на костяк.
Раскаялся вмиг он в своей слепоте,
Велев начертать на могильной плите:
«Не радуйся смерти другого, ведь рок
Тебя вслед за ним унесет в краткий срок».
О случае том одному мудрецу
Сказали. В слезах он взмолился к творцу:
«Ужель ты откажешь в прощении благом
Тому, кто был горько оплакан врагом?
Ах, станут и наши такими тела,
Что враг, прослезясь, не припомнит нам зла!
И я уповаю, что сжалится бог
Над мной, если враг пожалеть меня мог».