Текст книги "Мачеха"

Явление шестое

Те же, Наполеон и Феликс.

Наполеон (вбегает). Папа, папа! Ведь правда, что ты позволил мне ездить верхом на Коко?

Генерал. Конечно, позволил.

Наполеон (Феликсу). Вот видишь!

Гертруда (утирает лоб сына). Как он разгорячился.

Генерал. Но с условием, чтобы тебя кто-нибудь сопровождал.

Феликс. Значит, господин Наполеон, я был прав. Наш шалунишка, барин, решил один объездить на пони всю окрестность.

Наполеон. Он за меня боится! А я сам ничего не боюсь.

Феликс уходит. Опять звонят к обеду.

Генерал. Поди-ка, я тебя за это поцелую. Настоящий гвардеец растет!

Вернон (смотря на Гертруду). В отца-гвардейца пошел!

Гертруда (резко). Характером он весь в отца, а наружностью похож на меня.

Феликс. Кушать подано.

Гертруда. Однако где же Фердинанд? Он всегда такой точный. Наполеон, сбегай к фабрике, посмотри, не идет ли Фердинанд, и скажи ему, что уже звонили к обеду.

Генерал. Да нам незачем его ждать. Годар, предложите руку Полине.

Вернон предлагает руку Гертруде.

Э, э, Вернон! Тебе бы пора знать, что никто не имеет на это права, кроме меня.

Вернон (в сторону). Ей-богу, он неизлечим.

Наполеон. Фердинанд там, в главной аллее… я его видел.

Вернон. Дай же мне руку, тиран!

Наполеон. Держи, тиран. Вот я сейчас тебя потираню, и здорово… (Вертит Вернона.)

Явление седьмое

Фердинанд один. Осторожно выходит из комнаты Полины.

Фердинанд. Мальчишка меня спас, но как это его угораздило увидеть меня в аллее? Еще одна такая неосторожность – и мы погибли. Надо во что бы то ни стало выпутаться из этого положения. К Полине сватаются… Годару она отказала. Генерал, а особенно Гертруда постараются узнать причины отказа. Сейчас выйду на веранду и сделаю вид, будто я пришел по аллее, как сказал Леон. Лишь бы не заметили из столовой… (Наталкивается на Рамеля.) Эжен Рамель!

Явление восьмое

Фердинанд и Рамель, потом Феликс.

Рамель. Какими судьбами, Маркандаль…

Фердинанд. Тс!.. Никогда не произноси здесь этого имени. Если генерал узнает, что я – Маркандаль, что это моя фамилия, – он пристрелит меня, как бешеную собаку.

Рамель. Да почему же?

Фердинанд. Потому что я сын генерала Маркандаля.

Рамель. Которому Бурбоны отчасти обязаны тем, что им пришлось совершить вторичное путешествие[5]5
  Вторичное путешествие Бурбонов – то есть вторичное их бегство во время «Ста дней» (1815).


[Закрыть].

Фердинанд. В глазах генерала Граншана покинуть Наполеона и служить Бурбонам – значит изменить Франции. Увы, мой отец подтвердил, сколь правильно это мнение, ибо умер от горя. Итак, помни, меня здесь зовут Фердинанд Шарни, по фамилии моей матери.

Рамель. А что ты тут делаешь?

Фердинанд. Я на фабрике и директор и кассир; словом, как мэтр Жак[6]6
  Мэтр Жак – действующее лицо комедии Мольера «Скупой». Жак является одновременно и поваром и кучером.


[Закрыть], – на все руки мастак.

Рамель. Да что ты? Что же тебя заставило?..

Фердинанд. Многое. Отец все промотал, даже состояние моей бедной матери; она живет теперь на вдовью пенсию в Бретани.

Рамель. Как! Неужели твой отец, командир королевской гвардии, занимавший такое блестящее положение, умер, ничего тебе не оставив, не оставив даже покровителей?

Фердинанд. Если человек предает своих единомышленников, меняет убеждения, – значит, у него к тому имеются особые основания…

Рамель. Хорошо, хорошо, довольно об этом.

Фердинанд. Мой отец сам был игроком… Вот почему он так снисходительно относился ко всем моим сумасбродствам… Ну, а тебя-то что сюда привело?

Рамель. Две недели тому назад я был назначен прокурором окружного суда в Лувье.

Фердинанд. Мне называли… да, помнится, я сам читал другую фамилию.

Рамель. Де ла Грандьер?

Фердинанд. Вот, вот!

Рамель. Чтобы иметь возможность жениться на мадемуазель де Будвиль, я испросил разрешения присвоить, как и ты, фамилию моей матери. Семейство Будвилей покровительствует мне, и через год я, несомненно, буду назначен товарищем главного прокурора в Руан… А это уже ступень к Парижу…

Фердинанд. А зачем ты явился сюда, в нашу мирную обитель?

Рамель. Наблюдать за следствием по делу об отравлении. Начало удачное!

Входит Феликс.

Феликс. Сударь! Барыня беспокоится.

Фердинанд. Скажи, что я занят.

Феликс уходит.

Дорогой Эжен, в случае, если генерал… А он, как все старые вояки не у дел, очень любопытен… Так вот, если он спросит, где мы с тобою встретились, – не забудь сказать, что на главной аллее. Это для меня очень важно. Вернемся, однако, к делу. Значит, ты приехал сюда из-за жены нашего старшего мастера, Шампаня? Но ведь он невинен, как младенец.

Рамель. Ты веришь этому? А мы, судейские, за то и получаем жалованье, чтобы не верить. Я вижу, ты все тот же, ничуть не переменился за годы нашей разлуки, – все такой же благородный, восторженный юноша, словом – поэт. Поэт, который вкладывает поэзию в жизнь, вместо того чтобы выкладывать ее на бумагу… который верит в добро, в красоту. Ну, а царица твоих грез, твоя Гертруда, – что с нею сталось?

Фердинанд. Тс! Нет, не министр юстиции, а само небо послало тебя в Лувье, – ибо я поистине в ужасном положении, и сейчас мне особенно нужен друг. Слушай, Эжен, поди сюда. Я обращаюсь к тебе как к школьному товарищу, как к наперснику юности; надеюсь, для меня ты никогда не будешь прокурором? Из моих признаний ты поймешь, что должен хранить их свято в тайне, как духовник.

Рамель. Уж не уголовное ли что-нибудь?

Фердинанд. Брось! Такое преступление охотно совершил бы любой судья.

Рамель. А не то я отказался бы тебя слушать или же, выслушав…

Фердинанд. Что?

Рамель. Просил бы перевести меня.

Фердинанд. Ты все такой же, мой добрый, мой лучший друг. Так вот, уже три года как я люблю мадемуазель Полину де Граншан, и она…

Рамель. Достаточно! Я уже все понял. В нормандской глуши… вы разыгрываете Ромео и Джульетту…

Фердинанд. С тою лишь разницей, что наследственная рознь, разделявшая этих двух влюбленных, – пустяк по сравнению с той ненавистью, какую питает генерал де Граншан к сыну предателя Маркандаля!

Рамель. Но ведь через три года Полина де Граншан будет независима; она сама богата, мне это известно от Будвилей. Вы уедете в Швейцарию и проживете там, пока не уляжется гнев генерала, а в случае надобности – почтительно вынудите его признать ваш брак[7]7
  …почтительно вынудите его признать ваш брак. – Имеется в виду французский закон, по которому совершеннолетним лицам дается право «почтительно потребовать» у своих родителей согласия на брак, то есть фактически не считаться с их запретом.


[Закрыть].

Фердинанд. Неужели я стал бы искать твоей помощи, если бы можно было надеяться на такую обыкновенную, легкую развязку?

Рамель. А, понимаю! Ты женился на Гертруде, на своем ангеле… который, подобно всем ангелам, превратился в… законную супругу?

Фердинанд. Во сто раз хуже! Гертруда, друг мой, это… госпожа де Граншан.

Рамель. Ого! Как же тебя угораздило попасть в такое осиное гнездо!

Фердинанд. Как вообще попадаешь во всякое осиное гнездо, – в надежде найти там мед.

Рамель. Положение весьма серьезно! В таком случае не скрывай от меня ничего.

Фердинанд. Гертруда де Мейляк, воспитанная в институте Сен-Дени[8]8
  Институт Сен-Дени. – Институт основан Наполеоном I. Первоначально в этот институт принимались девочки из семей наполеоновской знати и высшего офицерства.


[Закрыть], сначала полюбила меня, несомненно, из тщеславия; она радовалась, что нашла в моем лице богатого жениха, и сделала все возможное, чтобы привязать меня к себе, в надежде выйти за меня замуж.

Рамель. Обычная уловка всех сироток, склонных к интриганству.

Фердинанд. Но каким образом Гертруда в конце концов действительно полюбила меня? Такова уж природа этой страсти… да что я говорю – страсти? Для нее это первая, единственная и всепоглощающая любовь, любовь, которая властвует над всей жизнью и снедает ее. Когда в конце тысяча восемьсот шестнадцатого года Гертруда увидела, что я разорен, а она, как и ты, знала, что я – поэт, люблю роскошь и искусство, легкую и беспечную жизнь, – короче говоря, что я избалованное дитя… когда она узнала, что я разорен, она, ничего мне не сказав, приняла одно из тех возвышенных и постыдных решений, на которые отваживаются женщины под влиянием жгучей страсти, если они к тому же вынуждены таиться. Женщины во имя любви готовы на все, как готовы на все тираны ради сохранения власти; для женщин высшим законом является их любовь…

Рамель. Факты, дорогой мой! Ты выступаешь защитником, а я ведь прокурор.

Фердинанд. Пока я устраивал свою мать в Бретани, Гертруда познакомилась с генералом де Граншаном, который искал воспитательницу для сиротки дочери. Для нее этот старый, израненный в боях ветеран, которому стукнуло в то время пятьдесят восемь лет, был лишь денежным мешком. Вот она и вообразила, что скоро овдовеет, станет богатой, а тогда вернется к своей любви и к своему рабу. Она решила, что замужество ее пройдет как дурной сон, за которым последует радостное пробуждение. А сон этот длится уже двенадцать лет! Но ты ведь знаешь, как рассуждают женщины!

Рамель. У них свой кодекс законов.

Фердинанд. Гертруда невероятно ревнива. В награду за свою неверность мужу она требует от любовника полной верности, а так как, по ее словам, она страшно мучилась, то ей и захотелось…

Рамель. Иметь тебя под своим кровом, чтобы следить за каждым твоим шагом…

Фердинанд. Ей удалось, дорогой мой, вызвать меня сюда. И я уже четвертый год живу здесь, во флигельке около фабрики. А не уехал я отсюда на второй же день лишь только потому, что сразу же понял, что жить без Полины не могу.

Рамель. Но благодаря этой любви твое положение кажется мне, судейскому чиновнику, уж не таким плохим, как я предполагал.

Фердинанд. Не таким плохим? Да оно просто невыносимо. Ты не знаешь, каково оказаться между трех таких характеров. Полина очень смела, как и все невинные девушки, любящие идеальной любовью; они не способны видеть что-либо дурное в человеке, которого избрали в мужья. Гертруда крайне наблюдательна; нам удается скрываться лишь потому, что Полина трепещет, как бы не открылось мое настоящее имя. И этот страх дает ей силы притворяться. Но Полина только что отказала Годару.

Рамель. Годару? Знаю! Вид у него придурковатый, но это самый хитрый, самый пронырливый человек во всем департаменте. Он здесь?

Фердинанд. Обедает.

Рамель. Остерегайся его!

Фердинанд. Хорошо! Если эти две женщины, которые и без того не особенно долюбливают друг друга, узнают, что они соперницы, – дело может кончиться убийством, и, право, трудно сказать, кто из них первая схватит оружие: одна сильна своею непорочной, законной любовью; другая разъярится, увидев, как гибнут плоды долгого притворства, жертв, даже преступлений….

Входит Наполеон.

Рамель. Ты даже меня, прокурора, испугал. Нет, что и говорить, женщины сплошь да рядом обходятся дороже, чем они того стоят.

Наполеон. Дружочек! Папа и мама беспокоятся о тебе, они говорят, что надо отложить все дела, а Вернон что-то говорит о желудке.

Фердинанд. Ах ты, плут, – пришел подслушивать!

Наполеон. Мама шепнула мне на ухо: «Поди-ка, посмотри, чем занят твой дружочек».

Фердинанд. Ступай, бесенок! Беги, я сейчас приду. (Рамелю.) Видишь, она пользуется простодушным ребенком, как шпионом.

Наполеон уходит.

Рамель. Это сын генерала?

Фердинанд. Да.

Рамель. Ему двенадцать лет?

Фердинанд. Да.

Рамель. Больше тебе нечего мне сказать?

Фердинанд. Я и так уже сказал слишком много.

Рамель. Ну так иди обедать. Не говори о моем приезде, ни о том, кто я. Пусть пообедают спокойно. Ступай, друг мой, ступай.

Явление девятое

Рамель один.

Рамель. Бедный малый! Если бы молодые люди изучили дела, которые прошли через мои руки за семь лет моей судебной практики, они убедились бы, что единственный возможный в жизни роман – это брак. С другой стороны, если бы страсть стала разумной, она перестала бы быть страстью, а превратилась бы в добродетель.

Действие второе

Явление первое

Рамель и Маргарита, потом Феликс.

Рамель, погруженный в раздумье, сидит в углу дивана, так что его заметишь не сразу. Маргарита вносит свечи и карты. Смеркается.

Маргарита. Четырех колод хватит, даже если придут господин кюре и господин мэр с помощником.

Входит Феликс и зажигает свечи в канделябрах.

Об заклад готова биться, что бедняжка Полина и на этот раз не выйдет замуж. Милая моя девочка! Если бы ее мать, покойница, знала, что не ее дочь тут хозяйка, – она бы в гробу перевернулась. Я только затем и не беру расчета, чтобы утешать ее, ходить за нею.

Феликс (в сторону). Что это старуха там причитает? (Вслух.) На кого это вы ворчите, Маргарита? Уж, наверно, на барыню?

Маргарита. Нет, на барина.

Феликс. На генерала? Да что вы! Он ведь святой.

Маргарита. Святой, да слепой.

Феликс. Скажите лучше – ослепленный.

Маргарита. Вот это вы правильно сказали.

Феликс. У генерала только один недостаток: ревнив.

Маргарита. И вспыльчив.

Феликс. И вспыльчив – это одно и то же. Как только у него явится подозрение, он уже рубит сплеча. Поэтому-то он в свое время двух человек уложил сразу на месте. Что и говорить, такой нрав приходится тушить… ласками. Барыня его и тушит. Дело нехитрое! Вот она, ласкаясь, и нацепила ему, как норовистому коню, шоры: что по сторонам делается, он не видит, а она еще твердит: «Друг любезный, смотри только прямо перед собой». Вот оно как!

Маргарита. А, так вы, вроде меня, считаете, что женщина тридцати двух лет от роду может любить мужчину, которому под семьдесят, только с тем расчетом… У нее свои виды!

Рамель (в сторону). А, слуги! Соглядатаи, которых мы сами же оплачиваем!

Феликс. Какие там виды? Никуда она не выезжает, у себя никого не принимает.

Маргарита. Ну, такая и на обухе рожь смолотит! Она у меня отняла ключи… А покойница барыня все мне доверяла! А знаете, почему отняла?

Феликс. Еще бы! Денежки копит!

Маргарита. Да, целых двенадцать лет копит и барышнины проценты и доходы с фабрики. Вот потому-то она и тянет со свадьбой милой моей девочки, а то, как та выйдет замуж, придется с ее капиталом распроститься.

Феликс. Да, ничего не поделаешь, таков уж закон.

Маргарита. Да я бы ей все простила, лишь бы только барышне жилось счастливо. Дня не бывает, чтобы я не застала бедняжку Полину в слезах, спрашиваешь, что с нею, а она: «Ничего, говорит, добрая моя Маргарита, ничего».

Феликс уходит.

Все ли я приготовила? Ломберный стол… свечи… карты… кресла… (Замечает Рамеля.) Боже милостивый! Чужой!

Рамель. Не пугайтесь, Маргарита.

Маргарита. Вы все слышали!

Рамель. Не бойтесь. Хранить тайны – моя обязанность. Я – прокурор.

Маргарита. Ой!

Явление второе

Те же, Полина, Годар, Вернон, Наполеон, Фердинанд, Гертруда и генерал.

Гертруда (бросается к Маргарите и вырывает у нее из рук подушку). Вы же отлично знаете, Маргарита, что мне неприятно, когда кто-нибудь, кроме меня, заботится о барине, к тому же только я одна умею уложить ему подушки.

Маргарита (в сторону). Пошла кривляться!

Годар. Ба! Ба! И господин прокурор!

Генерал. Прокурор? У меня в доме?

Гертруда. Прокурор?

Генерал (Рамелю). Сударь, чем я обязан?..

Рамель. Я просил моего друга… господина Фердинанда Map…

Фердинанд делает ему знак; у Гертруды и Полины вырывается испуганный жест.

Гертруда (в сторону). Это его друг, Эжен Рамель.

Рамель. Фердинанда де Шарни, которому я сказал о причине моего приезда; я просил его не сообщать вам обо мне, чтобы вы спокойно пообедали.

Генерал. Фердинанд – ваш друг?

Рамель. Друг детства; мы с ним встретились тут, в аллее. Когда видишь товарища после одиннадцатилетней разлуки, кажется – век не наговориться, и я виною тому, что он опоздал к обеду.

Генерал. Однако, сударь, чем я обязан вашим посещением?

Рамель. Жану Нико, по прозвищу Шампань, вашему мастеру. Его обвиняют в убийстве.

Гертруда. Но, сударь, наш друг, доктор Вернон, установил, что жена Шампаня умерла естественной смертью.

Вернон. Да, да, от холеры, господин прокурор.

Рамель. Правосудие, граф, доверяет только своим экспертам и своим доказательствам. Напрасно вы опередили нас.

Феликс. Барыня, прикажете подавать кофей?

Гертруда. Погодите. (В сторону.) Как он изменился. Теперь он прокурор и стал совсем другим человеком. Мне страшно.

Генерал. Но почему преступление, якобы совершенное Шампанем, бывшим солдатом, за которого я охотно поручусь, привело вас в мой дом?

Рамель. Вы узнаете об этом, когда приедет судебный следователь.

Генерал. Благоволите присесть.

Фердинанд (Рамелю, указывая на Полину). Вот она.

Рамель. Ради такой прелестной девушки можно и жизнью пожертвовать.

Гертруда (Рамелю). Мы с вами не знакомы; вы меня никогда не видали… Сжальтесь надо мною, над ним…

Рамель. Положитесь на меня.

Генерал (видя, что Рамель разговаривает с Гертрудой). Разве моей жене необходимо присутствовать на следствии?

Рамель. Именно необходимо. Я приехал сюда сам для того, чтобы графиню не успели предупредить, о чем ее будут спрашивать.

Генерал. Моя жена в чем-то замешана? Это оскорбление!

Вернон. Спокойствие, мой друг!

Феликс. Господин судебный следователь.

Генерал. Просите!

Явление третье

Те же, следователь, Шампань и Бодрильон.

Следователь (раскланявшись). Господин прокурор, вот господин Бодрильон, аптекарь.

Рамель. Господин Бодрильон не виделся с обвиняемым?

Следователь. Нет, его только что привели, и жандарм не покидал его ни на минуту.

Рамель. Сейчас мы узнаем истину; подведите сюда господина Бодрильона и обвиняемого.

Следователь. Подойдите, господин Бодрильон! (Шампаню.) И вы тоже.

Рамель. Господин Бодрильон, признаете вы в этом человеке то лицо, которое два дня тому назад купило у вас мышьяк?

Бодрильон. Да, он самый.

Шампань. Но ведь, господин Бодрильон, я же сказал вам, что покупаю мышьяк по приказанию барыни, чтобы травить мышей, которые завелись в доме.

Следователь. Слышите, сударыня? Он выставляет такую версию: будто бы вы сами послали его за ядом и будто он передал его вам в таком виде, в каком получил от господина Бодрильона.

Гертруда. Совершенно верно.

Рамель. Воспользовались ли вы уже этим мышьяком, сударыня?

Гертруда. Нет еще.

Следователь. Значит, вы можете нам предъявить пакетик, проданный господином Бодрильоном; на пакетике должна быть его печать, и если господин Бодрильон признает, что она цела и невредима, то тяжкие обвинения против вашего мастера частично отпадут. Нам останется только выслушать заключение врача, который производит вскрытие.

Гертруда. Пакет этот, сударь, все время лежал у меня в спальне, в секретере. (Уходит.)

Шампань. Ах, генерал, я спасен!

Генерал. Бедняга Шампань!

Рамель. Нам будет очень приятно, генерал, установить невиновность вашего мастера; в отличие от вас, военных, мы счастливы, когда терпим поражение.

Гертруда. Вот, господа.

Следователь, Бодрильон и Рамель рассматривают пакетик.

Бодрильон (надевает очки). Пакетик не тронут, господа, совершенно не тронут; вот обе мои печати в целости и сохранности.

Следователь. Спрячьте его понадежнее, графиня. В последнее время суды только тем и занимаются, что разбирают дела об отравлениях.

Гертруда. Вы же видите, сударь, что он лежал у меня в секретере; ключ от секретера бывает или у меня, или у графа. (Уходит в свою комнату.)

Рамель (генералу). Граф, мы не станем дожидаться заключения экспертов. Главное обвинение – и, согласитесь сами, чрезвычайно тяжкое (о нем говорит весь город) – отпало. А так как мы доверяем познаниям и честности доктора Вернона…

Гертруда возвращается.

Шампань, вы свободны.

Все выражают радость.

Но видите, друг мой, какие досадные подозрения могут возникнуть, когда между супругами нет согласия.

Шампань. Господин судейский, да спросите хоть у генерала – не сущий ли я агнец? Уж сварливей моей жены – да простит ей бог – на всем свете не сыскать было… Ангел бы и тот не выдержал. Пусть я ее и учил когда уму-разуму, зато я и наказан – никому не дай бог пережить такие минуты, какие я пережил по ее милости. Шуточное ли дело – обвинили человека в отравлении, отдали в руки правосудия, а я ни в чем не повинен. (Плачет.)

Генерал. Но ведь ты уже оправдан.

Наполеон. Папа, а из чего делается правосудие?

Генерал. Правосудие, господа, не должно допускать подобных ошибок.

Гертруда. В правосудии всегда есть нечто роковое. После вашего посещения все равно будут дурно говорить об этом бедняге.

Рамель. Сударыня, для невинных в правосудии нет ничего рокового. Вы сами видите: Шампань был немедленно освобожден… (Пристально смотрит на Гертруду.) Тот, кто живет безупречно, в ком нет иных страстей, кроме благородных и похвальных, тому нечего опасаться правосудия.

Гертруда. Сударь, вы не знаете здешних жителей. Через десять лет станут говорить, что Шампань отравил свою жену, что явились следователи и что если бы не наше покровительство…

Генерал. Перестань, перестань, Гертруда. Господа судейские исполнили свой долг.

Феликс накрывает для кофея столик в глубине сцены, налево.

Господа, позвольте предложить вам чашку кофея?

Следователь. Благодарю вас, генерал. Но ввиду важности дела мы выехали спешно, и жена ждет меня в Лувье к обеду. (Уходит на веранду и беседует там с доктором.)

Генерал (Рамелю). А вы, сударь, – друг Фердинанда?..

Рамель. Ах, генерал, в его лице вы владеете подлинным сокровищем: это благороднейшее сердце, честнейший человек и превосходнейший характер, подобных которому мне не доводилось еще встречать.

Полина. Какой, однако, любезный этот прокурор!

Годар (в сторону). А почему? Уж не потому ли, что хвалит Фердинанда? Ну, ну, ну!..

Гертруда (Рамелю). Когда у вас выпадет свободная минута, сударь, приезжайте навестить господина де Шарни. (Генералу.) Не правда ли, друг мой? И нам это будет очень приятно.

Следователь (возвращается с веранды). Господин де ла Грандьер, наш врач, признал, как и доктор Вернон, что смерть последовала от азиатской холеры. Мы просим у вас, графиня, и у вас, граф, извинения, что смутили покой вашего прелестного и мирного уголка.

Генерал провожает следователя.

Рамель (Гертруде на авансцене). Берегитесь! Бог не поощряет столь безрассудных намерений, как ваши. Я обо всем догадался. Откажитесь от Фердинанда, предоставьте ему свободу и довольствуйтесь участью счастливой жены и счастливой матери. Дорожка, которую вы избрали, ведет к преступлению.

Гертруда. Отказаться от него! Нет, лучше умереть!

Рамель (в сторону). Видно, придется Фердинанда отсюда увезти! (Жестом подзывает Фердинанда, берет его под руку и уводит.)

Генерал. Наконец-то отделались! (Гертруде.) Вели подавать кофей.

Гертруда. Полина, позвони, чтобы подали кофей.

Полина звонит.