Текст книги "К анализу действительности – Zur Analysis der Wirklichkeit, 1876"

Интеллектуальный процесс, который следует рассматривать как внутренний, по сути, эзотерический коррелят того, что в предыдущей главе было названо «проекцией» с потусторонней точки зрения.

Если рассматривать хаос теорий, то две из них находятся в крайней оппозиции друг к другу как наиболее консеквентные и одновременно наиболее страдающие от неизбежной односторонности следствий. Это теории Нагеля и Геринга119119
  E. Hering, Beiträge zur Physiologie; Leipzig, 1861 u. f.


[Закрыть]. Геринг, преемник Иоганна Мюллера и защитник идентичных участков сетчатки, оценивается Гельмгольцем (Physiol. Optik, §33) со всей основательностью, а его учение признается «наиболее ясным, наиболее последовательным проведением нативистской теории». О его оппоненте сказано: «Теория Нагеля весьма близка к истине. Обе они противоречат друг другу по всем пунктам: в отношении расположения и направления лицевых явлений, в отношении бинокулярного одинарного и двойного зрения и т. д. И все же мне кажется, что именно в отношении этой кардинальной проблемы возможно мирное соглашение между оппонентами. По Герингу, мы видим предметы не обоими глазами в соответствии с их направлением и расстоянием, а корнем носа или идеальным, средним циклопическим глазом, который объединяет зрительные пространства двух реальных глаз и направлен на общую точку фиксации обоих. Согласно Нагелю, каждый из двух реальных глаз смещает свое сетчаточное изображение наружу по линиям бизира (определение дано в предыдущей главе), и там, где эти два проецируемых изображения приводятся в конгруэнтность в феноменальном внешнем пространстве, возникает пластический феномен шестимерного объекта, как в стереоскопе, двумя глазами. Теперь попробуйте провести следующий эксперимент.

Если бинокулярно зафиксировать близлежащий темный объект на светлом фоне, а затем, не смещая оси глаз, попеременно закрывать правый и левый глаз, то можно сразу заметить, как при закрытом левом глазе объект смещается влево, а при закрытом правом – вправо. Однако аналогичные, но меньшие сдвиги происходят и в том случае, если сначала при постоянно открытом правом глазе попеременно закрывать и открывать левый глаз, а затем наоборот. Что же показывает этот предельно простой эксперимент? Во-первых, о разных направлениях проекции двух глаз; во-вторых, о том, что сознание оценивает положение двух глаз и разницу в направлениях их видения из центральной нейтральной точки120120
  Гораздо более вопиющим, чем вышеприведенная простая, так сказать, самоочевидная попытка, является странное иллюзорное движение видимого объекта, на которое обращает внимание Геринг и о котором подробно говорит Гельмгольц в «Физиологической оптике» с. 607—608 a.. Прочтите об этом там, повторите эксперимент, а затем проверьте сами, не устанавливает ли это единство оптического центра пространства с отдельными направлениями проекции обоих глаз.


[Закрыть]. Не следует ли здесь представить возможность реальной eoinoiäentia oppositorum? Но разве существование ранее априорно доказанного центра локализации не демонстрируется нам ad oculos?

Где находится этот центр приватного пространства воспринимающего субъекта в его феномене приватного пространства – вопрос уже не стоит. Очевидно, что в голове видящего. Здесь есть точка, находящаяся за серединой соединительной линии обоих глаз. От нее все мои направления локализации расходятся радиально, как радиусы бесконечной сферы. Из этого центра все видимое имеет для меня свое место и расстояние: и то, что я хватаю руками, и недосягаемые звезды на небе; мне уже известны части моей собственной головы – глаза, уши, нос, макушка, затылок и т.д., которые я не мог бы оценить и признать расположенными справа, слева, сверху, снизу, сзади и спереди, если бы посреди этих частей головы не находился тот невидимый центр пространства, по отношению к которому пространственные предикаты «право», «лево» и т. д. только и приобретают смысл. Здесь мы сталкиваемся с действительным ядром, фундаментальным фактом всех пространственных ощущений, исходной точкой, вокруг которой в идеале кристаллизуется феномен оптического мира субъекта, и без которой наше интуитивное сознание заполнил бы не геометрически упорядоченный космос, а безпространственный хаос ощущений. Если бы потребовались дополнительные доказательства, то их не пришлось бы долго искать. И повседневный здравый смысл, и более строгая наука богаты ими. Что касается первого, то каждый человек вкладывает в него свое «я», и тривиальность этого беспристрастного свидетельства говорит не против, а в пользу его субъективной истинности. В нем мы находим выражение феноменального совпадения оптического и логического Я. Наше тело как эмпирический феномен состоит, как и всякий объект восприятия, из определенной локализованной системы сенсорных содержаний и, по терминологии Фихте, уже относится к сфере не-Я. Если, конечно, в народном обиходе встречается отождествление «я» и «мое тело», то трудно ошибиться в тропическом характере такого выражения: ведь каждый, говоря «у меня есть руки, ноги, тело и т.д.», рассматривает свое тело как свою собственность, следовательно, как объект Я, и наоборот. Если бы, таким образом, это отождествление происходило не в переносном смысле, а sensu proprio, то естественный разум пришел бы к неестественному абсурду (который вряд ли был бы ему в тягость): «Мое тело обладает телом»; и так далее, и тому подобное. Даже ребенок и необразованный человек отличает, во-первых, себя от внешнего мира, во-вторых, свое тело от других объектов внешнего мира, в-третьих, себя от своего тела; а самость или «Я» имеет определенное пространственное расположение для наивного сознания; можно действительно потерять руки и ноги (через ампутацию), но мысленно всю телесность вплоть до средней части головы, не теряя при этом «Я». Оптическое «Я» сидит, совпадая с логическим, в голове. С другой стороны, если говорить о строгой науке, то в качестве дополнения к свидетельству простоты, на котором основан так называемый «закон эксцентрической проекции», можно привести группу физиологических фактов. Ощущения (например, световые или давления) возникают не в периферическом органе чувств (например, на сетчатке глаза или на поверхности ощупывающей руки), а в центральном нервном аппарате мозга. Если сенсорные нервы между мозгом и органом чувств прерываются или разрушаются, то ничего из внешнего мира не видно и не чувствуется, даже если орган чувств остается совершенно нетронутым и невредимым. С другой стороны, часто бывает так, что если раздражается отделенная от органа чувств и связанная с мозгом нервная культя, то чувствующий человек переносит причину своих ощущений на привычное место121121
  Примечание ко 2-му изд. Картезий уже знал об этом широко обсуждаемом явлении и сделал из него определенные выводы. В шестой части «Ллеации к первому изданию» он говорит: – – – audiveram aliquando ab iis quibus crus ant brachium fuerat abscissum, se sibi videri adhuc interdum dolorem sentire in ea parte corporis qua carebant; ideoque etiam in me non plane certum esse videbatur membrum aliquod mihi clolere, quamvis sentirem in eo dolorem.


[Закрыть]. Так, ампутированный, очнувшись от хлороформной оболочки, парадоксальным образом ощущает боль в большом пальце той ноги, которая была у него отнята; и только внешний вид должен научить его лучше или хуже. Таким образом, место ощущения (в центральном органе) и место ощущаемого (на периферии) распадаются.

Если, таким образом, ощущаемое свечение, давление и т. д. сначала возникает в мозгу, а затем, тем не менее, воспринимается на периферии, на поверхности тела или даже дальше, то ясно: перцептивно-визуальный процесс состоит в локализации или проекции качественного сенсорного содержания из центра в мозге на определенные направления и расстояния. Таким образом, эмпирико-пространственная концепция мира – это не только геоцентрический, но и антропоцентрический, даже кефолоцентрический феномен.

Формальная природа и характеристики нашего пространства заложены в виде научно обоснованной системы в евклидовой геометрии, достоверность которой настолько не зависит от конкретных энергий наших органов чувств и качеств наших ощущений, что существо, наделенное совершенно другими органами чувств, могло бы, тем не менее, смотреть на пространство точно так же, как и мы. Но если эта геометрия, начиная с аксиом и кончая крайними следствиями, обладает аподиктической определенностью для любого интеллекта, подобного нашему, то евклидова граничная схема, т.е. форма плоского трехмерного пространства должна быть существенно заложена в нашей интеллектуальной организации и прочно связана с ней; наша предельная форма вытекает из типичных формальных законов нашего интеллекта, и поэтому приходится – независимо от вопроса о соизмеримости или несоизмеримости нашей субъективной формы восприятия с абсолютно реальным устройством мира – согласиться с той эпохальной теоремой, которую впервые высказал Кант в своей замечательной Инангурационной диссертации 1770 года: Spatium non est aliquid objectiv! et realis, nec substantia, nec accidens, nec relatio; sed subjectivum et ideale e natura mentis stabili lege proficiscens veluti schema, omnia omnino externe sensa sibi coordinandi.

– De Mundi Sensib. Atq. Intell. Forma et Princ.; sect. III. §15, v. Это требует лишь ограничительного дополнения, что первая, отрицательная часть теоремы должна иметь проблематическую форму, а вторая, положительная часть – ассерторическую.

Несколько спорных моментов остаются столь же нерешенными, сколь и сомнительными.

Первый: почему содержание слуховых ощущений не предстает перед нами, подобно световым ощущениям лица, в виде группировки линий, поверхностей, фигур, почему в нем не происходит указанный выше (с. 179) элементарный процесс пространственного сознания, почему оно (само по себе перципитированное в беспространственной одновременности и последовательности) лишь вторично и реляционно неопределенно связано с оерами тактильного и зрительного пространства? В области эмпирической феноменальности ответ находится сразу же: это связано с принципиально разной организацией сенсорного аппарата с обеих сторон: здесь – орган слуха, упрятанный в тайные, лабиринтные костные полости черепа, там – глазное яблоко, снабженное широкой поверхностью изображения, свободно перемещаемой во всех направлениях. Отсутствует только трансцендентная причина, существующая в этом феноменальном единстве.

Во-вторых: если признать, что трудно отрицать, что евклидовский характер нашей пространственной схемы вытекает из интеллектуального закона, не зависящего от конкретных энергий наших органов чувств, то является ли этот закон фундаментальным или он может быть выведен из более высоких законов? Это решит будущее – если сможет!122122
  Es sei hier verwiesen auf mein Werk «Gedanken und Thatsachen», Bd. I, S. 27—30, S. 75—83; Bd. II, S. 18—28.


[Закрыть]

Логика фактов, или причинность и временная последовательность

Принцип причинности, этот источник и путеводитель всей рациональной науки, в своей наиболее абстрактной и скудной форме выглядит следующим образом: С одной и той же причиной a связано раз и навсегда одно и то же следствие b, так что где бы в бесконечном пространстве и в каком бы безначальном и бесконечном мире-времени ни возникло состояние или процесс a, из него должно возникнуть состояние или процесс b. Или – что говорит о том же самом – все в мире происходит по неизменным законам с действительной необходимостью. Поэтому каузальный принцип можно назвать также принципом безысключительной закономерности всех событий. Неважно! Сформулированный и названный таким образом, он является безусловной фундаментальной предпосылкой всех реальных наук, которые, без различия, от механики и физической астрономии до физиологии и патологии, занимаются либо индуктивным, т.е. путем наблюдения, эксперимента и обобщения, либо дедуктивным, т.е. путем логического вывода из гипотез и аксиом, выявлением законов, господствующих в их конкретной области проявления. Ведь все явления в этом мире – от круговорота звезд, повторяющегося с грандиозной регулярностью с незапамятных времен, до произвольного, на первый взгляд, плавания солнечной пыли, от великих воздушных потоков в земной атмосфере до ощущений и мыслей человека – происходят по законам; поскольку, кроме того, мировой процесс в целом и в больших масштабах есть лишь сумма всех индивидуальных процессов и результат всех индивидуальных причин, то в качестве наиболее краткой, наиболее содержательной космологической формулы Принципа вытекает следующее общее положение:

«Из данного состояния Вселенной неизбежно и обязательно возникает следующее за ним состояние мира, из него – следующее за ним состояние, и так вперед и назад во времени in intinitum. Каждое состояние мира всегда является эмпирической полной причиной следующего за ним состояния мира и полным следствием предыдущего состояния мира. В сегодняшнем дне лежит завтрашний и послезавтрашний день, как и во вчерашнем и позавчерашнем. Поэтому весь мировой процесс должен протекать именно так, как он протекает в действительности. Все действительное необходимо, а узы необходимости, которыми порядок состояний мира связан именно в этом и ни в каком другом порядке, заключаются в системе естественных законов, которым неизбежно подчиняется все отдельное в мире, а значит, и все целое».

Всякое «совпадение» в абсолютном смысле этого слова, под которым поэтическое и восторженное воображение, управляемое желаниями, в противоречии с мыслящим и покорным рассудком, привыкло понимать событие, якобы происходящее без законной необходимости, здесь строго и решительно отрицается123123
  Тот, кто отвергает необходимость природы (αναγχη) как фатум (ειμαρμενη)
  и убеждение в космической универсальности причинного принципа как «фатализм», делает это либо по малодушию сердца, либо от близорукого отчаяния в собственной воле. (Как будто собственная воля и решение сами по себе не являются космическим коэффициентом судьбы мира). – Он превозносит случайность, произвол, «как бы». С ним говорит желание, а не разум. Кстати, в сомнении относительно всеобщего закона природы чувственность и эмпиризм встречаются с мистикой. Здесь вспоминаются, например, Юм и Стюарт Милль, который на полном серьезе хочет сохранить возможность существования неподвижных звезд, где причинный закон не имеет силы (I); здесь, например, Сведенборг. И в этом случае крайности соприкасаются. Один, из преувеличенного номиналистического, антисхоластического отвращения к допущению реальной всеобщности (universalia in re), хочет признать своего рода естественную необходимость только в принуждении чувственного индивидуального восприятия и тем самым отдает общий ход мира на волю безудержного произвола. Другой, напротив, из досужей потребности хочет иметь только абсолютный произвол, видеть железную необходимость непреложных законов прорванной и разрушенной, и потому сохраняет в своей руке только эмпирическую единичность как определенную и несомненную. Сенсуализм и мистицизм, – par nobile fratrum! Ибо наука, как верно предвидели Платон и Аристотель, а новейшие, начиная с Галилея, доказали сonсreto, идет к общему и необходимому, т.е. к законному. Здесь необходимо показать свои цвета. Либо присоединиться к Кондильяку и товарищам; тогда отрицать разум, науку, имманентную, реальную законность и тем самым дать нигилистическому скептицизму неограниченный простор, а мистицизму, фантастицизму – безусловное право ловить рыбу в грязи. Или предоставить Галилею, Лейбницу, Канту и вообще рационализму право и честь истины; тогда чувственность и номинализм отпадают, и отдельный факт обязан своим временным существованием вечным законам; он реален только потому, что он необходим, т.е. законен.


[Закрыть]. Остается только та относительная «случайность», которая заключается в неожиданном совпадении причинно-следственных рядов, до этого протекавших раздельно. Если, например, я иду по улице, и прямо перед моими ногами падает тяжелый кирпич, я, даже будучи убежденным рационалистом, называю это «случайностью». Почему? Потому что падение кирпича прямо здесь и сейчас не является ни причиной, ни следствием моего пребывания здесь и сейчас, а результатом причинно-следственного ряда, не имеющего ничего общего с тем, который привел меня сюда именно в это время. Я называю это так в относительном смысле. В абсолютном же смысле это, очевидно, не случайность, а, как и все остальное, канзальная необходимость, поскольку, согласно господствующим законам природы, с разных сторон и в результате двух разных причинных рядов и мое нахождение здесь и падение камня здесь и сейчас должны были совпасть.

И то и другое возникло одновременно из непосредственно предшествующего состояния мира с законной необходимостью.

Гете называет причинное понятие «самым врожденным понятием, самым необходимым», а Лихтенберг – «беспокойным причинным животным». И правильно! Ибо никакой скептицизм и никакая софистическая диалектика не заставят здоровый и прямолинейно развитый интеллект утратить убежденность в том, что каждое мельчайшее и каждое величайшее событие в этом мире имеет свою причину, из которой оно должно было возникнуть именно в это время и в этом месте, т.е. что оно происходит по законам, и что абсолютная случайность, т.е. действительно беспричинное и противозаконное событие, ушла в прошлое. Строгая закономерность хода мира как в целом, так и в деталях в точности совпадает с понятностью хода мира; где она прекращается, там и понимание замирает.

Откуда взялось это убеждение и насколько неограниченна его объективная сфера действия, можно здесь не обсуждать. Но пусть его субъективная всеобщность будет установлена во всех умах, способных мыслить. Ибо где бы ни произошло событие, по-видимому, беспричинное или противозаконное, – " как будто неожиданно», – разумный человек сразу же предположит, что причина и закон неизвестны только ему, но никак не то, что их вообще не существует. И он с полной уверенностью продолжит прослеживать неизвестную ему причину или еще не открытый закон, из которого с действительной необходимостью должна была возникнуть кажущаяся случайность. Если, например, затмение или кустелляция, предсказанные астрономом, не произошли, он ни в коем случае не сделает вывод о том, что закон инерции или тяготения приостановился, а лишь предположит, что либо в его расчетах допущена ошибка, либо в неудаче виноват неизвестный фактор, действующий по закону, например, темное, невидимое мировое тело.

Таким способом, который никогда не обманывает, априори был открыт, например, мощный спутник Сириуса, который раньше был невидим, а недавно стал видимым. Аналогично и с планетой Нептун. Достаточно того, что мое убеждение, что эта аксиома, эта гипотеза, если хотите, неистребима, является непогрешимым путеводителем и указателем науки.

Что следствие не следует аналитически из причины (по крайней мере, в нашем понимании), т.е. не может быть выведено из нее по логическим формальным принципам. т.е. не может быть выведено из нее согласно логическим формальным принципам тождества, противоречия и исключенного третьего лица; что, следовательно, nexus causalis, фактическое отношение между молнией и громом, между воспламенением пороха и взрывом, toto genere отличается от логического nexus, простого мыслительного отношения между предшествующим и последующим в заключении, – это, как известно, составило ядро осторожного скептицизма Юма. То же самое в более тонкой форме доказал Кант в своей «Попытке ввести отрицательные величины в житейскую мудрость». Это и привело Канта, как известно, к кардинальному вопросу его «Критики чистого разума». Но что следует из этой логической неустранимости причинной связи при полной субъективной определенности причинного принципа? Я полагаю, что различие между двумя видами причин, которые, хотя и различаются по существу, обычно смешиваются в массовом сознании, тогда как они уже давно концептуально отделены друг от друга как в естествознании, так и в чистой философии. В более узком смысле их можно назвать causa occasionalis и causa efficiens.

Ведь именно потому, что человек считает возникновение следствия из причины необходимым, т.е. убежден, что при одних и тех же условиях в rerum natura всегда должно происходить точно такое же следствие, хотя оно и не может быть выведено из этих чисто логических или аналитических предпосылок, – именно поэтому он неявно думает о более чем логической или внелогической реальной причине, связывающей именно это и никакое другое следствие раз и навсегда с этими эмпирическими предпосылками, например, о реальной причине того, что в rerum natura всегда должно происходить точно такое же следствие, хотя оно и не может быть выведено из этих чисто логических или аналитических предпосылок. Например, реальная причина того, почему Земля достигает максимальной скорости в перигелии и минимальной в афелии, или почему вся органическая жизнь вымирает при температуре 80. Эта достаточная реальная причина, очевидно, мыслится как постоянный, неуничтожимый агент, всегда таящийся на заднем плане, готовый к действию, но если пробужденный к действию, то также всегда последовательный и однородный, т.е. действующий по закону. В связи с этим применимы следующие определения. Во-первых: окказиональная причина (Occasio, causa occasionalis) – эмпирическое усложнение чувственно воспринимаемых реальных условий, при наступлении которых происходит следствие. Во-вторых: активной причиной в более узком смысле (causa eficiens) называется тот агент, который сам по себе не является истинным и который при возникновении причины всегда производит одно и то же следствие. Но обе причины, occasio и causa eficiens, только взятые вместе, приводят к полной причине или достаточной реальной причине (causam totalem sive suficientem).

В этих четких и резко очерченных понятиях сходятся две системы мышления, в остальном совершенно чуждые друг другу: теоретическое естествознание наших дней с теологическим окказионализмом картезианцев (особенно Жюлинкса и Малебранша). И те, и другие проводят именно то различие, о котором говорилось выше, только по-разному мыслят и называют causa efficiens. В трансцендентальной метафизике картезианцев она называется Deus, в метафизике современного естествознания – «природная сила».

Там вместо всех эмпирических законов и отдельных следствий выступает единый общий агент или универсальный принцип действия, здесь же в основе каждого однородного специального класса природных процессов лежит конкретный агент, например, гравитация, когезия, электрическое и магнитное притяжение, химические связи и т. д. Этот универсальный принцип действия в картезианской метафизике называется «естественной силой». Этот универсальный принцип действия мыслился в супранатуралистических и сверхмировых терминах; эти специальные агенты мыслились в натуралистических терминах как атрибуты сфер, масс, молекул и атомов, подвешенных в пространстве. Короче говоря, метафизика современного естествознания – это имманентный окказионализм, а метафизика картезианцев – трансцендентный окказионализм. Однако и то, и другое, не считая вненаучных вторичных измышлений, представляется различными интерпретациями одного и того же следствия из принципа Cansal, без принятия которого этот необходимый принцип оказался бы совершенно беспочвенным в воздухе.

Ведь если, согласно господствующей сегодня точке зрения, принять имманентный окказионализм – (что mutatis mutandis относится и к картезианцам), – то в каждом природном событии причина (c. occasionalis) и действующая сила (c. efficiens) образуют неразрывное дополнение, поскольку, если бы отсутствовала одна или другая, событие не произошло бы. Просто сила без oeeasio остается неэффективной, просто occasio без силы – бессильной. Без oeeasio сила остается неэффективной, так как в этом случае не выполняются юридические условия ее вступления в силу; так, огромные силы расширения, скрытые в пороховой мельнице, не имеют силы, если им не предшествует воспламенение (oeeasio); так, левая чаша весов, несмотря на давящий на нее груз, не опускается, если не убрать (occasio) противовес того же размера, находящийся на правой чаше.

С другой стороны, простое побуждение без силы также не имеет успеха, поскольку оно не вытекает аналитически из последнего с чисто логической необходимостью; например, без скрытых сил расширения пороха воспламенение не привело бы к взрыву, а без силы тяжести удаление противовеса не привело бы к опусканию другой весовой кастрюли. Итак: Viribus unitis! Оба вместе, возможность и сила, управляют миром, причем последняя без первой совершенно бессильна, а вторая без второй остается аннигилированной до неэффективности. И с помощью такого простого понятийного схематизма, конкретное наполнение которого оставлено эмпирике, теоретическое естествознание овладевает ходом мира и выдает свою натуралистическую конструкцию событий. -.

Все это изложение, однако, служит нам лишь подготовкой к тому, чтобы со ссылкой на одну из предыдущих глав ввести несколько парадоксальную мысль, которая вновь заставит нас осознать одну из имманентных границ нашего интеллекта.

С тех пор как новейшие естественные исследования, особенно физиология органов чувств и теоретическая физика, следуя за философией, но значительно превосходя ее в методологической строгости, продвинулись ко все более глубокому пониманию субъективности, относительности и феноменальности воспринимаемого мира чувств, не один философски мыслящий естествоиспытатель взялся провести разделительную линию между субъектом и объектом, между феноменом и ноуменом, между вторичными и первичными качествами. Так, выдающийся ум Иоганн Мюллер, которому я вынужден был возразить в предыдущей главе неохотно, но по логическому сознанию, в отношении конкретного предмета; так, пусть в единичных случаях, но всегда очень резко и удачно, К.Э. фон Бер; так, Гельмгольц.

Особого внимания заслуживают развитые последним выдающимся исследователем и мыслителем в 26-м параграфе его «Физиологической оптики» рассуждения о нормальном восприятии и сенсорных иллюзиях, о феноменальной и метафизической истинности наших эмпирических представлений, о генезисе и объективном познавательном содержании сенсорных восприятий. Если добавить к этому метагеометрические исследования пространства, подробно рассмотренные нами в одной из предыдущих глав, то создается впечатление, что мы счастливо подошли к тому периоду, когда эпиграмму Шильтера на натуралистов и трансцендентальных философов можно объявить устаревшей124124
  Да будет вражда между вами! Союз еще слишком раним: когда вы разойдетесь в поисках, лишь истина будет известна.


[Закрыть]. В упомянутой выше точке тонкой физиологической оптики Гельмгольц переходит к восприятию времени, и то, что он говорит по этому поводу, дает пищу для более глубоких размышлений.

«Единственное отношение, – говорится на с. 445, – в котором может иметь место реальное соответствие наших представлений с действительностью, – это временная последовательность событий с их различными особенностями. Одновременность, последовательность, регулярная повторяемость одновременности или последовательности могут иметь место в ощущениях так же, как и в событиях. Внешние события, как и их восприятия, протекают во времени, поэтому временные отношения последних также могут быть верным образом временных отношений первых. Ощущение грома в ухе следует за ощущением молнии в глазу, так же как вибрация воздуха, вызванная электрическим разрядом, приходит к месту наблюдателя позже, чем вибрация светового эфира. Следует, однако, отметить, что временная последовательность ощущений не является абсолютно точным отражением временной последовательности внешних событий, поскольку для проведения сигнала от органов чувств к мозгу требуется время, причем разное время от разных органов.

К этому следует добавить для глаза и уха время, которое требуется свету и звуку, чтобы достичь органа. Так, мы видим неподвижные звезды сейчас, как они были несколько лет назад». – Как можно судить об объективности утверждаемого здесь восприятия времени? Если не принимать во внимание некоторые анахронизмы или реверсы восприятия времени, которые следует приписать чисто психическому фактору внимания, обращенного туда или сюда, – например, «личное различие астрономов», когда один наблюдатель сначала видит звезду, потом слышит качание маятника, другой – наоборот, или тот особый феномен, что некоторые хирурги, пуская кровь, видели ее быстро текущей, а потом слышали качание резца, и так далее, – если не учитывать того, что восприятие времени звезды не совпадает с восприятием времени маятника, то мы не знаем, совпадает ли восприятие времени звезды с восприятием времени маятника. Если, говорю я, не принимать во внимание такие интеллектуально, а не чувственно обоснованные странности и аномалии последовательности восприятия, то можно согласиться с приведенным выше аргументом в том смысле, что имеется в виду просто порядок времени, т.е. симультанность или преемственность, υστερον или προτερον временного места воспринимаемого события и отношение величин эмпирически данных отрезков времени. Что касается абсолютной длительности времени», т.е. экстенсивной протяженности темпорально протекающего события, то читатель вспомнит, что говорилось выше в главе о «субъективном, объективном и абсолютном времени»: и признает, что в этом отношении метафизическая истинность наших утверждений становится весьма сомнительной, а соизмеримость человеческого интеллекта с абсолютно реальным представляется весьма проблематичной. Давайте немного остановимся на этом!

Тот, кто разделяет с нами убеждение, что реальность – это нечто большее, чем просто воображение, что в основе эмпирического мира-феномена (mundus sensibilis) лежит абсолютно реальный мир (mundus intelligibilis), лежащий за субъективными пределами сознания и познания, и что воспринимающий субъект вынужден развивать свои чувственные восприятия благодаря реальному воздействию абсолютно реального мира на субъективную способность восприятия, у него должен быть непрерывный параллелизм внешних событий с последовательностью восприятий, постоянное соотношение между порядком того неизвестного, что вынуждает нас к последовательности ощущений, и самой этой известной последовательностью ощущений, так что [exceptis excipiendis, ср.] большая или меньшая продолжительность временной перцептивной величины, такой как месяц и день, более того, временная близость и расстояние, например, от утра до вечера и т.п., предписывается нам как phaenomenon bene fundatum трансцендентными отношениями в абсолютно-реальном мире. Если время лунного оборота вокруг Земли оказывается в 28 раз больше времени осевого оборота Земли, если воспламенение пороха предшествует взрыву, а не следует за ним, если вообще причина (occasio) воспринимается раньше следствия или (при кажущейся обратимости) эмпирически выводится более ранний характер первого, Если причина (occasio) воспринимается раньше, чем следствие, или если (при кажущейся обратимости) можно эмпирически вывести более раннее существование первой, то все это должно быть навязано воспринимающему субъекту извне и поэтому должно быть признано указателем на порядок вещей, полностью независимый от него и импульсов его интеллекта. – Совсем иначе обстоит дело с экстенсивным количеством хода времени, которое следует отличать от порядка времени. Как было показано ранее, это функционально зависит от субъективной скорости восприятия, которая, в свою очередь, зависит от психофизической организации субъекта; поэтому она не может и не будет одинаковой, а будет различной у разных видов интеллекта, подобно тому как увеличение или уменьшение размеров носа имеет разную степень для разных ограненных линз; один и тот же астрономический период, например, боковой день или месяц, представляется коротким или длинным в зависимости от того, мала или велика перцептивная способность воображающего субъекта, поэтому в сознании Эпллемерона минута может представлять примерно такой же отрезок времени, как в нашем – месяц. Достаточно, как мы видели, не только возможно, но и вполне определенно и несомненно, что существует столько же различных и несопоставимых временных линий (хотя и не временных порядков), сколько существует воспринимающих интеллектов с различными скоростями.

Признав это, логический мыслитель сам вынужден задаться пограничным вопросом: следует ли брать эмпирическую форму восприятия хода времени вообще (т.е. помимо того конкретного количества времени, которое свойственно различным темпорально воспринимающим интеллектам), – должна ли она быть атрибутом абсолютно реального, или же она, возможно, возникает исключительно за счет воспринимающих субъектов? Является ли тогда «fluxus temporis» метафизической forma existendi или просто эмпирической forma percipiendi et intelligendi? – Вопрос звучит странно, и он становится трансцендентным, поскольку ставит перед нами загадку, которую мы можем решить, только превзойдя свои собственные способности восприятия и освободившись, т.е. которую мы не можем решить вообще; – судьба, которую он разделяет со многими другими жгучими вопросами! Поэтому категорический ответ невозможен. Если, однако, вспомнить, с каким презрением мы сегодня смотрим на гелеоцентрическую ошибку докоперников, которые гипостазировали кажущиеся движения небес как абсолютно реальные, поскольку они являются необходимым явлением для жителей Земли;

как смешным показалось бы нам, если бы, например, философская рыба, поскольку она и ей подобные могут плавать только в воде, захотела бы отрицать возможность существования существ, летающих в свободном воздухе, – то в качестве гипотетического ответа непременно прислушались бы к следующему размышлению *).