Текст книги "К анализу действительности – Zur Analysis der Wirklichkeit, 1876"

Αμα, Προτερον, Υστερον (simul, prius, posterius, быть одновременно, быть раньше или позже), у Аристотеля, как известно, причисляемые к «категориям», – три основных элемента всякого временного Αμα называются два процесса, между которыми не проходит время, υστερον и προτερον те, между которыми проходит. В (чувственно) более быстром перципирующем интеллекте один и тот же интервал астрономического времени охватывает больше мгновений и, следовательно, тянется дольше, чем в более медленно перципирующем интеллекте; там временное расстояние между сегодня и завтра становится больше, здесь – меньше; там υστερον и προτερον удаляются друг от друга, здесь приближаются друг к другу, подобно тому, как при наблюдении через более изогнутую двояковыпуклую линзу две точки пространства удаляются друг от друга и линия пространства становится длиннее, а при наблюдении через менее изогнутую или даже вогнутую линзу точки удаляются друг от друга и линия становится короче. Разница между инконгруэнтными субъективными временными линиями у разных по организации интеллектов, таких как муравьи и скот, эфемеры и люди, основана на этой разнице во временном восприятии расстояния. Возможно, что, по крайней мере, в рамках градуированного порядка более тонко организованных видов животных, будет справедливо правило, согласно которому субъективная величина времени, т.е. более или менее длительное восприятие одного и того же астрономического временного расстояния, обратно пропорциональна продолжительности или краткости жизни, а также пространственной объемности или малости соответствующего вида животных, так что, например, день для маленького, быстро живущего человека будет гораздо длиннее, чем для человека, а для последнего опять-таки гораздо длиннее, чем для тяжело передвигающегося колосса – слона.

Но это только вскользь и без предварительного упоминания! Да и это соображение не относится только к чисто чувственному представлению о времени и не учитывает того важного обстоятельства, что при значительном развитии высших интеллектуальных способностей, таких как быстрота и богатство мысли воображения, прыгучий ум и замыкающий интеллект, т.е. тех функций, преобладанием которых только и способен развиваться человек, интеллект способен развивать интеллект, что, дескать, за счет специфической быстроты этих высших психических функций медлительность чувственного восприятия может быть компенсирована или полностью отодвинута на задний план.

Насколько дольше, поскольку богаче по содержанию, день в жизни гения, чем день в жизни скучного обывателя, который продолжает работать, как машина на своей беговой дорожке. – Это дало бы повод для всевозможных интересных размышлений, которые, однако, поскольку они не относятся к нашей сегодняшней проблеме, я здесь обойду. – Достаточно, если временное расстояние между более ранним и более поздним, начальным моментом и конечным моментом астрономического интервала времени не одинаково для разнородных субъектов, а воспринимается как более короткое у одного и более длинное у другого, то имеет смысл и благодарность пограничного случая, что это расстояние, а вместе с ним и эмпирическая форма существования временного прохождения (fluxus temporis) может быть не более чем субъективной формой восприятия. Поэтому, когда задается вопрос: Являются ли предикаты Grnnd всей временности, προτερον – αμα – υστερον, par excellence дизъюнктивными и ин-компандируемыми, siud они абсолютные разделы между каузальными фазами события или нет? – таков ответ:

Для нас, однако, они таковыми являются, как и для любого интеллекта с ограниченной скоростью восприятия. Но поскольку человеческий интеллект, по крайней мере in abstracto, посредством своей инференциальной деятельности предвидит будущее и реконструирует прошлое (которое лежит за пределами его индивидуального опыта), то он преодолевает и проникает через перегородку между Prius и Posterius, Математическая теория, ярким примером которой являются расчеты прошлых и будущих созвездий и затмений на небе, должна рассматриваться как логически обоснованная гипотеза, поскольку она следует по пути эмпирических аналогий – (отнюдь не как произвольный, иррациональный плод воображения!) – если предположить наличие безграничного интеллекта, для которого разделение на Prius, Simul, Posterius уже не является разделением, т.е. вневременного, абсолютного интеллекта.

Поскольку странность этой мысли, возможно, еще недостаточно смягчена только что приведенным доказательством ее логической обоснованности, поможем себе наглядной иллюстрацией. Тот, кто поднялся на вершину горного перевала и водораздела первого порядка и смотрит оттуда вниз на расстилающийся под ним многообразный мир более низких горных хребтов, долин и ущелий, видит одновременно uno aspectu то, что не могут видеть uno aspectu жители расположенных внизу альпийских хижин, деревень и городов из-за непрозрачности разделяющих их горных хребтов. А что для того, кто смотрит сверху вниз, представляют собой эти разделяющие их горные палки, для этого абсолютного интеллектуала было бы перегородками междуπροτερον – αμα – υστερον. – Или есть шутливые картинки, на которых изображен жилой дом в открытом профильном разрезе, и тогда можно подслушать, как от подвала до конька крыши обитатели всех этажей занимаются своими домашними делами; внизу, в подвале, мыши грызут запасы, а на первом этаже хозяин дома считает деньги за письменным столом;

выше, на втором этаже, богатый олень, зевающий в кресле напротив супруги; пролетом выше – трудолюбивая семья государственных служащих с многочисленными детьми; под крышей, между голыми стенами скромной мансарды, – голодный поэт, пишущий стихи; наконец, на крыше – домашний кот, подглядывающий за воробьями. Таким образом, опять-таки во временном плане, должен был бы мыслиться тот абсолютный интеллект, который одним взглядом видит то, что нам одновременно не понятно, то, что неравноценно, перед которым поэтому, при устранении временной протяженности, разворачивается и расстилается сразу вся история мира125125
  Ту же мысль, но в результате совершенно других рассуждений, можно найти в небольшой прелестной книге Ф. Эберти «Звезды и всемирная история» («Die Gestirne und die Weltgeschichte»). Breslau, 1874.


[Закрыть]. – Sub specie aeternitatis, говорит Спиноза.

Систему Спинозы обвиняют в том, что он путает причину и следствие, канальность и логическое следствие126126
  Так уже Ф. Х. Якоби в «Беседе об идеализме и реализме», с. 93—109, и в письмах к Мендельсону «О доктрине Спинозы» (Бреслау, 1789), с. 414 и далее. Позже Шопенгауэр, «Vierfache Wurzel des Satzes vom zureichenden Grunde» §8. – Л. Фейербах также говорит (но не в осуждающем смысле): «Для Спинозы сущность познания есть сущность вещей. Следствие, таким образом, не имеет иного значения, кроме логического следствия». Sämmtl. W., vol. IV, p. 354, примечание.


[Закрыть]. В определенном смысле это справедливо: именно в эмпирии, для которой временное образует непреодолимую границу и типичный барьер, так же как для глаза, но не для интеллекта земного жителя, гостентоцентризм. Если допустить реальность времени, то реальное отношение между causa (occasionalis) и effectus привязано ко времени и означает не что иное, как неизменный закон природы, в силу которого хронологически следующее состояние мира B (το υστερον) оказывается привязанным к непосредственно предшествующему состоянию мира A (προτερον) как необходимое приложение, как гром к молнии.

Тогда «сила» остается скрытой на заднем плане как сверхлогическая, непостижимая, метафизическая реальная причина этой эмпирической необходимости. Ясно понятное же логическое отношение следствия, господствующее между посылками и заключением человеческого умозаключения, мы понимаем как вневременное-идеальное, совершенно прозрачное отношение мысли, как необходимость, определяемую объемом и содержанием понятий, независимую от всех хронологических криусов и костсриусов, совершенно безразличную к определениям времени, – veritas seterna. Так, например, в силлогизме:

Major: Две величины, которые обе равны одной и той же третьей величине, также равны друг другу.

Minor: Следовательно, оба прямых угла (180°) равны сумме внешнего угла при основании плоского треугольника и его вторичного угла в треугольнике, а также всем трем углам в треугольнике вместе взятым.

Вывод: Следовательно, три угла в треугольнике, взятые вместе, = 180°.

То же самое верно не только здесь и сейчас или там и тогда, но везде и всегда. Это veritas aeterna, поскольку логически необходимо раз и навсегда.

Если же гипотетически допустить идеальность времени в абсолютном мировом разуме в соответствии с приведенным выше аргументом и провести соответствующую редукцию фундаментальных понятий нашего естествознания, являющегося по сути теорией событий, то из этой ошибки Спинозы под новым, измененным освещением, которое в любом случае доходило до него лишь с воображаемого расстояния, вытекает глубокая, содержательная истина.

Для каждого эмпирического процесса во времени, для каждого произвольного природного события, будь то падение метеорита или движение мысли в человеческом мозгу, совершенно бесцеремонно представляется логический вывод, в котором закон природы образует главное предложение, настоящее состояние объекта – второстепенное предложение, из которого, как из вывода, вытекает последующее состояние объекта. Например:

Если свободно движущееся тело из начального состояния покоя всегда получает одинаковое приращение скорости (закон природы) за равные промежутки времени, то расстояние (s), пройденное им за t таких промежутков времени, равно половине произведения приращения скорости на квадрат числа этих промежутков времени. (Закон природы: s=g*t²/2, выведенный априори Галилеем).

Atqui: Этот кирпич, оторвавшийся от крыши, получает в каждую секунду одно и то же увеличение скорости на 30 футов.

Следовательно: через две секунды он провалится на 30*4/2=60 футов.

Такой объективный вывод совершает в rorum natura ровно то же самое, что и субъективный вывод механического intellectu humano. И точно так же, исходя из объективной общезначимости принципа Кансаля, т.е. всеобщей закономерности всех событий, каждый из бесчисленных процессов в природе подпадает под аналогичную формулу вывода. Это и есть логика фактов. Однако это важное понятие приобретает еще более значительный объем, если учесть, что в нашей теории во многих случаях удалось логически проследить большинство специальных законов природы до более общих фундаментальных законов и вывести их из них. Так, все специальные законы чистой механики вытекают как математически хорошо структурированная и стройная система из нескольких общих основных законов, таких как закон инерции, параллелограмм журавля и т.д.; а физическая астрономия, гидравлика, акустика и оптика, в свою очередь, вырастают из чистой механики как логическое потомство.

Если же гипотетически взять за основу абсолютный мировой интеллект, для которого, во-первых, не существует временного потока как предела познания, как для нас, и для которого, во-вторых, открыта система всех законов природы, в логическую связь которых человеческая теория уже фрагментарно проникает то тут, то там, тогда весь процесс мира, который для нас рассеян в бесконечном пространстве и отвлечен в бесконечном времени, действительно будет дан этому интеллекту как вневременная мировая логика sub specie aeternitatis, вплоть до ее мельчайших частностей. Это была бы законченная логика фактов в объективном мире разума; и Спиноза был бы прав в том смысле, который, конечно, не мог быть ему совершенно ясен, так как он умер за десять лет до опубликования «Кринеипии» Ньютона и за столетие до опубликования «Целесообразной механики» Лапласа127127
  Неудивительно, что астроном Лаплас, важнейший представитель наиболее рациональной, логически совершенной из всех естественных наук, также задумывается об общей мировой логике. Свидетельством тому является замечательное высказывание в его «Философском эссе о вероятностях» (Essai philosophique sur les probabilites; 2-е издание, Париж, 1814, стр. 3). К этому Э. Дю Буа-Реймон добавил дополнительные соображения в интересной лекции «Ueber die Grenzen des Naturerkennens» (Лейпциг, 1872). Можно привести следующий отрывок из нее, относящийся к данному вопросу: «Можно, – говорится на с. 3, – представить себе такую ступень познания природы, на которой весь мировой процесс будет представлен математической формулой, неизмеримой системой одновременных дифференциальных уравнений, из которых в любой момент можно будет вывести местоположение, направление движения и скорость каждого атома во Вселенной». «Разум, – говорит Лаплас, – знающий в данный момент все действующие в природе силы и взаимное расположение существ, из которых она состоит, если бы он был достаточно всеобъемлющим, чтобы подвергнуть эти данные анализу, постиг бы в той же формуле движения самых больших мировых тел и самого легкого атома: ничто не было бы для него неопределенным, и будущее, как и прошлое, было бы доступно его взгляду. Человеческий разум, в том совершенстве, которое он сумел придать астрономии, представляет собой слабый образ такого духа». – «Действительно, – остроумно продолжает Дю Буа-Реймон, – как астроному достаточно придать определенное отрицательное значение времени в лунных уравнениях, чтобы определить, что когда Перикл отправился в Эпидавр, солнце затмилось в Пирее, так и дух, воображаемый Лапласом, мог бы при соответствующем расчленении его формулы мира сказать нам, кем была Железная маска или как погиб „президент“. Как астроном предсказывает день, когда через много лет комета вновь появится на небосводе из глубин космоса, так и этот дух прочел бы в своих уравнениях день, когда греческий крест вспыхнет на мечети Святой Софии или когда Англия сожжет свой последний уголь. Если бы он установил в мире формулу, то ему открылось бы таинственное изначальное состояние вещей. В бесконечном пространстве он увидел бы материю уже либо в движении, либо неравномерно распределенной, поскольку при равномерном распределении неустойчивое равновесие никогда бы не нарушилось. Если бы он позволил t расти бесконечно в положительном смысле, то узнал бы, грозит ли теорема Карно ледяным тупиком Вселенной только через бесконечное или уже через конечное время. У такого духа можно было бы пересчитать волосы на голове, и без его ведома ни один воробей не упал бы на землю. Пророк, обращенный назад и вперед, весь мир был бы для него только одним фактом и одной великой истиной, как это уже выразил д'Алембер в предисловии к „Энциклопедии“, лелея в зародыше мысли Лапласа». – Такова точка зрения Дю Буа-Реймона. Добавлю лишь, что для этого лапласовского интеллекта с его универсальной логикой и математикой весь мировой процесс действительно был бы представлен in abstracto. Но для того, о ком я говорю выше, он, более того, будет присутствовать in concreto, поскольку он, par excellence, вне времени.


[Закрыть]. У нас кружится голова при мысли о чихании. Очень понятно! Вот и нам не хочется долго задерживаться на холодной, прозрачной высоте гигантской идеи мира. Гусеница сидит на листе своего дерева, а не на вершине горы Чимборассо. Как бы чувствовал себя житель маленькой бедной мартовской деревушки, видевший лишь свои несколько квадратных миль плоской земли с сосновыми лесами и ветряными мельницами, если бы он был перенесен руками феи на Венгернальп в Бернском Оберланде глубокой ночью, а затем к рассвету туда, где он сможет увидеть мир. Пробудившись от рассвета, вдруг увидел перед собой необъятный амфитеатр светящихся гигантских вершин, или как в колоссальной фантастической драме лорда Байрона ваш Каин исполняется мужества, когда Люцифер похищает его с земли в космическое пространство, так и мы при мысли об этом мировом разуме. Повязка спадает, но у нас кружится голова. Спустимся же снова в более домашние края.

В диссертации Канта «De Mundi sensibilis atque intelligibilis forma et principiis», Sectio III. §14, 5 утверждается пропозиция: Tempus non est objctivum aliquid et reale, nec substantia, nec accikens, nee relatio, seä such’eetiva eon– clitio per naturarn nientis buruanse neeessaria, guselibet sensibilia eerta lege sibi eoortlinancli, et intuitus purus. После обсуждений, проведенных в этой и предыдущей главах, это в целом верное предложение требует следующего разделения на три более конкретных предложения.

(1) Временное вообще, форма временного прохождения или протекания в линии, из которой только одна точка (настоящее) реальна, а все остальные либо еще не реальны (будущее), либо уже не реальны (прошлое), должно быть объявлено субъективным и идеальным в той мере, в какой оно возникает из – интеллектуальных фундаментальных законов, которые не идентичны в разноорганизованных интеллектах.

2 Частным случаем этого является человеческое время.

(3) Абсолютное время в ньютоновском понимании, как было объяснено ранее (см. с. 87), является научной фикцией.

(4) Возможность существования абсолютного интеллекта, для которого всякая временность перестает существовать, остается открытой.

Это рассмотрение можно было бы развить и дальше, но сейчас это было бы излишним.

Метаморфозы априори

Априори, т.е. разум сам по себе, не может быть отброшен в философии, в споре, но тем более в индукции, ибо всякое философствование, всякий спор, а тем самым и всякая индукция (επαγωγη)128128
  Индукция, как известно, есть лишь особый вид силлогизма, причем менее строгий, о чем многие современные философы забыли.


[Закрыть] были бы невозможны, без основания общезначимых фундаментальных истин, без признания священных принципов мышления, без соблюдения определенных законов познания, по которым мысль, наблюдение, опыт, индукция заключают и должны заключать, – были бы, следовательно, невозможны без априорного начала; Это так же невозможно, как правильное зрение без нормального глаза, или правильная речь или сочинение без инстинктивного распознавания правил грамматики или гармонии. Если бы кто-нибудь стал уверять меня, что ему известен рецепт, по которому из одного только ореха можно вырастить ореховое дерево или вывести птенца в ветряном яйце, то есть что можно сделать законное без законного условия. Если бы он знал рецепт, по которому можно было бы заставить орех вырасти из оцепеневшего ореха или вылупиться птенцу в яйце ветра, т.е. заставить юридически обусловленное работать без юридически обусловленного, то это было бы наравне с чудом ящика Пандоры или с трюком Мефистофеля в погребе Ауэрбаха по созданию источника любого вина из надоевшего стола.

Но философ, который рассматривает человеческую «душу» как tabula rasa и из нее (без априори) создает человеческий интеллект посредством одних только восприятий, или который хочет убедить нас, что мраморная статуя, если бы она могла чувствовать запах, вкус, видеть, ощущать и слышать, получила бы тем самым «сама по себе» способность замечать, судить, рассуждать и мыслить, находится полностью в этом деле. Credat ludaeus Apella! Я понимаю и, конечно, согласен с утверждением, что из сформировавшегося полноценного ореха без создания внешних условий жизни – гумуса, тепла, света и влаги – никогда не прорастет ореховое дерево, ядро засохнет, превратившись в мумию, а из неинкубированного яйца не появится зародыш и не созреет жизнеспособный цыпленок; Но мне кажется совершенно абсурдной попытка выкорчевать маленький зеленый кустик из оцепеневшего ореха путем обильного полива или высиживать ветреное яйцо с материнскими надеждами. Fiat applicatio! Разумеется, интеллект никогда не развивается ни из простого разума без рассудочного материала, ни из слепого и глухого априори без ощущений, ни из очень простых ощущений без априори. Кстати, есть и обратное обстоятельство, которое лежит так необычайно близко, что с его учетом великая ошибка Локка, Кондильяка, Бонне и их современных соратников становится почти непостижимой. Ведь если взглянуть на более высокоорганизованных животных, таких как собаки и обезьяны, то становится очевидным, что одни только органы чувств, которыми обладает человек, никогда не приведут к появлению человеческого интеллекта, что для этого, очевидно, необходимы совсем другие вещи, и что, следовательно, сенсуализм и эмпиризм являются совершенно абсурдным предприятием. Почему же человек, а не свинья (несмотря на свою человекоподобную анатомию!) открыл логику и математику? Может быть, потому, что у него более острый нюх, лучшие глаза? Это должно вызывать сомнения!129129
  Знатоку Платона, пожалуй, вспомнится классический отрывок из «Теэтета», где Сократ, борясь с сенсуалистическим отождествлением чувственного восприятия (επιστημη) с познанием и опровергая знаменитую фразу софиста Протагора «человек есть мера всех вещей а», пытается доказать поразительную истину.», делает поразительное замечание: «Я только удивляюсь началу изящной речи, что она не начинает сразу же свою истину таким образом, что мерой всех вещей является свинья или обезьяна, или то, что можно назвать неразумным среди всего, что имеет восприятие a. a.». (Platon. Theaet. 161.) – Действительно, именно этот платоновский отрывок автор имел в виду при написании вышеприведенного отрывка, поскольку очевидна ассоциация мыслей.


[Закрыть]

Однако если принять во внимание историческое развитие философии в XVII – XVIII веках, то сенсуалистическая аберрация упомянутых, в остальном весьма респектабельных эпистемологов становится в какой-то мере простительной. Ведь ноологизм и априоризм в той форме, которую придали ему Картезий и картезианцы, представляли столь сильные препятствия для противоположной стороны и вызывали столь решительное противодействие, что полемика Локка, направленная против теории врожденных идей, выходящая далеко за рамки поставленной цели, была прямо-таки провокационной130130
  Аристотелю иногда предъявляли претензии в сенсуализме и называли его изобретателем «tabula rasa», а Платон с его предложением μαθησις = αναμνησις и полумифическим учением о предсуществовании и предземном видении души считался главой ноологов. Даже Кант, к сильным сторонам которого не относится историческое знание античной философии, находится в этом заблуждении. Ср. Kr. d. r. V. edit. Rosenkranz, p. 657. Возможно, отрывок: δει δ'ουτως ωσπερ εν γραμματειψ ψ μηθεν υπαρχει εντελεχεια γεγραμμενον. οπερ συμβαινει επι του νου. De anima III c.4. но тогда совершенно упускается из виду то, что непосредственно предшествует: η το μεν πασχειν χατα χοινον τι διηρηται προτερον, οτι δυναμει πως εστι τα νοητα νους, αλλ» εντελεχεια ουδεν, πριν αν νοη. А то, что одной лишь пассивной «восприимчивостью к впечатлениям» дело не ограничивается, нагляднее всего проявляется в том, что Аристотель допускает и νους ποιητιχος, т.е. логические рассудочные функции разума, θυραθεν. Если перевести эту гипотезу метафизической психологии на язык эпистемологии, то получится априори. О подлинном эмпиризме, т.е. чувственности, в случае со стагиритом не может быть и речи.


[Закрыть]. Декарт определял «идею» как модификацию мышления (modus cogitandi131131
  Princip. Philos. I, 17 – Meditat. III.


[Закрыть], а само мышление – как то, что происходит с нашим сознанием внутри нас, в той мере, в какой мы его сознаем (cogitationis nomino intelligo illa omnia, quae nobis consciis in nobis fiunt, quatenus oerum conscientia in nobis est)132132
  Princip. Philos. I, 9.


[Закрыть]. Если при этом основной акцент делался на сознании, если оно становилось существенной характеристикой и непременным родовым признаком «идеи», то утверждать «врожденные идеи» значило так же, как утверждать, что новорожденный ребенок с самого начала осознает данные идеи или что он принес их с собой в мир из материнской утробы. Но поскольку очевидно и тысячекратно подтверждается самым обыденным опытом, что абстрактные понятия, перечисленные Картезиусом как ideae innatae, такие как substantia или res, veritas, cogitatio, extensio, mens, Deus и т.д., не осознаются в сознании новорожденного ребенка, то они не осознаются вообще.133133
  Meditatio III; Princip. Philos. I, 22, 75 и т. д. Кстати, у Картезия нет законченного, раз и навсегда завершенного списка врожденных, по его мнению, идей, который, подобно списку категорий у Аристотеля или Канта, повторялся бы во многих местах с одинаковой формулировкой. Один раз он перечисляет эти, другой раз – те самые врожденные идеи (ideae innatae). – Ср. диссертацию Э. Гримма «Lehre Descartes von den angeborenen Ideen»; Jena, 1873.


[Закрыть] Они не существуют в сознании новорожденного ребенка, а являются лишь поздним продуктом размышлений и воспитания, обучения конфирмации, коллегий логики и метафизики и т. п. Если же в более высокообразованном интеллекте они либо возникают заново, либо отделяются от конкретных идей, в которых они уже частично содержатся, и превращаются в сознательные мысли, то противоречие против этой картезианской доктрины было столь же очевидно для эмпирически настроенного преемника Бэкона, сколь легко было его опровержение противоречивыми авторитетами.

Если ученик, чтобы узнать, что означает слово «субстанция», должен сначала выучить его; если существуют атеистические народы; если взрослый человек, никогда не получавший религиозных наставлений, – (как, например, Каспар Хозер) – ничего не знает о Боге, то эти идеи, очевидно, не χοιναι εννοιαι, а выученные, не приданое природы, а продукт искусства воспитания, о чем Локк с исчерпывающей подробностью рассказывает в первой книге «Очерка человеческого разумения». – Однако этот триумф, легко достигнутый, отнюдь не решил вопроса. Скорее, требовалось лишь скорректировать картезианское определение, глубже определить понятие мышления, и вопрос о врожденных идеях можно было бы, вопреки английскому эмпиризму, вновь исключить с самым благоприятным успехом. Этот шаг был сделан Лейбницем с помощью психологического открытия, что «иметь идеи» и «сознавать их» – отнюдь не одно и то же, что в нас существует множество скрытых или бессознательных идей, более того, что их сумма (так сказать, неосвещенная теневая область душевной жизни в нас) чрезвычайно превышает по своему объему ограниченную световую область соответствующих ясных и сознательных идей. Сколько восприятий, воспоминаний и мыслей присутствует в каждый момент моей жизни? Очевидно, очень мало. А сколько у меня идей, сколько из них темных? Очевидно, очень много. Где же тогда все знания ученого, весь жизненный опыт человека, из которых за короткий промежуток времени лишь исчезающе малая часть присутствует и может присутствовать в узко ограниченной светлой области сознания? Неужели огромная масса моего личного запаса мыслей должна быть радикально уничтожена, полностью аннулирована, пока я осознаю лишь весьма ограниченный их набор? Очевидно, что нет!

Ибо как иначе могло бы воспроизводиться это огромное количество идей, как могло бы то, что теперь забыто, скрыто, невольно повторяться во мне тысячу раз или произвольно извлекаться из забвения размышлением? Итак, забытые идеи не в сознании, но они в душе; они не свободны, но они латентны; они не ενεργεια, но они δυναμει во мне; как напряженные силы, хотя и не как живые силы; Достаточно того, что они – «добродетельные знания» и могут при благоприятных условиях превратиться в «действующие знания», подобно тому, как виртуальная скорость и сила натяжения сжатой спиральной пружины превращается в реальную скорость и живую силу, когда снимается сдерживающее давление. Так и Лейбниц. И вот на основании столь же универсального и несомненного факта психологии сознания, от которого Картезий отталкивался как от существенного атрибута мышления, он низвел его до несущественной характеристики и акциденции способности к представлению, которая в силу определенных обстоятельств не только может отпасть, но в подавляющем большинстве случаев действительно отпадает. Сам Картезий был исправлен, но вместе с тем была прервана точка победоносной полемики его оппонента. Ибо теперь было сказано: Врожденные идеи, если они есть, действительно могут быть латентными в душевном зародыше новорожденного, скрытыми, неосознанными, утаенными, затмеваемыми и заглушаемыми ярким блеском и шумом навязываемых со всех сторон чувственных впечатлений, которыми неразвитая душа-монада пробуждается от глубокого сна к яркому сознанию; Они могли присутствовать в нем как добродетельные знания, могли быть имплицитными и δυναμει, как в семени все будущее растение; и как здесь, под влиянием солнечного света, тепла, влаги и гумуса, из зародыша растения последовательно пробиваются листья, стебли, цветы и развивается сливовидная форма, предначертанная родовым типом, тогда там, под влиянием и под воздействием чувственных восприятий, постепенно могли бы прийти в сознание скрытые «врожденные идеи», как заключающиеся в родовом типе человеческого интеллекта, и при этом оставался бы открытым случай, что при отсутствии благоприятных условий со стороны товарищей зародыш увял бы, а не развился. Это соображение удивительным образом позволяло опровергнуть мнение Локка о возможности врожденных идей, поскольку врожденная идея вовсе не обязательно должна быть идеей конечной. Но для Лейбница эта возможность возвысилась до реальности и необходимости; Локк был повержен, он должен был быть повержен в прах с помощью контрреминации. Дисъюнкция «lntellectus aut nascitur aut fit» была неверной; следовало бы «et nascitur et fit». В эпистемологическом факте необходимых и универсально достоверных истин (verites necessaires) Лейбниц находит доказательство того, что в действительности должны существовать такие абсолютно спонтанные зародыши знания, независимые от всякого конкретного опыта, сначала скрытые, но постепенно приходящие к ясному сознанию в раскрывающемся духе, как существуют фундаментальные истины логики и математики, доказательства которых, будучи поняты, сразу же становятся очевидными для всех в победной и убедительной манере, действительно, которым каждый, еще до знакомства с ними в абстрактной формуле и отдельной форме, инстинктивно и конкретно подчиняется, как падающий камень подчиняется закону всемирного тяготения; которые нельзя процедить через нюрнбергскую воронку, но которые, подобно Сократу в «Меноне», можно исследовать, вытащить из их темного укрытия на свет; которые, подобно простым фактам опыта (verites de fait), не внушаются уму извне психофизическим принуждением, но вызываются из него, как рост из семени вызывается правилом и солнечным светом.

В этом смысле они не относятся к духу, поскольку простые факты опыта (veritos äo kait) внешне внушаются уму психофизическим внушением, но извлекаются из него, подобно тому как семя извлекается из растения правилом и солнечным светом. В этом смысле Лейбниц считает врожденными принципы противоречия и достаточного основания, из которых логически вырастает вся логика, и аксиомы математики, из которых логически вырастает вся арифметика и геометрия. «Сам разум, – говорит он, – есть не что иное, как цепь или связь необходимых и общих (геометрических, метафизических и логических) истин». «Необходимые истины не зависят от органов чувств и не вытекают из них, хотя органы чувств дают нам возможность их осознать». «Органы чувств, конечно, могут сделать истины доступными и подтвердить их, но они не могут теперь и никогда доказать нам их непогрешимую, постоянную, не подлежащую исключению определенность». «Поэтому мы можем сказать, что вся арифметика и геометрия лежат в нас потенциально, так что для открытия их положений мы можем лишь внимательно созерцать и упорядочивать то, что уже есть в нас, не нуждаясь ни в каком знании, приобретенном опытом или традицией»134134
  От переводчика. Пер. с фр. «Существуют идеи и принципы, которые не приходят к нам от органов чувств и которые мы находим в себе, не формируя их, хотя органы чувств дают нам повод воспринимать их». Nouv. Ess. I, гл. 1, §1; edit. Erdmann, pag. 206. – «Он [Локк], на мой взгляд, не провел достаточного различия между происхождением необходимых истин, источник которых находится в познании, и тех фактов, которые мы получаем из опыта органов чувств и даже из путаных представлений, находящихся в нас самих». Ibidem, pag. 207. – «В этом смысле мы должны сказать, что вся арифметика и вся геометрия являются врожденными и поддерживаются в нас виртуальным образом». Ibidem, pag. 208. – «Чтобы лучше понять этот момент, мы должны учесть, что существуют два великих принципа нашего рассуждения; один из них – принцип противоречия, другой – принцип достаточного основания». Theodicy, 44; pag. 515. – «Ph. – Можно ли утверждать, что самые сложные и глубокие науки являются врожденными? Их действительное знание не является таковым, но то, что можно назвать виртуальным знанием». Nouv. Ess. I, гл. 1, §25; pag. 212. – Мне возразят на эту аксиому, принятую среди философов, что в душе нет ничего, что не происходило бы от органов чувств. Но сама душа и ее привязанности должны быть исключены. Nihil est in intellectu, quod non fuerit in sensu, nisi ipse intelleetus». New Ess. II, гл. 1, §2; pag. 223. – Vgl. L. Feuerbach «Darstellung der Leibnitzischen Philosophie»; Leipzig, 1848, §8 18—19, speciell S. 142—149.


[Закрыть]. С помощью этого учения теория познания Лейбница самым победоносным образом одержала верх над эмпиризмом Локка, проницательно исполненном, но принципиально несостоятельном; Декарт был исправлен и реабилитирован cum grano salis, при этом Локк был опровергнут отчасти и оправдан в целом. Казалось бы, на этом полемика должна была быть решена и закончена. Оба оппонента, казалось бы, полностью израсходовали свой порох, и, если уж продолжать его, то – поскольку в таких вопросах решающим является не количество, а качество – нужно было придумать новый. Но не тут-то было! – Несмотря на Лейбница, эмпиризм, начатый Бэконом, еще не завершил свой круговой путь, что неизбежно привело к скептическому самоосвобождению. Здесь сказались национальные причины, поскольку для британского гения оказались закрытыми некоторые глубинные прозрения, которые немец должен был открывать снова и снова135135
  Это всегда передается по наследству. Я вспоминаю только полемику между превосходным кантианцем Уэллом, который при всей своей эрудиции не отличается особой глубиной, и г-ном Стюартом Миллем, который, будучи введен в Германию под протекторатом Либига и затем сильно переоценен, настолько мало осведомлен о состоянии вопроса, что для опровержения априоризма оперирует против Уэлла без знания и понимания Канта, тогда как в его «индуктивной логике» есть предложения, неявно признающие априоризм Канта. И тут появляются люди, которые считают, что Кант опровергается поверхностным эмпиризмом Милля! – Ср. Cohen, «Kant’s Theory of Experience» (1872), p. 95; Lange, «Geschichte des Materialismus» (История материализма), 2-е издание, т. II, с. 16 и далее.


[Закрыть]; и если даже самые оригинальные и остроумные мыслители Англии, такие как Беркли и Юм, невозмутимо продолжали идти по бэконовской дороге по стопам своего вдумчивого соотечественника Локка – (можно сказать, как бы с мигалками), – то это становится тем более понятным, если добавить еще несколько экзальтированных обстоятельств.

Один раз уже в хронологическом отношении, поскольку «Новые сочинения» Лейбница, хотя и не единственный, но все же основной источник, были, как известно, опубликованы Рафпе как opus posthumum в 1765 году, уже после смерти их автора, тогда как «Трактат о принципах» Беркли появился уже в 1710 году, «Исследование» Юма, правда, в 1748 году. Однако основные положения теории познания Лейбница уже были доступны в других работах. Кроме того, немецкая метафизика Лейбница пошла по пути, который должен был оставить неудовлетворенным свободного, независимого и безрассудного мыслителя. Так, например, формалистский катедерный догматизм Христиана Вольфа использовал спасение Лейбницем veritate Wternss самым неизобретательным и скучным образом, выбрав из тысячи лучших аперкул остроумного и разностороннего мыслителя лишь менее важную мысль о том, что principium contradictionis является основой всей логики, а потому возвел эту совершенно пустую формулу в принцип философии вообще и вывел из нее по евклидову шаблону, с широкими, утомительными, заполняющими кварты подробностями, рациональную онто-, космо-, психо– и теологию, а также «разумные мысли» о возможных и реальных мирах, о Боге и душе, праве и нравственности и обо всем остальном, что только возможно; – И все это с магистерской, самодовольной уверенностью в собственном авторитете, не подозревавшей, что если все материальные принципы и все содержание доктринальной конструкции кратко оформить в виде догматических определений, то вся система, несмотря на ее формальную строгость и «математический метод», окажется на волоске, как карточный домик, который в любой момент может быть разнесен ветром скептической критики или опрокинут столь же строгой системой с прямо противоположным содержанием.

Вольфианство полностью опиралось на старый схоластический πρωτον ψευδος онтологического аргумента, согласно которому реальное существование рассматривалось как логическая характеристика понятия, как самоочевидная случайность того тезиса, который с формальной, схоластической строгостью (прямо ли, косвенно ли, через deduokio ad absurdum) выводился из аксиом и определений; при этом оставался нерассмотренным лишь незначительный вопрос о том, не являются ли «аксиомы» иллюзиями, а «определения» фантазиями136136
  То, что с помощью «онтологического аргумента», этой хитроумной уловки софистов, можно силлогистически-строго доказать реальность любого сказочного существа, известно давно, и уже современники ставили в заслугу изобретателю этой уловки Ансельму Кентерберийскому. Например: самый совершенный морской змей должен существовать. Ведь если бы он не существовал, то не обладал бы свойством реальности. Но поскольку я считаю его совершеннейшим, а то, что лишено свойства реальности, менее совершенно, чем другое, к которому оно принадлежит, то воображаемый мною совершеннейший морской змей, если бы он не существовал, в то же время не был бы совершеннейшим; id quod adsurdum est. Ergo и т. д. Онтологический аргумент содержится в «Proslogum» Ансельма, cap. 2, меткой критике и пародии в прискорбном pro insipiente монаха Гаунило из Мармутье. Но последний использует в качестве примера не современного морского змея, а, что очень современно, самый совершенный остров, – Утопию, можно сказать.


[Закрыть]. Таким образом, утверждалось: Все материальное делимо, следовательно, не является единством; atqui: душа или «я» – неделимое единство; ergo: она нематериальна. Или: если бы реальный мир не был наилучшим из мыслимых, то Бог либо не знал бы mundus optimus, либо не мог бы его создать, либо не хотел бы его. Но первое с его всеведением, второе с его всемогуществом, третье с его всеблагостью – все три противоречат тем атрибутам, которые – как знает каждый ребенок – принадлежат Богу; ergo rc.137137
  Именно с таким видом кафедральной мудрости познакомился Гете, будучи лейпцигским студентом, которому, однако, он предпочел «самые вкусные яблоки, горячие со стола», и который он затем сатирически высмеял в известной насмешке» Mephisto»: Философ, он входит
  И доказывает вам, что так и должно быть: Первое будет так, второе так, А значит, и третье, и четвертое; А если бы первое и второе не было, Третье и четвертое никогда бы не были. – В строго научном ключе Кант уже в 1763 г. в академической работе «О ясности принципов естественной теологии и морали» (Ueber die Deutlichkeit der Grundsätze der natürlichen Theologie und Moral) разоблачил фундаментальный недостаток этого догматического формализма. Хорошие замечания по этому вопросу можно найти также в книге Шталя «Rechtsphilosophie», 4 Auch, т. I, с. 187—189.


[Закрыть]. Я говорю, что такая философия-компендиум, которая в то время в Германии годилась для кабинета, а ныне не годится даже для «более зрелой молодежи», не могла привлечь умы калибра Юма, увлечь их на лейбницевский путь; учитывая «Кандида» Вольтера и всю еретическую философию гения энциклопедистов, это, действительно, совершенно неудивительно. Ему, Давиду Юму, суждено было логически подвести сенсуализм к той скептической пропасти, к которой он не раз был подталкиваем со времен софиста Протагора и где спасением может стать только решительный прыжок на другой берег от полного «уничтожения» науки, а именно на берег – априоризма. Скептицизм Юма, направленный сначала против понятности и объективности причинной связи, но далее – (поскольку всякая связь физики и зияния основана на причинной связи), – атакующий в корне теологию физики, спиритизм и другие излюбленные темы метафизического догматизма, а также рациональную механику и математическую космотеорию (Ньютон), вкратце выглядит так: Nihil est in intellectu, nisi quod antea fuerit in sensu; все наши мысли или идеи возникают из чувственных восприятий (впечатлений), являются их остатками, но могут, будучи вызваны и отложены в душе, соединяться друг с другом по внутренним психологическим правилам ассоциации идей, образуя самые разнообразные комбинации, которые затем, в значительной степени поэтически и фантастически, часто не имеют ни малейшего сходства с действительным миром чувственных реалий.