Текст книги "Милый яд"

Паркер С. Хантингтон
Милый яд

© 2021. DARLING VENOM by Parker S. Huntington

© М. Пономарева, перевод на русский язык

© shutterstock.com

© ООО «Издательство АСТ», 2025

* * *

В память о Кхан Вы.

Для Хлои, Бо, Роуз и Л.

«Истинный эгоизм – требовать от другого терпеть невыносимое существование, просто чтобы избавить семьи, друзей и врагов от небольшого самокопания».

Дэвид Митчелл «Облачный атлас»

Если допустить, что шрамы рассказывают истории, то у меня их нет. Никаких бугорков, впадин или бороздок. Никаких пятен, напоминающих мне о том ущербе, который я причинила. Моя кожа – лгунья. Она гладкая. Без опознавательных знаков. Чистый холст. Однажды мои грехи настигнут меня, и я умру со шрамом.

Пролог

= Шарлотта, 13 лет =

– Пожалуйста, останься сегодня вечером дома. По-жа-алуйста, – сидя на разноцветном покрывале, я умоляюще сложила ладони и посмотрела на нее щенячьими глазками. – Ну пожалуйста-препожалуйста!

Я переползла через ее кровать, пряча за дурацкой широкой улыбкой подступающий к горлу комок паники. Казалось, стоит сестре выйти за дверь, и мир рухнет.

Стоя перед зеркалом, Лия закончила завивать утюжком смоляную прядь, и та пружинкой отскочила от ее плеча. Сестра провела языком по зубам, стерев пятно губной помады и этим последним штрихом довершая безупречность образа.

– Ничего не поделаешь, детка. Это моя первая вечеринка в колледже, и Фил очень взволнован. Перенесем на следующие выходные?

Фил был парнем Лии. Филу нравилось: во-первых, занимать все ее время, во-вторых, на полном серьезе называть меня планом Б, в-третьих, пялиться на меня в упор до тех пор, пока у меня не начинались мурашки, стоило ему убедиться, что Лия смотрит в другую сторону.

Лия схватила клатч и, покачивая бедрами, вышла из комнаты. Она была в мини-юбке, при виде которой папа бы словил сердечный приступ, а мама отправила на бессрочное мытье посуды. К счастью для Лии, они оба спали.

– Пенни! – в отчаянии выпалила я и вскочила на ноги. И как я раньше не сообразила? – Пенни, пенни, пенни. Не уходи.

«Пенни» было нашим кодовым словом, без шуток. «Пенни» было важнее мальчиков. И вечеринок. И перспективы потерять девственность с социопатом. Я дико не хотела, чтобы Лия потеряла сегодня девственность с Филом. На днях я подслушала, как они обсуждали это по телефону, и с тех пор не могла уснуть.

Лия даже не замедлила шаг. Мое сердце разбилось вдребезги. Какой смысл в секретном слове, если оно ничего не стоит?

– Прости, Лотти. В другой раз.

Я заметила, что она забыла пачку ментоловых сигарет на туалетном столике. На самом виду, где их легко заметит мама. Я закипела от злости. А, к черту все это. Надеюсь, мама проснется и засечет тебя.

Лия остановилась на пороге, обернулась в мою сторону.

– А впрочем… – Немного повозившись в клатче, достала пенни и, уступив, бросила его мне в ладонь. – Эй, Лотти, пенни за твои мысли?

Смирившись с поражением, я покрутила монетку между пальцами. Я надеялась, что Лия не забеременеет. Я бы посоветовала ей быть осторожной, но в прошлый раз, стоило мне заговорить о Филе, она чуть не открутила мне голову. Она знала, что я ненавижу его. Говорят, любовь ничего не слышит и не видит. А еще от нее мозги теряешь.

– Надеюсь, я никогда не влюблюсь. От любви тупеешь.

Лия закатила глаза, вернулась в комнату и поцеловала меня в макушку.

– Надеюсь на обратное. Влюбляясь, чувствуешь себя бессмертным. Разве тебе этого не хочется?

Не дожидаясь моего ответа, Лия стремительно бросилась в коридор. Я слышала, как затихает звук ее шагов по лестнице – спускалась она быстро, чтобы мама не успела выйти и остановить ее. С порога она оказалась прямо в объятиях Фила.

Я высунула голову из окна, зная, что видеть их вместе будет больно, но не стала отворачиваться. Я смотрела, как Фил склонился над урчащим «Хаммером» и обнял ее. Он схватил ее за задницу, засунул язык ей в горло и посмотрел прямо на меня. Фил ухмыльнулся, не отрываясь от дела. Я ахнула, выключила лампу и скользнула под разноцветное одеяло Лии. Страх, который я чувствовала всю ночь, вырвался наружу и стал еще сильнее.

Влюбляясь, чувствуешь себя бессмертным. Разве тебе этого не хочется?

«Нет», – подумала я с горечью. Смерть меня не пугает.

Часть первая
Падение

Глава первая

= Шарлотта, 14 лет =

Я обречена умереть без шрамов. Без опыта, без боевых ран, без признаков того, что вообще жила. Не прыгнув с тарзанки, не выучив второго языка, не поцеловавшись.

Эта мысль засела у меня в голове, пока я сердито смотрела на парочку, сидящую передо мной в метро. Они целовались с того момента, как я зашла на станции в Бронксе, и, готова поспорить, продолжат, пока я не сойду на Манхэттене.

Парень обхватил ладонью внутреннюю поверхность ее бедра, оставляя под коротеньким платьем алые отметины на коже. Я притворилась, что читаю книгу, наблюдая за ними из-за обложки. «В дороге» Джека Керуака. Они целовались грязно. Жадные чавканья вперемешку с невыносимым скрипом розового шарика в форме сердца, которым парень терся о ее ногу.

Я скользнула взглядом по другим пассажирам. Молодые специалисты. Несколько офисных работников с цветами и вином. Женщины, освежающие макияж. Пара в углу в одинаковых футболках вишневого цвета «Этот придурок со мной».

Высокие люди, низкие люди. Худые и толстые. Одни постарше, другие помоложе. Однако всех их объединяло одно – им было наплевать, умру ли я сегодня ночью. Не то чтобы я сделала татуировку «Суицидально настроенная» на лбу перед тем, как выйти из дома. Тем не менее… я – ребенок, сижу тут одна и выгляжу как ходячая катастрофа: волосы, несколько недель не знавшие расчески, дикий взгляд и щербинка между зубами, которую мама с упорством называла милой, чтобы ей не пришлось тратиться на брекеты.

Под глазами от пятичасового нервного срыва растеклась тушь. На мне были полосатые гольфы, короткая черная юбка, поношенные «мартинсы» и джинсовая куртка, на которой я нацарапала маркером цитаты из любимых книг.

«Ее будущее нуждалось в ней, поэтому она отвернулась от своего прошлого».

«Совершенство – это профанация. Ледяная, враждебная и недосягаемая».

«Она верила, что сможет – и смогла».

Бред, бред, бред.

Я меняла поезда. Платформы. Станции. Моя одежда пропиталась землистым запахом метро, дешевой еды на вынос и пота. Горячий ветер подул из приближающегося поезда, швырнув мои волосы мне в лицо.

Меня не отпускала идея броситься под поезд и покончить со всем этим. Я одергивала себя. Не-а. Это было бы чертовски просто. Во-первых, смерти ужаснее и мучительнее не представить. Во-вторых, я ненавидела людей, которые так поступали. Особенно в час пик. Что двигало придурками, чья кукушка съезжала именно в тот момент, когда все либо ехали на работу или учебу, либо возвращались домой? Каждый раз, стоило мне оказаться запертой под землей в плотном кольце обильно источающих пот человеческих тел в тот момент, когда машинист говорил, что мы стоим из-за человека под поездом, мне хотелось разбить голову о пластиковые окна. В-третьих, в книге Ника Хорнби я вычитала идею устремиться навстречу гибели с крыши, и мне понравился этот литературный прием. Ага. Вернемся к первоначальному плану.

Я запрыгнула в поезд, заткнула уши поддельными AirPods и нашла нужную мелодию на телефоне. Трек «Watermelon Sugar»[1]1
  Хит Гарри Стайлса. (Здесь и далее: прим. перев.)


[Закрыть] заглушал внешний шум. Мне стало интересно, помышлял ли когда-нибудь Гарри Стайлс о самоубийстве. Решив, что нет, я свернула «В дороге» Керуака трубочкой и засунула книгу в задний карман юбки.

Я сказала Лии, что иду на вечеринку, но она была слишком вымотана двойной сменой в винном погребке на той же улице и не заметила, что четырнадцатилетним девочкам не положено ходить на вечеринки в День святого Валентина в десять вечера.

Она также забыла, что у меня сегодня день рождения. Или, может быть, притворилась, что не помнит, потому что злилась. Хотя я ее не виню. Не знаю, как она могла смотреть мне в глаза.

Не волнуйся. Она и не смотрит.

Это не единственная причина, почему сегодня вечером я покончу с собой. Но одна из них. Так устроено отчаяние – устремленная ввысь башня дженга на зыбкой почве. Одно неверное движение – и ты проиграл.

Моя сестра меня ненавидела. Ненавидела каждый раз, когда смотрелась в зеркало. Каждый раз, когда шла на работу, которую терпеть не могла. Каждый раз, когда я делала вдох. Так совпало, что в этом мире у меня осталась она одна. Моя смерть станет облегчением. Конечно, поначалу Лия будет шокирована. Встревожена. Может, даже взгрустнет. Но как только эти чувства начнут угасать…

Мое самоубийство завершит череду трагедий, собранных вместе невезением, дурными обстоятельствами и отчаянием. Но не обратить внимания на мой день рождения в этом году? Это бьет все рекорды. Я нашла эту мысль остроумной.

Я поднялась по лестнице со станции Кафедрал-Паркуэй. Ледяной ветер хлестал меня по влажным щекам. В ушах зазвенела какофония манхэттенского движения, автомобильных гудков и пьяного гогота. Я шагала мимо корпоративных зданий, модных многоквартирных домов и исторических памятников. Папа часто говорил, что я родилась в лучшем городе в мире. Думаю, справедливо, что в нем я и умру.

Свернув на боковую улицу, я добралась до своей школы. Это был мой первый год в Сент-Поле, подготовительном колледже в лучшей части города. Я получала полную стипендию, о которой директор Брукс с удовольствием напоминал мне всякий раз до Той Самой Ночи, когда внезапно стало неприемлемо вести себя по-скотски по отношению к девочке, только что потерявшей родителей.

Вообще-то стипендию мне присудили за то, что я оказалась лучшей ученицей в посредственных начальных и средних школах иного квартала. Какая-то незнакомая, помешанная на моде женщина с Верхнего Ист-Сайда в рамках некой благотворительной акции согласилась оплачивать мое обучение в частной школе до выпуска. В прошлом году мама заставила меня написать ей благодарственное письмо. Ответа на него я так и не получила.

Я проучилась в Сент-Поле недостаточно долго, чтобы люто возненавидеть эту школу, и не потому присмотрела ее крышу для фатального прыжка. Но трудно было не заметить пожарную, огороженную перилами лестницу до самой крыши, пристроенную с боковой стороны этого шестиэтажного монстра в эдвардианском стиле. Преступлением было бы проигнорировать такое удобное место для самоубийства.

Очевидно, сотрудники Сент-Пола знали, что предоставлять подверженным стрессу ученикам доступ на крышу – не самая блестящая идея, но лестницу пришлось оставить. Тоже мне меры безопасности – вход на лестницу огородили цепью, но перелезть через нее очень легко. Что я и сделала, неторопливо поднимаясь по ступеням. Смерть могла подождать еще несколько минут. Я так часто рисовала ее в своем воображении, что почти ощущала физически. Полная тишина. Кромешная темнота. Общее оцепенение. Абсолютное блаженство.

Добравшись до самого верха, на последней ступеньке я за долю секунды приняла решение и порезала внутреннюю сторону запястья о ржавые перила. Сразу же показалась кровь. Теперь я умру со шрамом.

Руки быстро стали липкими, и я замучилась вытирать их о юбку, оставляя на ней темно-красные пятна. Оказавшись на черепице чернильного цвета, я остановилась как вкопанная. Крыша была покатой. Три дымохода вились к небу, их жерла почернели от пепла. Нью-Йорк простирался передо мной во всем своем нездоровом великолепии. Гудзон. Парки, церкви, небоскребы, частично скрытые облаками. На темном горизонте мерцали огни. Этот город повидал войны, эпидемии, пожары и сражения. Вероятно, моя смерть даже не попадет в новостную сводку.

Я кое-что заметила. Чего вовсе не ожидала здесь увидеть. Если точнее, человека. Одетый в черную толстовку с капюшоном и спортивные штаны, он сидел спиной ко мне на краю крыши, свесив ноги. Удрученно сгорбившись, он смотрел вниз, намереваясь прыгнуть. Он начал постепенно наклоняться вперед. Медленно. Решительно. Непреклонно.

Решение остановить его пришло спонтанно. Так бывает, если вам кидают что-то в лицо, и вы резко вздрагиваете.

– Не надо! – вскрикнула я.

Фигура застыла. Я не смела моргнуть: слишком переживала, что он исчезнет, когда открою глаза. Впервые с Той Самой Ночи я не чувствовала себя полным ничтожеством.

Глава вторая

= Келлан =

Держу пари, они спросят, почему. Почему он это сделал? Почему одевался как чудило? Зачем ему так цинично кидать своего брата?

Что ж, позвольте мне, на хрен, открыть вам глаза. Я делал это, потому что Тейт Маркетти был сукиным сыном. Поверьте мне, я жил с этим парнем. Он забрал меня у моего отца и даже не удосужился спросить, чем я хочу заниматься в жизни. Если бы я мог умереть дважды только для того, чтобы ткнуть этим в самодовольную физиономию моего старшего брата, то с радостью бы так и сделал.

Что ж, а теперь о моем самоубийстве.

Решение не было сиюминутным. Аргументы в пользу самоубийства копились на протяжении многих лет. А потом, на прошлой неделе, я набросал «за» и «против» (знаю, это клише – засудите меня). Я не мог не заметить, что одна часть списка была заметно короче.

Аргументы за:

– у Тейта сразу случится сердечный приступ;

– больше никакой школы;

– больше никакой домашки;

– мне больше не прилетит от всяких качков, которые насмотрелись «Эйфории»;[2]2
  Подростковый драматический сериал.


[Закрыть]

– больше никаких споров о Гарварде или Йеле за ужином (с моими оценками я ни в одно из этих заведений не поступлю, даже если папа пожертвует им три крыла, больницу и почку).

Аргументы против:

– буду скучать по папе;

– буду скучать по своим книгам;

– буду скучать по Шарлотте Ричардс. Примечание: я ее даже не знаю. Ну и что с того, что она хорошенькая? Какого хрена?

Я достал из рюкзака банку «Бад Лайт» и прикончил ее залпом. За время пути пиво вспенилось, пальцы окоченели от холода, да и вообще пора с этим заканчивать. Я как раз собирался это сделать, когда кое-что привлекло мое внимание. Топот ног, поднимающихся по лестнице.

Какого?..

Тейт не знал, что я здесь, но если бы и узнал по какой-то чудесной случайности, то у него была ночная смена в больнице Морган-Данн. А значит, кто-то еще из Сент-Блевотины заметил ту пожарную лестницу. Вероятно, сюда пробралась пьяная парочка, чтобы быстро потрахаться.

Я наклонился вперед, чтобы прыгнуть, пока они меня не заметили, как вдруг услышал:

– Не надо!

Я застыл, не оборачиваясь. Голос был знакомым, но я не мог позволить себе надеяться, потому что, если это она, то у меня точно начались глюки.

Затем наступила тишина.

Я хотел прыгнуть. Я зашел так далеко не только для того, чтобы зайти так далеко, так сказать. Я не струсил. Но мне стало любопытно узнать, что она будет делать дальше, потому что… Ну, потому что она только что попала на дерьмовое шоу.

Человек сзади снова заговорил:

– Crass не торгует толстовками. Они антикапиталисты. Здорово тебе мозги загадили, чувак.

Какого хрена?

Я резко обернулся.

Это была она.

Черт подери, Шарлотта Ричардс собственной персоной.

С густой каштановой челкой, большими зелеными глазами и в наряде в стиле эмо-аниме. Что, по сути, было нарядом в духе американского порно. Клетчатая юбка, футболка AC/DC и гольфы до колен с «Мартинсами».

Она не была ни крутой девчонкой, ни одиночкой. Но была в ней какая-то особая аура. Не знаю. Она вызывала у меня желание узнать ее получше.

Шагая ко мне по неровной черепице, Шарлотта засунула кулаки в карманы куртки.

– Ты сам сшил эту толстовку? Отстой.

Я притворился, что не обращаю на нее внимания, швырнул пустую банку из-под пива в темную пасть школьного двора и, достав из рюкзака следующую, со щелчком открыл ее.

Я взбесился, что она ткнула меня носом в такую херню, даже несмотря на то, что был влюблен в Шарлотту. Люди нашего возраста слишком тупы и не знают, что британские анархистские панк-группы семидесятых не продают мерч. Но, конечно, мне надо было непременно захотеть единственную цыпочку, у которой действительно были мозги.

– Можно мне? – она плюхнулась рядом со мной, обхватив дымоход рукой, чтобы не упасть.

Я уставился на нее. В ситуации в целом не было ничего реального. Она здесь. Разговаривает со мной. Существует рядом со мной. Она, должно быть, знала, что я – социальный изгой. Никто не разговаривал со мной в школе… или вне школы, если уж на то пошло. И это не фигура речи.

Я задумался, как много она знала о моих жизненных обстоятельствах. Хотя какая разница. Я же не собирался с ней встречаться или даже пересекаться завтра утром. В этом прелесть ухода из жизни – не нужно никого уведомлять.

Поколебавшись, я предложил ей «Бад Лайт». Шарлотта чуть ослабила хватку и сделала маленький глоток.

– Боже, – она на секунду высунула язык и вернула мне банку, сморщив нос. – На вкус как подошва.

Я допил пиво, непонятно с чего испытывая чувство превосходства.

– Тогда советую перестать облизывать ноги.

– И, по-видимому, пить пиво.

– Привыкнешь. Никому не нравится вкус алкоголя. Только состояние, до которого он тебя доводит.

Она приподняла бровь.

– Ты часто напиваешься?

Единственным источником падающего на нас света были огни близлежащих зданий. Чертова Шарлотта Ричардс, дамы и господа. Так близко. Такая красивая, что я бы улыбнулся, если бы еще мог чувствовать что-то, кроме оцепенения.

– Довольно часто.

Перевод: гораздо чаще, чем мне, черт возьми, стоило бы в моем возрасте.

– Родители в курсе?

Я пригвоздил ее фирменным «какого хрена» взглядом. Обычно я не чувствовал себя так легко с людьми, не говоря уже о тех из них, у кого были сиськи, но пиво подействовало расслабляюще. К тому же, в моих мыслях мы с Шарлоттой часто общались.

Я приподнял бровь.

– А твои знают, что сегодня ты набухаешься?

– Мои родители мертвы.

Слова прозвучали ровно. Монотонно. Будто она повторяла их уже столько раз, что они перестали иметь значение. Но на мгновение Шарлотта лишила меня дара речи.

Соболезнования казались слишком ничтожными. Я не знал ни одного ровесника, потерявшего обоих родителей. Одного родителя – пожалуйста. Бывает. Моя мать покоилась в двух метрах под землей. А потерять двух родителей – это уже какое-то дерьмо в духе Оливера Твиста. Трагедия Шарлотты Ричардс только что переплюнула мою.

– Ой.

Серьезно, Келлан?

Из всех доступных тебе гребаных слов ты выбрал именно это? Ой?

– Как? – добавил я, хотя эта реплика не вернула мне право пользоваться английским языком.

Она покачала ногой, оглядываясь по сторонам.

– В нашем доме случился пожар. Все сгорело дотла.

– Когда?

Когда? Почему я спросил об этом? Говорю, как страховой инспектор.

– Как раз перед Рождеством.

Я напряг память и припомнил, что ее не было в школе до и после Рождества. Конечно, бьюсь об заклад, ребята говорили об этом, но, учитывая то, что по популярности я немного уступал одинокому использованному тампону в женском туалете, мне не грозила опасность стать объектом сплетен. По правде говоря, я стал настолько невидимым, что люди порой случайно в меня врезались.

– Извини, – пробормотал я, чувствуя себя глупо. Из-за этого я даже немного обиделся на нее. Сегодня вечером я не должен был чувствовать себя глупо. – Даже не знаю, что еще сказать.

– Извинений вполне достаточно. Меня бесит, когда люди слышат об этом и говорят, как мне повезло, что я выжила. Ура, вот свезло, осиротела в тринадцать лет. Открывайте шампанское.

Я издал хлопающий звук, отпил из воображаемой бутылки, а затем схватился за шею, сделав вид, что подавился.

Шарлотта устало улыбнулась.

– Я могла бы уехать на север штата, к своему дяде, но Сент-Пол – слишком хорошая возможность, чтобы ее упускать, – она взяла пиво из моей руки, и наши пальцы соприкоснулись. Шарлотта сделала еще глоток и вернула мне банку. – Итак, почему ты здесь?

– А ты здесь почему?

Она подмигнула.

– Дамы вперед.

У Шарлотты Ричардс было чувство юмора. Черт, вблизи она тоже была классной.

– Искал, где поразмышлять.

– Хэштег «ложь», – она издала невеселый смешок. – Я видела, как ты перегнулся через край. Ты здесь по той же причине, что и я.

– По какой это?

– Чтобы покончить со всем этим, – драматично заявила она, хлопнув себя тыльной стороной ладони по лбу.

Она потеряла равновесие и покачнулась вперед. Я вытянул руку, чтобы не дать ей упасть. Она вцепилась в мою ладонь с визгом, выдавшим ее нежелание покончить с жизнью. Я же… я в данный момент обхватывал ее за грудь.

ПОВТОРЯЮ: Я ВРОДЕ КАК ОБХВАТЫВАЛ ГРУДЬ ШАРЛОТТЫ РИЧАРДС.

Я дернулся было назад, но она схватила меня за руку, впившись в кожу, и это было неловко, и с вероятностью девяносто девять процентов у меня встал, и, Господи Иисусе, почему я не спрыгнул несколько минут назад, пока моя гордость еще была цела?

Ее сердце билось под моей ладонью. Шарлотта ослабила хватку, и я отстранился, снова устремив взгляд на Гудзон и сжав челюсть до боли.

– Умереть, значит, хочешь, – пробормотал я. Секунду назад она чуть не обделалась. – Круто. Это не твоя вина. Чисто статистически теперь меньше вероятность, что ты захочешь покончить с собой.

В этом я разбирался как никто другой. У меня был какой-то пунктик на самоубийствах, я с усердием отличника изучал их дома. Что было иронично, поскольку обычную домашку я никогда не делал.

Например, я знал, что люди чаще кончают с собой в возрасте от сорока пяти до пятидесяти четырех лет. Я знал, что самый распространенный способ самоубийства при помощи огнестрельного оружия (пятьдесят процентов), и мужчины с большей вероятностью в этом преуспевали.

Самое главное, я знал, что симпатичная, умная Шарлотта на самом деле не хотела покончить с собой. Это решение пришло к ней в моменте, а не крепло несколько лет.

Я посмотрел вниз на ждущую меня смерть, затем снова вверх. Я пришел умирать сюда, потому что хотел, чтобы все в школе это увидели. Хотел оставить на их душах шрам, подобный тем, что они оставили на моей, запечатлеть внутри них уродливую вмятину, которую нельзя было бы замаскировать.

По иронии судьбы, это относилось ко всем, кроме самой Шарлотты.

По сути, она не была добра ко мне, но улыбалась, когда мы проходили мимо друг друга, и однажды подняла ручку, которую я уронил. Ее любезность была жестокой. Она давала мне ложную надежду, а это было опасно.

Глядя поверх балок, Шарлотта засунула руки под бедра.

– Я серьезно к этому отношусь. Просто… не знаю… Хочу умереть на своих условиях, наверное? Мне невыносимо жить без родителей. А еще у меня есть сестра. Лия. Она работает в полную смену в магазинчике, чтобы мы не потеряли жилье, и бросила колледж, чтобы растить меня. Она даже не заметила, что сегодня у меня день рождения.

– С днем рождения, – пробормотал я.

– Спасибо, – она медленно двинулась вперед по наклонной черепице, словно прощупывая почву, и отклонилась обратно. – Вот бы у меня обнаружили рак. Или другую серьезную болячку. Слабоумие, инсульт, органную недостаточность. Если я проиграла в одной из этих битв, то я храбрая. Но я борюсь с собственным разумом. И если проиграю, то меня просто назовут слабой.

– Хорошо, что, когда мы умираем, не имеет значения, что думают другие.

– Когда ты понял, что хочешь… – она провела большим пальцем поперек шеи, а потом склонила голову набок, прикинувшись мертвой.

– Когда осознал, что предпочитаю, когда мои глаза закрыты.

– В смысле?..

– Когда я сплю, мне снятся сны. Когда я просыпаюсь, начинается кошмар.

– Что за кошмар?

Пока я собирался с ответом, она закатила глаза, достала что-то из кармана и кинула в мою сторону. Я поймал. Это был пенни.

– Пенни за твои мысли, – предложила она.

– Пятьдесят баксов было бы выгоднее.

– Смысл жизни не в деньгах.

– Дядя Сэм[3]3
  Неодобрительная кличка, ставшая обозначением образа США и его правительства.


[Закрыть] бы с этим не согласился. Добро пожаловать в Америку, детка.

Она рассмеялась.

– Я на мели.

– Ходят такие слухи, – подтвердил я.

Я просто хотел, чтобы она возненавидела меня, как и все остальные в школе, чтобы перестала смотреть так, будто меня можно вылечить.

– Неважно. Не меняй тему. Почему ты хочешь прыгнуть?

Я решил пропустить тот список причин моего присутствия здесь, за которые был ответственен социум – травля, одиночество, драки, – и сосредоточиться на тех, что привели меня на эту крышу сегодня вечером.

– Я понимаю, каково это – чувствовать себя сиротой, расти в хреновых семейных обстоятельствах с частью разрушенного наследия. Мой отец – писатель Терренс Маркетти. Ну, знаешь, автор «Несовершенств».

Она не могла не знать.

Книга вышла в прошлом месяце и уже отправилась в третий тираж. Представьте рожденный в очень темном переулке союз «Страха и ненависти в Лас-Вегасе»[4]4
  Фильм режиссера Терри Гиллиама, основанный на книге Хантера Томпсона «Страх и отвращение в Лас-Вегасе».


[Закрыть] с «На игле». «[5]5
  Фильм режиссера Дэнни Бойла, снятый по одноименному роману Ирвина Уэлша.


[Закрыть] Нью-Йорк таймс» назвала «Несовершенства» самой великой книгой десятилетия еще до ее выхода. В работе три адаптации – кино, телевидение и театральная постановка. Книга переведена на пятьдесят два языка. Рекордсмен по бестселлерам в мягкой обложке в Америке. По городу ходили слухи, что в этом году отец получит Национальную книжную премию.

Я продолжал, стараясь говорить монотонно:

– Мама, Кристи Боумен, была моделью. Возможно, ты помнишь, что она умерла от передозировки, порезав лицо о разбитое зеркало, с которого нюхала кокаин в собственном доме.

Я не упомянул, что мертвой ее обнаружил я. Не стал упоминать о луже крови. Я просто опустил все это. Теперь настала очередь Шарлотты смотреть на меня так, словно я свалился с неба.

Я уже проходил через это.

– У меня есть старший сводный брат. Тейт. Плод папиной интрижки восьмидесятых. Он под каким-то дерьмовым предлогом забрал меня у отца, а папа слишком слаб, чтобы бороться за опеку.

– Правда? – ее глаза были очень большими и очень зелеными, и мне хотелось нырнуть в них и бежать, как по сельскому лугу.

Посмотрев вниз, я кивнул и приподнял задницу с ладоней.

– По крайней мере, твоя сестра взяла за тебя ответственность, раз у вас нет родителей, – не то чтобы у нас олимпиада за звание жертвы, но в некотором роде так оно и есть, учитывая, что если кому-то из нас будет предоставлено право умереть сегодня вечером, то это должен быть я. – У меня есть родитель, но мой брат его ко мне не подпускает. Думаю, из-за того, что отца не было рядом с Тейтом, когда он рос. Он сильно разозлился из-за этого и теперь наказывает его через меня.

– Похоже, он тот еще тип.

Я снова сел, вытер грязь с крыши о толстовку и кивнул, понимая, что, вероятно, выгляжу слишком нервным, но никто, кроме, может быть, папы, никогда не говорил ничего плохого о Тейте, а это была Шарлотта Ричардс, и она только что назвала моего брата тем еще типом.

– Тейт – демон. Я мог бы жить с папой, перейти на домашнее обучение, ездить в книжные туры по всему миру. Я хочу стать писателем, как он. Но нет, мне приходится ходить в эту кошмарную школу и возвращаться домой ни с чем, потому что Тейт работает по восемьдесят часов в неделю.

– Ты сказал: «хочу», – она прикусила нижнюю губу. – А не «хотел бы. В настоящем времени.

– И что?

– Держу пари, твой отец будет очень расстроен, когда поймет, что ты покончил с собой.

– Не пытайся меня отговорить, – предупредил я.

– Почему?

– Потому что я все равно это сделаю.

Последовала пауза, затем Шарлотта сказала:

– Готова поспорить, во время полета ты успеешь пожалеть.

Я повернул голову в ее сторону.

– Что?

Шарлотта Ричардс, моя любовь в восьмом классе, отговаривала меня от суицида. Я даже не хотел это осмысливать.

– Когда твое тело покинет крышу, ты поймешь, какую глупую ошибку ты совершил. Не говоря уже о том, что я не думаю, что мы не все продумали. Здесь не так уж и высоко. Можно сломать позвоночник и провести остаток своей жизни в инвалидном кресле, пуская слюни на грудь. Тебе есть что терять.

– Ты под кайфом?

Но я испытал удивительное и ужасающее искушение. Больше всего на свете я не хотел, чтобы она видела, как я это делаю. Не знаю даже. А если я обосрусь? Если моя голова разлетится на куски? Я не хотел, чтобы она запомнила меня таким.

Действительно. Это погубит шансы на твои посмертные отношения с ней.

– У тебя есть семья, которая любит тебя. Богатый, знаменитый отец и мечта, к которой стоит стремиться. У нас разные обстоятельства. Тебе есть ради чего жить.

– Но Тейт…

– Он не может вечно держать тебя вдали от твоего отца, – она покачала головой. – Кстати, я Шарлотта, – она протянула мне руку. Я ее не взял. Ее присутствие было ощутимым, и она сбивала меня с толку. Затем Шарлотта сказала то, что еще сильнее застало меня врасплох: – По-моему, мы из одного класса.

– Ты замечала меня?

И награда за звание самого жалкого ублюдка достается… мне.

– Да. Я видела, как ты во время ланча запоем читаешь электронную книгу, как какое-то животное у водопоя, – она достала книгу в мягкой обложке из заднего кармана юбки. В темноте я не мог ее разглядеть, но Шарлотта шлепнула меня этой книгой по бедру. – Думаю, эта тебе понравится. Она о печали, безумии и неудовлетворенности. Она о нас.