Текст книги "Сестры"

Казалось, они прождали целую вечность. Видимо, инструкций от Джули.

Скрипучий, плохо различимый в радиопередатчике голос что-то произнес.

– Я вас понял. Отпустить парня и препроводить девушку в дом. Так? Полиция будет здесь в пять. Да. Весь разговор записан на пленку.

Смуглое лицо возникло в оконном проеме:

– Все в порядке, сэр. Вы свободны, можете ехать. Поезжайте по той дороге, по которой въехали сюда. Мисс Беннет приказала, чтобы мы провели молодую леди в дом. Вам уплатили деньги?

– Ну уж нет. Никуда я не поеду, пока все тут не выясню. – И Питер Партон плотно сжал челюсти.

Джейн озабоченно попросила:

– Пит, лучше уж поезжай. Жаль, что из-за меня ты попал в эту передрягу. Со мной все будет в порядке. Джули все объяснит этим ребятам. А ты, пожалуйста, поезжай. Если приедет полиция, у тебя могут быть неприятности.

Он все еще сомневался, но не дай Бог лишиться лицензии.

– Ты уверена, что все будет о'кей?

– Конечно, уверена. – Она вручила ему чек на сто долларов.

– Слушай, Пит, все было замечательно. Я разыщу тебя в Лос-Анджелесе. Или я тебе постучу, как сказали бы в Лондоне. – Она засмеялась, чтобы его ободрить, но внутри у нее все дрожало – от гнева и возмущения.

Он улыбнулся, помахал ей, и звук его мотора затих в аллее.

Теперь Джейн могла уповать только на себя. С двух сторон сопровождаемая стражей, она взошла по ступенькам на крыльцо в виде портика с четырьмя колоннами, с двойными массивными дверями, с бронзовыми ручками. Двери бесшумно открылись, впуская это трио, и немедленно вспыхнул свет, обрисовывая в темном проеме фигурку дворецкого-мексиканца в белом жакете, брюках с безукоризненными складками и в начищенных до блеска ботинках с высокой шнуровкой.

Передняя была куда обширнее, чем можно было предположить по фотографиям в «Интерьере», причем размеры подчеркивались полами белого мрамора. Здесь была развешана бо́льшая часть коллекции живописи – самые последние приобретения с художественных аукционов и от известных торговцев: Клемент и Шнабель, Базелитц и Ходжкин. Но Джейн некогда было разглядывать. Глаза ее были прикованы к широким двойным дверям – единственному входу в холл.

Джейн чувствовала себя уничтоженной. Боже, ну и дела! И все же она не должна испортить примирения. Сейчас довольно того, что она уже находится здесь, что она уже не одна.

Громадные двери растворились.

На секунду Джули Беннет застыла в обрамлении дверного проема, сверкая бриллиантовым ожерельем и бриллиантовой, в виде леопарда, брошью от Картье, с ниспадающими буйными волосами. Пышное белое кимоно усиливало впечатление мчащейся на всех парусах шхуны.

Она не произнесла ни слова, но, взглянув ей в лицо, Джейн заледенела. Ее пронзило такое ощущение, будто ее облили ядом, исполосовали кнутом, обдали ненавистью. Суженные гневом глаза сверлили Джейн, и опущенные вдоль тела кулаки своими побелевшими костяшками свидетельствовали о том, какая ее душит злоба.

Один из сопровождающих Джейн стражников начал было:

– Вот та девушка…

Джули Беннет выдавила слова, лживость которых подчеркивалась всем ее видом.

– Я никогда в жизни не видела ее, – заявила она.

6

– Что это за история с английской очаровашкой в наших владениях? Нет, до чего она хороша. Ничего подобного не видел. Кинозвезды могут скрыться.

Полицейский растянулся в кресле, знавшем лучшие времена, и грязным пальцем оттянул слишком тесный ворот.

– Денег у нее полно, так что она просто, видать, чокнутая. У меня не хватает духу предъявить ей что-либо. Мы обнаружили ее развлекающейся с каким-то типом, представившимся офицером, в поместье Джули Беннет, а когда их застукали, заявила, что она ее сестра.

– А она не сестра ей?

– Ни в коей мере. Джули Беннет заявила, что сроду ее не видела. А уж она-то, во всяком случае, явно не безумна. Не из того теста слеплена. Эта Джули Беннет штучка поострее, чем язычок моей женушки. Я наблюдал ее в программе «Сегодня». Брайанта Гамбела она преспокойно скушала на завтрак.

– Так что, ты думаешь, случилось с малышкой?

Сержант славился тем, что был любителем умственных упражнений.

– Думаю, она просто шизик. Знаешь этих психов? Мания величия. Они воображают, будто знамениты, один – сын президента, другая – дочь кого-то там еще.

– Да, но хороша невозможно. Уж это точно.

– Да, – подхватил сержант, – хорошенькая шизофреничка.

В комнату без стука вошел высокий тощий мужчина в рубашке с галстуком; при его появлении сержант, а за ним и патрульный вскочили.

– О, привет. Классно, что ты пришел. У нас для тебя кое-что есть.

Доктор позволил себе вялую улыбку.

– У них все хорошо, у всех все хорошо, – сообщил он. Легкая беседа не была его сильной стороной. К тому же вечер он провел, осматривая пациентов в Эйзенхауэр-центре, да еще нужно было взглянуть на актера Бетти-Форде; он обещал нанести ему визит позже, чтобы поставить иголки в позвоночник.

– Так в чем дело?

– Прошлой ночью нам позвонили из системы безопасности поместья Джули Беннет и сообщили, что внутрь пытаются проехать какой-то таксист с девицей, называясь полицейскими. Парня отпустили, и он рванул в Лос-Анджелес. Тогда девица заявила, что она сестра Джули Беннет.

– И что?

– Но она не сестра ей.

– Вы это наверняка знаете?

– Да. Я лично разговаривал с Джули Беннет. Она уверяет, что у нее нет никакой сестры.

– Великолепно. И вы без моего заключения не можете подать рапорт по уголовке. Ну и как она?

– Если не считать этого дела с сестрой – отлично. Похоже, готова лезть на стену оттого, что ей никто не верит. Только вчера прилетела из Англии. Хотела, видите ли, устроить сестре «сюрприз«. Сюрприз, кажется, удался.

Доктор Карней взял с металлической стойки свой кожаный «дипломат».

– Ладно, – сказал он, – пойдем, взглянем на нее.

В зеленой комнате Особой студии Мерфа Гриффина было жарко, и, хотя температура прочно застыла на отметке 72 градуса, каждый, кто не окончательно потерял чувствительность, ощущал невыносимую жару.

Все три звезды уже сидели в студии. Сидели – только говорится, на самом деле они крутились, как флюгеры, ожидая начала, выискивая удобные ракурсы и стараясь так попасть в камеру, чтобы она показала их в наиболее выгодном виде.

Майк Кейн был уверен в своем владении кокни, способном разоружить любого. «Ну, и кто здесь может сделать что-то лучше меня, такого скромного миляги?» – вот как он считал. Роджер Мур думал примерно так: «Они считают меня хладнокровным тайным агентом – мечта каждого мальчишки, – но я и не стыжусь признаться, что я – сын полицейского, и позировать перед камерой для меня – детские забавы».

Джули Беннет поглаживала, сидя в уголке, жирную мурлычащую кошку и не испытывала ничего подобного. Она была в студии Мерфа уже четвертый раз, но впервые после появления у него постоянной программы, – и не собиралась стать легкой жертвой политики зеленой комнаты. Она прищурила свои громадные круглые глаза и заворковала нежным, почти девичьим голоском:

– Послушайте, доставьте мне редчайшее наслаждение – бросьте ваши сигары, а? Меня тошнит от табачного дыма.

Мужской дуэт – часть трио особой программы Мерфа Гриффина «Английские звезды в Голливуде» – пораженно уставился на нее.

Оба мужчины испытывали слабость к гаванским сигарам. Весь остальной англоговорящий мир называл их «Черчиллями», но Кейн и Мур называли их в честь легендарного британского режиссера «Лью Грейдами». Пожертвовать сигарами ради леди означало бы, что Джули удалось коварно навязать им роль прислужников. Позже, в непримиримой борьбе за воздушное пространство, это может быть использовано против них.

Какую-то долю секунды оба мужчины молчали, прежде чем неминуемо скрестить шпаги.

– Вот уж не думал, что у тебя такой слабый желудок, Джули. Особенно, когда читаешь эротические сцены, которые ты мастерица описывать. – И Роджер Мур благодушно расхохотался, скрывая ядовитую насмешку, и наклонился, чтобы затушить свою громадную сигару.

На лице Джули было написано торжество. Мур сделал то, чего вовсе не собирался делать. А уж его остро́ту можно как-нибудь пережить.

– Ах, Роджер, ты хочешь сказать, что Луиза позволяет тебе читать мои книги? Я, право, удивлена. – Луиза Мур, жена Роджера, прекрасная, взрывная, как фейерверк, итальянка, держала его, что называется, на коротком поводке.

Джули обернулась к Майку Кейну, чтобы удвоить удовольствие.

– А тебе Шакира позволяет читать их, Майк? – Шакира Кейн, красотка поярче многих голливудских звезд, тоже имела заслуженную репутацию женщины с железной волей. Может, в этом и состояли рецепты двух наиболее счастливых голливудских браков.

– Послушай, детка, мне сейчас чертовски не везет. В последнее время я не успеваю читать ничего, кроме сценариев. – И голубые глаза насмешливо уставились на нее. По правде сказать, весь Майк Кейн казался голубым с ног до головы. Кашемировый кардиган невинного голубого цвета – почти наверняка из Шотландского Дома, – и в пару к нему небесно-синие брюки – это был удачный цветовой выбор, маскирующий желтоватый цвет его кожи.

– Куешь денежки для триумфального возвращения в отечество? А, Майк?

Это была правда. Майк Кейн сейчас не сходил с экрана. Словно кто-то издал указ, где предписывалось, чтобы он появлялся в каждой новой постановке. Правдой было и то, что состояние он проживал в сельском домике в Оксфордшире. Довольно забавно: Голливуд желал, чтобы его англичане выполняли свои «обязательства» по отношению к Америке, и Майк Кейн неукоснительно делал это. А потом «дезертировал» в Англию, чтобы позже опять вернуться туда, где его ждала работа. Похоже, теперь он как раз собирался совершить отступничество. Надеясь, что Мерф не придаст этому большой огласки. Теперь Джули заронила в него сомнение: если не Гриффин, то она непременно его подставит. Это было в духе «зеленой комнаты», и одной из причин, по которой настоящие профессионалы из «гостей» предпочитали не общаться до выхода на сцену.

– Да, хочется провести там чуток времени. Отвяжусь от всяких зануд, буду смотреть футбол. – Он покрутил пальцами золотое колечко волос, и глаза его погрустнели: – Недавно услышал о твоей матери, поверь, мне жаль.

Голова Джули Беннет дернулась, как будто на шее у нее стянули удавку. На ее широком колене замер рыжий кот.

– Откуда ты узнал про мою мать? – Каждое ее слово звучало как обвинительный приговор. В устах Джули Беннет «узнать про мою мать» было равносильно тому, чтобы завести разговор о некрофилии и избиении младенцев.

Майк Кейн был совершенно ошарашен ее реакцией. Под его улыбчивой благодушной наружностью притаился острый, как бритва, ум Уилкинсона и волевые инстинкты уличного головореза. Он неопределенно махнул рукой.

– Ах, да мы все знали твою мать, правда же, Род?

Роджер Мур, лучший друг Майка Кейна, воодушевился, чувствуя, что они одержали вверх.

– Конечно. И отца тоже. Дик Беннет в какой-то мере был для нас первопроходцем. Знаешь, эти рабочие пареньки бывают непревзойденными актерами. – Сказанного было достаточно. Это значило: «Не пытайся подмять нас. Твоя мать, может, и была княжной, но старикан был плебеем».

Майк Кейн постарался нанести последний удар:

– Кстати – ты можешь даже не помнить этого, Джули, но я помню праздник в Челси, когда ты повздорила с матерью. Тебе, похоже, в то время не было и пятнадцати. Очаровательная женщина была твоя мать. Гранд-дама. Ее все безумно любили.

«Лью Грейды» были отмщены. Вот тебе за «жен», да и немножко за Оксфордшир.

Джули Беннет побледнела. Ее пальцы обвили шею кошки, напряженные, застывшие, с побелевшими костяшками.

– Минут через пять мы, пожалуй, начнем. – Девушка из рекламного агентства Джуди Дэвидсон почувствовала настоятельную необходимость заговорить.

Но Джули Беннет ее не услышала. Она провалилась в прошлое, в детство, которого никогда не могла забыть. Это были опасные мысли. Такие живые, такие мучительные, с такой силой терзающие ее. Годы и годы она старалась заглушить их и даже почти преуспела – если бы не вчерашний вечер, когда ее омерзительная сестра ворвалась в ее жизнь и просы́пала соль на раны. Дитя, которое жило, тогда как ее собственное погибло. Джейн, живая насмешка над ее пустой и жалкой утробой. Даже имя ее стало символом ужасной боли – отвратительного плодородия ее матери, бессердечного предательства отца, того смутного далекого дня, когда душа ее отделилась от тела, когда из нее извлекли ее мертвое дитя и, чтобы сохранить ей жизнь, отняли матку. Джули глубоко вздохнула.

– Ну как, все готовы? Я позову вас через пару минут, мисс Беннет. – Помощник режиссера говорила с профессиональной доброжелательностью. – Мисс Беннет, вы готовы?

– Что? Ах да, ну конечно. – Джули поднялась, встряхнувшись, кошка спрыгнула с ее колен. Взглянув быстро в зеркало, проверяя, все ли в порядке, Джули не увидела того, что бросилось в глаза другим. Не увидела почти прелестного лица с чудесными громадными глазами, гордого подбородка, копны сияющих волос, которые Видал Сассун тщетно пытался заполучить для своей рекламы. Она не видела пышной груди, которой можно было вскормить всю Америку, не видела ровной белой клавиатуры зубов, широкой, как рукава Миссисипи, бедер и подобных судоходным рекам ног. Не видела роскошной одежды – жакета леопардовой расцветки с широченными плечами, обтягивающих фигуру черных брюк, немыслимой величины браслетов, переливающихся золотых туфелек. Вместо всего этого она видела крошечную потерявшуюся девочку – до краев полную любви к сладкоголосому кумиру своего детства, до отказа набитую ненавистью к женщине, убившей его. Она видела ребенка, не по-детски затерянного в воображаемом мире, заваленного подарками, которые должны были заполнить ее одиночество.

Джули заметила блеснувшие в глазах слезы и немедленно услышала твердый, встряхнувший ее голос. Ледяной, как и ее мертвое сердце, его призыв эхом отдался в обширных пустых комнатах разрушенного дворца, где на задворках ютились ее чувства. «Жить, жить, жить», – взывал он. «Выигрывать, выигрывать, выигрывать».

Она отвернулась от зеркала – быстро, решительно, контролируя себя сильнее, чем обычно, и распространившаяся вокруг нее аура отражала произошедшие в ней изменения. Выразительные брови Майка Кейна взлетели вверх, приподнялись и надбровные дуги у Роджера Мура. Джули – не будучи кинозвездой – первой должна была предстать перед телекамерой. Майку и Роджеру оставалось дожидаться, но оба знали, что лучше не связываться. Не с Мерфи – тот был сущим котенком, – а с куда более серьезным представителем семейства кошачьих, которая величавой поступью только что покинула комнату.

Далекая волна аплодисментов вынесла Джули на сцену и настроила на решительные действия. Прошли те времена, когда ее это заводило, но и расслабляться она себе не позволяла. Для такого пугливого, уклончивого зверя, каким была непосредственность, это было равносильно смертельному поцелую. Но то, что смотрелось в свеженькой дебютантке, только что спрыгнувшей с кровати режиссера, совершенно не подходило для королевы крутых романов, которая предположительно все уже перевидала и перечувствовала. Но излишнее спокойствие было еще хуже. Телеинтервью грозило развалиться как плохо выдержанное суфле, под прессом монотонности прежде виденного, раздражающей новизны и ужасающей скуки. К счастью, Мерф был «штучным товаром», а не частью немыслимой китайской пытки водой, известной под названием «книжное турне», когда в один обычный день втискивали три радиовстречи, пару интервью для прессы и телезапись, которая становилась серединкой для сандвича, состоящего из перелетов в Чикаго из Кливленда.

Она чмокнула Мерфи – ах какие старинные друзья – и уставилась ему прямо в глаза. Камера двигалась так, что это означало гипнотизировать взглядом телеаудиторию – людей в четырех миллионах домов Америки, с которой она беседовала.

Мерф, сладкий, как швейцарский молочный шоколад, облокотился о знаменитый стеклянный столик и приготовился начать свое грандиозное интервью.

– Ну, Джули Беннет. Сколько там у тебя сейчас книг? Тридцать миллионов? Сорок миллионов?

– Ты хочешь сказать – в одной только Канаде? – Джули позволила своим глазам выразить улыбку, и ее голос – теплый, с английским произношением, насмешливый – разыграл самовлюбленность, которой – и это знала вся сидящая перед экраном Америка – у нее не было.

Мерф позволил своему веснушчатому и будто опаленному солнцем лицу распуститься в улыбку, обращенную к американскому обывателю.

– Нет, правда, Джули, продает ли сейчас кто-нибудь больше книг, чем ты?

– Всего один, Мерф, всего один, пожалуй, он мне соперник.

– Стивен Кинг? Миченер?

– Миченер – это уже близко.

– Ну кто? Я сдаюсь!

На щеках у Джули выступили ямочки. Откинув пышные волосы, мелькнув запястьями, она овеяла Мерфа ветерком легкого вздоха.

И ткнула пальцем в потолок.

– Тот, кто живет наверху.

Мерф наконец догадался.

– Библия! Да, благодарение Богу, великая книга пока еще опережает тебя по тиражу, – он подергал себя за кончик носа, затем обхватил ладонью свой подбородок мультимиллионера и сжал его, а его голубые глаза прямо-таки лучились искренностью.

– Мне-то не за что его благодарить, но уж не хочешь ли ты сказать, что мои книги недостаточно хороши? – Она шутливо погрозила пальцем телезвезде.

Затем наступил черед милой болтовни. Голос Мерфа лился в плавной беседе – медово-сладкий и гладкий, как лед. Боже, что за загар! Наверное, ты только вернулся с Палм-Бис-Поло после нескольких дней с Евой.

– Так сколько лет прошло после выхода «Женщины-ребенка»? Это был выдающийся роман-дебют. И в то время, как ты его писала, тебе было всего двадцать? – Мерф перестарался с изъявлением восхищения и удивления. Скорее всего он думал при этом о чем-то совершенно постороннем, например, как гениально с его стороны продать свою компанию «Кока-Коле».

Джули вдруг захотелось узнать, кто протирает стекло стола до такого блеска. Может быть, его показывают в рекламных паузах? Пальцы Мерфа бегали по всей поверхности стола, будто на нем растекались растаявшие от жары шоколадные конфеты.

Джули постаралась сосредоточиться. У нее было заготовлено полдюжины ответов на случай, если речь заходит о «Женщине-ребенке», и все они экспромтом скатывались с языка без участия извилин. Но Джули была неплохим профессором, чтобы разобраться, что тут к чему и какие таятся опасности в изменчивых умах. Сейчас ничто не могло бы остановить разогнавшийся локомотив ее изданий, но однажды – не сегодня, так завтра – она достигнет вершины. Мода переменится, и ищущий палец ткнет в другого автора, способного раздуть стынущий костер фантазии. Поначалу плавное падение вниз постепенно начнет убыстряться, пока ее карьера вовсе не съедет к подножию некогда высокой горы, к пропасти краха и жуткой пучине забвения. Для того, кто взлетел в небеса, дыша разреженным воздухом суперславы, низвержение с пьедестала будет наполнено горечью.

Итак, она постаралась подумать над вопросом, даже скорее почувствовать его. Труда это не составляло. «Женщина-ребенок» стала для нее роковой попыткой избавиться от теней собственного прошлого – кошмарных призраков, которые скользили и кружились в мерзопакости, источали яд и отравляли жизнь, а их зловоние испарялось, разрушая ее мир. И вот теперь ее сестра Джейн вновь вернула их к жизни.

– Да, мне было двадцать, когда я написала «Женщину-ребенка», и, разумеется, это роман о поклонении и обожании, о противоречивых требованиях детства, об измене.

– Ты была очень близка с отцом – актером шекспировского театра Ричардом Беннетом. Скажи, а Фредерик, герой романа, – это его прототип?

Мерф уже давно припас этот вопрос для пущего эффекта, а может, это ему посоветовал кто-либо из консультантов. Девочки и их чувства к отцам – это хорошо воздействует на домохозяек, его непременных зрительниц, тех, кто покупает книги Беннет с безрассудством, граничащим с одержимостью. Джули закусила нижнюю губу; глаза ее наполнились слезами по приказу, словно нажимая на психологический спусковой крючок, слова вызывали духов из страны ее сердца.

– Да, Фредерик – это, конечно, папочка. Я думаю, читатели определили это по боли, поняли, что она самая настоящая.

Слеза сама выползла наружу, и Мерф ощутил, как шевельнулся рейтинг, как ощутимо пополз он вверх. Слезы, обнаженные эмоции, горе на публику – для телеаудитории это было вином и хлебом. Мерф хищно взирал на Джули, а она – на него. Следует ли ему пойти дальше? Раньше он не пробовал. Но ведь избранные иногда отваживаются. Мерф подергал галстук с видом, ясно говорившим, что сейчас он совершит бросок. Джули насторожилась.

– В «Женщине-ребенке» описывается физическая близость Фредерика с дочерью, отношения, которые и предопределили его самоубийство. Как у тебя возникла эта идея?

Лицо Джули было сейчас не видно на экране, камеры сосредоточились только на ее дрожащих губах. В ее мозгу вспыхнули цифры. Только Фил продает больше книг, чем Мерф. Только Донахью и Агронски входили в большое число домов. Только «Час» и «П. М.»[4]4
  Премьер-министр.


[Закрыть] были популярнее. Она облизала безмолвные губы, пересохшие от свершающейся драмы.

Инцест. Сенсация. Не в этот ли миг прозвучит признание впервые на всю Америку? Телевизионщики услышат его. Сидя на толстых задницах и хлопая в ладоши, глядя, как «Эм энд Эм» обставляет «Звезду», «Экзаменатора» и «Справочник», ничего, собственно, не делая, лишь наведя камеры на доброго старину Мерфа.

– Роман «Женщина-ребенок» автобиографичен…

Мерф и Америка придвинулись ближе.

– Да и все первые главы романа в какой-то степени. И я не собираюсь отрицать, что обожала своего отца…

Мерф в безмолвной мольбе протянул руки, его лицо стало погребально-серьезным. Если Джули Беннет пошла на это, ей непременно следует вернуться сюда на следующей неделе. Для писателя – пусть это даже Джули Беннет – этот день был обретением Грааля.

– Но, разумеется, любовные сцены между отцом и дочерью рождены моим воображением. Это вымысел, если хотите. Фрейдисты называют это комплексом Электры, что соответствует мужскому эдипову комплексу.

– Это очень интересно, – солгал Мерф. Почти близко. Ну, еще попытка. – Сделаем перерыв, но потом снова вернемся, – сказал он, подперев голову рукой и повернувшись к камере, чтобы послать своим зрителям ободрительную волшебную улыбку, которая поддержала бы их во время рекламной паузы.

Когда красные огоньки в студии вспыхнули, означая перерыв, он повернулся к Джули.

– Над чем ты сейчас работаешь? Ведь это сложно – превзойти бестселлер «Грехи отцов».

Комплексы Электры и совершающие инцест отцы уже стали прошлым. Эти две звезды были подлинными профессионалами. Джули разменивалась на книги, Мерф склюнул время рекламы, и теперь было время техники заставить Америку забыть о предыдущем сюжете.

– Слушай, Мерф, книга, которую я пишу сейчас, поверь мне, будет первым гениальным произведением среди рыночной литературы. Обещаю тебе.

– Побереги это, Джули, прибереги для следующего сюжета.

– Ни в коем случае. Публике этого знать пока не надо, но я не возражаю, чтобы ты был в курсе.

– Ну-ну.

Джули на долю секунды продлила паузу.

– Продолжение «Унесенных ветром».

Он казался по-настоящему удивленным.

– Но как ты можешь? А права Маргарет Митчелл?

– Я связалась с ними через Макмиллана. Купила права на продолжение сюжета и использование тех же персонажей. Я собираюсь назвать это «Завтра будет новый день», Скарлетт возвращает Ретта. Что ты об этом думаешь?

– Думаю, что тебе следует рассказать мне об этом в следующем интервью.

– Не могу, Мерф. Контракты и все такое. Адвокаты говорят, что пока мне все следует держать в тайне. Только представь, что начнется, если за это уцепятся студии. Они разорвут оригинал в клочья.

– Ну, все же это прекрасная затея, Джули. Они с тебя что-нибудь содрали?

– Три с половиной процента.

– Ух ты! С одной книги ты не расплатишься, Джули.

– Доходы от издания в твердой обложке должны все окупить с лихвой. По крайней мере, так сказал Морт.

– Морт знает. – Суперагент Морт Дженклоу (Даниэла Стил, Юдит Кранц, Барбара Тэйлор Брэдфорд) в самом деле знал.

– Ты уже начала писать?

– Давно. Ты включишь меня в турне?

– Нет ничего невозможного. Поговори с правлением, скажи им, что я сказал «да». Ну ладно, за работу.

После того как Джули наполнила мир «Грехами отцов», тем самым продав еще сотню тысяч экземпляров, с темой Джеймса Бонда на экране возник Роджер Мур, выглядящий уместно взволнованным, традиционно суровым и совершенно лишенным вычурности. Он говорил о Бонде, и о Тимоти Далтоне, и о разочарованных Бондах, о том, был или не был он Бондом, что он думает о Бонде, и о том, как ощущаешь себя в амплуа Бонда. Обнаружилось, что быть Бондом весьма приятно, потому что это значило быть несметно богатым и делать все то, что ему так нравилось делать, то есть выращивать на собственных виноградниках виноград, попивать восхитительный кальвадос и проводить много-много времени с горячо любимой семьей.

Потом, удобно устроившись на полумесяце софы, к нему присоединился Майк Кейн, увлекательно толковавший о разнице между англичанами и американцами, о том, как ему никогда не удавалось сколотить столько денег, чтобы не испытывать временных финансовых затруднений, и о том, как славный парнишка-кокни достиг тех жизненных высот, на которых его привыкли наблюдать.

Мерф спросил, не хотел бы Майк стать Бондом, и вокруг этого возникло маленькое затруднение. Потом Майк упомянул, что вот у Джули отец был замечательным актером, но это было еще тогда, когда дела не приняли такой скверный оборот.

– Разумеется, папа был настоящим актером.

Зрители захотели прояснить этот крик души, потому что терпеть не могли путаницы.

Роджер Мур стойко выдержал критику.

– Да, это точно.

Но Майк Кейн, претендовавший, в отличие от своего друга, на лавры артиста, не смог устоять.

– Ты так говоришь, Джули, словно не знаешь, как ограничен мир шекспировского театра и как стараются играющие Шекспира актеры хоть немного расширить свои творческие горизонты. Они едут сюда, живут страдая, но снимаются хотя бы в нескольких кинолентах. – Это прозвучало красноречиво, но не милосердно.

– И посмотри, что с ними происходит, – вспылила Джули. – Ты только вспомни Бартона в «Изгоняющем дьявола-2» или Лоренса Оливье в ленте Гарольда Роббинса в роли автомобильного магната. – Каждое ее слово было наполнено презрением. – Нет, коварным папа никогда не был.

– Полегче, Джули. Ты англичанка, а здесь ты лишь пристраиваешь свои книги. – Роджер Мур не мог спустить этого.

Джули проглотила наживку.

– Но я не англичанка. Я гражданка Америки и являюсь ею уже четырнадцать лет. – Немногие знали об этом.

Яростная решимость кипела в голосе Джули. Господи, да если бы она только могла заставить отца совершить то, о чем говорил Майк Кейн. Если бы только она сумела вырвать его тогда из рук своей матери и из паршивых челюстей захудалого старого мира, чтобы дать ему возможность возродиться здесь. Что за радость была бы видеть его блистательного, прославленного под лучами восходящего над Беверли-Хиллз солнца.

– Я и не знал, что ты натурализована, Джули. Что же заставило тебя решиться на этот шаг? – Мерф попытался разрядить тикающую мину. Он не был Донахью и не любил перекрестного огня.

Джули почувствовала теплые волны, осознав, что она, говоря метафорически, оказалась в центре событий. Не так уж плохо для сидящей на краешке софы писательницы, если двое других – признанные звезды кино.

Она подалась вперед и произнесла слова, идущие прямо от сердца в камеру:

– Я люблю Америку, потому что все происходит здесь. Потому что здесь люди не боятся надеяться, быть оптимистами и мечтать. Здесь нет места пессимизму, здесь не аплодируют цинизму, здесь не швыряют камнями в плывущие лодки. Америка – это страна, где любовь не считается наивностью, слезы – проявлением слабости, а желание изменить свое положение – ниспровержением основ. И я люблю эту страну, когда просыпаюсь, я люблю ее, когда ложусь спасть, и я люблю ее всегда.

Ей хлопали целых двадцать секунд, потому что знали, что все это – правда. Джули не помнила, чтобы подобное случалось со зрителями в программе Мерфа прежде. Так что почти все было теперь в порядке. Почти, но не все. Еще оставалась Джейн.

Две крупных слезы катились неровными дорожками по бледным щекам Джейн. Она сидела на полу, прислонившись к беленой стене, сжав руками голову и пытаясь прочистить свои мысли. Она ощущала себя К. – героем Кафки, безвинно заброшенным в темные пучины кошмара, а почему – никак не могла понять. В камере было темно, но какой-то отдаленный шум терзал ее голову, из которой выпотрошили все мысли, вытеснили разум.

Что такое говорил ей этот ужасный человек? Она была так измучена жарой, так устала и так была испугана, но все же попыталась сосредоточиться, глядя на него и слушая его вопросы с затуманенными слезами и страданиями глазами.

– Расскажи же, Джейн, как давно считаешь себя сестрой Джули Беннет? – Доктор Карней тихо присел на краешек кровати. Он был совсем не готов к той бурной реакции, какую вызовет его вопрос.

Словно дикая кошка, Джейн подскочила, в мгновение ока пересекла камеру и повисла на нем, колотя его кулаками и крича на пределе своего голоса:

– Вы что, не можете понять, что я вам говорю? Я и есть сестра Джули Беннет! Я всегда была ее сестрой и понятия не имею, что за безумную игру она затеяла и зачем врет! – Она сползла на пол, бессильно сжимая кулаки, не в силах сдерживать слезы.

Доктор Карней отскочил назад, словно марионетка в кукольном театре, а на его обеспокоенном лице отразилось осознание своего просчета. Глаза его сузились.

– Что ты, Джейн, не расстраивайся. Я тебя слушаю. Я слышу то, что ты говоришь. Я неправильно задал вопрос. На самом деле я хотел спросить про твое детство – про то время, когда вы росли вместе с Джули.

Он совершил ошибку новичка. Никогда нельзя отрицать иллюзию, даже предположением. Психически больные люди полностью уверены в правильности своего искаженного представления о действительности. Расспрашивать их – себе дороже. Интересен был только диагностический вопрос – было ли это шизофренией или маниакальной стадией маниакально-депрессивного синдрома. Сама иллюзорная идея казалась ему грандиозной – сестра-знаменитость; недаром девушка выглядела истощенной, скорее всего из-за суперактивности, которая сопровождает проявления маниакальной страсти. Тщательная история болезни и свидетельства тех, кто хорошо знает пациента, прояснили бы картину. Иногда клиника течения обеих болезней совпадает. Средства известны – сильные транквилизаторы, чтобы успокоить возбуждение и вместе с тем дать отдохнуть измученному телу. Впоследствии курс лечения можно изменить, давая литиум при повторных возникновениях маниакально-депрессивного синдрома шизофрении. Он нутром чувствовал, что это параноидальная шизофрения.