Текст книги "Цена крови"

И даже этот норовистый «большой и черный» конь, как называл его Эдвард, сегодня будет достаточно спокоен, чтобы взять подарок с крошечной ладони маленького мальчика, потому что король сегодня утром ездил на нем на охоту.

Сегодня на ужин должны собраться только члены семьи, за исключением лишь лорда Идрика, который с декабря находился при короле постоянно. Она предпочла бы, чтобы он уехал на свои земли в Шропшире, потому что не любила этого человека. За его несколько мрачной, но привлекательной внешностью и сладкими как мед словами она чувствовала расчетливый ум и пустоту души, отчего по спине у нее пробегал холодок.

«Сегодня рядом с королем должен находиться Этельстан, а не Идрик», – с горечью подумала она. Но между отцом и сыном произошла горячая размолвка, когда Этельред объявил, что назначает Идрика элдорменом Мерсии. После той ссоры даже Эдмунду не удалось отговорить брата покинуть двор, так что Этельстана они не видели со времени празднования Пасхи.

Ее тревожило, что брешь между Этельстаном и его отцом ширилась, словно река в половодье, тогда как король все больше и больше становился зависим от своего нового элдормена. Идрик был человеком, который при желании мог очаровать кого угодно, но, когда она слушала, как он говорит, ей казалось, что мир немного кренится в сторону, – как будто земля под ее ногами была недостаточно надежной. Все ее инстинкты подсказывали ей, что Идрику доверять нельзя, что его истинное лицо совсем не похоже на ту маску, которую он выставляет напоказ. В каком же из этих образов, задумывалась она, видит его король?

Когда они добрались до конюшен и вошли внутрь, Эмма вдруг услыхала девичий смех. Оглянувшись по сторонам, она заметила парочку, обнимавшуюся в темном углу, – очевидно, это было место встречи любовников. Ее это не особенно удивило бы, если бы девушкой этой оказалась не Эдит, и не важно, кто тот мужчина: эту маленькую игру, в которую они играли, необходимо остановить.

– Иди посмотри на Эндж, – сказала Эмма сыну, который тут же радостно зашагал дальше в сопровождении Хильды. Затем она со строгим лицом повернулась к парочке в углу. – Милорд, – твердым голосом сказала она, словно бросив камень в партнера Эдит.

Тот оторвался от дочки короля и, обернувшись, поклонился. У нее перехватило дыхание, показалось, что земля уходит из-под ног, и она пожалела, что под рукой нет чего-то потяжелее, чтобы бросить в него вместо своих слов. Идрик и Эдит! Такого она не ожидала. Она стала вспоминать сегодняшнюю охоту. Проскальзывали ли там между ними какие-то взгляды украдкой, случайные прикосновения, которых она не заметила? Однако ничего такого припомнить она не смогла: не было никаких признаков чувства между ними.

– Оставьте нас, милорд, – приказала она. – А ты, Эдит, останься.

Идрик еще раз быстро взглянул на Эдит, снова поклонился Эмме и грациозно удалился с самодовольным видом красующегося мартовского кота. Эмма обернулась к своей падчерице, которая выглядела не сконфуженной, а оскорбленной. Пресвятая Дева, неужели эта девочка даже не понимает, как она себя скомпрометировала?

– Что еще? – Голос Эдит звучал раздраженно и нетерпеливо.

Эмме удалось совладать со своим гневом, от которого кровь стучала у нее в висках. Она представила себе конфликт, который должен произойти сейчас, и, хотя этот хлев, похоже, был для него самым подходящим местом, она все же предпочла подождать, пока будет лучше контролировать себя.

– Мы не будем обсуждать это здесь, – резко бросила она. – Иди в свою комнату и жди меня там.

Эдит намеренно громко и раздраженно вздохнула и направилась к выходу из конюшни с высоко поднятой головой и дерзкой ухмылкой на губах; у Эммы просто чесались руки отвесить ей пощечину, чтобы стереть это наглое выражение с ее лица. Но вместо этого она вызвала воспоминание о другой Эдит, маленькой светловолосой девочке, которая когда-то просила ее рассказывать сказки и приносила котят, чтобы показать ей. Как она упустила такого ребенка? Нынешняя Эдит, которая была сама любезность и почтение с королем, вела себя с нею столь же упрямо, как невоспитанный норовистый жеребенок.

Она медленно и глубоко вздохнула, вознеся молитву с просьбой о терпении, которое ей определенно понадобится в предстоящей конфронтации. Во время их последней стычки победительницей вышла Эдит. Сразу после Рождества она обратилась с просьбой к своему отцу, заявив, что она уже слишком большая, чтобы находиться в покоях королевы вместе с младшими детьми. Она настаивала на том, что, поскольку ей уже почти тринадцать, а Эльфе – двенадцать, им нужны собственные покои. Тогда, оставшись глух к возражениям Эммы, Этельред удовлетворил просьбу Эдит.

Вспоминая свое собственное детство, Эмма не могла припомнить такого момента, когда она не находилась под строгим присмотром кого-то из взрослых – матери, няни, своей сестры или жены брата. Ей казалось большой ошибкой предоставлять Эдит такую свободу, но король никогда не уделял своей дочери достаточно внимания, чтобы заметить, какой своенравной и грубой она стала.

И все же ей придется рассказать ему про Идрика; это будет нелегко и в этом не окажется ничего приятного, поскольку Идрик в глазах короля выглядел золотым человеком. Тем не менее позолота эта должна несколько потускнеть, когда король поймет, что его элдормен обратил свои алчные глаза и руки на его дочь, и вот это будет только к лучшему.

Эмма нашла ожидавшую ее Эдит, которая сидела в полоске солнечного света, падавшего из окна, и усердно занималась вышивкой по тонкой шелковой ткани. На губах девушки плясала скромная улыбка; желание дать ей пощечину вернулось к Эмме, но она решила приучать себя к терпимости.

– Я хочу обсудить с тобой то, что ты делала в конюшне, – начала она.

– А что такого я там делала? – спросила Эдит, поднимая на нее глаза. – Целовалась с Идриком?

«Да где ж его взять, это терпение?» – подумала Эмма. Она наклонилась и вырвала пяльцы из рук Эдит.

– Ты превращаешь это в невинную шалость, – резко сказала она, – хотя на самом деле должна понимать, что тебе следует быть очень осмотрительной в своем поведении по отношению ко всем мужчинам королевского двора. Как дочь короля ты не свободна в проявлении своей благосклонности к любому из них – особенно в такой форме; и при этом не имеют значения твои личные наклонности и то, как усердно он мог этого домогаться. – Она не сомневалась, что движущей силой этого процесса был именно Идрик. – Каким бы сильным ни было искушение, Эдит, ты ни при каких обстоятельствах не можешь поддаваться ему. Ты должна дать мне слово: то, что произошло сегодня, больше не повторится никогда.

Эдит нарочито выпрямила спину и, сложив руки на груди, посмотрела ей прямо в глаза.

– Я не могу дать такого обещания, – ответила девушка, – и, клянусь, я не понимаю повода вашего беспокойства. Ведь мой отец, разумеется, уже сказал вам, что мы с лордом Идриком должны обручиться на Святки.

На лице ее появилось выражение восторженного триумфа, а Эмма вновь почувствовала, как земля качнулась у нее под ногами.

– Этого не может быть, – прошептала она.

– Так, выходит, он вам этого не сказал? – с деланым удивлением произнесла Эдит, хотя, судя по дерзкому выражению ее лица, Эмма была совершенно уверена, что та прекрасно знала, что король ни словом не обмолвился жене об этой помолвке. – И Эльфа тоже будет обручена на Святки. С лордом Ухтредом. Все уже договорено.

«Один удар за другим», – подумала Эмма, причем второй оказался тяжелее первого. Ей пришлось призвать все свое самообладание, чтобы справиться с ним. Выдать замуж Эльфу! Эта девочка была такой тихой и застенчивой, что казалась намного моложе своих двенадцати зим. Выдать ее за такого человека, как Ухтред, все равно что спаривать кролика с волком.

Нет. Это не может быть правдой. К тому же элдормен Нортумбрии был несвободен для брака. Это просто невозможно!

– У лорда Ухтреда уже есть жена.

– Да, – согласилась Эдит. – Он как раз отбыл в Йорвик, чтобы избавиться от нее. Много времени это не займет, потому что мой отец высказал особое пожелание, чтобы это было сделано быстро. – Она встала и улыбнулась. – Так мне можно уже идти, миледи? Если вам больше нечего мне сказать, я хочу отправиться на прогулку.

Какое-то мгновение он стояли лицом к лицу, и Эмме вдруг показалось, что семь лет разницы в их возрасте внезапно сошли на нет. В голове крутились тысячи вещей, которые она хотела сказать этой девочке, и в первую очередь – остерегаться Идрика, держаться подальше от человека, чьи амбиции могут опережать его возможности.

Но Эдит должна будет обручиться с Идриком. Она не только не сможет отделить себя от него, но и просто не захочет этого делать. Девушка жаждет этой свадьбы. На ее лице ясно читалось ликование по поводу того, что она выиграла такой приз, как Идрик. Она видит лишь обаятельную внешность этого человека и его высокое положение при короле – а король был для Эдит идолом. Она, должно быть, верила, что свадьба с фаворитом Этельреда может только поднять ее значимость в глазах отца, человека, который все эти годы совершенно не уделял внимания своим дочерям. И Эдит, изголодавшаяся по отцовскому вниманию и уважению, рассчитывала получить все это через свой брачный союз. Это повысит ее статус при дворе, и она могла ожидать, что будет иметь гораздо большее влияние на короля в качестве жены Идрика, чем в качестве дочери Этельреда.

Более того: это даст Эдит возможность выйти из тени королевы, а возможно, даже обойти ее и оказаться на переднем плане. Потому что Эдит – как и Идрик – была очень амбициозна.

– А что вы сказали бы королю, если бы он посоветовался с вами насчет свадьбы Эльфы с Ухтредом?

«Ясные глаза Марго остаются все такими же умными, как и раньше, не меняясь с возрастом», – подумала Эмма, когда ее старая няня бросила на нее этот свой – такой знакомый – проницательный взгляд. Было уже поздно, дети спали, и у Эммы наконец-то появилась свободная минутка, чтобы обсудить планы короля в отношении замужества своих старших дочерей.

– Я сказала бы ему, что Эльфа еще слишком мала, чтобы выходить замуж за кого бы то ни было, а уж тем более за Ухтреда, – ответила она.

– Такие слова, думаю, вряд ли были бы восприняты с благодарностью, – заметила Марго. – Эмма, короля не заботит то, как будет лучше для его дочерей. Он думает лишь о том, что будет лучше для его королевства.

Марго, разумеется, была совершенно права. Дочери короля представляли собой расходный материал – фигуры в политической игре на громадной шахматной доске, охватывавшей всю христианскую Европу. Относительно ее собственного замужества старший брат договаривался с Этельредом, не особенно задумываясь над тем, как сложится ее жизнь в качестве английской королевы.

По правде говоря, она понимала ход мыслей своего мужа. Хотя дочерей короля Англии часто отдавали замуж за иностранных принцев, Этельред был озабочен проблемами внутри страны. Ему было необходимо сделать все возможное, чтобы укрепить свою власть в северных графствах. Он сделал Идрика элдорменом Мерсии, а теперь и породнится с ним через свадьбу Эдит, закрепив все это еще и кровными узами. Пара получится пугающая, потому что оба они жаждали власти.

Но сердце у нее болело из-за судьбы Эльфы. Она была красивее, мягче, чем ее старшая сестра, более послушная и более любящая. И она была совсем юной, всего-то двенадцати зим от роду, тогда как жестокий граф Ухтред, украшавший стены своей крепости головами своих врагов, был почти одного возраста с королем. Ухтред, который уже избавился от своей первой жены, в данный момент предпринимал шаги, чтобы освободиться от второй. Эльфа станет третьей, и с каждой новой свадьбой этот человек приобретал еще больше земель, больше богатства и больше власти. Теперь же он женится на дочери короля, и для него не имеет никакого значения, что она еще ребенок, причем очень хрупкий.

– Мне кажется, короля больше заботит то, что будет лучше для Этельреда, чем для Англии, – заметила Уаймарк.

– Для него это, вероятно, одно и то же, – сказала Марго. – Но королеве известно об этом. Подозреваю, есть что-то еще, что тревожит ваши мысли, миледи.

Эмма напряженно нахмурилась, колеблясь, стоит ли это произносить вслух. Но ей было необходимо облегчить душу, потому что она уже устала бороться со своими страхами в одиночку.

– Король, – сказала она, – не ищет моего совета в том, что касается его дочерей. Ему следовало бы прислушаться к моему мнению при принятии таких решений. Он по меньшей мере должен был проинформировать меня о своих планах относительно девочек. У его дочерей нет ни матери, ни бабушки, которые могли бы встать на их сторону. Эта ответственность – и привилегия – лежит на мне как на королеве, жене Этельреда.

– У детей короля не было матери, даже когда эта женщина была жива, – тихо отозвалась Марго. – Она не принимала участия в их воспитании, они знали только гувернанток и слуг. Так король пожелал тогда, так хочет он и теперь. Они не дети для него, а пешки. Сейчас, когда у него есть две семьи, он желает, чтобы они играли друг против друга, а вы просто оказались между ними. Его сын Эдмунд с самого начала относился к вам подозрительно, а Эдит, похоже, специально явилась, чтобы вызвать ваше возмущение. – Протянув руку, она положила ладонь Эмме на колено. – Будьте осторожны, миледи. Я видела, как вы пытаетесь стать матерью детям короля, но вы бьетесь сердцем в каменную стену. Следите за своим собственным сыном и будьте для него защитой. Этельред станет завидовать связи между вами и Эдвардом, и боюсь, что однажды он сделает все возможное, чтобы разорвать эту связь.

Эмма молчала, вдумываясь в слова Марго. Она искоса взглянула на Эдварда, спавшего в своей колыбели; этот ребенок был целым миром для нее. Она не могла представить себе такой день, когда бы мысли ее так или иначе не вращались вокруг него. Она подошла к колыбели и наклонилась, чтобы поцеловать эти шелковистые светлые волосики, когда появился слуга, призывая ее к королю.

Накинув на плечи шаль, она последовала за ним, оставляя сына на попечение других, тогда как самой ей предстояло провести эту ночь в постели короля.

Декабрь 1007 года

Альдборо, Холдернесс

Шел дождь, но Эльгиве стук капель по крыше, отдававшийся звоном в ее голове, казался невероятно громким, будто на деревянную кровлю валятся камни. Она вскрикнула – частично чтобы прояснить сознание от этого беспрестанного барабанного боя, но в основном из-за того, что ребенок Кнута пытался разорвать ее на части. Она не верила в Бога, но, если Он действительно существовал, Он определенно был мужчиной. Никакая богиня просто не смогла бы остаться в стороне, позволяя женщинам проходить через такие муки.

Ее окружало такое количество прислуги, что она боялась задохнуться; когда боль немного отпустила, ей удалось сделать еще один судорожный вдох. Впрочем, они не позволят ей передохнуть. Они заставляли ее ходить даже в перерывах между схватками, даже когда она умоляла их позволить ей прилечь, хотя бы ненадолго.

– Ребенок выйдет быстрее, если вы будете стоять на ногах, – обещали они ей.

Вот она и ходила. Она старалась отвлечься от боли, перечисляя все причины, по которым она ненавидела Кнута, сына Свена. Во-первых, потому что он мужчина. Во-вторых, потому что он поместил это внутри у нее. В-третьих, потому что он до сих пор отсиживается в Дании под боком у своего отца, несмотря на все ее срочные письма с настоятельными требованиями, чтобы он явился к ней и заявил свои права на сына.

Каждый раз, когда она посылала очередного гонца за море, Турбранд смеялся над нею.

– Рожать детей – это женское дело, – говорил он ей. – И Кнут это хорошо знает. Все ваши мольбы лишь рассердят его, и, можете мне поверить, леди, он не обратит на них внимания.

Ответ на ее мольбы всегда был одним и тем же. Лорд Кнут приедет тогда, когда сможет. Последнее же послание пришло от Свена. «Сообщите, когда родите сына», – сказал посланник. Она дала пощечину слуге, который передал ей эти слова, и это также вызвало у Турбранда взрыв хохота.

По мере того как эта бесконечная ночь тянулась дальше, приступы боли учащались, так что у нее теперь было мало времени размышлять о Кнуте. Сознание ее сосредоточилось и обратилось внутрь нее; она полностью была поглощена попытками родить ребенка, и, когда рассвет засеребрил верхние края закрытых ставнями окон, единственное, чего она хотела, это чтобы эти пытки каким-то образом закончились.

– Тужьтесь! – Тира настойчиво уговаривала ее делать то, что она и так пыталась делать все это время изо всех сил.

Сейчас она, обнаженная, сидела в кресле для родов, обливаясь пóтом от постоянных усилий, а также от тепла, которое исходило от очага и группы обступивших ее женщин. Она еще раз поднатужилась и затем издала ликующий крик, внезапно почувствовав, как что-то большое и твердое вывалилось у нее между ног. Кнут, да будут прокляты его глаза, наконец получил сына.

Она с облегчением обмякла, но почти немедленно они заставили ее вновь тужиться – она слишком выбилась из сил, чтобы задавать вопросы, зачем это нужно. Она подчинилась, а после того, как из нее вышло что-то еще, они быстро помыли ее, помогли ей встать на ноги и отвели к кровати. Ей дали чашку теплого эля с маслом, и она с жадностью выпила это, с удовлетворением прислушиваясь к громкому крику младенца и оживленному шушуканью женщин. Она была измождена, но находилась в слишком восторженном расположении духа, чтобы заснуть.

– Катла, – позвала она эту серую мышку, жену Турбранда. – Отправь послание Кнуту. Скажи ему, что он должен приехать как можно скорее, чтобы познакомиться со своим сыном.

– Но Эльгива, – шепот Катлы превратился в едва слышный писк, – ваш ребенок – девочка. У вас прекрасная дочь. Вы только взгляните на нее!

Катла отошла в сторону, и из-за ее спины появилась одна из женщин с визжащим свертком на руках.

Эльгива тупо смотрела на этот сверток, но не сделала даже попытки взять его.

– Ты лжешь, – прошептала она. – Я родила сына. У меня должен быть сын.

Никто не ответил ей; тишину комнаты нарушал лишь плач новорожденной девочки, которая не могла быть ее ребенком, – это, должно быть, какая-то подмена, которую ей собирались всучить. Уронив чашку с элем, она закрыла уши ладонями, чтобы унять этот ненавистный ей звук.

Боже! Неужели они не могут найти способ, чтобы заставить замолчать это создание?

Они все застыли на своих местах, молча уставившись на нее, и ей показалось, что это какой-то страшный сон, в котором вокруг нее собрались умалишенные.

– Заберите ее от меня! – завизжала она. – Убирайтесь отсюда!

Ей хотелось что-нибудь в них швырнуть, но она была слишком слаба для этого. Все, что она могла сделать, это свернуться в тугой клубочек и оплакивать своего потерянного сына до тех пор, пока этот кошмар для нее не закончился: она все-таки заснула.

Когда она проснулась, к ней вновь вернулось горькое понимание полного провала. В комнате никого не было, кроме Тиры, которая сидела у огня с веретеном в руках. Эльгива не обращала на нее внимания, уставившись сухими, без слез, глазами в темноту почерневших от копоти стропил высоко у нее над головой. Она была голодна, и ей ужасно хотелось пить. Груди ее так налились изнутри, что даже вес закрывавшей ее простыни вызывал мучительную боль. И все это было понапрасну. Вся работа, вся боль, все эти месяцы мучений – все попусту! Потому что ребенок-девочка не стоил для нее ломаного гроша.

Людей Севера нельзя убедить отказаться от клятв верности английскому королю и присягнуть Свену и Кнуту, пока они не получат гарантий, что вместо старой королевской линии появится новая, возникшая из брака датского короля со знатной дворянкой с севера Англии. А для этого ей необходим сын.

Весь этот день и еще три последующих она отказывалась видеть кого-либо, кроме Тиры, которая приносила ей еду и питье и перевязывала ей источающие молоко груди. На четвертый день она устала беспрерывно жалеть себя. Встав с постели, она позволила Тире одеть себя, набросила на плечи тяжелый плащ и вышла на улицу. Ходить ей по-прежнему было тяжело, но ей никто не мешал, и шла она медленно. Оставив крепость Турбранда, она направилась по тропинке на восток, в сторону высящегося над морем утеса. Дорога эта была ей хорошо знакома: она много раз уже приходила сюда выглядывать на горизонте паруса корабля Кнута.

Она знала, что Катла неотрывно следует за ней. Вероятно, девушка боялась, что она может броситься со скалы вниз, хотя Эльгива понятия не имела, как та смогла бы ей помешать, случись такое. Однако у нее не было желания к самоуничтожению. Ей просто хотелось постоять на ветру, подставить лицо его порывам, чтобы вновь ощутить себя живой.

Она подошла к самому краю скалы, за которым обрывался единственный мир, который она знала. Море было стального цвета, и от горизонта до самых небес волны и завитки туч сбились в громадную гряду – поразительно красивая картина в черных и пурпурных тонах.

Зная, что Катла сейчас уже находится рядом с ней, она сказала:

– Я не прыгну, так что можешь не переживать. Я сталкивалась лицом к лицу с гораздо худшими бедствиями, чем это, и они не сломили меня. Ты послала Кнуту весть, что у него родилась дочь?

– Это было сделано, леди, но… – Голос Катлы совсем умолк, и Эльгиве захотелось крикнуть на нее так, чтобы вернуть себе уверенность и мужество.

– Что ты собиралась мне сказать? – Она оглянулась и посмотрела на белое как полотно лицо стоящей позади женщины. Девушка явно недавно плакала, мокрый нос покраснел, и внезапно Эльгива поняла, что именно не могла произнести Катла. – Значит, ребенок умер.

– С ней все было прекрасно, – невнятно пробормотала Катла, – но сегодня утром кормилица не смогла ее разбудить. Это выглядело так, будто душа ее ночью выскользнула из тела.

Эльгива вновь перевела взгляд на стену грозового фронта, зависшую над морем. Порывы ветра били ей в лицо, развевая полы плаща, и она после этого еще долго молча следила слезящимися глазами за игрой солнечного света на тучах.

– Смерть ребенка – невелика важность, – наконец сказала она. – Это была девочка, а какой мне толк в девочке? Кнуту необходим сын, и теперь он должен будет вернуться в Англию, чтобы дать мне его.

Но тут она вспомнила тот холодный взгляд, который муж бросил на нее перед отъездом, и сердце у нее екнуло. Нахмурившись, она смотрела на море и небо, которые лежали между этим королевством и землями датчан. Похожие на горы тучи, на которых мрачная чернота чередовалась с мазками огненно-красного света, сдвинулись и выглядели уже не прекрасными, а зловещими; ей вдруг стало страшно.

Не было сына, который привлек бы Кнута сюда, а без этого он мог никогда не вернуться. Она останется здесь в одиночестве – покинутая конкубина, наложница, без мужчины, без сына, в душе у которой не осталось ничего, кроме жгучей ненависти к Этельреду и его белолицей нормандской королеве.