Текст книги "Цена соли"

– Терри, ты знаешь, что я лучше буду с тобой, чем с кем-либо ещё в мире. В этом-то вся чертовщина.

– Ну, если это чертовщина…

– Ты хоть сколько-нибудь меня любишь, Терри? Как ты меня любишь?

«Позволь мне перечесть[5]5
  Отсылка к сонету № 43 из цикла «Сонеты с португальского» Элизабет Баррет Браунинг («Как я люблю тебя? Позволь мне перечесть…»).


[Закрыть]», – подумала она.

– Я не люблю тебя, но ты мне нравишься. Я сегодня почувствовала, пару минут назад, – сказала она, твёрдо и отчётливо произнося слова, не заботясь о том, как они прозвучат, потому что она говорила правду, – что чувствую к тебе такую близость, как никогда прежде, на самом деле.

Ричард посмотрел на неё с некоторым недоверием.

– Да?

Медленно, с улыбкой он начал подниматься по ступенькам и остановился чуть ниже её.

– Тогда… может быть, разрешишь мне остаться сегодня у тебя, Терри? Давай просто попробуем, а?

С первого же его шага к ней она знала, что он об этом попросит. Теперь она чувствовала себя несчастной, и ей было стыдно, и жалко себя и его, потому что это было настолько невозможно и так досадно и неловко, потому что она этого не хотела. Всегда оставался этот громадный барьер её нежелания даже попытаться, что сводило всё к некоему жалкому конфузу и ничему больше, всякий раз, когда он её просил. Она вспомнила первую ночь, в которую позволила ему остаться, и её снова внутренне передёрнуло. Это было что угодно, но не удовольствие, и она спросила его прямо посреди всего: «Так правильно?» Как это может быть правильно и при этом настолько неприятно, подумала она. И Ричард расхохотался, и смеялся долго, и громко, и так от души, что она рассердилась. А второй раз оказался ещё хуже – вероятно, оттого, что Ричард решил, будто все сложности уже позади. Ей было так больно, что она заплакала, и Ричард сокрушённо извинялся и говорил, что теперь чувствует себя бездушной скотиной. И тогда она запротестовала и уверила его, что это не так. Она прекрасно знала, что это не так, и что он ведёт себя ангельски в сравнении с тем, например, как мог бы себя повести Анджело Росси, переспи она с ним в ту ночь, когда он стоял здесь, на этих же ступеньках, и задавал тот же вопрос.

– Терри, дорогая…

– Нет, – сказала Терез, наконец обретя дар речи. – Не могу я сегодня. И поехать с тобой в Европу тоже не могу, – закончила она с покорной и безнадёжной прямотой.

Ричард от изумления раскрыл рот. Терез не могла вынести его хмурого взгляда.

– Почему?

– Потому. Потому что не могу, – сказала она, с мукой выговаривая каждое слово. – Потому что я не хочу с тобой спать.

– О, Терри! – рассмеялся Ричард. – Прости, что я спросил. Забудь об этом, лапочка, хорошо? И в Европе тоже?

Терез отвела взгляд, снова заметила Орион, теперь уже под чуть иным углом, и опять посмотрела на Ричарда. «Но я не могу забыть, – подумала она. – Мне приходится время от времени об этом думать, потому что об этом думаешь ты». Ей казалось, что она произнесла эти слова вслух, и что они повисли в воздухе между ними, материальные, словно вырубленные из дерева, хотя она ничего не услышала. Она раньше уже говорила ему эти слова, у себя в комнате наверху и один раз в Проспект-парке, запуская воздушного змея. Но он не хотел принимать их в расчёт, и что ей теперь было делать, снова их повторять?

– Хочешь всё равно подняться ненадолго? – спросила она, мучая саму себя, мучимая стыдом, которого она и объяснить-то толком не могла.

– Нет, – сказал Ричард, тихо усмехнувшись, и ей стало ещё стыднее от снисходительности и понимания, которые были в этой усмешке. – Нет, я пойду. Спокойной ночи, лапочка. Я люблю тебя, Терри.

И в последний раз взглянув на неё, он ушёл.

6

Терез вышла на улицу и поискала глазами, но улицы были пусты пустотой воскресного утра. Ветер кидался на высокий цементный угол «Франкенберга», словно в ярости оттого, что не находит человеческой фигуры, с которой можно было бы схватиться в противостоянии. Ни одной, кроме неё, подумала Терез и вдруг ухмыльнулась сама себе. Могла бы придумать место для встречи и поприятнее. Ветер на зубах был как лёд. Кэрол опаздывала на четверть часа. Если Кэрол не придёт, подумала Терез, она, вероятно, так и останется ждать, весь день и до глубокой ночи. Одна фигура возникла из подземки – худая, как щепка, торопливая женская фигура в длинном чёрном пальто, из-под которого выглядывали ступни, двигавшиеся так быстро, будто их было четыре и они вращали колесо.

Потом Терез обернулась и увидела Кэрол – в машине, подогнанной к бордюру на противоположной стороне улицы. Терез пошла к ней.

– Добрый день! – воскликнула Кэрол и потянулась через сиденье, чтобы открыть ей дверь.

– Здравствуйте! Я думала, вы не приедете.

– Простите, ради бога, за опоздание. Ужасно замёрзли?

– Нет. – Терез села в машину и захлопнула дверцу. В машине – длинном тёмно-зелёном автомобиле с кожаными, в тон, сиденьями – было тепло. Кэрол медленно повела машину на запад.

– Поедем ко мне? Куда бы вам хотелось поехать?

– Всё равно, – сказала Терез. Ей были видны веснушки на переносице Кэрол. Короткие светлые волосы, вызывавшие мысль о поднесённых к свету духах, были перехвачены зелёно-золотистым платком, повязанным вокруг головы, как головная повязка.

– Поехали ко мне. Там красиво.

Они направились в верхнюю часть города. Это было как если бы они ехали внутри пологой горы, которая могла смести что угодно на своём пути, но при этом беспрекословно повиновалась Кэрол.

– Вам нравится ездить на машине? – спросила она, не глядя на Терез. Во рту у неё была сигарета. Она вела, легко положив руки на руль, как будто для неё это был сущий пустяк, словно она сидела себе где-нибудь расслабленно в кресле и курила.

– Почему вы так молчаливы?

Они с рёвом въехали в тоннель Линкольна. Терез во все глаза смотрела сквозь лобовое стекло, и в ней поднималось дикое, необъяснимое возбуждение. Ей захотелось, чтобы тоннель обрушился и убил их обеих, чтобы их тела вместе выволокли наружу. Она чувствовала, как Кэрол время от времени на неё поглядывает.

– Вы завтракали?

– Нет, – ответила Терез. Наверное, она была бледна. Она собиралась было позавтракать, но уронила бутылку с молоком в раковину и после этого махнула на всё рукой.

– Вам бы выпить кофе. Он там, в термосе.

Они выехали из тоннеля. Кэрол остановила машину у обочины.

– Вот. – Кэрол кивнула на термос, примостившийся между ними на сиденье. Затем сама взяла его в руки и налила в стаканчик кофе – дымящийся, светло-коричневый.

Терез посмотрела на кофе с благодарностью.

– Откуда он?

Кэрол улыбнулась.

– Вам всегда хочется знать, откуда что берётся?

Кофе был очень крепкий и чуть сладковатый. Он придал ей сил. Когда половина стакана была выпита, Кэрол завела двигатель. Терез молчала. О чём было говорить? О свисающем со связки ключей на приборной панели золотом клевере-четырёхлистнике с именем и адресом Кэрол? О придорожном ёлочном базаре, который они проехали? О птице, одиноко пролетающей над затопленной болотистой равниной? Нет. Говорить следовало лишь о том, что она написала Кэрол в неотправленном письме, но это было невозможно.

– Вы любите бывать за городом? – спросила Кэрол, когда они свернули на дорогу поуже.

Только что они въехали в маленький городок и тут же из него выехали. Теперь по изогнутой большущим полукругом подъездной аллее они приблизились к белому двухэтажному дому с выступающими боковыми крыльями, похожими на лапы отдыхающего льва.

Там был металлический половик, большой сияющий латунью почтовый ящик, собака, глухо лающая с той стороны дома, где за деревьями виднелся белый гараж. Терез показалось, что в доме пахнет какой-то пряностью, и этот аромат смешивался с отдельным сладковатым запахом, и ни то, ни другое не было духами Кэрол. За ней с лёгким, уверенным двойным щелчком закрылась дверь. Терез обернулась и увидела Кэрол – та смотрела на неё озадаченно, рот слегка приоткрыт, как будто в удивлении; Терез чувствовала, что ещё мгновение, и Кэрол спросит: «А вы что здесь делаете?», словно она забыла или вовсе не собиралась её сюда привозить.

– Здесь никого нет, кроме домработницы. И она далеко, – сказала Кэрол, будто в ответ на какой-то её вопрос.

– Прелестный дом, – сказала Терез и увидела лёгкую, с тенью нетерпения улыбку Кэрол.

– Снимайте пальто. – Кэрол стянула с головы платок и пробежала пальцами по волосам. – Не хотите слегка позавтракать? Уже почти полдень.

– Нет, спасибо.

Кэрол обвела глазами гостиную, и на её лице снова появилось то выражение озадаченной неудовлетворённости.

– Пойдёмте наверх. Там удобнее.

Терез стала подниматься за Кэрол по широкой деревянной лестнице, мимо выполненного в масле портрета маленькой девочки с жёлтыми волосами и квадратным, как у Кэрол, подбородком, мимо окна, в котором возникли на миг и пропали сад с извилистой дорожкой и фонтан со статуей цвета морской волны. Наверху был короткий холл с четырьмя или пятью комнатами по сторонам. Кэрол вошла в комнату с зелёным ковром и такими же зелёными стенами и взяла сигарету из сигаретницы на столе. Прикуривая, она взглянула на Терез. Терез не знала, что делать или говорить, но чувствовала – Кэрол ждёт, чтобы она сделала или сказала хоть что-нибудь, что угодно. Терез изучала простого вида комнату с тёмно-зелёным ковром и длинной, в зелёных подушках, скамьёй вдоль одной из стен. В центре стоял гладкий стол светлого дерева. Игровая, подумала Терез, хотя комната больше походила на кабинет – со всеми её книгами, музыкальными альбомами и при отсутствии фотографий.

– Моя любимая комната, – сказала Кэрол, выходя из неё. – Но собственно моя – вон та.

Терез заглянула в комнату напротив. Там была мебель, обитая хлопком с цветочным узором, гладкого светлого дерева, как стол в той, другой комнате. Над туалетным столиком висело длинное простое зеркало, и вся комната была как будто залита солнечным светом, при том, что солнечного света там не было. Кровать была двуспальная. А на тёмном бюро в противоположном конце комнаты лежали овальные мужские щётки для волос. Терез тщетно пыталась высмотреть его фото. На туалетном столике стояла фотография Кэрол с маленькой белокурой девочкой на руках. И фотография женщины с тёмными кудрявыми волосами и широкой улыбкой, в серебряной рамке.

– У вас девочка, да? – спросила Терез.

Кэрол открыла стенную панель в холле.

– Да, – сказала она. – Хотите колы?

Гудение холодильника теперь стало слышнее. Во всём доме царила тишина, которую нарушали только они. Терез не хотела пить холодное, но она взяла бутылку и спустилась с ней вслед за Кэрол через кухню в сад позади дома, тот самый, который прежде видела из окна. За фонтаном обнаружилось большое количество растений с метр ростом и укутанных в джутовые мешки. Они стояли там, как отряд, подумала Терез, только непонятно кого. Кэрол затянула потуже ослабленную ветром бечёвку. Её склонённая фигура в тяжёлой шерстяной юбке и синей кофте казалась монолитной и сильной, так же как и лицо, но совсем иначе выглядели изящные щиколотки. Кэрол, казалось, забыла о ней на несколько минут – она медленно бродила, твёрдо ступая ногами в мокасинах, словно в стылом, отцветшем саду наконец почувствовала себя уютно. Без пальто было жутко холодно, но поскольку Кэрол, похоже, и этого не замечала, Терез пыталась ей подражать.

– Чем бы вы хотели заняться? – спросила Кэрол. – Погулять? Послушать музыку?

– Мне и так очень хорошо, – ответила Терез.

Она чувствовала, что Кэрол чем-то озабочена и всё же жалеет, что пригласила её к себе. Они направились обратно к двери в конце садовой дорожки.

– И как вам ваша работа? – спросила Кэрол уже в кухне, всё ещё с этим своим отстранённым видом. Она смотрела внутрь большого холодильника. Потом извлекла оттуда две накрытые вощёной бумагой тарелки. – Я бы не отказалась пообедать. А вы?

Терез хотела рассказать ей о работе в театре «Чёрный кот». Это было бы уже что-то, подумала она, – то единственно важное, что она могла бы о себе рассказать. Но сейчас было не время. Сейчас она ответила медленно, стараясь говорить так же отстранённо, как Кэрол, хотя застенчивость в голосе перекрывала всё, и она это слышала:

– Познавательная, пожалуй. Учусь быть воровкой, лгуньей и поэтом одновременно.

Терез откинулась на спинку стула, так, чтобы её голова оказалась в тёплом квадрате солнечного света. И любить, хотела сказать она. Она никого не любила до Кэрол, даже сестру Алисию.

Кэрол посмотрела на неё.

– Как становятся поэтом?

– Чувствуя всякие вещи – слишком много чувствуя, я полагаю, – добросовестно ответила Терез.

– А воровкой? – Кэрол слизнула что-то с большого пальца и нахмурилась. – Не хотите карамельного пудинга?

– Нет, спасибо. Я пока ещё не воровала, но уверена, что там это легко. Кругом сумки, и можно просто взять себе что-то. Крадут мясо, которое ты покупаешь на ужин. – Терез рассмеялась. С Кэрол можно над этим смеяться. С Кэрол можно смеяться над чем угодно.

Они нарезали ломтиками холодную курицу, клюквенное пюре, зелёные оливки и хрустящие стебли белого сельдерея. Но Кэрол оставила свой обед и вышла в гостиную. Она вернулась с бокалом виски и добавила в него воды из-под крана. Терез наблюдала. Потом был долгий миг, когда они смотрели друг на друга – Кэрол, стоя в дверях, а Терез за столом, обернувшись и глядя через плечо, не притрагиваясь к еде.

Кэрол тихо спросила:

– Со многими по ту сторону прилавка вы так вот знакомитесь? Разве не следует проявлять осторожность, выбирая, с кем заговариваешь?

– О да. – Терез улыбнулась.

– Или идёшь на обед. – В глазах у Кэрол вспыхнула искра. – Так можно наткнуться и на похитителя.

Она поболтала напиток в бокале без льда, потом выпила его весь, бряцая тонкими серебряными браслетами на своём запястье о стекло.

– Так всё же, со многими людьми вы таким образом знакомитесь?

– Нет, – ответила Терез.

– Не со многими? Всего с тремя-четырьмя?

– Как вы? – Терез встретила её взгляд, не отводя глаз.

И Кэрол посмотрела на неё пристально, будто ей непременно нужно было услышать ещё слово, ещё фразу от Терез. Но потом она поставила бокал на плиту и отвернулась.

– Вы играете на фортепиано?

– Немного.

– Пойдёмте, сыграйте что-нибудь.

И когда Терез стала отказываться, она произнесла не терпящим возражений тоном:

– О, мне всё равно, как вы играете. Просто сыграйте что-нибудь.

Она стала играть Скарлатти, то, что когда-то выучила в Доме. Кэрол сидела в кресле с другой стороны комнаты и слушала, расслабленно и неподвижно, даже не прикасаясь к виски с водой во вновь наполненном бокале. Терез играла сонату до мажор, небыструю и довольно простую, полную ломаных октав, но музыка вдруг показалась ей безжизненной, а потом, в части с трелями, претенциозной, и Терез остановилась. Внезапно всего этого оказалось через край – её руки на клавиатуре, которой, она знала, касались руки Кэрол; Кэрол, наблюдающая за ней из-под полуприкрытых век; весь дом Кэрол вокруг неё и музыка, заставившая её забыть себя, сделавшая её беззащитной. С судорожным вздохом она уронила руки на колени.

– Устали? – спокойно спросила Кэрол.

Терез показалось, что она имеет в виду не данный момент, а вообще.

– Да.

Кэрол подошла сзади и положила руки ей на плечи. Терез мысленно, в памяти, увидела её руки – гибкие и сильные, с проступающими тонкими сухожилиями, сжимающие её плечи. Целую вечность, кажется, они двигались к её шее и под подбородок, вечность смятения настолько сильного, что оно стёрло блаженство в миг, когда Кэрол запрокинула ей голову и легонько поцеловала в кромку волос. Терез совсем не почувствовала поцелуя.

– Пойдём со мной, – сказала Кэрол.

Терез снова пошла с ней наверх. Она одолевала ступеньки с усилием, держась за перила, и это неожиданно напомнило ей о миссис Робичек.

– Думаю, тебе не помешает вздремнуть, – сказала Кэрол, откидывая хлопковое покрывало с цветочным узором и одеяло под ним.

– Спасибо, я вообще-то не…

– Скидывай туфли, – сказала Кэрол мягким, но располагающим к послушанию тоном.

Терез посмотрела на кровать. Она почти не спала прошлой ночью.

– Вряд ли я усну, но если усну…

– Я разбужу тебя через полчаса.

Кэрол укрыла её одеялом, когда она легла. Кэрол присела на краешек кровати.

– Сколько тебе лет, Терез?

Терез подняла на неё глаза, сейчас не в силах стерпеть её взгляд и тем не менее терпя его, и ей было всё равно, умрёт ли она в этот самый миг, задушит ли Кэрол её, бессильно распростёртую и незащищённую в её постели, незваную гостью.

– Девятнадцать. – Это прозвучало такой большой цифрой. Больше, чем девяносто один.

Кэрол нахмурила брови, но при этом чуть улыбнулась.

Она, судя по всему, задумалась о чём-то так глубоко, что мысль повисла в воздухе между ними, хоть дотронься. Затем она просунула руки под плечи Терез и склонилась к её шее, и Терез почувствовала, как напряжение уходит из тела Кэрол со вздохом, и шее стало жарко, и повеяло духами от её волос.

– Ты ребёнок, – сказала Кэрол, как будто с укором. Она подняла голову. – Чего бы тебе хотелось?

Терез вспомнила, о чём она думала в ресторане, и от стыда стиснула зубы.

– Чего бы тебе хотелось? – повторила Кэрол.

– Ничего, спасибо.

Кэрол встала, прошла к туалетному столику и закурила. Терез наблюдала за ней из-под полуприкрытых век – её тревожило неспокойство Кэрол и вместе с тем ужасно нравилась сигарета, ужасно нравилось, как Кэрол курит.

– Чего бы тебе хотелось? Выпить чего-нибудь?

Терез знала, что она имеет в виду воду. Знала, потому что в голосе Кэрол были нежность и забота – Кэрол говорила с ней, как с больным ребёнком, у которого температура. И тогда Терез сказала:

– Кажется, я бы хотела горячего молока.

Кэрол улыбнулась одним уголком рта.

– Горячего молока, – передразнила она. И вышла из комнаты.

А Терез осталась лежать, балансируя на зыбкой грани тревоги и полусна, всё то долгое время до момента, когда Кэрол вновь появилась с молоком в белой прямой чашке на блюдце. Она придерживала блюдце и ручку чашки руками, а дверь закрыла ногой.

– Я не уследила, оно закипело, и теперь на нём пенка, – с досадой сказала Кэрол. – Извини.

Но Терез ужасно умилилась, потому что она знала, что именно этого и следует ожидать от Кэрол – вечно закипающего молока, пока она думает о чём-то другом.

– Ты так любишь? Просто, без всего?

Терез кивнула.

– Фу, – сказала Кэрол, села на подлокотник кресла и стала за ней наблюдать.

Терез полулежала, приподнявшись на локте. Молоко было таким горячим, что она сначала едва могла прикоснуться к нему губами. Крошечные глотки растекались внутри рта и наполняли его смешением органических привкусов и ароматов. В молоке ей чудился вкус кости и крови, тёплой плоти или волос, оно было пресное, как мел, но вместе с тем живое, как растущий эмбрион. Оно было насквозь горячим, сверху и до самого донышка чашки, и Терез выпила его залпом, как в сказках пьют волшебное зелье, чтобы преобразиться, или как ни о чём не подозревающий воин выпивает кубок с ядом, который его убьёт. Потом подошла Кэрол и забрала чашку, и сквозь дрёму сознание Терез зафиксировало три вопроса, которые задала ей Кэрол: один – о счастье, другой – о магазине, и третий – о будущем. Терез слышала, как отвечает на них. Она также услышала, как её речь вдруг превратилась в бормотание, словно это был журчащий родник, над которым она не имеет власти, и она поняла, что заливается слезами. Она рассказывала Кэрол обо всём, чего страшилась и не любила, о своём одиночестве, о Ричарде и о гигантских разочарованиях. И о родителях. Её мать не умерла. Но Терез не видела её с четырнадцати лет.

Кэрол расспрашивала, и она отвечала, хотя о матери ей говорить не хотелось. Мать не так уж была важна, она даже не составляла разочарования. Вот отец – да. С отцом – совсем другое дело. Он умер, когда ей было шесть лет, – адвокат, выходец из Чехословакии, всю свою жизнь хотевший быть художником. Он был совершенно другим – мягким, отзывчивым, никогда не повышал в гневе голоса на женщину, которая пилила его за то, что он так и не стал ни хорошим адвокатом, ни хорошим художником. Он никогда не был сильным, умер от воспаления лёгких, но Терез считала, что это мать убила его. Кэрол всё расспрашивала и расспрашивала, и Терез рассказала, как мать привезла её, восьмилетнюю, в школу в Монклере, как нечасто потом её там навещала, потому что очень много ездила по стране. Она была пианисткой, нет, не первого класса, какое там, но она всегда находила работу, потому что была пробивной. А когда Терез было лет десять, мать повторно вышла замуж. Терез приехала погостить к ней домой в Лонг-Айленд на рождественские каникулы, и они предлагали ей остаться, но так, будто на самом деле этого не хотели. И Терез не понравился её муж, Ник, потому что он был в точности такой же, как мать, крупный и темноволосый, с громким голосом и яростной и жаркой жестикуляцией. Терез была уверена, что это будет идеальный брак. Уже тогда мать была беременна, а теперь там двое детей. Пробыв с ними неделю, Терез вернулась в Дом. После этого мать навестила её ещё раза три-четыре, всегда приезжала с подарком – блузкой, книгой, а однажды привезла косметический набор, который Терез возненавидела лишь потому, что он напоминал ей о ломких, покрытых тушью ресницах матери; подарки эти мать смущённо совала ей в руки, словно в лицемерной попытке задобрить. Однажды мать привезла с собой маленького мальчика, её единоутробного брата, и тогда Терез поняла, что она – чужая. Мать не любила её отца, предпочла оставить её в школе, когда ей было восемь лет, и с какой стати сейчас она взялась её навещать и вообще притязать на неё? Терез была бы счастливее, если бы у неё вовсе не было родителей, как у половины девочек в школе. В конце концов она сказала матери, что больше не хочет этих визитов, и мать больше не приезжала, и пристыженно-негодующее выражение лица, нервный, искоса, быстрый взгляд карих глаз, судорожная кривая улыбка и молчание – вот что стало последним её воспоминанием о матери. А потом ей исполнилось пятнадцать лет. Сёстры в школе знали, что мать ей не пишет. Они попросили её написать дочери, и она это сделала, но Терез не ответила. Потом, когда приблизилось окончание школы, – ей было семнадцать – администрация попросила у матери двести долларов. Терез не хотела от неё никаких денег, да и мало верила в то, что мать даст хоть сколько-нибудь, но та прислала деньги, и Терез их приняла.

– Я жалею, что взяла их. Никому никогда об этом не рассказывала, кроме вас. Когда-нибудь я хочу их вернуть.

– Глупости, – мягко сказала Кэрол. Она сидела на подлокотнике кресла, опершись подбородком на руку, не сводя с Терез глаз и улыбаясь. – Ты была ребёнком. Когда ты забудешь о желании их вернуть, это будет означать, что ты стала взрослой.

Терез ничего не ответила.

– Думаешь, ты больше никогда не захочешь её снова увидеть? Может быть, через несколько лет?

Терез помотала головой. Она улыбнулась, но слёзы всё ещё сочились из глаз.

– Я больше не хочу об этом говорить.

– Ричард всё знает?

– Нет. Только то, что она жива. Разве это имеет значение? Не это важно.

Ей казалось, что если как следует выплакаться, всё это из неё уйдёт – усталость, одиночество, разочарование, словно они обретались в самих её слезах. И она была рада, что Кэрол сейчас давала ей возможность это сделать. Кэрол стояла у туалетного столика, спиной к ней. Терез застыла в постели, лёжа, опершись на локоть, истерзанная всхлипами, которые пыталась подавлять.

– Я больше никогда не буду плакать, – сказала она.

– Будешь. – И чиркнула спичка.

Терез взяла с прикроватной тумбочки очередную салфетку и высморкалась.

– Кто ещё в твоей жизни есть, кроме Ричарда? – спросила Кэрол.

Она ото всех сбежала. В первом её нью-йоркском доме были Лили и мистер и миссис Андерсон. Франсес Коттер и Тим – в «Пеликан-Пресс». Лоис Ваврика, девочка, которая тоже жила в Доме в Монклере. А теперь кто остался? Супруги Келли со второго этажа у миссис Осборн. И Ричард.

– Когда меня в прошлом месяце уволили с работы, – сказала Терез, – мне было стыдно, и я переехала… – Она замолкла.

– Куда переехала?

– Я никому не сказала куда, кроме Ричарда. Просто исчезла. Видимо, так я себе представляла начало новой жизни, но, главным образом, мне было стыдно. Я не хотела, чтобы кто-либо знал, где я.

Кэрол улыбнулась.

– Исчезла! Мне это нравится. Какая же ты счастливая, что можешь себе такое позволить. Ты свободна. Ты это понимаешь?

Терез ничего не сказала.

– Нет, – ответила сама себе Кэрол.

Рядом с Кэрол на туалетном столике едва слышно тикали серые квадратные часы, и Терез – как она уже тысячу раз делала это в магазине – прочла время на циферблате и приложила к нему значение. Было четыре пятнадцать и ещё чуть-чуть, и она вдруг затревожилась, не слишком ли долго тут лежит, не ждёт ли Кэрол кого-нибудь в гости.

И тут в холле раздался телефонный звонок, внезапный и длинный, как визг истеричной женщины, и они обе от неожиданности вздрогнули, посмотрев друг на друга.

Кэрол встала и дважды чем-то шлёпнула о ладонь, как тогда перчатками в магазине. Телефон снова пронзительно заверещал, и Терез была уверена, что Кэрол сейчас швырнёт то, что держит в руках, запустит им через всю комнату в стену. Но Кэрол лишь повернулась, тихо положила предмет и вышла из комнаты.

Из холла до Терез донёсся голос Кэрол. Терез не хотела знать, что Кэрол говорит. Она встала, надела юбку и туфли. Теперь она увидела, что Кэрол держала в руке – деревянный, песочного цвета обувной рожок. «Любой другой на месте Кэрол швырнул бы его», – подумала Терез. И тут она поняла, каким одним словом можно обозначить то, что она чувствовала в Кэрол: гордость. Голос Кэрол звучал с повторяющимися интонациями, и теперь, открыв дверь, чтобы выйти, Терез расслышала слова: «У меня гостья» – в третий раз подряд спокойно выставленные как барьер.

– По-моему, это превосходная причина. Что лучше?.. А чем плохо завтра? Если ты…

И дальше всё смолкло, до первого шага Кэрол по лестнице, и тогда Терез поняла, что человек, с которым говорила Кэрол, бросил трубку. «Кто посмел?» – подумала она.

– Может быть, мне лучше уйти? – спросила Терез.

Кэрол посмотрела на неё так же, как тогда, когда они только вошли в дом.

– Нет, разве что ты сама хочешь. Нет. Мы потом поедем на машине, если захочешь.

Терез знала, что у Кэрол нет желания снова садиться за руль. Она начала застилать постель.

– Оставь постель. – Кэрол наблюдала за ней из холла. – Просто закрой дверь, и всё.

– Кто сюда едет?

Кэрол развернулась и пошла в зелёную комнату.

– Мой муж, – сказала она. – Харджесс.

И тут снизу раздались два звонка в дверь и в то же мгновение щёлкнул замок.

– Сегодня отбоя не будет, – пробормотала Кэрол. – Спускайся, Терез.

Терез вдруг стало не по себе от страха – не самого мужчины, а недовольства, которое вызвал у Кэрол его приход.

Он поднимался по ступенькам. Увидев Терез, он замедлил шаг, едва уловимое удивление пробежало по его лицу, и затем он посмотрел на Кэрол.

– Хардж, это мисс Беливет, – сказала Кэрол. – Мистер Эрд.

– Здравствуйте, – сказала Терез.

Хардж лишь мельком взглянул на неё, но его нервные голубые глаза успели изучить её с головы до пят. Он был плотного сложения, с красноватым лицом. Одна бровь была выше другой и вздымалась настороженным клином посередине, будто изломанная шрамом.

– Здравствуйте!

И тут же – к Кэрол:

– Извини, что беспокою. Я только хотел забрать пару-тройку вещей.

Он прошёл мимо неё и открыл дверь в комнату, которой Терез ещё не видела.

– Для Ринди, – добавил он.

– Фотографии со стены? – спросила Кэрол.

Он молчал.

Кэрол и Терез сошли вниз. В гостиной Кэрол села, но Терез – нет.

– Поиграй ещё, если хочешь, – сказала Кэрол.

Терез помотала головой.

– Поиграй, – твёрдо сказала Кэрол.

Терез испугалась её взгляда – глаза Кэрол внезапно побелели от гнева.

– Не могу, – с ослиным упрямством ответила она.

И Кэрол отступила. Кэрол даже улыбнулась.

Они слышали, как Хардж быстрыми шагами прошёл через холл и остановился, затем стал медленно спускаться по лестнице. Терез увидела его облачённую в тёмное фигуру и следом – розовато-русую голову.

– Не могу найти этот акварельный набор. Я думал, он в моей комнате, – жалобно произнёс Хардж.

– Я знаю, где он. – Кэрол встала и направилась к лестнице.

– Я полагаю, ты хочешь, чтобы я что-то взял для неё к Рождеству, – сказал Хардж.

– Спасибо, я сама ей всё отдам. – Кэрол пошла наверх.

Они только развелись, подумала Терез, или разводятся.

Хардж посмотрел на неё. У него было напряжённое выражение лица, в котором причудливо смешались встревоженность и скука. Твёрдая мясистая складка закруглялась в линию рта, отчего лицо казалось безгубым.

– Вы из Нью-Йорка? – спросил он.

Терез уловила в вопросе презрение и бесцеремонность, словно пощёчина её обожгла.

– Да, из Нью-Йорка, – ответила она.

Он готов был задать следующий вопрос, когда по ступенькам спустилась Кэрол. Терез зажала себя в стальные тиски, чтобы продержаться эти несколько минут наедине с ним. Теперь же, расслабившись, она вздрогнула и поняла, что он это заметил.

– Спасибо, – сказал Хардж, забирая у Кэрол коробку. Он прошёл к своему пальто, которое валялось распахнутое на двухместном диванчике, с чёрными рукавами, раскинутыми, будто в драке за владение домом.

– До свидания, – сказал ей Хардж. Он надел пальто на пути к двери. – Подруга Абби? – пробормотал он, обращаясь к Кэрол.

– Моя подруга, – ответила Кэрол.

– Ты собираешься отвезти подарки Ринди? Когда?

– А что, если я ей ничего не подарю, Хардж?

– Кэрол… – Он остановился на крыльце, и Терез едва разобрала произносимые им слова – что-то о создании неприятной ситуации. И вслед за этим: – Я сейчас встречаюсь с Синтией. Можно мне заехать на обратном пути? Это будет раньше восьми.

– Хардж, с какой целью? – устало произнесла Кэрол. – Особенно когда ты так неприветливо настроен.

– Потому что это касается Ринди.

После этого расслышать, что он говорит, было уже невозможно.

Мгновение спустя Кэрол вернулась одна и закрыла за собой дверь. Она прислонилась к двери с руками за спиной, и они услышали звук отъезжающего автомобиля. Кэрол, должно быть, согласилась принять его вечером, подумала Терез.

– Я пойду, – сказала она. Кэрол ничего не ответила. Теперь в тишине между ними была мертвенность, и Терез стало ещё более не по себе. – Мне лучше уйти, да?

– Да. Прости. Прости за Харджа. Он не всегда так невежлив. Это была ошибка – вообще сказать ему, что у меня кто-то в гостях.

– Это неважно.

На лбу у Кэрол собрались морщины, и она с трудом проговорила:

– Ты не будешь возражать, если я посажу тебя сегодня на поезд вместо того, чтобы везти домой?

– Нет. – Ей была невыносима мысль о том, что Кэрол повезёт её домой, а потом будет возвращаться одна, в темноте.

В машине они тоже молчали. Терез открыла дверцу, как только машина остановилась на станции.