Текст книги "Демократизация"

Временные различия, продемонстрированные основными регионами мира, наводят на мысль о том, что демократизация по-разному происходила в Южной Европе, Латинской Америке, Советском блоке, Азии и Африке. При более внимательном рассмотрении можно обнаружить существенные различия в процессах демократизации даже в странах-соседях – наблюдаются различия в демократизации Португалии и Испании, Аргентины и Бразилии, Польши и Чехословакии, Южной Кореи и Тайваня. Когда речь идет о конкретных странах, приходит понимание того, насколько уникальным может быть их исторический опыт. Тот факт, что демократизация проходила близко по времени в географически отдаленных странах, говорит о том, что в действие вступили не специфически национальные или даже региональные процессы, а процессы, имевшие трансконтинентальный характер, способные двигать множество стран в одном общем направлении. Существуют разнообразные процессы, которые могли вызвать изменения в таком большом числе стран в такое короткое время. Для ясности мы классифицируем их по четырем группам:

внутренние процессы, разворачивающиеся сходным образом в ряде стран, производя похожие результаты без какой-либо координации между ними;

внешние процессы, влияющие сходным образом на группу стран, но не включающие действия, специально нацеленные на поддержку демократии;

процессы подражания, в ходе которых изменения, происходящие в одних странах, позже оказывают влияние на другие страны;

процессы поддержки, в ходе которых одна или несколько стран или другие влиятельные акторы начинают поддерживать демократию в других странах мира.

В последующих главах будут подвергнуты анализу специфические характеристики великой волны демократии применительно к каждому основному региону мира. Мы же теперь подробнее рассмотрим, как работают предложенные классификации в сравнительной перспективе. Будет показано, что уникальные процессы имели значение только в определенное время и в определенном месте, т. е. не имели универсального характера.

Детальное представление о трансформациях в Португалии, Греции и Испании подразумевает знание о том, как именно разворачивались события в каждой из этих стран. Неудачный ход военных действий против использовавших партизанские методы борьбы революционеров во все еще обширных африканских колониях Португалии привел к тому, что некоторые офицеры, следуя примеру своих решительных врагов, стали склоняться к революционному свержению сложившихся в Португалии политических порядков, что и произошло в 1974 г. Несколькими месяцами спустя военные правители Греции, по всей видимости, были готовы начать войну с Турцией, и эти планы заставили предчувствовавших военную катастрофу офицеров, которые оказались бы на передовой, развернуть танки на Афины и положить конец военному правлению. Через год, после смерти Франсиско Франко, долгое время находившегося у власти в Испании, для лидеров политических партий, представителей профсоюзов и сельских жителей открылись большие возможности для достижения политических договоренностей. Эти и многие другие события были уникальными.

Но в то же время разворачивались и общие внутренние и внешние процессы. Эти три страны на юге Европы были значительно беднее своих западноевропейских соседей и извлекли бы массу преимуществ от полного членства в Европейском экономическом сообществе, которое позднее превратилось в Европейский союз. Однако ЕЭС отвечало твердым отказом предоставлять членство недемократическим по всеобщему признанию странам. Поэтому когда эти страны столкнулись с серьезными кризисными явлениями, хотя кризис в каждой стране был сугубо индивидуальным, присущая им бедность по сравнению с богатством соседей обеспечила соседям возможность оказывать давление, принуждая к проведению демократизации.

Здесь присутствовал и элемент подражания. Хотя и были исключения, многие жители Португалии, Греции и Испании испытывали дискомфорт, когда лидеры пытались заставить их выглядеть иначе, чем другие европейцы, которых можно было увидеть каждый день по телевидению: правившие Грецией полковники запретили носить длинные волосы, а в Испании существовали законодательно рекомендованные стили одежды. Когда же Португалия начала демократические преобразования, многие испанцы пришли в еще большее замешательство от того, что Португалия, которую временами воспринимали как отсталую страну – «бедного родственника», двигалась куда быстрее навстречу Европе. Для греков же, раздосадованных попытками правителей оградить их от участия в современной европейской культуре, отсутствие демократии стало особо горьким фактом, ведь они могли претендовать на то, что их страна была тем местом, где давным-давно было изобретено то понятие, которое остальные страны Западной Европе использовали для описания единственно приемлемой для них формы политической жизни.

На первый взгляд, ничего не связывает процессы в Латинской Америке и в Южной Европе. Действительно, нет одной истории антидемократической политики в разных странах Латинской Америки. Революция в Мексике в начала XX в. привела к власти Институционно-революционную партию, господствовавшую в политике на протяжении десятилетий. Страны Центральной Америки и Карибского бассейна, за исключением демократической Коста-Рики и революционной, но недемократической Кубы, находились во власти разнообразных военных и гражданских авторитарных лидеров и периодически становились жертвами военного вмешательства со стороны США, которые, преследуя разнообразные цели, контролировали бóльшую часть Южной Америки (за исключением Колумбии и Венесуэлы). И все же в 1980‑е – начале 1990‑х годов все военные режимы прекратили существование, и в 1990‑е годы политическая система Мексики начала открываться.

Страны Латинской Америки давно были известны колебаниями между более или менее демократическими и более или менее авторитарными порядками. На этом фоне самым важным является не то, что политический маятник качнулся в сторону демократии, а то, что его возвратное движение минимально. В 1974 г. только три страны в регионе могли быть обоснованно названы демократиями; четверть века спустя почти все страны региона, за исключением Кубы, демократии. Впрочем, более детальный анализ показывает, что в начале XXI в. в некоторых странах происходит что-то вроде спада демократии. Неиспаноязычные страны Карибского бассейна также были демократическими, за исключением нестабильного и неблагополучного Гаити. Самое большое отличие по сравнению с прошлым состоит не только в том, что большинство стран демократизировались, но в том, что возникшие демократические режимы, иногда не вполне благополучные, не потерпели крах. По одному из показателей вероятность крушения демократии до 1978 г. была в 20 раз выше, чем два десятилетия спустя[181]181
  Mainwaring, Pérez-Liñan, 2005, р. 20


[Закрыть].

Чем можно объяснить живучесть новых демократий? Перенесемся на поколение назад. Латинская Америка тогда – это регион мира с самым неравномерным распределением доходов[182]182
  Hoffman, Centeno, 2003


[Закрыть]. Это обстоятельство провоцирует у правых большие опасения относительно потенциальной привлекательности революций под левыми лозунгами и неоднократно приводит их к поощрению (часто не без поддержки со стороны США) военных переворотов. В 1960‑1970‑е годы иногда реальные, а иногда вымышленные угрозы, за которыми стояла Куба, делали такие страхи обоснованными в глазах и латиноамериканских правых, и администраций США. Но уже к концу 1970‑х годов для большей части региона, за исключением Центральной Америки, вероятная угроза революции по нескольким причинам затухает. Достичь успеха в революционной борьбе партизанскими методами оказалось куда сложнее, чем представлялось ее сторонникам[183]183
  Wickham-Crowley, 1992


[Закрыть]. В некоторых странах Латинской Америки революционно настроенные левые оказались обезглавлены и дезорганизованы репрессиями, следовавшими за переворотами. И на глобальном уровне революционные способы решения проблем теряли привлекательность по мере того как Советский блок терял продолжительное время сохранявшуюся способность вдохновлять. Наконец, после 1989 г. на волне крушения коммунистического правления в Европе иссякла военная и другая поддержка левых революций со стороны Советского блока (прекратилась даже помощь Кубе). Если выразить эту мысль кратко, то глобальные внешние процессы и параллельные им внутренние процессы значительно ослабили поддержку революционных движений в Латинской Америке со стороны левых.

Уменьшение страха перед революционно настроенными левыми сочеталось с несколькими формами поддерживающих изменений, что в совокупности вело к ослаблению причин антидемократической политики со стороны правых, что было чрезвычайно важным, поскольку именно правые осуществляли перевороты[184]184
  Markoff, 1997


[Закрыть]. Прежде всего с конца 1970‑х годов США стали все менее надежным сторонником переворотов и авторитарного правления, утверждавшего свой антикоммунистический характер, что было особенно важным элементом переворотов 1964 и 1973 гг. в Бразилии и Чили соответственно. К началу 1980‑х годов США оказались вовлечены в процесс «продвижения демократии» посредством таких организаций, как Агентство США по международному развитию (USAID) и Национальный фонд поддержки демократии (NED). Такая политика сочетала поддержку определенных демократических практик и экономическую либерализацию, состоявшую из набора политических курсов, известного среди ее критиков как «неолиберализм»[185]185
  Cox et al., 2000


[Закрыть].

Но не только власти США изменили в лучшую сторону свое отношение к демократии в Латинской Америке. Драматические изменения претерпела и католическая церковь, перейдя от игравшей важную роль моральной поддержки представителей правого авторитаризма, как в Португалии и Испании (и ранее в Италии) к поддержке демократической политики, как было объявлено во время Ватиканского собора 1962 г., известного как Второй Ватиканский собор. Это изменение имело большое значение как для стабилизации новых демократий на католическом Пиренейском полуострове, так и для облегчения продвижения католической Латинской Америки к демократии.

Был еще один важный кластер параллельных внутренних и внешних процессов. Государственные перевороты 1960‑х и 1970‑х годов получили оправдание в качестве защитных мер против коммунизма, но также и в качестве защиты от коррупции со стороны демократии как таковой, поскольку политический класс поддавался иррациональным требованиям тех, чьи голоса он хотел получить, и это все вело к экономической катастрофе. Программы развития 1950‑1960‑х годов финансировались за счет колоссальных внешних заимствований и зачастую казалось, что они ведут в никуда. К началу 1960‑х годов широко распространилось мнение, что избавление от демократии приведет к улучшению функционирования экономики. Выдающиеся экономисты из США консультировали жестокий режим Пиночета. Но в 1980‑е годы стало ясно, что жестокость антидемократического государства едва ли может быть гарантией устойчивого экономического развития (за исключением Чили). Когда в повестку неспокойных 1980‑х годов вернулась критика экономических проблем, уже генералы подвергались обвинениям в некомпетентности и коррупции. В числе причин государственных переворотов был быстрорастущий государственный долг в одной стране за другой. Однако в условиях правления военных государственный долг в целом рос еще быстрее. В сравнении оказывалось, что демократия эффективнее.

Стремительный рост государственного долга был встроен в еще один внешний процесс, который развернулся уже в трансконтинентальном масштабе. В начале 1970‑х годов страны-нефтеэкспортеры резко подняли цены. Богатые нефтью страны начали вкладывать значительно выросшие доходы в западные банки. В свою очередь, западные банки, подобно безумцам, начали выдавать эти деньги в виде займов. Другими словами, значительный рост задолженности стран Латинской Америки был обусловлен не только их готовностью брать взаймы, но и желанием богатых кредиторов выдавать эти займы. Рано или поздно должна была бы произойти катастрофа, когда нервные банкиры стали бы требовать возврата инвестиций, и ключевую роль здесь сыграли могущественные финансовые организации, такие как Международный валютный фонд. Она выразилась в форме предъявленных странам Латинской Америки требований придерживаться рациональных экономических практик. Они, в свою очередь, стали одним из механизмов, посредством которых политические кризисы, положившие конец правлению военных, также привели к ряду изменений, часто называемых неолиберальными, – уменьшению государственного сектора экономики, сдерживанию инфляции, приватизации и уменьшению или отмене тарифов.

И наконец, был еще важный региональный процесс поддержки[186]186
  Mainwaring, Pérez-Liñan, 2005


[Закрыть]. Как только страны начали демократизацию, они объединили свои усилия для сохранения результатов демократизации и поощряли другие страны присоединиться к этим коллективным действиям. Организация американских государств санкционировала вмешательство в дела стран в случае падения демократических режимов и в ряде случаев принимала конкретные меры. Кроме того, члены большой торговой организации региона – Меркосур[187]187
  Меркосур (исп. Mercado Común del Sur; в переводе на русский язык – «Южноамериканский общий рынок») – экономическое и политическое соглашение между Аргентиной, Бразилией, Уругваем, Парагваем (членство приостановлено в июне 2012 г. на год за нарушение демократических ценностей) и Венесуэлой (полное членство с 31 июля 2012 г.) с целью содействия свободной торговле, гибкому движению товаров, людей и валют. – Примеч. пер.


[Закрыть], в конце концов включившей в свой состав полдюжины государств, приняли решение и вовсе исключать из своих рядов страны, отказывающиеся от демократии. Более того, новая практика международного мониторинга выборов и угроза экономических санкций при поддержке ООН также препятствовали возрождению авторитаризма. По мнению Скотта Мэйнуоринга и Анибала Переса-Линьяна[188]188
  Ibid.


[Закрыть], без таких практик поддержки не менее чем в четырех странах после начала демократических преобразований, сопровождавшихся нестабильностью, могли бы произойти государственные перевороты, ведущие к установлению недемократических режимов. Эта взаимная поддержка демократии не имеет прецедентов в истории Латинской Америки.

Несмотря на большие различия в языке и истории, все государства коммунистической Европы в начале 1970‑х годов имели много общего: схожие институциональные структуры под началом правящих партий, заявлявших сходные идеологические цели. Таким же образом были устроены государства, имевшие враждебные отношения с Советским Союзом, такие как Югославия или, позднее, Румыния. Когда впервые встречаются люди, жившие до 1989 г. в разных странах Советского блока, они быстро обнаруживают, насколько похожими были многие аспекты их повседневной жизни. Даже в пейзажах городов по всему региону преобладали одинаковые многоквартирные дома из серого бетона, что воспринималось интеллектуалами из стран Советского блока в качестве материальной метафоры мрачного политического режима (хотя мрачные городские пейзажи можно было встретить и в Глазго, и в пригородах Парижа, и в южной части Чикаго). Помимо общих институциональных шаблонов, значительная часть региона была связана с Советским Союзом через механизмы экономической специализации, в значительной мере организованной в интересах последнего, а через военные механизмы – с Варшавским договором, явившимся ответом СССР на создание Организации Североатлантического договора (НАТО). Физически ощущались угроза и даже имевшиеся в прошлом фактические обстоятельства применения военной силы СССР для удержания стран коммунистического блока от попыток изменить курс. Согласно открыто провозглашенной доктрине Брежнева, Советский Союз не допустил бы ослабления коммунистического правления в этих странах.

Одним из наиболее важных следствий настолько высокой общности коммунистических стран было то, что если в одной стране происходили драматические события, то они имели резонанс во всем регионе, и появление новых возможностей в одной части региона могло означать появление возможностей во всех других частях региона. Поэтому в Советском блоке разворачивалось множество процессов подражания. Так, например, модели инакомыслия в одном месте быстро наводили на мысль о возможностях или отсутствии возможностей инакомыслия где-то еще. Смерть Сталина в 1953 г. и разоблачение его преступлений (в, как считалось, секретной, но вскоре ставшей широко известной речи руководителя СССР Никиты Хрущева) в 1956 г. способствовали восстаниям в Восточной Германии, Польше и Венгрии, где восстание приняло особо насильственный характер. Будущие диссиденты считали кровавое подавление этих выступлений свидетельством тщетности вооруженного сопротивления. Когда движение реформаторов внутри правящей партии в Чехословакии в 1968 г. завершилось советской оккупацией страны, будущим диссидентам стало понятно, что реформа правящей партии изнутри обречена на провал. До этого момента некоторые несогласные действовали во имя марксизма против тирании советского образца и надеялись создать собственную национальную и реформированную модель социализма – в противовес постсталинизму, поддерживаемому советскими танками. После 1968 г. инакомыслие было связано с созданием нового социального порядка.

В Советском Союзе, Чехословакии, Венгрии и Польше небольшие группы интеллектуалов, находясь в поддерживающих контактах друг с другом, овладели искусством избегать цензуру и тайно распространять нелегальные рукописи. Дополнительное содействие оказывал внешний процесс, имевший трансконтинентальный характер. Ограничения экономического роста вынуждали Советский Союз искать возможности расширения торговли с Западом. Промышленники и фермеры в США также стремились к расширению торговли с СССР. Для властей США поддержка такой торговли без получения политических уступок со стороны Советского Союза создавала затруднения политического характера. Результатом стало присоединение Советского Союза к Хельсинкским соглашениям 1975 г., предусматривавшим международный мониторинг нарушений прав человека. Это давало небольшую защиту некоторым ограниченным формам инакомыслия, в частности тем, кто выступал за мир и разоружение, поскольку Советский Союз надеялся на движения против военного присутствия США в Западной Европе. Другие диссиденты организовывались вокруг религиозных организаций. А третьи и вовсе занялись природоохранной проблематикой, всячески избегая открытого вызова режиму. Но для многих других возможности слушать западные радиостанции, проводить время на неофициальных концертах, смеяться над заявлениями своих руководителей, которым не верили даже официальные лица, одеваться, как западная молодежь или присоединяться к прогуливающимся толпам именно тогда, когда по телевидению начиналась трансляция новостных программ, способствовали широкому распространению чувства непринятия существующего положения дел даже при отсутствии позитивной программы действий. Так обстояло дело и в Праге, и в Варшаве, и в Будапеште.

В экономической сфере разворачивался еще один внешний процесс. Точно так же как банки были готовы выдавать займы Латинской Америке в 1970‑1980‑х годах, но потом испугались, они были готовы выдавать займы государствам коммунистической Европы, которые столкнулись с серьезными проблемами в поддержании стандартов жизни населения, преследуя цели социалистического развития за счет тяжелой промышленности. За исключением Румынии, отказавшейся от увеличения национального долга (что тем самым привело к обнищанию населения), страны Восточной Европы шли на большие заимствования, что вело к проблеме их возврата, с чем столкнулась и Латинская Америка. К началу 1980‑х годов уже мало кто верил, что у Советского блока есть альтернативный способ обеспечения экономического роста, который в материальном или моральном плане затмит Запад. Значительные заимствования в западных банках или закупки продовольствия у западных фермеров только ухудшали положение. Так что, сами того не подозревая, западные банки создали некоторые из причин, вызвавшие падение коммунистического правления в Польше и правления военных в Бразилии, при всех огромных различиях этих недемократических режимов.

Общей тактикой интеллектуалов в странах Центральной и Восточной Европы стало возрождение гражданского общества посредством ненасильственного создания пространства свободы. Уникальность Польши состоит в том, что здесь этот процесс принял форму массового движения после того, как забастовка на Гданьской судоверфи в августе 1980 г. стала началом движения «Солидарность», участие в котором приняли миллионы граждан. Это стало демонстрацией того, что режим совершенно потерял массовую поддержку. Даже после подавления массовых проявлений недовольства посредством введения военного положения и на фоне угроз военного вмешательства Советского Союза продолжились бесконечные ежедневные акты рутинного сопротивления. Повсюду в Центральной и Восточной Европе люди воспринимали Польшу как образец сопротивления, но что делать дальше, никто не знал, даже сами поляки.

В самом Советском Союзе его лидер М. С. Горбачев был вынужден признать косность, поразившую экономическую и политическую сферы, а также разрушительные последствия участия в неудачной войне в Афганистане. В ходе преобразования советских институтов и смены приоритетов Горбачев способствовал значительным изменениям не только внутри страны, но и за ее пределами. Во время речи в ООН в декабре 1988 г. он отказался от соблюдения обязательств Брежнева по сохранению силой существующих порядков в Советском блоке. Год спустя прекратили существование коммунистические режимы в Польше, Чехословакии, Венгрии, Восточной Германии и Румынии, за которыми в течение нескольких лет последовали коммунистические режимы в Советском Союзе, Югославии и Албании.

На смену единообразию пришло разнообразие: бывшие коммунистические режимы к западу от бывшего СССР осуществили демократизацию; распался Советский Союз, некоторые его составные части, ставшие независимыми государствами, также демократизировались, а в некоторых утвердился авторитаризм. Польша, например, указана в табл. 5.1, а Белоруссия отсутствует. Югославия распалась, на ее территории начались вооруженные конфликты, но некоторые составные части также смогли осуществить демократизацию. Расхождение траекторий политического развития стран этого региона после 1989 г. вызывает множество очень интересных вопросов о причинах таких разных путей дальнейшего развития.