Текст книги "Невозможная птица"

ПОСМОТРЕТЬ МОЖНО БЕСПЛАТНО

И вдруг ни с того ни с сего, когда он стоял на обочине двухполосной дороги летним днём во Флориде, в виртуальном мире, созданном колибри – произошло чудо.

Дэниел понял, кто он такой.

Он не пришёл к этому путём размышлений; это приземлилось ему на голову, словно упав с неба. Это был дар.

После того как у него было отнято все, оставалась только одна вещь. Он никому не был отцом, никому не был любовником и никому не был сыном. Но была одна вещь, в которой он был уверен. Под конец это было единственное, что он знал наверняка.

Он был братом.

Никто не мог отнять у него это.

Неважно, насколько он ненавидел Майка. Неважно, какую боль Майк причинил ему. Он был его семьёй. Это было все, что у него осталось.

Вот кем он был. Братом.

Пришельцам этого никогда не понять. Этой близости. Этой принадлежности.

Как они могут понять? Они – туристы из другого мира.

Дэниел чувствовал отдалённый сладкий запах, цитрусовый аромат, плывущий сквозь влажный тёплый воздух над дорогой. Держа в руке спящую птицу Дуайта, он долго и пристально вглядывался в её маленькое лицо. Он был поражён, увидев, что её закрытые глаза обрамлены густыми, почти как нарисованные, ресницами. Он и не предполагал, что у птиц они вообще бывают. По какой-то причине Дэниел вспомнил те странные съёмки Майка в Марокко – возможно, это была самая неземная из всех историй, какие его брат когда-либо ему рассказывал.

Майк прилетел из Касабланки в Марракеш вечером. На следующее утро, разведав обстановку, он вышел из своего отеля на рыночную площадь. Делла Фина. «Место Смерти». Она была названа так из-за того, что раньше на ней производились казни – император отрубал головы ежедневно, и потом они выставлялись на шестах вокруг площади. Теперь здесь располагался самый бредовый овощной рынок, на каком он когда-либо бывал. Сначала он почувствовал запах шафрана. Потом – дыма. Потом он услышал звуки цимбал и какофонию местных языков – французского, арабского, берберского – перебивающих друг друга и смешивающихся с туристскими – датским, испанским, итальянским, английским.

Акробаты в розовых шелках колесом ходили вокруг него. Заклинатель вытащил из своей матерчатой сумки трех миниатюрных змеек с ромбами на спинках, которые тут же гневно свернулись кольцом и затрещали погремушками на своих крохотных хвостах. Чёрная кобра выстреливала языком прямо в тёмное лицо своего хозяина в темно-бордовом плаще и чёрной тюбетейке; он держал змей в маленьком коулменовском холодильнике, чтобы замедлить их метаболизм – так они становились сонными и были менее склонны к нападению. Седобородый зубодёр, похожий на жирного гнома в белом купальном халате, сидел за карточным столиком, на котором были разложены вырванные им зубы – сотни зубов, некоторые из них ещё свежие, с ниточками окровавленных корней и кусочками кожи: здесь это служило дипломом. Женщины в чадрах, с густыми чёрными ресницами и смеющимися глазами, гуляли рука об руку – впрочем, и мужчины тоже. Тем не менее за все время съёмок Майк ни разу не видел проявлений физического влечения между взрослыми мужчиной и женщиной.

Все прикасались друг к другу: мужчины целовали друг друга в щеки, детей обнимали и наказывали, но ни разу он не видел мужчину, который бы ласкал, обнимал, держал за руку или целовал женщину. Странно. Нищие попадались через каждые тридцать ярдов; они сидели на земле, простирая свои грязные руки и делая жалобные гримасы туристам.

Умирать от голода и не есть.

И дым от ободранных козлиных голов, жарящихся на решётках, и острый запах зрелых фиников, каскадами ниспадающих на грозящие перевернуться прилавки. Пирамиды ядовито-зелёных лаймов и темно-оранжевых клементинов[74]74
  Сорт мандаринов


[Закрыть]. Орехи. И травы. И заткнутые пробкой маленькие бутылочки со снадобьями, способными наворожить вам долгую жизнь, руку возлюбленной, мужа, ребёнка, хорошую работу, дорогой велосипед. Предсказатели судьбы, обслуживавшие только женщин; очевидно, у мужчин будущего не было. Велосипеды, и мотоциклы, и маленькие жёлтые такси мелькали повсюду, плюясь серыми выхлопами, в хаотическом танце, где каждый уважал движения другого – как ни удивительно, никто из них ни разу не устроил аварию. Если бы такое было на Манхеттене, люди бы давно уже повылезали из своих машин и набросились друг на друга.

И муэдзин на верхушке минарета, выкликающий призыв к молитве: «Есть лишь один Бог, и Магомет – пророк его… » Клич, который Майк потом часто копировал и которому научил Шона. Груды шелка и кожи, дерева и серебра, рубленого и кованого, чеканного и полированного, превращённого в нужные вещи: ожерелья и браслеты, колокольчики, лампы и коробочки для драгоценностей. Трости, отделанные латунью, жадеитом и слоновой костью, с инкрустациями красного и жёлтого янтаря; некоторые из них были полыми, и в их сердцевине скрывался клинок. И владелец базарной лавки, выкрикивающий: «Заходи, заходи! Заходи, дорогой! Посмотреть можно бесплатно!»

Вот кого напоминали птицы, решил Дэниел. Туристов. Они проходили мимо. Рылись в товарах. Пробовали. Они не понимали. Это ничего им не стоило. Смотреть можно бесплатно. Ему захотелось объяснить им. Но это была история его брата. Конечно, Майк смог бы рассказать её лучше, чем он.

Дэниел встал на колени у дороги, держа колибри Дуайта в сложенных ладонях и повторяя волшебные слова, которые, казалось, были всем, в чем он нуждался: я – брат. Я – брат. Я – брат. Он понял, что это стало для него своеобразной молитвой. Он не мог даже припомнить, когда в последний раз делал это: преклонял колени и молился. Но он чувствовал благодарность, огромную благодарность, и должен был поблагодарить кого-то. Где-то. Не то чтобы ему хотелось повторить поездку. Одного раза было достаточно. Один раз – это уже много. Ему потребовалось долгое путешествие, чтобы открыть ужасающую красоту смерти. Но оно того стоило, решил он. Он нашёл себя в пути.

Единственное, о чем он жалел – что не сможет никому рассказать об этом. Из этого вышла бы чертовски хорошая книга. Это была бы книга, которой можно было бы наслаждаться; не из тех книг, которые нужно изучать. Правда, возможно, пришлось бы прочесть её дважды. Как и жизнь, на первый взгляд она не имела бы смысла. И на второй раз её читал бы уже другой человек. Нужны двое, чтобы понять её. Книгу, которую он никогда не напишет. Он назвал бы её «Невозможная птица».

– Пожалуйста, – сказал он. – Я готов. Отпустите меня.

И он вспомнил.

ПРИЧАСТИЕ

И Майк понял: он не имел никакого понятия о том, с кем имеет дело.

– Я хочу знать, – сказал он со своего насеста на дереве, – на что вы похожи. Иначе я не смогу понять.

Птицы были удивлены.

– Ты хочешь понять?

– Да.

– Тебе не понять. – Печаль.

– Я постараюсь.

– Ты не сможешь. — Глубокая печаль. Почему они излучают печаль?

– Пожалуйста, – сказал Майк. – Помогите мне.

И он ощутил, как температура дня меняется, словно туча заслонила солнце. Ему нелегко было попросить их о помощи – довериться им. Это было последней вещью, которую ему хотелось делать. Но ему необходимо было знать, что имелась какая-то причина. Он смог бы принять это, если бы нашлась причина. Ей даже не обязательно было быть уважительной.

– Как вы называете себя? – спросил Майк, внезапно осознавая, что они не были представлены, и чувствуя запоздалое замешательство.

– У нас нет имён.

Да, верно. Хранительница говорила об этом.

– Как вы различаете друг друга?

– У нас почти такая же проблема, – сказали они своим странным, кружащимся в вихре хором. – Вы все выглядите для нас похожими. – И в этот момент Майк готов был поклясться, что вся стая подавила смешок. Ничего не было сказано, но их эмоции, казалось, пропитывали воздух.

– Что вы едите?

– То же, что и вы, – ответили они. – Звёздный свет. Звёздный свет? – подумал он. Ну да, конечно, свет

солнца. Который питает землю и море, которые питают животных и растения. Которыми питаемся мы.

– Как вы выглядите? – Едва лишь он задал этот вопрос, как почти раскаялся, ибо почувствовал укол ужаса, пережиток своей юности: расплывчатые воспоминания о пришельцах, имеющих гротескно-кошмарный облик. Склизких и снабжённых щупальцами. Рогатых и покрытых буграми.

– Потри, пожалуйста, свои глаза.

– Что?

– Только сначала прикрой веки! – настойчивое, но мягкое родительское напоминание.

Он сделал это. Закрыл глаза и потёр их костяшками пальцев, и увидел пляшущие огоньки, нейроны, возбуждающие оптический нерв, молнии и кометы, скользящие вокруг безумными петлями, как фигуристы, оставляя позади себя светящиеся следы, которые тлели и рассеивались, как…

– Светлячки! – сказал он и почувствовал, как его омыло тёплой улыбкой.

– Что-то в этом роде. Мы их называем «огненные хвосты». Они прекрасны, правда?

– Да, – сказал Майк, вспоминая летние ночи, когда они с Денни охотились за ними с консервными банками на заднем дворе.

– Мы очень красивы.

Забавно. Он никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил так о самом себе.

– Мы с Денни прокалывали дырки в крышке, – сказал он, чувствуя потребность объяснить своё воспоминание. – Чтобы они не умерли.390

Молчание.

– Но они все равно умирали, – признался он, вспоминая слой коричневых тел, который они находили на дне банки наутро.

– Некоторые вещи нельзя изменить.

Он окинул взглядом переливающуюся завесу колибри, струящуюся перед ним, как марокканский ковёр на ветру. Прекрасные абстрактные узоры, которые имели для кого-то какое-то значение. Не для него. Он почувствовал себя бесполезным и глупым: он был не тем человеком, который смог бы справиться с этим.

– Я могу задать вам ещё тысячу вопросов, и все равно не пойму.

– Мы очень разные, Майкл. И мы ещё только начали разговаривать.

Он вздохнул.

– Может быть, мне и не нужно понимать. Может быть, мне нужно просто услышать ваш рассказ.

– Наш рассказ?

– На что похоже – быть вами.

Он почувствовал: эта мысль взволновала их.

– Причастие. Мы можем попытаться. Но оно не будет… — пауза, словно пришельцы совещались между собой. – Мы не сможем создать точную копию. Достаточно ли, если она будет «почти» похожей?

– Что вы имеете в виду?

– Мы можем предоставить тебе аналогию. Но это будем не мы. Майкл! Мы поделимся с тобой своим ощущением. Ты должен собраться с духом.

Он устал от всеобщей уклончивости. От почти ясности.

– Просто сделайте это, – сказал он. И они сделали.

Вниз

Вниз

Боже Мой Я Падаю Вниз

Весь мир горит их крылья корежатся как целлофан на костре их прекрасная зелёная земля превратилась в пепел и золу и реки плавящейся лавы дети чьи крылья слишком слабы чтобы ловить потоки вынужденные держаться на спине своих матерей не могут вдыхать обжигающий воздух не могут удержаться падают падают вниз вниз в бушующее пламя и их крики и их ужас и ужас их матерей которые видят как они падают слышат их крики но не могут сделать ничего чтобы удержать их от падения и матери которые перестали бороться складывают свои могучие крылья на груди и кидаются в пылающую бездну один последний безнадёжный взгляд на тех кто остался в стае и затем вниз вниз в пламя пожирающее их мир О как больно терять свою свободу свой полет свой дом все горит огнём мир который всегда был прочным надёжным незыблемым о как прекратить это прекратить падение прекратить падение вниз падение вниз Вниз. Вниз. Вниз…

– … Прекратите! – взревел Майк, чуть не свалившись с дерева и оседая мешком на своей развилке.

После долгого молчания они сказали:

– Ну вот. Видишь?

Драконы, подумал он, содрогаясь. Драконы.

– Что-то в этом роде, да. Но гораздо, гораздо меньше. Майк дрожал как лист, все ещё ощущая отзвуки их

воспоминаний и дыша так глубоко, как только мог, чтобы успокоиться. Никогда в жизни он не чувствовал такой боли и такой печали. Он едва мог поверить, что это возможно. Наконец он сказал:

– Я… Я прошу прощения.

И мир, казалось, застыл. Птицы трепетали в воздухе в странном сочетании бешеного движения и ясного покоя. Это напомнило ему накрахмаленный ниспадающий складками звёздно-полосатый флаг, которым астронавты салютовали на Луне. Молчание было таким полным и глубоким, как если бы он потряс присяжных неожиданным признанием своей вины.

Нет – не шок. Он чувствовал: это благодарность. Простая, бездумная человеческая формула вежливости – извинение за что-то, чего ты не делал – ошеломила пришельцев.

– Спасибо, – сказали они.

– Что я такого сказал?

– Спасибо. Никто не просил об этом прежде.

– О, – сказал он. – Всегда к вашим услугам. – И потом подумал: никто? Неужели никто никогда не понимал их? Неужели никто не пытался? Даже Клиндер?

– Нет. Он был слишком напуган. Крылатый думал, что мы боги, которые едят ваших детей. Он думал только о контакте. Мы не могли сделать так, чтобы он понял причастие. Или даже вежливость.

– Мне очень жаль, – сказал Майк, пытаясь представить себе, насколько одинокими они себя чувствовали. И опять ощутил их шокированное, полное смысла молчание, подобное быстрому испуганному вдоху при виде чего-то ошеломляющего. – Это было так ужасно. Дети. Пламя. Падение…

– У вас есть похожая история.

– Ад.

Не поэтому ли они выбрали землю? Полет, падение и ад?

– Частично. Да. И птицы.

– С вами никогда такого не случалось? Смерть? Потеря друзей и родных. Вашей… стаи?

– И нашей матери.

– Вашей планеты?

– Да.

– И вы… хотите, чтобы никто никогда не почувствовал того, что чувствовали вы?

– ДА, – это было сказано очень громко, звук был почти оргазмический.

Следующий вопрос был самым трудным. Поскольку он означал, что ему придётся вернуться туда, куда он не хотел больше возвращаться никогда. Ни одно место за всю его жизнь не давало ему почувствовать себя таким маленьким и слабым. И для того чтобы вернуться туда, он должен был проделать нечто обратное своему фокусу со сжатием: он должен был стать больше. Майку необходимо было удержать свой самый глубокий страх, каким-то образом вместить его, не дать ему переполнить себя горем и яростью. Это было, возможно, самой отважной вещью из всех, что он когда-либо сделал.

– А Буффало? – спросил он.

Вся стая птиц, как одна, отвернулась от него, показав спины. Волна их стыда окатила его, как порыв ветра.

– Мы просим прощения. Мы не хотели причинить боль. Крылатый сказал, что он применит свой фокус с пальцем, и вы не почувствуете ничего, когда мы будем пробовать место слез. Он обещал нам, что вы ничего не вспомните.

– Я помню все, – сказал Майк, изо всех сил стараясь сдержать горечь в голосе.

– Теперь мы знаем. Тогда – не знали. Дэниел тоже все вспомнил. Но для него это оказалось легче. Нам действительно жаль, Майкл. И мы пытались возместить.

– Каким образом?

– Вот, — сказали они. Вся стая развернулась, опять зависла в воздухе и широко распростёрла крылья. Они имели в виду виртуальный мир, который создали. Все целиком. – Мы сделали это для вас двоих. Для тебя и Дэниела.

– Вы сделали это для нас?

– Да. Это то, о чем вы так просили.

– Мы просили?

– Слова. «Баррада. Никто». Мы сохранили вас. Избавили вас ото всего. Особенно от вашего завершения.

– От нашей смерти?

– Да. Поэтому мы и не давали вам ваших птиц.

– Потому что в них была заключена наша смерть?

– Да. В них заключено все. Мы не хотели, чтобы вы помнили.

После продолжительного молчания Майк сказал:

– Спасибо. Но… это дар, от которого я должен отказаться.

Он хотел бы, чтобы Денни был здесь. Денни смог бы объяснить лучше, чем он. Он нашёл бы способ сказать им, насколько это было неправильно. Он был учитель. Он мог объяснить что угодно кому угодно. Даже ребёнку.

– А вы не хотите что-нибудь спросить? – проговорил он, чувствуя их неприкрытое любопытство.

Повисла пауза. Потом – нерешительный ответ.

– У нас множество вопросов. Вы гораздо более странные существа, чем все, каких мы встречали. Да… (видимо, последовала молчаливая дискуссия). Да. У нас есть два вопроса, которые мы давно хотим задать. Пожалуйста, если тебе не трудно. Мы были бы очень признательны.

– Палите! – сказал Майк. – Я хотел сказать – давайте, – и, помолчав минуту: – Как только будете готовы.

Трудно, если не невозможно описать воздействие, которое эти два вопроса оказали на Майка. Поистине колибри уже не шокировали его. Он понемногу привык к их необычности; он даже добился удовлетворительного соглашения с их телепатией, приспособившись к тому, что их мысли звенели внутри него, словно он слушал песни и одновременно пропевал их в собственном мозгу. К тому, как впечатления и образы проникали в его дознание, словно бы осмотическим[75]75
  Осмос – процесс просачивания веществ сквозь тонкие плёнки


[Закрыть] путём: факты, которые выглядели странно знакомыми, но источника которых он не мог проследить. Но к последнему он не 6ыл подготовлен. Птицы спросили:

– Почему мы здесь? Что от нас требуется?

Простые вопросы. Детские вопросы. Вопросы, которые задавал в своей жизни каждый, в той или иной форме. И Майк почувствовал боль, осознав, что они были в точности такими же, как он. Застрявшими в мире, не имея ответов. Они овладели энтропией, собрали безграничные запасы знания, пересекли эоны времени и океаны пространства, пронеслись сквозь галактики и переплыли широкие коридоры пустоты. Он видел стаю внутренним взором – сияющее трубообразное облако вспыхивающих огоньков, изгибающееся и свивающееся в кольца в темноте, как прядь магической верёвки – питающуюся светом, преобразующую его и выпускающую через свои сияющие хвосты; они искали всю жизнь – чего? Чего? У них не было ключа.

– Мы не хотели причинить боль.

– Я знаю, – сказал он, прикрывая глаза одной рукой и отметая их извинения другой. – Я действительно хотел бы помочь вам, детки, но – ах, черт… – он коротко, угрюмо рассмеялся. – По правде сказать, вы спрашиваете не того парня. Я обычно все улаживаю по ходу дела.

– Мы тоже, – сказали они.

Детки. Он назвал их «детки».

И тут Майк понял, что колибри были детьми. Они были маленькими по какому-то признаку, который он и не надеялся уловить. Он знал это. Он представил себе, что они все сидят вместе около уютного костра. Окружённые ночью, полной звёзд. Ожидающие, чтобы он рассказал им сказку на ночь. Он не делал этого много лет.

– Послушайте меня, – сказал Майк. – Пожалуйста.

И он рассказал им историю, которую ему нелегко было рассказать.

И Майк рассказал свою историю таким же образом, каким они поблагодарили его, когда он закончил: без слов. И все птицы улетели, кроме одной. И он снова был там, откуда начал. Взрослый человек, у которого не было ответов, сидел на дереве, с листвой которого играл ветер, и глядел, как белые облака медленно скользят в совершённой голубизне августовского дня. Хранительницы нигде не было видно. Должно быть, она ушла в дом.

Майк кинул последний взгляд. Этот мир, который они создали, был совершённым. Именно поэтому он был так ужасен. Он должен был им это показать.

Она была целиком визуальной – его история. В конце концов, это была его профессия – делать фильмы. И он использовал своё видение, чтобы показать им кусочек прошлого, который преследовал его всю жизнь. Который он никогда не забывал. Без слов. Только картинки.

Вот что он им показал.

Денни и он в постели.

Жаркая летняя ночь.

Они лежат на потных простынях.

Обнажённые. Рядом.

И ласкают члены друг друга.

Удовольствие. Возбуждение. Детская игра. Любопытство. Запахи. Тёплый и твёрдый. И звуки. Потом – чувство стыда. Они никогда не говорили об этом. Не могли. Много лет спустя Денни спросил его, помнит ли он то лето, когда они нашли в ручье рыбу и держали её в бочке. Сосунка. Это был их код. Конечно, сказав он. Он помнил.

Но он знал, о чем Денни не спросил. Про ту ночь, когда два мальчика исследовали тела друг друга. «Почему это не сработало?» Удовольствие. Но без удовлетворения. Попытка стать ближе к своему лучшему другу. Игра во взрослые игры, которых они не понимали. Сухая имитация любви. Неспособная в итоге построить мост через разделявшую их пропасть. Потому что любопытства недостаточно. И потребности недостаточно. Потому что они были детьми. Потому что они были искренними. А это означало, что они не могут любить таким образом. Они искали чего-то, чего не могли дать друг другу. Это было невозможно.

Джулия, подумал он.

Это имя прозвучало необычно бесстрастно. Словно оно принадлежало кому-то другому. Что-то, что имело значение очень давно. Было ли это исцеление? – подумал он. – Примирение?

Её слова. Запечатлённые, и сложенные, и спрятанные в его бумажнике на долгие годы. Её имя. Ему больше не было больно произносить его в своих мыслях. Не правда ли, в этом было что-то сверхъестественное?

– Вы видите? – спросил он птиц, после того как показал им свой детский секрет. – Мы не ваши, чтобы вы могли спасать нас. Мы не принадлежим этому месту. Мы не можем принадлежать вам, а вы не можете принадлежать нам. Мы не созданы друг для друга. Вот почему это неправильно.

Пожалуйста, подумал он. Пожалуйста, отпустите нас.

Отпустите нас домой.

Зелёная птица прилетела к нему на ладонь и легла на спинку, слегка щекоча крыльями кожу. Маленький глаз внимательно посмотрел на него, затем закрылся.

Майк осторожно сжал кулак вокруг почти невесомого тельца.

И он вспомнил.