Текст книги "Невозможная птица"

ДЕРЖИСЬ ПОДАЛЬШЕ ОТ КРЫЛЬЕВ

На этом месте дневник заканчивался.

30 августа 1962.

Дэниел улыбнулся, вспоминая. Дневник нарисовал точный портрет мальчика внутри того мужчины, в которого собирался превратиться Майк. Он был все ещё там: недовольный, дикий, обезоруживающий собеседника своей чарующей улыбкой. Втягивающий людей в зону своего влияния – он обрастал последователями так же естественно, как кинозвезда собирает вокруг себя папарацци. Да, он держал себя начальником, но он был ребёнком такого сорта, который буквально источал аромат своей личности и по сравнению с которым все окружающие выглядели какими-то незрелыми, маленькими – серыми пехотинцами, ждущими, когда их поведут в бой, жаждущими его приказов, готовыми присоединиться к его проделкам и интригам, греющимися в лучах его одобрения. Жизнь была более насыщенной рядом с Майком. И он постоянно говорил, что убьёт его. Разумеется, он не имел этого в виду.

И тем не менее он опять вернулся к той точке, с которой начал. Насколько Дэниел мог понять, здесь не было никаких кодов. Дневник не содержал ключа. Чего он ожидал?140

Он ждал, что это будет как в книге. Что-то, что он сможет интерпретировать. В конце концов, это была его работа – выкапывать подтекст, составленный хитроумным автором в качестве карты к зарытому кладу. Но это был дневник. Это была жизнь. Люди вечно путают жизнь и книги. Если считается, что в книге описана жизнь, такая книга становится значительной, ценной. Журналисты постоянно задают авторам вопрос: «Эта книга автобиографична?» Хотелось бы ему хотя бы раз услышать в ответ: «Нет. Здесь нет ни слова правды. Я все это выдумал». Но стоит лишь книге потерять лицо, признав, что она является выдумкой, как она тут же теряет всю ту власть, какой обладала в качестве сплетни. Жизнь скучна, подумал он. По мне, выдумки лучше.

– Коды! – сказал он с отвращением, швыряя дневник брата через всю комнату.

И тут он вспомнил единственную строчку в дневнике, которая была вычеркнута. Он подобрал его и перечитывал карандашные каракули десятилетнего мальчика, пока его взгляд не упал на строчку, которая была целиком вычеркнута синей перьевой ручкой. Дэниел перевернул страницу, чтобы посмотреть на неё с обратной стороны. Так же нечитаемо. Тогда он поднёс её к свету, пытаясь разобрать слова Майка сквозь чернила. Они отблескивали серебряной нитью на синем занавесе. И они были написаны задом наперёд. Он потратил некоторое время, чтобы разобрать, что там написано.

Если бог любит нас так сильно что мы не умираем Доктор Клиндер, тогда почему он позволил вам сделать это с нами?

Дэниел перевернул страницу и увидел подпись и посвящение. Единственная строчка, написанная взрослым. Буквы имели сильный наклон влево. И они были написаны синей перьевой ручкой.

Джоэл А. Клиндер, д. ф.,

моему любимому ученику Майку, 15.08.62

Все остальное в дневнике было написано карандашом. Все, кроме этих строчек.

Клиндер.

Клиндер вычеркнул эту строчку.

Но зачем? Зачем было ему вычёркивать эту строчку?

Что он пытался скрыть? Что он сделал?

Он начал листать дневник обратно, все быстрее и быстрее, пока не подтвердилось вспыхнувшее подозрение. Имя этого человека упоминалось по меньшей мере дюжину раз.

Он был самым значительным персонажем этого текста.

Может быть, именно это Майк пытался сказать ему.

Может быть, Клиндер знает, где находится Майк.

Это была чистая интуиция, но она звучала как гонг в его мозгу: найди Клиндера. Найди человека, который был учителем в средней школе Сагино в 1962 году. Насколько трудным это может оказаться?

Ему потребовалось провести десять минут перед компьютером, чтобы найти доктора Джоэла А. Клиндера. Профессор психологии в Беркли. Он распечатал телефон и адрес, собрался и через два часа был уже в самолёте, направлявшемся в Сан-Франциско.

Нос задрался в небо, и струя ударила из сопла. Дэниел никогда ещё не видел детройтский аэропорт таким пустынным. И на его рейс было так мало пассажиров, что им разрешили рассаживаться по своему усмотрению. Это было странно для этого времени суток. Куда все подевались?

– Ты вскрикнул, – заметил молодой парень на соседнем сиденье. Неопрятная борода. Короткая сальная чёлка. Он улыбнулся. – Боишься?

– Ненавижу взлёты, – сказал Дэниел.

– Ладони потеют? Нервишки?

Он кивнул. Было такое чувство, словно самолёт никак не может добраться до воздуха. А когда это наконец случилось, это было похоже на вихрь, засасывающий его, отрывая от дома, от его жизни, от всего, что давало уверенность.

– А разве тебя это не нервирует?

– Ну, чувак, я не пугаюсь так сильно. У меня есть свой метод, – парень наклонился поближе и зашептал: – У меня дядя пилот, сечёшь? Я звоню ему каждый раз перед полётом. Я говорю ему расклад, а он говорит мне, на какие места садиться безопасно. Вот это – семьсот шестьдесят седьмой. Сзади ничего хорошего нет. Держись подальше от крыльев. При столкновении они отваливаются и иллюминаторы идут на хер вместе с ними. Самое надёжное – первые тринадцать рядов. Сиденья рядом с проходом. – Он похлопал рукой по подлокотнику.

– Рядом с проходом, – повторил Дэниел.

– Точно. Представь себе, каково карабкаться через головы истеричных пассажиров, заламывающих руки, в салоне, полном дыма.

– Но ведь это у меня сиденье рядом с проходом, – сказал Дэниел, оглядывая полупустой салон.

Парень криво улыбнулся.

– Поздно спохватился заказать билет, – он сделал неопределённый жест, как будто пытался извлечь из воздуха необходимые доводы. – Смотри: самолёты – это как и вся жизнь. Мы знаем, что рано или поздно потерпим крушение – не знаем только когда. Мы просто не думаем об этом. Чувак, да если б мы думали об этом, мы бы свихнулись!

Дэниел подумал об этом. Он посмотрел в иллюминатор на надпись «По крыльям не ходить». Парень сказал:

– Говорят, это происходит в основном при взлёте или посадке.

Кто-то позади них нажал кнопку вызова стюарда. Раздалось звонкое «динь-дон».

– Приземления меня никогда не пугали, – признался Дэниел.

Чуть позже появился пилот и с сильным испанским акцентом сообщил, что они идут с опережением графика из-за господствующих ветров.

– Черт, – сказал парень.

– Что такое?

– Вот ещё одна вещь.

– Какая?

– Мой дядя говорит: никогда не летай с пилотом, у которого родной язык не английский. Это универсальный язык воздухоплавания. И лучшие лётные школы.

Дэниел увидел, как рука пассажира впереди нажимает кнопку вызова стюарда. Раздалось звонкое «динь-дон».

– Ну да ладно. Я студент. А ты где работаешь?

– На государственной службе.

Парень посмотрел на него.

– Я преподаю, – сказал Дэниел.

– Ты преподаёшь для государственных деятелей?

– Нет. Я преподаю английскую литературу. Но в настоящий момент мне подвернулась консультационная работа для ЦРУ. – Дэниелу понравилось это определение. Оно давало ему фокус.

– Правда? Круто. Но слушай, чувак, разве это не… ну, типа, засекречено или вроде того?

– Засекречено.

– Так чего же ты говоришь мне об этом?

– А я плохо разбираюсь в людях.

Парень рассмеялся.

– Так что если я кому-нибудь расскажу, я тебя раскрою?

Дэниел ухмыльнулся.

– И мне придётся убить тебя.

Парень поднял брови и снова засмеялся. На секунду Дэниелу подумалось, что он смотрит на себя самого в зеркале. Потом Дэниел рассмеялся сам, при мысли, что он Может кого-нибудь убить.

Самолёт встряхнуло, пошли воздушные ямы, и Дэниел опять вскрикнул.

– Допплеры[37]37
  Имеется в виду применение допплеровского эффекта в радарах самолётов


[Закрыть] – штука ненадёжная, – сказал парень.

Кто-то ещё нажал кнопку вызова стюарда. Раздалось звонкое «динь-дон».

Они ели. Они летели. Они спали.

Дэниелу приснился сон.

Он жил в Венеции, читал итальянскую газету в своём белом халате, ища заметки с условиями выкупа. Они жили в прекрасном мраморном доме с окнами без стёкол, с древними спиральными колоннами, обрамляющими балконы, со стенами, покрытыми старинными коричневыми с золотом гобеленами. Великолепный розовый закат над бурым каналом двумя этажами ниже. Вода пахнет пробкой, и канализацией, и шоколадными крекерами «грэхем». Это был самый замечательный дом, в каком Дэниел когда-либо жил. Это навеяло на него печаль. Потому что он понял, что должен продать свой дом, чтобы заплатить выкуп и вызволить мальчика.

Дэниел услышал трепет крыльев.

Радужная струйка пролилась дугой из тёмной пасти широкого мраморного камина и выпорхнула наружу, исчезнув за балконной дверью. Колибри. Дэниел где-то читал, что птица в дымоходе означает, что кто-то близок к кощу. Он не хотел никаких птиц в их доме.

Эй, да я сплю, подумал он. Это просто одна из так называемых светлых грёз. Это значит, что я могу все что угодно. Я свободен.

Он слышал, как гондолы у причала бьются друг о друга, корпус в корпус, как возлюбленные. Дэниел прошагал к затопленному закатом балкону и посмотрел вниз. На носу одного из покачивающихся судёнышек он заметил странного гондольера. Маленькая круглая женщина, держащая огромный деревянный шест. На ней было яркое гавайское платье – он забыл, как оно называется. Между её чёрных глаз была странная татуировка в виде слезы – что-то похожее Майк видел в Марокко. В её позе было нечто комическое – бурлескная балансировка в духе Бастера Китона – в том, как она вцепилась в свой длинный шест, держа его горизонтально, как укороченная версия Валленды[38]38
  Тино Валленда – канатоходец и содержатель известного цирка канатоходцев


[Закрыть]. Она глядела на него снизу вверх из-под густой, чёрной, как у принца Вэлиента[39]39
  Принц Вэлиент – персонаж фильма «Принц Вэлиент» («Prince Valiant», 1997) Энтони Хикокса


[Закрыть], чёлки. Её лицо было румяным и весёлым, удивлённым и немного смущённым из-за её неловкого положения.

Ему хотелось подбодрить её, дать ей совет. Но он понял, что ничего не знает о плавании на гондолах. Это не остановило его. Так многие люди, у которых спрашивают указаний, чувствуют себя вынужденными притворяться знатоками, на самом деле ими не являясь.

– Если бы я был на вашем месте, я бы перешёл на середину лодки, – сказал он.

– Ты на моем месте, потому что ты – это я, – ответила женщина.

В логической структуре сна это высказывание имело для Дэниела абсолютно ясный смысл. Разумеется, ведь её существование было невозможно без него. Это же был его сон.

– Я знаю вас, – сказал Дэниел. – Почему я не могу вспомнить ваше имя?

– У меня их множество, – сказала женщина в лодке. – Никто не помнит их все.

Внезапно белый мрамор балкона похолодел под его рукой. Дэниела заполонило опустошающее чувство горя, точнее, это было собрание всех горестей, которые обрушились на него такой массой, что ему показалось, как будто он годами запихивал их, как полотенца в платяной шкаф, плотно закрывая дверцы, до тех пор, пока они наконец не изверглись наружу всем скопом. Он начал плакать. Он плакал и плакал, ему казалось, что он не плакал уже несколько столетий. Но если бы его спросили, о чем он плачет, Дэниел не смог бы ответить. И он подумал, будут ли эти слезы сновидения считаться при пробуждении, или ему придётся заново проходить через всю эту болезненную процедуру.

И на этом Дэниел проснулся, с глазами, полными настоящих слез.

Турбины по-прежнему гудели. Парень в соседнем кресле спал, в его наушниках бормотали «Дорз».

Колибри и Венеция. Маленькая круглая женщина в лодке, имеющая множество имён. Что пользы в снах, если от них ему только становится грустно?

Когда самолёт приземлился в Сан-Франциско, толпа туристов впереди салона зааплодировала.

Его сосед наклонился к нему – он собирал свои вещи – и, улыбаясь, сказал:

– Немцы, блин. Они всегда так делают.

ЧУЖОЕ СОЛНЦЕ

Ничто не могло приготовить Майка к потрясению, которое он испытал при виде того, что сделали тридцать восемь лет с его любимым школьным учителем.

Доктор Клиндер превратился в толстяка – белый вариант Майкла Джордана[40]40
  Майкл Джеффри Джордан (род. в 1963 г. ) – знаменитый американский баскетболист


[Закрыть].

Тучный, лысый, неопрятный старик, одетый в нечто вроде тренировочного костюма коричневого цвета, сделанного, похоже, из бумаги, тычущий вверх толстым указательным пальцем и говорящий ласковым воркующим голосом.

– Одну секундочку. Сейчас я расчищу для тебя место, – он смахнул кипу бумаги с синего кресла, стоящего напротив письменного стола светлого дерева, сам тяжело уселся на вращающийся стул и повернулся к Майку.

Его кабинет завораживал. Как на витрине мебельного магазина: нигде ни пылинки, утончённо-неестественная обстановка. На стенах было полно сувениров, стол был завален картинками в золотых рамках с изображениями разных видов колибри. Единственным свидетельством того, что в этом невероятном помещении обитает человеческое существо, была хрустальная пепельница, полная окурков.

– Итак, – его глаза жизнерадостно поблёскивали. – Мой любимый студент. Ты выглядишь замечательно!

– У меня все в порядке.

– И ты говоришь, что кого-то ищешь?

– Моего брата.

– Чем я могу помочь? – он сложил ладони вместе.

– Я надеялся, что вы сможете сказать мне, где он.

Клиндер приподнял брови.

– Я? Черт подери, Майк, да я его никогда не видел.

Майк совершенно отчётливо понимал, что он лжёт. Он не мог бы сказать, почему он так решил. Он просто чувствовал это.

– Доктор, прошу вас, давайте покончим с этим дерьмом. Я хочу знать, где находится Денни.

Доктор достал «зиппо», закурил сигарету, глубоко затянулся и выдохнул дым в направлений Майка. Это что, вызов?

– Дэниел? Его так зовут?

Майк показал ему револьвер, и жестикуляция доктора изменилась.

– Боже милосердный! Что ты хочешь этим сказать? Ты, никак, собрался угрожать мне пистолетом? – он оставлял Майку возможность сделать вид, что это просто неудачная шутка.

Майк направил пистолет на докторский компьютер. И сделал один выстрел. Клиндер дёрнулся на своём стуле; пуля вдребезги разнесла монитор, разбрызгивая осколки стекла по его великолепному столу. Маленькое облачко дыма лениво поднялось вверх, и беспорядочные отблески затанцевали по тёмному кабинету.

– Господи Иисусе! – у доктора был такой вид, точно у него на глазах только что умер его лучший друг. – Ты что, с ума сошёл?

– Да. Можно сказать и так. Скажем, я – отчаявшийся человек, у которого поехала крыша, – он направил ствол на объёмистый живот доктора.

Клиндер протянул к нему обе руки.

– Не надо!

Теперь Майк полностью завладел его вниманием.

– Где мой брат?

Доктор одной рукой вытер рот.

– Поверишь ли ты, если я скажу, что не знаю?

– Может быть.

– Я клянусь тебе – я не знаю.

– О'кей, – сказал Майк и выпустил ещё одну пулю в его замечательные стеклянные настольные часы. Они разлетелись на куски, осколки запрыгали по полу.

– Кто-нибудь может услышать!

– Наплевать, – Майк опять направил пистолет доктору в живот. – Скажи мне все, что знаешь.

– Я скажу, я скажу, – заторопился доктор. – Только, пожалуйста… Опусти пистолет.

– Нет. Где мой брат?

– Пожалуйста! Я правда не знаю!

– Это не то, что я хочу услышать, – сказал Майк, наставляя мушку между глаз доктора.

Клиндер поднял толстый палец, зажмурился и произнёс:

– Он недалеко.

Все изменилось. Это было как удачный снимок: счастливое сочетание хорошей подготовки и природных условий – и вот ты смотришь в объектив и не можешь, черт побери, поверить, до того это прекрасно.

Попался, Денни, подумал он. Теперь тебе ничто не грозит. Никто никого не убивает. Мы возвращаемся домой.

– Пожалуйста. – Доктор рискнул открыть один глаз. – Он недавно был здесь. Я расскажу тебе все, что знаю. Но – предупреждаю тебя – ты, может быть, мне не поверишь.

Майк ничего не ответил. Он наслаждался.

Доктор вздохнул и обмяк на своём скрипучем вращающемся стуле. Он выглядел как приговорённый к смерти, которому нечего терять. Потом он мрачно рассмеялся и ткнул в воздух сигаретой.

– Это долгий рассказ, но он вряд ли тебе чем-нибудь поможет.

Это заявление слегка вывело Майка из себя, и он уже подумывал, не пришпилить ли ещё и диплом Клиндера, висевший на стене. Но тут доктор, загнанный в угол, стал рассказывать ему историю, нелепее которой он не слышал никогда в жизни, и Майк опустил револьвер.

– Первый закон термодинамики гласит, что материя и энергия не могут быть созданы или уничтожены, их можно только изменять. Второй закон – закон энтропии: все рано или поздно истощается. Ты понимаешь? Они противоречат друг другу. Первый провозглашает бессмертие; второй – смерть. Который же из них верен? Потому что оба одновременно не могут быть верны.

– Это все очень интересно, док…

– Подожди. Позволь, я договорю до конца. Жизнь, если рассматривать её по частям, состоит из шаблонов. Повторяющиеся подсистемы. Сердцебиение. Пищеварение. Мышление. Память. Секс. Изощрённые шаблоны, ещё более усложнившиеся в процессе эволюции.

– Мой брат!

Доктор Клиндер поднял мясистый палец.

– Поверь мне. Без вводной это не имеет никакого смысла.

Помолчав несколько секунд, Майк выдохнул через нос и кивнул ему, чтобы тот продолжал.

– Шаблоны. Представь себе, что некто нашёл способ дублировать эти человеческие шаблоны и хранить их на другом носителе.

– Что-то вроде… клонирования?

– Клонирование копирует только тело. Я же говорю про все целиком. Тело, ум, душа, дух.

– Если ты собираешься пудрить мне мозги какой-нибудь мистической дребеденью, я разозлюсь.

– «Мистической» – не то слово. Правильнее будет сказать – «магической». А самое подходящее определение – «чудо». Это почти реальность. Только представь… если бы ты смог копировать реальность. Что-то вроде копии аналоговой записи – скажем, песни – на жёстком диске. В одном случае мы имеем набор намагниченных частиц металла на пластиковой ленте. В другом – двоичный код: нули и единицы. Одни и те же данные. Одна и та же запись. Но разные носители. Теперь подумаем о памяти. Конкретнее – о памяти, которую занимает песня. Носители абсолютно различны, не так ли?

Майк кивнул. Лучше бы ему наконец добраться до чего-нибудь более конкретного.

– Но каким образом звук – ритмические колебания воздуха – может передаваться в мозг? Это уже тройное отдаление от реальности, можно сказать. Песня, которую спели. Аналоговая копия песни. Двоичное воссоздание песни. И память о песне, запечатлённая в нейронах головного мозга, – Клиндер помолчал и затем продолжал: – Так вот что произошло. Пришельцы…

– Погоди-ка, – сказал Майк, поднимая пистолет.

Доктор прервался на полуслове с открытым ртом, глаза сфокусированы на дуле.

– Пришельцы, – сказал Майк. Он побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Он думал: секретные агенты. Похищение. Чёрные вертолёты.

Прекрасно, теперь пришельцы.

Но какая-то часть его была разочарована. Ну почему это должно было оказаться так… тупо? Это было один в один похоже на большинство долбаных сценариев, которые он читал. Написанных каким-нибудь двадцатипятилетним жаждущим славы отморозком, в жизни не державшим в руках книги. Выросшим перед телевизором и отрыгивающим теперь сюжеты старых научно-фантастических комедий, которые были сделаны гораздо лучше сорок лет назад. Он вздохнул. Доктор наблюдал за ним. Он не был уверен, что хочет слушать дальше. Клиндер вполне мог оказаться одним из тех придурков, которые провозглашают преимущество внеземного сверхсознания. Если бы моя жизнь была кинофильмом, подумал Майк, то на этом месте я бы вышел из зала.

– Пришельцы? – спросил он.

Доктор покорно пожал плечами.

– Я знаю это. Поверь мне, я знаю.

– Космические корабли? Вторжение?

– Ну, это было не настолько экзотично. Миссия «Аполлона».

Майк, помедлив, сказал:

– Ты имеешь в виду…

– Мы вторглись на Луну на космическом корабле в 1969-м. Мы были инопланетянами по отношению ко всему, что там было.

Майк нахмурился, склонил голову набок и посмотрел на доктора исподлобья, моргнул два раза, потом посмотрел в пол. Он никогда не думал об этом таким образом.

– Итак? – Клиндер хотел удостовериться, позволено ли ему продолжать. Майк устало кивнул. – Пришельцы нашли способ копировать реальность. Все целиком. Все, что человеческий опыт называет «быть живым». Они сделали копии. И нашли способ хранить их. И создали коллекцию шаблонов, снабжённую саморазвертывающейся программой и эволюционирующую благодаря встроенной способности реагирования. Короче говоря, они создали другую реальность, сконструированную внутри нервной системы.

Помолчав, Майк спросил:

– И что же послужило носителем?

– Колибри.

– Ох, мать твою! – сказал Майк с отвращением. Тут в Клиндере проснулся энтузиазм истинного любителя птиц.

– Птицы – наиболее приспособленные наземные позвоночные. Их на земле триста биллионов – девять тысяч видов; млекопитающих же – четыре тысячи сто видов. Почему-то никто никогда не говорит об этом. Птицы владеют этой планетой. Это мы в меньшинстве. Что заставляет нас считать, что пришельцы придут в первую очередь к нам?

Из всего сонма нелепиц, которые Клиндер наговорил до сих пор, эта мысль была самой нелепой. И как ни странно, она показалась Майку наиболее здравой. Если действительно было вторжение, почему они должны прийти в первую очередь к человеку?

– Колибри, как олимпийские чемпионы, могут все: зависать на месте, летать на спине и задом наперёд. Их мозговой аппарат поражает. Это наиболее совершённый носитель для виртуальной реальности.

Майк чуть не рассмеялся. Он и раньше слышал о поразительных возможностях птичьего мозга, но… Черт!

– Так вот мы где?

– Да.

– В нервной системе? – он оглядел кабинет. – И это все…

– Да.

– И я – всего лишь копия?

Доктор улыбнулся.

– Ну, по правде говоря, ты уже умер.

Майк рассмеялся коротким смешком.

– Я умер?

Клиндер пару раз моргнул, когда Майк произнёс это слово.

– Да… да. Прошу прощения за плохие новости, – но Клиндер совсем не выглядел расстроенным. Он скорее был похож на фокусника, готовящегося вытащить заветную карту.

Майк решил подыграть ему.

– Ну хорошо. Где моё тело?

– Вероятно, там, где ты умер. Если оно ещё не похоронено.

– Но, док, – запротестовал Майк. – Все это совсем не выглядит виртуальным. Я сам не чувствую себя виртуальным. Разве копия не должна чувствовать, что она существует в виртуальной реальности?

Доктор покачал головой.

– Знает ли спящий о том, что спит? Существуют случайные несоответствия – иногда система реагирования порождает диссонансы, сбои. Трава, например, может внезапно стать синей. Не замечал в последнее время ничего странного?

– Я видел медведя, – нехотя признал Майк. – Однажды ночью. Он шёл вдоль по улице.

– Ну вот, – сказал Клиндер. – Им необходимо некоторое время, чтобы довести программу до нужной скорости. Но, к счастью, наш мозг обладает рефлексом непрерывности: несколько эонов эволюции научили нас игнорировать слепые пятна, создавать необходимые иллюзии, угадывать то, чего мы не можем узнать, соединять вместе обрывки и создавать последовательность. Мозг живёт оправданиями. У тебя не было в последнее время провалов в памяти?

Откуда Клиндер мог знать об этом? Он припомнил обратный полет из джунглей. Свои попытки сфокусироваться на этом последнем дне. И чувство, что забыл что-то очень важное.

– Да, – сказал он, начиная чувствовать себя несколько неуютно. – Сразу после того, как я вернулся из джунглей.

– Ты помнишь туман?

В вертолёте, где он был с вождём и переводчицей. Они летели над джунглями сквозь слой тумана. «Слишком большой! Грустный!» – кричала она.

– Да. Там действительно был туман.

– Это они. На этом месте они тебя сохранили. И скорее всего, именно здесь ты и влип.

– Но, док, я не помню, чтобы я умер.

– Ну, может быть, это и к лучшему. В первый раз это обычно даётся тяжело. Мне понадобилось несколько недель, чтобы вспомнить мою первую смерть.

Его первую смерть, подумал Майк.

– Амнезия встречается не так уж редко среди жертв несчастных случаев. А между тем колибри изо всех сил пытаются помочь тебе адаптироваться к новому миру. Жизнь продолжается, но иногда случаются… провалы. Необъяснимые провалы. Переходный период имеет несколько ступеней. Таких, как горе, отрицание, самообман…

– Ну, не все же настолько доверчивы, – настаивал Майк. – Кто-то должен быть способен уловить разницу между «здесь» и «там».

– Есть лишь одно действительно большое различие, Майк. Смерть. Пришельцы не верят в энтропию. Они овладели ею. Можно сказать, для них это просто непристойность.

Золотой свет лился сквозь окна, и Клиндер выглядел почти как тогда, на той экскурсии тридцать пять лет назад. Он потерял свою роскошную гриву чёрных волос. Он сильно растолстел и отрастил щеки. Он носил дурацкую бумажную пижаму. Но сейчас на расстоянии ширины комнаты от него сидел тот же самый человек. Тот же жизнерадостный, слегка сумасшедший человек, который показывал им стеклянный стенд с чучелами маленьких птичек. Их лапки были обвязаны проволокой, и под каждым была аккуратно напечатанная табличка: Синица. Королёк. Воробей. Ласточка. Он принёс большого красного попугая с белым пятном на хохолке, который, взгромоздясь на деревянный крест, повторял все, что говорил Клиндер: идеальный ученик.

Клиндер. Человек, которого он любил больше, чем кого-либо ещё, хотя встречал его всего лишь дважды.

Человек, который загипнотизировал весь их четвёртый класс, так что они поверили, будто стали невидимыми. Заставил их считать хором в научном крыле музея Сагино.

«Пять! Четыре! Три! Два! Один!»

И внезапно – замечательное ощущение безопасности. Настоящей безопасности. Никто не наблюдает. Никто не видит. Их учительница миссис Браун и те, кто сопровождал их на экскурсии, выстроились у двери матового стекла – их глаза закрыты, на губах благожелательные улыбки. Все его одноклассники, непривычно тихие, столпились вместе, виновато улыбаясь.

Миссис Браун медленно облизывает губы, вспоминая какие-то интимные удовольствия.

Один мальчик трогает себя сквозь плисовые штаны.

Одна девочка протягивает руку и берет за руку мальчика, стоящего перед ней.

Майк смотрит на рыжие косички Пегги Стек. Наконец-то ему дана свобода без стеснения смотреть на предмет своего тайного обожания: её веснушчатое лицо и голубые глаза. Майк ощущает запах Пегги: пахнет персиками. Доктор Клиндер говорит, и, несмотря на то что их разделяет все пространство комнаты, ему кажется, что он шепчет ему в ухо: «Похоже, тебе хочется поцеловать её, Майк. Так вперёд!»

Майк колеблется.

«Ну, давай же. Она не видит тебя».

И Майк делает шаг и наклоняет голову к лицу маленькой девочки с косичками.

Контакт: наэлектризованная тёплая мягкость её губ.

Его глаза открыты, он замечает белила на её веснушчатой щеке.

Кончик её языка мягко проникает между его зубов.

Его первый поцелуй.

Красный попугай Клиндера издаёт одобрительный свист, отражающийся эхом от высоких потолков научного крыла.

И огромная слеза, скатывающаяся по её лицу, прерывая поцелуй.

Её печальные глаза и единственное слово: «Папа?»

Майк, озадаченный, смотрит на доктора Клиндера, который горделиво стоит, скрестив руки, перед стендом с мёртвыми птицами.

«Ничего, Майк. Все очень хорошо. Она не будет помнить ничего. И ты тоже».

Но он запомнил. Он помнил все до последнего момента.

Клиндер. Человек, который оставил Майку худшее воспоминание в его жизни – Буффало. От этого слова кровь застывала у него в жилах всякий раз, когда его мозг допускал его внутрь себя.

Не верь этому человеку, подумал он. Не повторяй этой ошибки.

По всей видимости, Клиндер не заметил перемены, произошедшей в Майке.

– Это великий дар, который они сделали нам, Майк. Все, что нам остаётся – это принять его.

– Знаешь что, мне окончательно надоело все это дерьмо. Я думаю, мне стоит просто убить тебя.

– Ты не можешь убить меня, сынок. Я уже мёртв. Я умер в авиакатастрофе девять лет назад. И с тех пор меня ещё несколько раз убивали.

Майк засмеялся.

– Почему же ты в таком случае так боишься этой пушки?

– Боль, – ответил Клиндер. – Они оставили нам боль. И радость. И удовольствие. И все остальное. Все, кроме смерти. Ты голоден? – спросил доктор. – Эта китайская штука просто великолепна. Она настолько хороша, насколько ты только можешь вообразить. – Он улыбнулся и прибавил, – Твой брат в безопасности, Майк.

Лучше бы, чтобы это было так, подумал он.

– Он в компаунде. Это наш нервный центр. Здесь, недалеко. Я отвезу тебя. Но сначала… – Доктор Клиндер нагнулся и открыл верхний ящик своего стола. Он сунул в него руку и вытащил обратно, зажав что-то в кулаке. Он раскрыл ладонь, и Майк увидел спящую колибри.

– Что это? – спросил Майк, вспомнив маленького вождя.

Клиндер улыбнулся.

– Это я.

И впервые в Майке зашевелилось ощущение какой-то странности, ощущение безуспешного усилия человеческой мысли проникнуть за барьер чего-то действительно нездешнего. Ума, рождённого под чужим солнцем.