Текст книги "Мадьярские отравительницы. История деревни женщин-убийц"

Да. Я – создательница ангелов.

Услышав ее заявление, жандарм, сидевший за столом, начал яростно строчить в своем блокноте. Что же касается тетушки Жужи, то она продолжила свою речь, и это было не признанием вины, а манифестом о роли повитухи. Она объяснила присутствовавшим, что ее обязанность – помогать парам создавать практичные семьи, которые смогли бы прокормить не более двух ртов. По здешним обычаям, за невесту требуется заплатить приданое, при этом наследником всего имущества является только мужчина. Тетушка Жужи открыто заявила, что оказывала бедным крестьянским семьям в деревне такую услугу, которую власти даже не способны оценить.

Закончив свой манифест, она откинулась на спинку койки, на которой сидела. Затем, не обращая ни на кого внимания, она похлопала себя по карману пальто, нащупывая там трубку.

К этому времени на улице уже стемнело. Торговцы закрыли свои лавки, в кузнице перестали бить по наковальне.

Доктор Цегеди-младший встал со скамьи, просунул пальцы под линзы и вытер усталые глаза.

Жандармы снова окружили повитуху.

Встать!

На сей раз пинок по ноге был намного сильнее, чем предыдущие. Он пришелся прямо в бедро, и повитуха вскрикнула от внезапной вспышки боли. Она вскрикнула вновь, когда оба жандарма схватили ее под руки.

Вы арестованы!

Доктор Цегеди-младший снова наклонился над столом. Захлопнув журнал для регистрации умерших, он невольно заставил замолчать призраки тех, кого сгубила тетушка Жужи.

* * *

После закрытия корчмы семейства Цер Анна еще долго лежала без сна, вспоминая барабанную дробь деревенского глашатая и жандармские шлемы с перьями. Она не переставала задавать самой себе один и тот же вопрос: не будет ли она следующей?

Любыми средствами, включая магию

Призраки умерших маячили в деревне словно ночной кошмар.

Граф Мольнар, сборщик налогов в Надьреве

Сольнок

Тюрьма округа Сольнок представляла собой одноэтажное здание, выходящее прямо на оживленную улицу Горова. Она располагалась в нескольких метрах от площади Кошута, на которой дважды в неделю устраивался городской рынок. Через дорогу от тюрьмы находилась слесарная мастерская «Белая собака», названная так из-за соответствующего изображения на ее витрине, «Национальное казино» (ночной клуб только для мужчин, предназначенный для городской аристократической элиты) и «Аптека для сластен». Рядом с «Аптекой для сластен» располагался универсальный магазин под названием «Дом ангела» – достаточно ироничное название для заведения, учитывая его близость к тюрьме. Сама тюрьма была построена тридцатью годами ранее (до этого она находилась в расположенном по соседству здании администрации округа Сольнок) и могла одновременно содержать до двух десятков заключенных. Здесь отбывали наказание мелкие воришки, хулиганы, мошенники и драчуны (еще не перевелись мадьяры, которые сводили счеты со своими оппонентами ударом ножа по лицу врага). В последние дни здание тюрьмы было укрыто мягким снегом, а с его карнизов свисали сосульки.

Тетушка Жужи с трудом приподнялась с каменного пола. Шерстяное одеяло, которым она укрывалась, свалилось с нее. На одеяле осталась часть соломы, которую принесли ей в камеру накануне вечером. Солома запуталась в волосах тетушки Жужи, она прилипла и к щеке повитухи, которой та лежала на соломенной куче. Тетушка Жужи прислонилась спиной к холодной стене. Ее глаза опухли от усталости. Последние дни она почти не спала.

Она допила кофе, который ей принес надзиратель. Он разительно отличался от настоящего кофе, напоминая по вкусу смесь моркови и репы. Повитуха хорошо помнила этот вкус по не таким уж далеким временам военного рациона. Она поставила чашку из-под этого условного кофе возле двери, чтобы надзиратель мог ее забрать. Там же рядом, в углу, стоял ночной горшок. Его должен был несколько позже вынести уборщик, который приходил к ней в камеру. Сейчас из-за неопорожненного горшка в воздухе стоял отчетливый запах мочи и кала.

Камера была около двух метров в длину и столько же в ширину. Окон не было, камера практически не отапливалась, целые полчища тараканов смело сновали по ней днем и ночью. Дверь была широкой и тяжелой, с закрывавшимся с другой стороны на задвижку глазком, который позволял надзирателю следить за заключенной.

Тюремный надзиратель был единственным человеком, которого тетушка Жужи видела по утрам, а иногда и вообще в течение всего дня или даже нескольких дней. В самом начале, когда ее только привезли в тюрьму, ее навестил следственный судья, чтобы взять у нее показания, хотя в протоколе уже было зафиксировано ее полное признание по «делу Надьрева». Кроме того, тетушка Жужи несколько раз встречалась со своим адвокатом. К ней приходил также врач, чтобы провести тест на логическое мышление и проверить ее психическое состояние. Он нашел ее достаточно эрудированной и психически здоровой.

Повитуха проводила бо́льшую часть времени, свернувшись калачиком на полу. Опустившись на солому, она с головой зарывалась под одеяло, чтобы тараканы не попадали ей на лицо. Она изо всех сил старалась заснуть, однако сон, когда-то ее верный спутник, теперь редко посещал ее. Вместо этого ее навещали его омерзительные пародии. Всякий раз, когда повитуха закрывала глаза, будь это хоть днем, хоть ночью, когда лампочка горела тускло, и в камере стояла полутьма, к ней заявлялись разные образы, порой совершенно фантастических форм и цветов. У некоторых из них были только тела, у других – лишь части тел. Такие образы могли возникать только в сходящем с ума рассудке. Они заявлялись целыми шайками, кривляясь и смеясь. Они говорили ей разные гадости. Повитуха была уверена, что это муло, ожившие призраки умерших цыган, приходили терзать ее сознание.

Тетушка Жужи сидела в камере одна по вполне объективным обстоятельствам: она оказалась в тюрьме единственной женщиной. За те недели, которые она провела в своей «одиночке», ее нередко охватывали приступы клаустрофобии. Временами у нее возникало непреодолимое желание броситься на каменную стену и биться о нее своим тучным телом до тех пор, пока не переломаются либо камни, либо ее кости. Во время приступов клаустрофобии ее сердце бешено колотилось от страха, дыхание сбивалось, кровь стучала в висках. Когда волна паники наконец проходила и страх исчезал, тетушка Жужи смахивала слезы и вытирала нос рукавом или подолом своего грязного черного платья.

К западному крылу тюрьмы примыкало здание суда. Вход в него находился на боковой улице и гораздо меньше бросался в глаза, чем помпезный вход в тюрьму на улице Горова. В конце длинного коридора суда располагался кабинет прокурора Яноша Кронберга.

Прокурор Кронберг был одним из многих выходцев из Трансильвании, которые в настоящее время работали в суде округа Сольнок. Множество судей и прокуроров, как и он, в прошлом году переехали из Трансильвании, когда ту присоединили к Румынии после изменения границ Венгрии. В свою очередь, прокуратура Сольнока нуждалась в новых кадрах, так как в результате перемещения в округ огромного числа людей из Трансильвании и других бывших районов Венгрии, перешедших в состав Румынии, количество судебных процессов возросло. Соответственно, существенно увеличилась и нагрузка на органы правосудия. Судебная система Сольнока была вынуждена разбираться в целом наборе специфических проблем, связанных с потоком беженцев. Успешно решать все эти вопросы помогало то, что в Сольнок вместе с другими мигрантами переехали и квалифицированные юристы.

Один из недавно приехавших в Сольнок юристов был даже назначен на должность председателя городского суда, которая оставалась вакантной после казни предыдущего председателя отрядом «Ленинцев». На стенах здания суда, где «Ленинцы» расстреляли и других людей, обвиненных в контрреволюционной деятельности, еще оставались отметины от пуль. Церкви, жилые дома, фабрики, школы – все это носило страшные следы Красного террора. За те месяцы, которые Янош Кронберг провел в Сольноке, он узнал его как город, который приютил в равной мере как новых обитателей, так и новых призраков.

Прокурор Кронберг был хорошо знаком с материалами многих судебных дел. Нагрузка на сотрудников суда была большой. Кроме обычных для Сольнока случаев правонарушений, многие кражи и пьяные дебоши в общественных местах совершались беженцами, живущими в железнодорожных вагонах. В производстве находилось также бесчисленное множество судебных исков по различным вопросам, связанным с Красным террором. Недавно прокурор ознакомился с «делом Надьрева», в рамках которого перед судом должна была предстать повитуха, незаконно делавшая аборты. Ее признание было скрупулезно запротоколировано жандармами. Яношу Кронбергу редко когда в своей практике доводилось встречаться с такого рода откровенными признаниями, и он был уверен, что доказательства вины этой повитухи со стороны обвинения будут неопровержимыми.

* * *

Надьрев

С момента ареста повитухи в Надьреве царило тревожное ожидание. Для всех в деревне ее задержание стало полной неожиданностью. Только старики могли вспомнить о том, как в Надьрев в прежние времена приезжали жандармы, однако никто в деревне не помнил никого, кто бы из деревенских отсидел срок в настоящей тюрьме. Они привыкли к тем видам наказаний, которые назначал сельский совет и которые сводились, самое большое, к нескольким ударам плетью на скамье для порки или же к проведению ночи в чулане деревенского глашатая. Иногда наказанный должен был ходить по улицам Надьрева, держа в руках табличку с надписью: «Я вор». Но это были мелкие правонарушения, за которые назначались не такие уж серьезные наказания. А повитухе было предъявлено обвинение в преступлениях, которые выходили далеко за рамки деревенского правосудия.

Чем дольше тетушка Жужи отсутствовала в Надьреве, тем больше о ней ходило сплетен и тем серьезнее в отношении нее возникали подозрения. Недостаток информации о причинах ее ареста начал заполняться различными домыслами. Это было похоже на то, как на дикой виноградной лозе с каждого небольшого стебелька прорастают новые молоденькие веточки. Те смутные подозрения, которые осторожно высказывались друзьями Шандора-младшего в ночь его похорон, теперь стали крепнуть и все активней обсуждаться среди деревенских мужчин.

Жандармы задержали повивальную бабку, знахарку, ворожею – то есть того человека, кого принято считать неприкасаемым. Были ли ее преступления настолько велики, чтобы жандармы рискнули арестовать ее, не опасаясь ее проклятия? Обнаружили ли в регистрационных журналах только порочащие ее сведения о мертворожденных или же в них смогли найти что-то более серьезное, что пока не стали предавать гласности? Среди мужчин Надьрева получили хождение мрачные слухи о том, что тетушка Жужи смогла околдовать женщин деревни. Некоторые считали, что только этим можно объяснить всплеск смертей среди, казалось бы, совершенно здоровых мужчин. Слухи на этот счет получили настолько широкое распространение, что один из деревенских мужчин, который недавно заболел, пошутил, что хотел бы, чтобы на его могильной плите было выбито: «Я покоюсь здесь в то время, как моя жена наслаждается покоем дома».

За всеми этими разговорами и пересудами никто не обращал особого внимания на Анну. А та испытывала настоящий ужас с того самого момента, как впервые узнала новость про арест повитухи. Она была уверена, что жандармы вот-вот ворвутся в двери ее корчмы, чтобы арестовать и ее. С того дня, как в деревне появились жандармы, ее била нервная дрожь. Последние несколько дней ее мучили страшные головные боли. То немногое из еды, что ей удавалось заставить себя проглотить, неприятно урчало у нее в животе, и все завершалось жутким поносом.

Анна использовала сына и дочь в качестве наблюдателей. Каждый раз, когда они возвращались с улицы, она самым подробным образом расспрашивала их, кого именно они видели и что именно слышали. Ей часто казалось, что у ворот ее дома виднеется шлем жандарма с плюмажем, и она начинала паниковать, пока не понимала, что это всего лишь качается ветка дерева или уселась на забор птица. Как бы Анна ни презирала повитуху и ни боялась ее, она знала, что не почувствует покоя на душе, пока тетушка Жужи не вернется в деревню. Только в этом случае Анна смогла бы решить, что она сама, пусть и в малой степени, находится вне опасности.

* * *

Каждую неделю семья тетушки Жужи совершала долгое путешествие из Надьрева в Сольнок, чтобы навестить ее в тюрьме в отведенный для этого день посещений. Они привозили чистую одежду и корзины, наполненные горшочками с ее любимыми блюдами: хлебом от пекаря, гуляшом и супом леббенч[23]23
  Суп леббенч – венгерский суп со шкварками и лапшой из теста, нарезанной квадратами или ромбами; отличается наваристостью и сытностью.


[Закрыть] с добавлением картофеля и паприки. Именно так, как ей нравилось. На столе, который надзиратель приносил в камеру, раскладывались горшочки с тушеным мясом и ломти хлеба, и все члены семьи стояли, сгорбившись в тесном помещении, и ели вместе с тетушкой Жужи. Они старались не обращать внимания на тараканов, которые ползали у них под ногами, а тех, кто заползал на хлеб, быстро стряхивали. Семья не забывала привозить с собой любимую трубку повитухи, которую та сразу же выуживала из корзины и, не мешкая, раскуривала. Эти визиты заметно поднимали настроение тетушке Жужи, после них ей удавалось нормально спать ночь или две.

Во время своих посещений члены семьи рассказывали повитухе о происходящем в Надьреве. Тетушка Жужи вначале опасалась, что жандармы обыщут ее дом и, что еще хуже, двор, но те с момента ее ареста больше не возвращались в деревню. Еженедельные разговоры в дни посещений были в основном сосредоточены на предстоящем судебном процессе над ней. Семья сбросилась, чтобы нанять одного из лучших адвокатов Сольнока, Габора Ковача[24]24
  Данный персонаж не имеет никакого отношения к семье Ковачей из Надьрева. (Прим. авт.)


[Закрыть].

Этот шаг оказался мудрым решением. Повитухе были предъявлены обвинения по девяти пунктам. Все обвинения сводились к организации нелегальных абортов и провоцированию преждевременных родов с выкидышами. Несмотря на то, что тетушка Жужи уже сделала признание, Габор Ковач посоветовал ей изменить в ходе судебного процесса тактику и все отрицать. Адвокат знал, что у обвинения нет реальных доказательств виновности тетушки Жужи, поэтому ее отказ от своих показаний являлся его шансом на оправдательный приговор.

Утром в день суда повитуха поднялась рано. Поверх нижней юбки она решила надеть черное платье. Оба эти предмета одежды специально для данного случая были выстираны членами ее семьи и тщательно выглажены, а платье было накрахмалено так сильно, что при малейшем движении сминалось и хрустело, как бумага. Свои ботинки тетушка Жужи тщательно протерла, очистив их от малейших пятнышек грязи. На голове у нее, как у любой добропорядочной крестьянки, был повязан платок.

Ее семья приехала из Надьрева накануне вечером и остановилась в гостинице рядом с железнодорожным вокзалом. Они прибыли в тюрьму, как только та открылась, прихватив с собой приготовленную для повитухи одежду, а также ее трубку, муку, чтобы она присыпала ей свое лицо для осветления, и фляжку спиртного, которую они, сидя в камере в ожидании надзирателя, передавали друг другу по кругу. Тетушка Жужи сделала из фляжки всего один глоток.

Тюремный надзиратель сопроводил повитуху в зал судебных заседаний. Ее адвокат уже сидел за столом для стороны защиты. Если не считать членов семьи тетушки Жужи, зал судебных заседаний был практически пуст. Лишь несколько репортеров из местных газет сидели сплоченной группой да свидетели заняли места на первых рядах. Габор Ковач поочередно вызывал жителей деревни для дачи показаний. Он выбрал в качестве свидетелей крестьян, которых повитуха успешно вылечила своими настойками и мазями. Он посоветовал им также рассказать суду, как тетушка Жужи помогала выхаживать домашний скот, как она избавляла от разных недугов их жен и детей. Им было рекомендовано также рассказать о том, как тетушка Жужи круглосуточно выхаживала заболевших «испанкой», спасая им жизнь. Адвокат Ковач надеялся показать, что повитуха – незаменимый человек для жителей Надьрева вне зависимости от того, какие обвинения выдвинуты против нее.

В зале судебных заседаний находились также два жандарма, секретарь сельсовета Эбнер, граф Мольнар и доктор Цегеди-младший. Тетушка Жужи заняла свое место на скамье подсудимых спиной к остальным присутствовавшим в зале (не считая судейской коллегии). Рядом с ней невозмутимо стоял тюремный надзиратель.

Когда прозвучало ее имя, тетушка Жужи встала и вразвалку направилась к трибуне для свидетельских показаний, слегка приподнимая на ходу юбку своего платья, как будто находилась на улице и ей приходилось обходить лужу или переступать через придорожную канаву. Добравшись до трибуны, она неуверенно взобралась на нее, стараясь не зацепиться начищенным ботинком за накрахмаленный подол, одернула платье, поправила на нем пояс и застыла в ожидании. Она стояла, склонив голову и сцепив руки на животе. В этот момент она была похожа на жирного клеща.

В окружении младших судей, сидевших по обеим сторонам от него, председатель судебной коллегии зачитал вслух признание повитухи, которое та сделала в Надьреве. Ему доставляло очевидное удовольствие оглашать подробные записи жандарма, зафиксировавшие собственные слова повитухи. Он с нескрываемым торжеством прилюдно воспроизводил ее ужасающие откровения.

В нужных местах председатель суда делал паузы, чтобы подчеркнуть злобу повитухи, ее коварство, порочность, вульгарность. Возникало впечатление, что под влиянием отвратительных деяний цыганки-повитухи жандарм, фиксировавший ее показания, так же отвратительно сделал соответствующие записи, и председатель суда постарался подчеркнуть это. Он под разными углами всматривался в эти рукописные записи, то отодвигал страницы подальше от себя, то придвигал их вплотную к своим глазам, чтобы получше разобрать комментарии, нацарапанные на полях. Время от времени он останавливался, чтобы сделать глоток из небольшого стакана, стоявшего на его столе. Закончив зачитывать очередную страницу, он переворачивал ее и укладывал лицевой стороной вниз поверх уже прочитанных страниц на своем столе. Поскольку эти страницы перебирали уже много раз, они все измялись и теперь образовывали достаточно пухлую неряшливую стопку.

Хотя зачитывание признания повитухи заняло какое-то время, присутствовавшие в зале судебных заседаний внимательно прислушивались к каждому слову. Когда председатель суда, наконец, отложил последнюю исписанную неровным жандармским почерком страницу, он поднял глаза и пристально посмотрел на повитуху.

Что вы можете сказать по этому поводу?

Широкие ступни тетушки Жужи прочно упирались в трибуну для свидетельских показаний. Ее руки были по-прежнему сцеплены на животе. Ее толстые большие пальцы непрерывно вращались, словно колесо прялки. Она устремила на судью свои прищуренные глаза. Утром она произнесла магическое заклинание для оберега и теперь была уверена в том, что находится под защитой неприступной стены.

Прошло уже несколько недель с тех пор, как жандармы схватили ее в Надьреве, но тетушка Жужи до сих пор чувствовала ужасную хватку этих гадзо, прикосновения их цепких рук, их грубых пальцев, впившихся в ее кожу. Она помнила их оскорбительные пинки по своим ногам, их презрительные выкрики в свой адрес, слюну, которая повисла у них на усах, словно сатанинская роса. Это были воспоминания не жертвы, а ведьмы, которая никогда не прощала оскорблений в свой адрес.

Сейчас тетушка Жужи освежила в своей памяти все эти воспоминания, и каждый пинок, каждая грубая реплика стали живописными деталями в ее жалостливой истории о своей невинности.

Она говорила быстро, стараясь ничего не упустить и торопясь изложить судьям все, что она вспомнила. Размер зала для судебных заседаний усиливал ее голос. За исключением похожих на пещеры вестибюлей железнодорожных вокзалов в Сольноке и Будапеште, через которые тетушке Жужи лишь изредка доводилось проходить, этот зал был самым большим помещением, в котором она когда-либо бывала, и его величественность придавала весомость ее словам. Ее саму удивил этот неожиданный эффект.

Она заявила суду, что испугалась жандармов, что их штыки на винтовках и их угрозы произвели на нее настолько ужасное впечатление, что она невольно оговорила себя. Жестокие жандармы вынудили ее сказать неправду.

Повитуха говорила, постепенно наращивая темп своей речи и под конец почти захлебывалась ею. К тому времени, когда она закончила свои показания, она испытывала головокружение и чуть на падала в обморок.

Закончив выступать перед судьями, тетушка Жужи неуклюже спустилась с трибуны для свидетельских показаний, вразвалку вернулась к скамье подсудимых и тяжело опустилась на нее. Ее ладанка пуци висела у нее на шее, скрытая под платьем от посторонних глаз, и теперь она могла чувствовать ее успокаивающее прикосновение к груди, когда переводила дыхание.

Для дачи показаний вызвали доктора Цегеди-младшего. Когда он проходил мимо тетушки Жужи, та, посмотрев в его сторону, мысленно наложила на него проклятие.

Из окон зала судебных заседаний тянуло холодом. Морозный воздух просачивался сквозь щели старого здания и стыки оконных створок, создавая в зале сквозняк. Повитуха, однако, не обращала на это никакого внимания. Она придвинулась как можно ближе к краю своей скамьи, внимательно вслушиваясь в показания доктора, чтобы не упустить ни слова. Весь ее облик свидетельствовал о том, что она была готова опровергнуть все установленные им факты.

В своем кабинете в Цибахазе доктор Цегеди-младший хранил пухлую папку с записями, которые он вел по «делу Надьрева». Он помнил каждую фразу, каждое слово из этих записей, поэтому мог с предельной точностью дать ответ на любой уточняющий вопрос судьи, без колебаний указав конкретную дату, время, место. Он с такими подробностями привел все детали дознания повитухи, состоявшегося в сельской ратуше после ее задержания, что по ним можно было без труда воспроизвести картину ее преступлений.

При оглашении каждого факта, обличавшего ее, тетушка Жужи в негодовании вскакивала со скамьи подсудимых.

Это неправда! Он лжет!

Резкие окрики судьи вынуждали ее опуститься обратно на скамью, но она была готова вновь и вновь негодующе вскочить на ноги в любой момент.

После доктора Цегеди-младшего для дачи показаний вызывались и другие свидетели, однако они говорили достаточно кратко. В частности, Эбнер сказал лишь то, что должен был сказать в качестве секретаря сельсовета, а щепетильный во всем граф Мольнар отметил, что он пробыл в деревне недостаточно долго, чтобы знать какие-либо подробности о тетушке Жужи. Последовали краткие заключительные прения сторон, после чего представители обвинения и защиты вернулись на свои места.

Трое судей собрались, чтобы посовещаться. Их группа представляла собой маленькое сообщество правосудия, сгрудившееся в передней части зала судебных заседаний. Помещение наполнилось звуками глухого кашля и осторожного скрипа стульев. Репортеры строчили в своих блокнотах. Тетушка Жужи сгорбилась на скамье подсудимых, озабоченно вращая по своей привычке большими пальцами.

Окончательный вердикт мало кого удивил. Тетушка Жужи сделала в Надьреве такое подробное признание, что оспорить ее вину было практически невозможно.

Когда повитуха поняла, что произошло, краска прилила к ее лицу. Она бросила свирепый взгляд на своего адвоката, который уже складывал бумаги, собираясь уходить. Затем ее взгляд уловил быстрое движение надзирателя, стоявшего рядом с ее скамьей. Когда она невольно повернулась к нему, то увидела, что он потянулся за наручниками, которые висели у него на поясе на плетеном кожаном шнурке.

Пока надзиратель высвобождал наручники, тетушка Жужи поползла по деревянной скамье подальше от него, активно помогая себе толстыми руками.

Гореть вам всем в аду!

Надзиратель ухитрился все же схватить повитуху за руку.

Вы все – ублюдки, и вы все будете гореть в аду!

Тетушка Жужи попыталась высвободить свою руку, размахивая ею во все стороны. Надзирателю, наконец, удалось защелкнуть наручники на ее запястье. Громкий щелчок был слышен по всему залу судебных заседаний. Надзиратель дернул за наручники, как за поводок, пытаясь подтащить повитуху через всю длину скамьи к себе. Она истошно закричала, выгнула спину, замотала головой и стала биться в конвульсиях ярости. Наручники впились ей в кисть. Она уже не была такой сильной, как когда-то, поэтому не могла противостоять надзирателю. Она чувствовала, что он все ближе и ближе подтаскивал ее к себе. Ее ботинки волочились по полу. В конце концов повитуха с глухим стуком ударилась о край скамьи, и надзиратель схватил ее за другую свободную руку. Омерзительно липкая пятерня гадзо впилась в ее кожу, его жаркие мерзкие пальцы обхватили ее запястье. Пойманная, как дикий зверь в капкан, повитуха вновь отчаянно завизжала.

Она скрючилась на скамье. Одна ее рука была скована наручниками и пыталась совершать какие-то движения, большей частью бессмысленные, другой рукой она предпринимала усилия неистово колотить по скамье. Потребовалось еще два надзирателя, чтобы поднять ее и протащить по залу судебных заседаний к выходу, а затем к ее тюремной камере. Все это время она выла, брыкалась и плевалась.

Однако в тюрьме тетушка Жужи надолго не задержалась.

Ее адвокат подал апелляцию, которая была удовлетворена. Через несколько дней после судебных слушаний тетушка Жужи внесла солидный залог – и была освобождена. Вскоре после этого она уже ехала на поезде обратно в Надьрев. Ее большая семья радостно встретила ее у порога дома. Новое судебное разбирательство в то время казалось достаточно далекой перспективой.

* * *

После своего возвращения в Надьрев тетушка Жужи провела первые несколько дней, занимаясь привычными делами. Она заглянула в корчму семейства Цер и в кружок кройки и шитья в доме Амбрушей. Однако у нее было мало поводов ликующе праздновать свое освобождение. Она вернулась домой, в темную пещеру бедности Пении[25]25
  Пения – древнегреческая богиня бедности и нужды.


[Закрыть], и ее настроение было таким же мрачным, как и та пучина страха, в которой она сейчас обитала. Она истратила ошеломляющую сумму на судебные издержки. Деньги, которые она смогла наскрести для внесения залога за свое освобождение, были последними из ее сбережений, которые включали также накопления для обеспечения будущего детей и сбережения Лидии. Повитуха выкопала все банки с наличными, которые зарыла у себя во дворе, и распорола все швы наволочек и подолов платьев, в которых у нее были спрятаны монеты. Опустела даже шкатулка для хранения мелочи. Повитуха осталась без кроны в кармане.

И все же, как бы ужасно ни сложились ее финансовые проблемы, гораздо больше всего тетушку Жужи огорчали условия ее освобождения. Обвинительный приговор лишил ее возможности занимать какую-либо должность. Было отменено ее пожизненное назначение официальной повитухой Надьрева. Такой поворот событий чрезвычайно беспокоил ее.

Больше всего она тревожилась по поводу предстоящей утраты своего дома. В ноябре на ее место должны были назначить другую повитуху, которой предстояло занять ее дом, выделяемый сельским советом. До этого времени сельсовет разрешил тетушке Жужи оставаться в нем.

Она также была потрясена другим решением, принятым сельским советом, на этот раз в отношении доктора Цегеди-младшего. Было решено, что тот в течение всего этого времени будет выполнять обязанности по принятию родов, хотя было не совсем понятно, как он сможет справляться с этой задачей, если из-за плохой погоды и множества других возложенных на него обязанностей он не имел возможности проводить в Надьреве достаточно времени.

Стресс, в котором теперь постоянно находилась тетушка Жужи, неизбежно проявлялся в ее поведении, и она порой совершала поступки, которые жители Надьрева за ней раньше не замечали. Она выходила из дома с самым веселым выражением, какое только была способна изобразить у себя на лице, но самые незначительные внешние причины – слишком громкий лай уличных собак, слишком сильный порыв ветер, растрепавший ее волосы, слишком кислое вино, слишком большой беспорядок на кухонном столе – могли внезапно вывести ее из себя. Она в таком случае останавливалась посреди улицы и раздраженно сплевывала, или ругалась вслух, или топала ногами. Если позволяла обстановка, она сжимала руки в кулаки и грозила ими невидимому недругу. Эти эмоциональные вспышки, однако, обычно были кратковременными. Через секунду-другую тетушка Жужи уже приходила в себя, внешне успокаивалась, вновь принимала довольный и веселый вид и продолжала вразвалку двигаться дальше.

Но ни одна из публичных эмоциональных вспышек тетушки Жужи не могла передать того накала внутренней борьбы, которая происходила у нее в душе. Она вся извелась от переживаний. Каждая жительница Надьрева с опытом врачевания являлась потенциальным кандидатом на официальную должность повитухи, и каждая из них, таким образом, представляла собой угрозу для ее драгоценного дома. Страхи, которые преследовали тетушку Жужи бо́льшую часть ее жизни, теперь превратились в злобных волков, кровожадно обнюхивавших двери ее жилища. Предстоящая потеря казалась ей непомерной. Она с болью в сердце наблюдала, как бесследно исчезает тот авторитет среди окружающих, то влияние в Надьреве, то уважение среди деревенских, которых она с таким трудом добилась и которые придавали смысл ее жизни. Против нее действовали могущественные внешние силы, и тетушка Жужи знала, что единственный человек, который мог бы помочь ей и спасти ее, – это ее дочь Мара.

В цыганской традиции знания знахарки передавались из поколения в поколение от матери дочке, от бабушки внучке. Тетушка Жужи делилась всем, что знала о травах, со своей дочерью, и она уже давно вовлекла Мару в тайный семейный бизнес. Она полагалась на Мару так же, как полагалась бы на свою сестру-близнеца. Однако секреты повивального искусства тетушка Жужи приберегала для своей внучки, которой сейчас было всего одиннадцать лет. Вот уже некоторое время тетушка Жужи постоянно брала девочку с собой в лес, чтобы делиться с ней своими знаниями о растениях. Внучка помогала ей собирать травы точно так же, как тетушка Жужи в детстве помогала своей бабушке. Тетушка Жужи хотела начать обучать свою внучку, дочь Мары, как принимать роды, когда та подрастет. Она рассчитывала, что, уйдя на отдых, она сможет передать той эти обязанности. Однако, как выяснилось, этим планам не суждено было сбыться. Тетушке Жужи пришлось теперь возлагать свои надежды на Мару, которая была совершенно неопытна в этом деле и психологически не готова к такому повороту событий.