Текст книги "Крылья нетопыря. Часть I. Сон разума"

Азарь молча вернул девушке блюдо, несколько раз кивнул в благодарность и молча удалился.

Иногда по ночам, под самое утро, когда дозорные и кормчий начинали клевать носом, Азарь пытался вспомнить своё боевое умение. Он переступал ногами, меняя углы и положение туловища, чтобы удары врагов прошли мимо. Переступал и падал, поскольку порванные, слабые мышцы и связки не могли справиться с нагрузкой. Пальцы отказывались сжиматься в кулак, а рука на широких размашистых ударах шла совсем не в том направлении, в каком должна бы.

После всего этого на Азаря вновь накатывали приступы апатии и грусти. Угрюмым призраком он передвигался по судну, ни с кем особенно не разговаривая. А потом через пару дней снова пробовал и снова оступался.

Цветана пыталась его разговорить, обогреть простым человеческим теплом. Но чем настойчивее она добивалась его общества, тем сильнее дичился её Азарь. Другую бы такое отношение давно обидело и навеки отвратило от грубияна, но девица обращала на всё это внимания не больше, чем на шум волн за бортом.

Тем временем «Ярый жеребец» миновал Велеславль и по Ирфату добрался до Нижнего Новиграда. Там купцы встали на две с половиной недели и вели торг тем, что удалось вывести из Шонь Рю – шелками, рисом и бумагой столь же качественной, сколь и дорогой. В самом Нижнем городе закупались просо, пшено, ячмень и мёд. Знаменитый мёд ниженовиградских бортников, который ценился по всей ойкумене, наверное, от Саахада до Лихобора. Ходили слухи, будто если северные конунги вдруг заглядывали к неревским князьям не с набегом, а дружеским визитом, всенепременнейшим угощением на княжеском столе оказывался ниженовиградский мёд.

Когда корабль двинулся от пристаней Нижнего Новиграда, моряки вдруг приколотили рядом с лежаком Азаря ещё один. Да при этом ещё и отгородили этих двоих дощатой стеной от остальной команды.

Азарь настороженно следил за тем, как на соседний лежак кладут всего мокрого до нитки бородача. Судя по всему, он находился не в сознании и бредил.

– Прости, друг, – виновато развёл руками Валигор, – знаю, что ты ещё слаб, но если это перекинется на остальную команду, то сгинем в океане мы все. Этот, – он указал на бородача, – вероятно, подцепил что-то ещё в Цьюоке. И я пока не знаю, как с этой заразой бороться… поэтому старайся меньше поворачиваться к нему лицом и обходи, когда на гальюн соберёшься.

Азарь опасливо покосился на нового соседа.

– А почему меня нельзя положить рядом с остальными?

– Мест нет, – виновато пожал плечами знахарь и нарочито начал отряхивать кожаный жилет. А потом он подошёл к Азарю почти вплотную и спросил: – Ты почём Цветанку обижаешь, нос от неё воротишь? Она что, мало хорошего для тебя сделала?

– Потому и ворочу, что не хочу обидеть, – медленно произнёс Азарь. – Не хочу, чтобы влюбилась. Я ведь знаю, как это бывает – мы любим тех, для кого сделали больше всего. Не смогу я дать ей взаимности.

– Знаешь, мил человек, – знахарь задумчиво почесал затылок и вздохнул, как бы подбирая слова, – ты же видел себя. Чай, не писаный красавец.

– Я дал тебе свой ответ, Валигор. Ты можешь с ним не соглашаться. Но как по мне, то бережёного Бог бережёт.

Азарь сказал это и поморщился, словно съел донельзя кислую ягоду. Знахарь наградил его хмурым взглядом и молча ушёл.

С левого борта вдалеке маячил крутыми берегами мыс Теи и Анея. «Ярый жеребец» закладывал ленивый вираж. Он покидал Чремное море и входил в Ниству – великую реку неревов. Река рекой, но простор всё ещё оставался такой, что ни с одного боку не разглядеть ещё суши. Да, между Мироградом и Тигарьском река начнёт резко сужаться, в излучине ответвляясь на небольшую, но вполне проходимую для судов Сыть, но пока Ниства была так широка, что впору назвать морем.

Азарь нёс свою бессменную вахту под звёздным небом, когда раздался тихий звон железных струн. Ересиарх вздрогнул и быстро повернулся на звук. Только что сдавший свой пост ночной страж держал на коленях небольшие крыловидные гусли на девять струн. Сторож неумело пытался настроить инструмент и остервенело крутил шпенечки то перетягивая гуслу, так что едва не рвалась, то отпуская её настолько, что струна издавала нестройный басовитый звук.

При помощи костыля полуночник добрался до горе-музыканта и сел рядом. Ещё некоторое время он с ужасом наблюдал, что страж делает с инструментом, а после отобрал гусли и принялся подщипывать струны, медленно проворачивая шпень. Ни шатко ни валко инструмент начинал гудеть, как положено.

– Я погляжу, пальцы уже лучше тебя слушают, – откуда ни возьмись прогремел Валигор. – На вот, это дали мне в Храмовых скалах со строгим наказом, чтобы читал только ты и никто больше. Ждал, пока ты сам развернуть сможешь.

Знахарь безразлично пожал плечами и подал Азарю небольшую тубу, перетянутую кожаными ремешками и запечатанную сургучом. На красноватом оттиске тускло переливался символ Храмовых скал.

Азарь медленно вскрыл печать и вынул плотный свёрток пергамента. Развернул. Перед ним побежали строки, написанные вышколенным каллиграфическим почерком.

«Здравствуй, сударь мой ересиарх! Очень надеюсь, ты думал, что мы запытаем тебя насмерть. Не скрою, все Храмовые скалы во главе со мною, твоим покорнейшим слугой – голосом Синода преподобным отцом Илией – страстно желали бы именно этого. Но порой высшее благо требует от нас взять себя в руки и отпустить чудовище на свободу.

Я рад, что ты решил принять моё предложение и тщу себя надеждой, что не изменил своего мнения. Поверь, всё, что случилось с тобой в последние сутки твоего пребывания в Храмовых скалах, – лишь малая толика того, чего ты на самом деле заслуживаешь. Просто поставь себя на наше место и ответь: поступил бы ты иначе? Возможно, ты просто бы расправился со всеми нами.

Но я даю тебе шанс всё исправить и вновь предлагаю всё то, о чём мы говорили. Всё то, что ты когда-то уже принял.

Твоя жизнь при тебе и, согласись, это уже немало. Да, мы слегка подпортили твоё смазливое личико, но даже это обусловлено не столько местью, сколько острой необходимостью. Никто не знает о нашем соглашении. О НАСТОЯЩЕМ соглашении, сударь ересиарх. И не должен знать. Это в наших общих интересах. Поэтому мне пришлось измордовать тебя так, чтоб мама родная не узнала. Только так я мог вывести на улицу к позорному столбу любого изуродованного человека с подходящим телосложением и не вызвать ни у кого вопросов.

А прорыв Безумного рива просто вынудил Синод устроить прилюдную казнь ересиарха. Если бы не это, глядишь, мы расстались бы более дружественно.

Надеюсь, я объяснил доходчиво. Теперь о главном.

Капитан высадит тебя в Великом Новиграде – уж извини, не знаю, куда тебе там на самом деле надо – и даст в дорогу деньги. Немного. Ибо дай мы тебе много, тебя бы моряки просто убили, а всё золото оставили себе. Новиградских крон у нас не было, но саахадские дарии там тоже в ходу. Связь будем держать не реже, чем раз в три месяца, и не чаще, чем раз в месяц. Исключением могут быть срочные дела, конечно.

Если мне потребуется с тобой связаться, я найду тебя сам. Если инициатива будет исходить от тебя, то ты должен прийти ночью к любой часовне или церкви и уснуть под её порогом. Загодя, разумеется, озаботясь, чтобы не разбудили раньше времени.

Понимаю, что ты лишился очень многого: двоих своих сильнейших учеников, сил, внешности… Всё понимаю, сударь мой ересиарх. Поэтому не стану торопить твои действия. Ты волен творить всё, что тебе вздумается, но не позже, чем через год, ты должен выдать мне еретиков. Течение или секту.

Надеюсь на твоё благоразумие, ересиарх. Поверь, лучше быть полезным, нежели вредным.

Преподобный отец Илия,

Голос Священного Синода,

Высшего и негрешимого суда Горнего»

Азарь сжал пергамент в кулаке и зарычал. Резкая судорога скрутила ладонь, и ересиарх выпустил бумаги. Его недавний собеседник-гусляр ловко подобрал пергамент и с хитрой миной сделал вид, что собирается читать, но листы тонко выделанной кожи вдруг занялись белым пламенем и обратились пеплом в один миг.

Все, кто в это время находился на палубе, разинули рты. Все, кроме Азаря.

– Ну, впрочем, всё логично, – себе под нос вымолвил Азарь.

Он обвёл присутствующих хмурым взглядом, потуже завернулся в рогожу и сел, приткнувшись спиной к бортику. Азарь сидел, как побитый, и неразборчиво что-то бубнил. Так и уснул, свернувшись калачиком на палубе. Никто не решился его разбудить.

Занялся рассвет. По правому борту раскинул широкие поля левый берег Ниствы. Началась уборочная, и крепкие плечистые оратаи срубали жатву «литовками» и «горбушами». Чуть дальше на пастбищах лениво отмахивались от мух коровы. Вдалеке маячили односкатные крыши каких-то селений и весей.

Азарь не спал, но продолжал лежать, как лежал. Пока его не попросили покинуть палубу и не мешаться под ногами. Ересиарх вернулся в корабельный «лазарет» и лёг.

Его сосед по койке бредил и заливисто кашлял кровью. Ересиарх какое-то время просто смотрел на него, потом нехотя встал, чтобы позвать Валигора. Когда Азарь проходил мимо бородача, тот внезапно схватил Азаря за руки и завопил:

– Остановись! Жизнью и смертью заклинаю тебя! Сверни с того пути, что ты назначил себе! – а потом понёс совсем уже непонятную околесицу на чужом неизвестном языке.

Азарь стряхнул хватку бородача и выбежал на палубу. Отыскать Валигора оказалось делом непростым. Казалось бы, небольшой кораблик, а поди ж ты – пришлось побегать.

Знахарь пользовал больного зубами кормчего, когда его нашёл ересиарх. Валигор лишь при виде лица своего подопечного понял, что дело плохо. Когда они оба ввалились в трюм, бородач уже отдал богу душу. Он лежал, неестественно свесив голову с лежака, с открытым ртом и остекленевшими глазами. Рот уже кишмя кишел мухами.

В трюме было жарко. Он весь пропитался запахом пота, гнилых припасов и тухлых водорослей. Однако даже через этот букет ароматов уже начинал пробиваться запах трупного разложения.

– Нужно избавиться от тела, иначе мы все отправимся за ним, – угрюмо проговорил знахарь.

Напившись рому, моряки выбросили тело за борт вместе с лежаком. После чего запылали факелы, которыми Валигор «прожигал», как он сам назвал это, всех, кто в последнее время контактировал с усопшим. Знахарь водил перед членами команды факелом так, чтобы огонь непременно коснулся каждого участка на теле. Потом дымились какие-то смеси, которыми знахарь окуривал моряков вместе с самим кораблём. На всякий случай каждому до окончания плавания предписывалось жевать чеснок, листья подорожника и вереска.

Вечером справили быстрые поминки. Запасы рома и медовухи уничтожили подчистую. Трезвыми остались только несколько дозорных, рулевой и Азарь. Последнему пить запретил сам лекарь.

Впрочем, ересиарх и сам не рвался принять участие в поминках. Сидел, по своему обыкновению, завернувшись в рогожу, на палубе рулевого и пристально следил за происходящим.

К нему подсела Цветана. Она держала двумя руками берестяной стакан с горячим ароматным отваром, который она то и дело с удовольствием отхлёбывала. На этот раз Азарь не отодвинулся, ничем не проявил неуважение и даже приветственно кивнул девушке.

– Почему ты не со всеми? – спросила она.

– Я не слишком компанейский. К тому же, меня никто не звал.

– Я тебя зову.

Мужчина посмотрел на Цветану и улыбнулся.

– Спасибо, но я всё же откажусь.

Какое-то время они оба молчали. Девушка дула в стакан, чтобы немного остудить, и пила. Азарь наблюдал за людьми в другой стороне корабля. А те пили, почти не закусывая. Звучали какие-то приглушённые тосты, правда, никто не чокался. Несколько мужиков обнялись и раскачивались в такт волнам. Коренастый усач в косоворотке достал гусли и затянул унылый напев.

– Меня всегда удивляло, – вдруг медленно заговорил Азарь. – Почему похороны и поминки, наверное, самое любимое развлечение наших людей?

Цветана удивлённо и с испугом посмотрела на него. Ересиарх неопределённо повёл плечом.

– Ну а что? Мы можем пропустить любой праздник, можем не прийти на крестины-именины и прочее, а вот на похороны обязательно придут все. Ты никогда не замечала, что, собираясь на похороны, люди обычно весь день ничего не едят?

– Это ведь оттого, что на похоронах нужно откушать и попробовать всё, что есть на столе, – возразила девушка.

– А откуда взялся этот обычай? Что вообще являют собой поминки? С чего мы решили, что бесплотный дух, уже отошедший от тела, нуждается в том, чтобы всякий, кто знал его, нажрался от пуза и напился до чертей?

– Я не знаю, Азарь, – просто пожала плечами Цветана. – Никогда не думала об этом. И ты первый вообще, кто при мне о таком сказал. Если мы так делаем, значит, так нужно. Только и всего. Не станут же врать предки. Да и святые отцы…

– Святые отцы? – усмехнулся Азарь и опустил голову. Он отрицательно покрутил головой. Вздохнул: – Иди к своим, Цветана. Соблюдай обычай.

У девушки дёрнулись губы, она резко встала и ушла прочь.

Азарь поднял голову и посмотрел на звёзды.

Через пару дней они добрались до Сыти. Реку с двух сторон плотно облегали густые смешанные леса. Стройные берёзы и раскидистые клёны уже начали менять зелёный наряд на цветастые осенние платья. Кое-где над кронами, если присмотреться, можно было заметить высокие, покрытые деревянной черепицей конические крыши Великого Новиграда.

От пристани до самого города оставалось ещё два дня пути.

Вокруг причала раскинулась огромная весь с мостиками, трапами, сходнями и доками. Тут можно было найти всё потребное для торгового каравана – лошади, повозки крытые и открытые, сани, вплоть до приличного постоялого двора. Усталый морской путешественник нашёл бы себе здесь заведение по вкусу и по карману.

Когда-то, в пору своей молодости, Сыть представляла собой широкую полноводную реку, ни в чём не уступавшую Нистве. Изначально град, который впоследствии назовут Великим Новиградом, строился на берегах необъятной Сыти. Река давала выгодный торговый путь с выходом в море, а потом и в океан. Что в немалой степени поспособствовало быстрому экономическому развитию города и позднее его разделение на Великий и Нижний.

Сам Великий Новиград в сравнительно короткие сроки раздался до размеров средней руки княжества, при этом формально оставаясь городом. От некоторых отдалённых концов до центрального острога пеший путь составил бы десять дней пути, а конный от четырёх до шести – в зависимости от породы коня. Это только город, чего уж говорить о предместьях.

И Сыть многие десятилетия кормила и поила всю эту прорву народа. Но шли годы, людей становилось всё больше, постепенно менялся климат, зимы становились менее суровы, а лета всё более засушливы. Речка мало-помалу мельчала. И со временем появилась необходимость строить новый порт и весь вокруг него.

В припортовом селении жили в основном те, кто занимался поддержанием причалов, мостиков и постоялого двора. Несколько семей занимались земледелием, а ещё тут жили работники увеселительных заведений. Немало, конечно, оставалось и люда, существовавшего на жалование из города. Но это обычно была стража, приказчики и дьяки.

Тем временем команда шумной гурьбой вломилась в корчму и суетливо принялась рассаживаться за столы.

Корчма по неревскому обычаю находилась на первом из трёх этажей постоялого двора. Высокие окна, закрытые витым кружевом решёток, давали много света. Кроме них под высоким потолком висело шесть двухъярусных канделябров, усыпанных свечами. По углам висели лампадки. Широкие дубовые столы были покрыты белыми вышитыми красным скатертями. На каждом столе – подсвечник со свечами. На стенах – головы и шкуры кабанов, медведей и волков. На стене под лестницей – два скрещенных меча под красным круглым щитом.

Не успели ещё моряки рассесться по местам, как меж столами забегали молодые и миловидные девчонки в вышиванках и фартуках. Перед заморскими гостями тут же появились глиняная посуда, кувшины с квасом, бутыли с вином, крынки с молоком.

Корчмарь бывалым глазом вмиг определил корабельщика, сиречь начальствующего над судном и командой, и тут же оказался возле него. Полились сладкие речи, щедрые посулы и соблазнительные предложения. Корчмарь был почти волшебник – он предлагал разом вкусную еду, тёплый кров и кое-что ещё «специально для бывалых морских волков, истосковавшихся по женскому обществу». Правда, когда среди гостей появилась девушка, глаза корчмаря полезли на лоб.

– Эта девка десятерых мужиков стоит, – гордо заткнул за пояс большие пальцы кормчий Бужата. Это был высокий плечистый мужик с огромными мозолистыми руками.

– Да хоть двадцатерых! – возразил корчмарь. – Баба на судне!

– Не твоего ума дело! – отрезал кормчий. – Лучше давай нам на стол!

Сказано – сделано. Не успел кормчий и глазом моргнуть, как столы ломились ароматной снедью.

Азарь держался отдельно от всех и ел весьма скромно. Хотя, судя по письму Илии, деньги у него имелись. Моряки отдались всецело вкусной еде и хмельному, на обезображенного человека, которого они подобрали в Храмовых скалах, никто не обращал внимания. Никто.

Даже Цветана.

Внезапно к нему подсел корабельщик. Сбитый невысокий мужик. Одет он был в долгополый зипун со стрельчатыми застёжками, а при поясе держал внушительного вида кинжал. Мужик положил перед Азарем приличных размеров кожаную колиту.

– Я смотрю, ты уже совсем оправился, – прогудел он низким басовитым голосом.

– Почти, – кивнул Азарь.

– Ну, тогда, братец, думаю, это вот поспособствует, – моряк усмехнулся в бороду и любовно похлопал широкой ладонью колиту. – Один монах просил передать тебе, как оклемаешься. В море они тебе всё равно без надобности были, поэтому отдаю сейчас.

– Спасибо, добрый человек, – кивнул ересиарх. – Сколько я буду должен за то, что вы довезли меня до Великого Новиграда?

Корабельщик приосанился и грозно взглянул на Азаря.

– Не обижай меня, парень. Моряк никогда не бросит в море альбо океане нуждающегося в помощи. И просить за это денег станет только последняя крыса. Которой в пору язык проклятый отрезать или голову, чтоб не позорила остальных морских волков. Поэтому держи свои монетки при себе.

– Прости, почтенный, не хотел тебя обидеть.

– То-то же! Бывай! – корабельщик от души хлопнул Азаря по спине и пошёл к команде.

Ересиарх сморщился и зашипел от резкой боли, которая мигом отдалась во всём теле.

Подозвав корчмовскую девку, Азарь рассчитался за вечерю и попросил себе комнату – какую угодно, лишь бы тихую. Девка вывела ересиарха во двор и дала ключи от маленькой наружной клетушки размерами ничуть не больше, чем его темница в Храмовых скалах.

Клеть имела всего одно окно, широкие двуспальные полати и колченогий стол с табуретом у окна. Засветив на столешнице лучину, девушка ушла.

Азарь накинул ей лишний медяк за сообразительность и расторопность.

Из корчмы доносилось шумное веселье, но здесь, во всяком случае, всё было не так громко.

Затворив ставни и заперев дверь, Азарь сел за стол и высыпал монеты. Пересчитал – около семидесяти дариев. Довольно неплохо, в дороге сгодится. На всякий случай, сунув мешок с деньгами под подушку, ересиарх задул лучину и нырнул под тонкий домотканый плед.

Мужчина всё ещё чувствовал себя на воде. Его по-прежнему немного качало от многодневного морского путешествия. Несмотря на усталость, сон не шёл. Азарь рассеянно смотрел в потолок, а перед мысленным взором раз за разом повторялась сцена казни Гааталии.

– Прости, мой друг, – прохрипел ересиарх внезапно осипшим голосом. – Прости, что привёл тебя в Храм.

Уснуть ему так и не случилось.

Снаружи звонко застучали копыта. Лошадь неслась галопом, видимо, кто-то очень торопился. Азарь не придал этому значения и снова попытался уснуть.

Снова раздался топот копыт, потом ещё и ещё. Или на постоялый двор кто-то напал, или стряслось нечто невероятное. Звона мечей слышно не было. Значит, что-то случилось.

Азарь нехотя поднялся и осторожно выглянул за дверь. У коновязи толпилось больше дюжины коней, и всадники при этом всё прибывали и прибывали. Несколько человек приехало на небольших телегах, один даже на двуколке.

Азарь вышел на улицу и запер за собой дверь на ключ.

Корчма тускло освещалась свечами. За столами сидели какие-то люди. Они шумно переговаривались с таким видом, словно при них только что козёл закукарекал. Чуть дальше пьянствовали самые стойкие из команды «Ярого жеребца».

Ересиарх взглядом поискал Валигора с Цветаной, но их не было. Видимо, спали.

Девушки в вышиванках встречали новых гостей прямо в дверях и почти каждого волокли наверх. Следуя за ними, Азарь оказался на третьем этаже. У невысокой арочной двери толпилось, по меньшей мере, двадцать человек. Все шумно переговаривались, некоторые при этом размашисто жестикулировали.

Комнаты в обоих Новиградах назывались клетями точно так же, как и небольшие, в основном, хозяйственные постройки во дворах. Из клети, у которой толпился народ, показался бледный Валигор. С ним шёл какой-то седой мужичонка в холстине и деревянных башмаках. Мужичонка что-то очень яростно доказывал знахарю. Валигор слушал его явно через слово, если слушал совсем.

Азарь подошёл к своему лекарю и спросил, что случилось. Знахарь только махнул рукой.

– А… Мальчишка корчмаря при смерти. Я бы дал ему день от силы, а скорее всего, к утру уже преставится. Знаешь, Азарь, вот некоторые тянут, не идут к лекарям, а потом… – он снова махнул рукой и согнул её в локте. – Близок локоток, да не укусишь. Я вниз, горло промочить, а то пересохло от всех этих пустословов.

Валигор окинул толпу взглядом и плюнул.

– Это что, всё лекари? – удивился ересиарх.

– Да какие они лекари? – запальчиво воскликнул Валигор. – Пустословы и шарлатаны, судя по их речам. Но да, это все способные лечить до самого Великого Новиграда. Ладно, я вниз, а ты присоединяйся, буде возникнет такое желание.

Знахарь ещё раз бросил гневный взгляд на веселых лекарей и ушёл.

Азарь усмехнулся ему вслед – каждый целитель другого поносить горазд. Ересиарх осторожно скользнул в клеть и встал в самый тёмный угол.

На богато убранной лежанке бредил молодой мужчина лет восемнадцати – двадцати. Его мучил жар. У изголовья сидел осунувшийся и враз постаревший корчмарь с женой. Женщина выла в голос, причитала и протирала лицо сына мокрым от слёз платком.

Азарь следил, как один за другим лекари осматривали парня. Каждый почему-то делал это по-разному. Одни поднимали веки и рассматривали глаза, а потом открывали рот и смотрели что-то там. Другие прыгали вокруг и стучали в бубен. Третьи выливали над его головой воск горящей свечи в ковш с водой. Словом, каждый изощрялся, как мог.

Большинство отказывалось лечить, на разный лад повторяя то, что уже сказал Валигор: «мальчишка не жилец». Однако находились и те, кто сетовал, мол, да – болезнь у парня и впрямь куда как серьёзная и запущенная, но вылечить ещё можно. Каждый из них при этом давал совет, как вылечить корчмарьского сына, правда, каждый говорил разное. Сходились все в одном – стоить будет дорого, и нужны редкие ингредиенты.

Кажется, Валигор был прав – они шарлатаны. По крайней мере, большинство. Азарь давно уже понял, что если для лечения или колдовства требуются деньги и какие-нибудь невероятно редкие вещи – ни о каком реальном действии говорить уже не приходилось. Как говорил дядька, который в своё время учил Азаря бою на мечах: «Забудь про все эти легендарные секретные удары и тайные знания. Все самые страшные удары давно известны, и повторить их может любой. Именно этой своей вседоступностью они и страшны».

«Но как же стиль лютичей?» – упорствовал молодой послух.

Дядька усмехался.

«Они – оборотни. Человеческая манера боя им всё равно бы не подошла».

…В конце концов, корчмарь велел всем тем, кто готов был лечить его сына, ждать внизу. Целители, бранясь и толкаясь, бросились в корчму. Шумная толпа спорщиков быстро удалялась, а потом и вовсе стихла.

Корчмарь сидел у ложа, обхватив голову руками. Напротив, на краю лежанки, сидела его жена и гладила сына.

Азарь кашлянул. Родители вздрогнули и уставились на него. Ересиарх, прихрамывая, вышел из тьмы и произнёс:

– Дозвольте теперь мне посмотреть.

От неожиданности корчмарь только указал рукой на больного.

Азарь снял со стены подсвечник и подошёл. Открыл парню глаза – зрачки реагировали нормально. Потом заглянул в рот – язык показался ересиарху серее, чем обычно. Как заправский знахарь, Азарь нашёл двумя пальцами живчик на шее корчмарьского сына – пульс медленный. И видимо, с каждым мгновением замедлялся всё сильнее.

Родители следили за таинственным гостем, затаив дыхание. Нечто зловещее было в мрачных тенях, скользивших по и без того уродливому лицу. Да и появление юродивого незнакомца навеивало не самые приятные мысли.

Тем временем Азарь закончил осмотр и признал – Валигор был прав.

– Валигор, это лекарь с вашего судна? – осторожно спросил корчмарь.

– Да. И он очень хороший лекарь, – подтвердил Азарь. – И жить вашему сыну осталось не более дня. Может, полутора, – пожал плечами уродливый калека.

Женщина взвыла ещё сильнее и упала на грудь сыну. Отец семейства в бессильной ярости сжал кулаки, наклонился, свернулся чуть ли не в комок.

– Возможно, в Великом Новиграде сыскались бы целители, способные поднять его на ноги, но дорогу парень не переживёт, – продолжал рассуждать Азарь. Он видел, что его слова причиняют несчастным родителям ещё большую боль, но продолжал: – Далеко вы забрались… Но есть хорошая новость.

– Какая? – убито спросил корчмарь.

– До Великого, конечно, ничуть не меньше двух дней пути. Но тут недалеко, всего в дне пути или даже меньше, стоит небольшая слободка – Три тетерева. Есть у меня там одна знакомая, уверен, она смогла бы поднять парня на ноги.

Мужик медленно выпрямился, женщина перестала рыдать и обернулась.

– Отведи нас к ней! – завопил корчмарь и упал перед Азарем на колени. – Помоги выходить наследника, ничего для тебя не пожалеем!

– Так уж и ничего? – хитро прищурился калека. Ночью в тусклом неверном свете он казался бесом, настоящим исчадием дедера.

– Чего ты хочешь? Говори! – взмолился корчмарь и обеими руками вцепился в ноги постояльца. – Денег? Соберём! Корчму? Да…

– Не нужна мне твоя корчма. Наверняка, ты с ней лучше управишься.

Азарь убрал его руки от себя. Медленно он подошёл к стене, повесил подсвечник на место. Так же медленно снова обернулся к мужчине.

Тот стоял на коленях и трясся крупной дрожью, как будто смерть сейчас угрожала ему самому.

– Ты уверен? – ледяным голосом произнёс ересиарх.

– Скажи мне, что? – закричал в истерике корчмарь.

– Как в сказке. Волю первую мою ты исполнишь, как свою.

– Да ты что? – изумился отец.

– Ну, как знаешь. Азарь пожал плечами и зашагал к выходу. Корчмарь снова бросился ему в ноги – согласен!

Азарь улыбнулся.