Текст книги "Крылья нетопыря. Часть I. Сон разума"

Глава 13

Они скакали всю ночь, и перед рассветом показались деревянные и соломенные крыши.

Ехали на двух лошадях. Азарь сидел на вороном жеребце, а корчмарь по имени Бов на тонконогой пегой кобыле. Через седло Бова был перекинул бесчувственный сын Авер. У седла Азаря тускло поблёскивал полированным яблоком меч в кожаных ножнах. С обеих сторон на бабках конь был навьючен так, будто мужчины собирались пропутешествовать неделю.

На Азаре туго сидела приталенная безрукавка поверх белой рубахи с красным узором по воротнику. На серые холщовые порты он намотал такого же цвета онучи и обулся в простые лыковые лапти. Корчмарь был одет побогаче. Красные атласные шаровары он заправил в серые сапоги из мягкой кожи. На плечах носил короткий зипун болотного цвета. Авера путники замотали в плотный красный плащ из шерсти.

Когда они въехали в Три тетерева, слобода утопала в поразительной тишине, словно над ней навис звуконепроницаемый черпак. Животные в мёртвом молчании слонялись по пустым дворам.

Дул знойный ветер. На девственно голубом небе не было ни облачка.

Внезапно землю сотряс чудовищный раскат грома. Лошадь заржала и встала на дыбы. Хранивший всю дорогу спокойствие, Авер закряхтел, заворочался и чуть было не вывалился из седла.

– Ни черта себе, – вымолвил Бов и натянул поводья, призывая кобылу к порядку.

Азарь повернул за угол единственной на всю слободу улицы и увидел, как около двухсот человек собрались на расстоянии броска вокруг небольшой рубленой избёнки, наполовину вросшей в землю. Мужики были вооружены деревянными рогатинами, вилами, ухватами, топорами и факелами. Бабы и дети стаскивали солому и хворост, но подходить к самой избе пока не решались. Трое бородачей богатырского покроя ломали крышу.

Азарь уже догадывался, в чём тут дело, но на всякий случай спросил у низкого обрюзглого незнакомца в соломенной шляпе, чем-то сильно напоминавшего хряка, что происходит. Сперва тот хотел послать излишне любопытного пришельца, но увидев на луке меч превосходной работы, каковой мог позволить себе в равной степени как знатный боярин, так и лихой головорез, да человека переброшенного через седло его спутника – не то мертвеца, не то пленника, и передумал.

– Ведьма подыхает, боярин, чтоб черти в дедеровой кузнице вечно терзали её грязную душу! – почесав затылок, сбивчиво выпалил «хряк».

– Понятно, – протянул Азарь. – А ближе боитесь подходить, потому что дар свой она ещё никому не передала, а вы, стало быть, не нашли промеж собой козла отпущения?

– Истинно так, господин.

– А эти трое, – ересиарх указал пальцем на молодцов, что ломали крышу. – Их что ж, не жалко?

Лошадь Азаря попыталась сожрать соломенную шляпу мужика, но тот проворно отобрал головной убор и спрятал за спиной.

– Это кузнец и два мельниковых сына, они и без того с нечистью знаются. Ремесло такое, – жирдяй осенил себя святым перечёркнутым окружьем и преданно взглянул на небо. – Им ведьма не страшна. Может, спалить её прям щас, боярин? Не дожидаясь, пока дар передаст?

– Конечно, спали, – безразлично пожал плечами Азарь. – Но перед этим хорошенько попрощайся с женой и детьми, ибо больше вы не увидитесь.

– Т-то есть как?

– А так. Или тебе неведомо, что если сжечь умирающую ведьму, не успевшую передать дара, то её сила и все её бесы высвободятся и сравняют всё на сотню вёрст окрест с землёй? А что они с людьми будут вытворять… Ты даже себе не представляешь.

Толстяк посерел и на всякий случай отошёл от странного чужеземца.

Тронув пятками бока лошади, ересиарх вклинился в ряды тритетеревцев и направился прямо к ведьминой избушке. Корчмарь осторожно последовал за ним. Их провожали удивлённые взгляды, но стать на пути никто не решился.

– Эгей, ну, как там сверху?

– Сломали, господин! – ответил вихрастый отрок с козлиным пушком на бороде. – Щас чуток пошибче сделаем…

– Хватит, говорю! – замахал на него руками Азарь. – Душа, она ведь не тур, ей и небольшого отверстия хватит.

– А ты кто таков будешь? – Из-за конька крыши показалась пепельная голова, стриженная под горшок. Судя по тону, голова принадлежала здесь самому старшему, значит, кузнец. – Чего раскомандовался?

– Я – рив! – соврал Азарь. – Мне заплатили, чтобы я убил вашу ведьму и привёз её голову в Припортовую весь. Сейчас я войду в эту дверь, и, возможно, начнётся светопреставление. И если к тому моменту вы всё ещё будете там, пеняйте на себя!

Детей мельника как ветром сдуло. Кузнец всё ещё оставался на крыше, но судя по бледности, слова незнакомца произвели впечатление и на него.

– А зачем тебе этот человек? – держась подальше от «рива», спросил тритетеревец и ткнул пальцем в сторону Авера.

– Я тебя спрашиваю, для чего тебе вонючие масла, которыми ты поливаешь свои заготовки? Вот и ты не лезь в моё ремесло.

– Если ты рив, покажи цеховой знак. Чёрную рысь на левом предплечье, – упорствовал несносный кузнец.

– Может, тебе и жопу показать? Посмотри на меня! – Азарь провёл ладонью по лицу. – Недавно я завалил василиска, что ты хочешь увидеть у меня на руке? Или думаешь, харю мне намяли, а руки уцелели? Я вхожу, а ты смотри сам.

Медленно и с достоинством Азарь выпрыгнул из седла и помог Бову снять сына. Ересиарх приказал корчмарю оставаться снаружи и следить за тем, чтобы к избе близко никто не подходил, после чего сам уволок Авера в избушку. Как только он скрылся, кузнец поспешил убраться подальше.

Оставив Авера на ворохе сена напротив двери, ересиарх пригнулся, чтобы не стучаться головой об потолок, и прошёл в горницу. Свет неровными пучками пробивался сквозь узкие окна, выхватывая из полумрака длинный дубовый стол с расставленными глиняными черепками. Над столом привязанные к матице сушились пучки различных трав. Стоял приторный запах, и с уверенностью можно было сказать, что кроме всего прочего, где-то в большом количестве сушится липа, медуница и тысячелистник. На узких полатях, заваленных грязным рваным тряпьём, корчилась от мук сухая старуха.

Азарь медленно подошёл к ней и, сев рядом на пол, осторожно положил руки на постель.

– Поляна…

Старуха медленно повернула голову, и в глазах, подёрнутых дымкой боли, на миг скользнула теплота.

– Добронрав… – скорее угадал, чем услышал Азарь. Взор ведьмы безошибочно узнал в этом изуродованном и уставшем человеке мальчишку, которого она когда-то приняла, как сына. – Мальчик мой, ты пришёл.

– Как… Как я мог не прийти?

– Тяжко мне, Добронрав. Моченьки больше нет. Ты пришёл освободить меня?

– Да. Да, Поляна, я пришёл освободить. Дай мне руку.

Неловко она потянулась к русоволосому пришельцу, но вдруг резко отдёрнула руку и отвернулась.

– Нет, уходи. Ты хороший мальчик, Добронрав, я не желаю тебе такой судьбы. Уходи, пожалуйста! Я ведь не выдержу! А… – старуху скорчил новый приступ боли, от которого она долго ворочалась, держась за живот, и не могла сказать ни слова.

– Передай мне его, – настаивал Азарь. – Отпусти свою боль, ты слишком долго страдала. Поляна, ты столько сделала для меня, позволь и мне помочь тебе!

– Глупыш, ты не знаешь, что это такое… Ты не готов.

– Ты даже не представляешь, к чему я теперь готов.

Снаружи раздавались крики и ругань.

– Слышишь? – произнесла бабка. – Как им не терпится расправиться со мной? А я лечила всех. Каждого, поголовно. Не желаю тебе такой доли.

– Поляна, я уже не тот перепуганный мальчик, которого ты когда-то выходила. А эти, – он мотнул головой в сторону окна, – непременно ответят за всё то зло, что причинили тебе.

– Оставь это, малыш! Пожалуйста, оставь! Один ты тут ничего не сладишь, только себя погубишь.

– Я не один, Поляна. Я не один. Там, в сенях, лежит мой друг. Он умирает. Мне нужна твоя сила, позволь спасти вас обоих!

Старуха усмехнулась, и тут же её скрутил приступ кашля.

– Даже если я передам тебе всех своих бесов, ты не сможешь ему помочь. Дар, он суть, лишь семя. Должно пройти время, прежде чем ты сможешь им воспользоваться. И ещё больше времени, прежде чем ты научишься это делать. Пользоваться…

Она снова зашлась кашлем. На этот раз вместе со слизью отхаркивалась кровь.

– Тогда передай дар ему.

– Что?

– Передай свой дар моему другу. Да, прежде чем он прорастёт, пройдёт достаточно времени, но дар не даст Аверу умереть!

– Ты хочешь для своего друга моей судьбы?

– Судьба у него иная.

– Откуда тебе знать?

– Знаю.

Старая ведьма с мольбой посмотрела на ересиарха.

– Сожжёшь меня, как полагается?

– Конечно, – проглотив комок, ответил тот, кого она звала Добронравом.

Притащив Авера из сеней, ересиарх положил его рядом с Поляной. Старуха обняла мальчишку, как родного, и, сказав: «Возьми моё дыхание», поцеловала в губы. После чего ведьму заколотило в страшных судорогах. Одновременно с этим избушку сотряс раскат грома. Со стен посыпалась штукатурка.

Изба ходила ходуном. Над головой раскачивались пучки трав. Азарь пятился, сам не зная почему, пока не упёрся спиной в дверь.

Снова гром.

Старуха кричала от невыразимых мук. Её пальцы рвали простыни, до хруста сжимали солому из разорванной перины. Сухое морщинистое тело выгибалось дугой. Азарь в ужасе наблюдал, как на губах Поляны взбухает кровавая пена.

Ведьму корчило и било всё сильнее, пока над ней не возник вихрь. Он был тугой и вязкий, как если бы кисель в миске размешать по кругу. Воронка росла с каждым мигом всё быстрее. Вот безобразный вращающийся кисель уже поглотил Авера, а вот он уже расшвыривает мешки с мукой.

Азарь придавлен спиной к стене и не может вздохнуть. Кажется, вот-вот и избу разорвёт в щепки.

Наконец, вихрь добрался до крыши. Стропило за стропилом он разобрал её и унёсся к горизонту.

Когда Азарь очнулся, первым делом бросился Поляне. На осунувшемся лице знахарки застыла блаженная улыбка. Азарь медленно двумя пальцами закрыл ей глаза и вернулся к Аверу, но тот мирно дремал, словно над его головой не разорвало только что крышу, и самого корчмарьского сына не носило ведьминским ветром по хате.

Азарь сбил всю солому, какую только нашёл в доме в кучу, соорудив некое подобие ложа. На него он перенёс мёртвую ведьму и укрыл белоснежным саваном, который нашёл рядом – в ссохшимся длинном сундуке. На голову Поляне легла красная лента. Вокруг ложа Азарь расставил глиняную посуду с водой, землёй, нитками, солью и золотыми кольцами.

За окном дела были плохи – тритетеревцы обложили избу со всех сторон хворостом. Шестеро дюжих мужиков держали Бова за руки и за ноги, а тот ревел, как дикий зверь, и вырывался.

Азарь схватил меч и вылетел во двор. Несколько слобожан бросилось врассыпную, поскольку вид у ересиарха был ещё тот: весь в муке, в разорванной безрукавке, со всклокоченными тёмно-русыми волосами, ныне проплешинами, растущими на голове, в волосах пучками торчали различные травы.

– А ну, разошлись! Что стали? – размахивая перед собой мечом, заорал Азарь. – Ведьмы больше нет, расходитесь! Я тут сейчас кое-что доделаю, а потом сам всё сожгу!

Тритетеревцы бросились врассыпную. Но не слова ересиарха обратили их в бегство, а гулкий треск и дым, встававший над каждой избой веси.

Лже-рив вернулся в избу.

Азарь стоял над Поляной, пристально всматриваясь в сморщенное лицо женщины.

Было тихо. Пахло цветами.

– Нужно как-то помочь? – осторожно спросил корчмарь, осматривая сына за спиной Азаря.

Калека отрицательно покрутил головой.

Ересиарх поцеловал Поляну в лоб и вместе с Бовом выволок на улицу Авера.

По всему двору валялись тлеющие факелы, кое-где прихваты и доски от заборов. Азарь подобрал факел и обошёл избу коловрат, то есть против движения солнца. При этом он бубнил нараспев древнее как мир заклинание и поджигал солому с каждой из четырёх сторон. Старая иссохшая древесина застонала под напором жадных языков, и ведьмина обитель с треском погрузилась в пламя.

Уронив факел, тот, кого когда-то называли Добронравом, упал на колени, не в силах оторвать взгляд от пламени. Рядом, держа на руках спящего сына, безмолвно стоял корчмарь. А за спиной разгорался уже другой пожар. Мелькали тени и тут же ломались, как в ярмарочном балаганчике. Словно из бочки доносились крики и ржание лошадей.

– Этих не трогать! – донеслось совсем рядом.

К Азарю подошёл маленький человечек, наряженный так безвкусно и пышно, что был похож на взбитые сливки. От него пахло костром и железом. В правой руке человечек держал короткую кривую саблю.

– Вы не отсюда, – утвердительно произнёс человечек.

Азарь медленно повернулся на его голос и встал. Прищурился, как будто припоминая, представителя какого из народов Горнего он сейчас видел перед собой.

Точно! – ичетки.

Полурослики как дивии люди промышляли в основном грабежом и насилием. Каждый с рождения обладал зачатками магии, которую всю жизнь потом совершенствовал и пускал на самые грязные и жестокие дела. И вместе с тем, в отличие от тех же самых дивиих людей, ичетки имели своеобразный кодекс чести. Мало кто знал его сути, но сами невысоклики придерживались его неукоснительно.

– Ты прав, – просипел Азарь, – мы не отсюда.

– Это вы убили ведунью?

– Я, – произнёс ересиарх. – Избавил от мучений.

Азарь стоял прямо и безразлично смотрел прямо в чёрные глаза ичетка. Рядом трясся корчмарь.

Ичеток закинул на плечо кривую саблю и прищурился. Он как будто пытался прочесть ещё что-то на обезображенном лице чужестранца. Вероятно, он остался доволен тем, что увидел, поскольку вогнал саблю в ножны и протянул руку.

– Меня зовут Вахр.

– Азарь, – бесцветным голосом ответил чужеземец и принял рукопожатие. – Это Бов.

Вахр высокомерно посмотрел на перепуганного корчмаря и брезгливо поморщился.

– Никогда бы не подумал, что вы вместе. Ты, Азарь, не похож на его тельника или охранника, как там у вас принято говорить, уж не знаю. Меч, конечно, при тебе, но… В любом случае, мы – ичетки благодарим тебя! – Вахр снова выхватил саблю и отсалютовал. – Ведунья защищала это селение. Теперь нам есть, где разгуляться. Спасибо и будь здрав, чужеземец! – выпалил ичеток и с лихим криком помчался предаваться своему излюбленному дело – грабежу и разбою.

Азарь повернулся к Бову. Того всё ещё колотило.

– Видал, корчмарь? Она их лечила, выхаживала, от нечисти охраняла… А они жечь её живьём пришли, как только Поляна захворала, – слова с болью вырывались из глотки ересиарха. Он говорил жёстко, отрывисто, иногда сквозь зубы: – Ведовской дар отныне перешёл твоему сыну, а уж как им распорядиться, то смотрите сами. Но помните, это я спас твоему сыну жизнь. Я вернул её Аверу, когда от него отказались настоящие знахари и за него взялись шарлатаны, которые, вероятнее всего, упекли бы парня в могилу куда раньше срока. Если вдруг к тебе придёт человек и скажет: «и в самый ясный день вокруг нас таятся тени», ты должен ответить следующее, «но в полдень исчезнут и они». Запомни хорошенько. Тот, кто скажет эти слова, пришёл от меня. Когда поможешь ему, считай, что мы в расчёте. И упаси тебя боги, старые и новые, нарушить данное слово.

Сказав это, Азарь круто развернулся и подошёл к коню, снял с перевязи на крупе туго набитый заплечный мешок. Закинул на спину и пошагал на север.

– Будь здрав, корчмарь.

Бов проводил его взглядом, полным ужаса. А потом забросил сына в свободное седло, сам вскочил на кобылу и поспешил убраться из этого проклятого богом места, подальше от мрачного чужеземца, взявшего с убитого горем отца ужасную клятву.

Азарь быстро покидал Три тетерева резким размашистым шагом. Жёстко ступая по жухлой траве, он словно пытался втоптать в землю своё горе. Сначала верный друг и ученик Гааталия, теперь сельская ведунья Поляна, родная, почти как мать.

За спиной осталась корчившаяся от набега нескольких сотен ичетков весь Три тетерева – крики, грязь, огонь…

И маленькая избушка, похоронившая под своими обломками прекрасную женщину.

Глава 14

Илия похудел и осунулся. Слишком много дел требовало его участия, слишком мало времени оставалось на отдых. Ночами преподобный отец не мог сомкнуть глаз от тревожных дум. Иногда он вставал с лежанки, открывал окно и подолгу дышал морозным ночным воздухом, сочащимся снаружи. Голос Синода до рези в глазах всматривался в хмурое беззвёздное небо, точно надеясь увидеть там ответы.

Продуваемые всеми ветрами Храмовые скалы оказались во власти проливных дождей. Работы по восстановлению и подготовке храмового острова к зиме шли полным ходом. Наряженные в стёганки или кожу монахи работали весь день прямо под крупными холодными каплями. Солёные ветры продували насквозь, и храмовые лазареты полнились больными день ото дня. Страшной карой над Храмовыми скалами навис призрак голода. Простые служители ничего не знали, Синод, как мог, скрывал от них истинное положение дел, но высшее духовенство и некоторые средние чины знали, насколько быстро с каждым днём тают их запасы.

По особому приказу голоса Синода – преподобного отца Илии – люди восстановили несколько кораблей и отправили с миссией на большую землю. С недели на неделю ожидались продовольственные грузы, но этого всё равно не было достаточно.

Мало-помалу к пристаням стекались судёнышки из разных городов и государств. Они покорно и смиренно везли Храму свою десятину, которая с недавних пор значительно набрала в размере по решению Священного Синода.

Прислали свои корабли с помощью даже Саахад, Тишь и Трушь, хотя там местное население продолжало молиться своим богам. Несколько церквей в чудских землях всё-таки стояли, но их число колебалось в районе погрешности, по сравнению с многочисленными храмами язычников.

Сатхаир Ард всё тянул с десятиной, и это молчание всё меньше нравилось голосу Синода. Илия то и дело справлялся, нет ли посланцев из Арда, но всякий раз слышал один и тот же ответ – «посланников нет, конунги просят отсрочки». И пока Храмовые скалы ничего не могли с ними сделать.

Пока не могли.

В высшей семинарии Храма поспешно открыли новый факультет – святая инквизиция. По строгому и совершенно секретному наказу Илии послухов набирали в два потока. В первый набирались все те, кто после нападения рива стал одержим жаждой мести. Все те, кто призывал на головы тех, кто хоть как-то был причастен к набегу, многие беды. Все те, кто едва не помутился рассудком после пережитого ужаса, но выстоял, способный дать более решительный отпор.

Эти готовились специально для тех государств, которые отказали Храмовым скалам в помощи. «Наша боль станет их болью» – как сказал однажды в сердцах преподобный голос Синода. Первый поток инквизиторов должен был стать карающим мечом Храма.

Под личиной борьбы с ересью и колдовством эти инквизиторы покажут всему миру, что Храмовые скалы ещё полны мощи и являют собой грозную силу, даже без расчёта на рытников.

Разумеется, эту скрытую задачу первого потока знал исключительно Синод. Никто больше, даже отцы-инквизиторы не посвящались в основной замысел. Тщательно подобранные послухи для первого потока своими личными качествами реализуют эту идею сами по себе, даже без посторонней помощи. Каждый из них отбирался особой группой, сформированной из членов Синода, куда вошли: Захария, Алеф и Нахор. Возглавлял их сам Илия. Они же и оставляли за собой особый надзор за подготовкой послухов.

Второй поток уже, собственно, набирал инквизиторов в их истинном значении. Эти набирались в противоположность первым – исключительно из смиренных и добродетельных детей святой церкви. Сюда шли лишь те, на чей рассудок и порядочность никак не смогли повлиять все ужасы недавних дней.

Задачей этих инквизиторов становился справедливый и непогрешимый суд на местах, ведение прозрачных и честных процессов над ведьмами и малефиками. Сюда шли именно те святые братья, в ком Илия лично был уверен, что они скорее сами взойдут на костёр, чем позволят приговорить невиновного.

Эти отправятся в государства лояльные Храмовым скалам, кто не отвернулся в трудный миг и пришёл на помощь.

Но как бы то ни было, вести войну с колдунами и нечистой силой Илия считал необходимым везде, где это только возможно. Во всех странах, что покорились единственно верной и справедливой религии – вере Храмовых скал. И даже в тех немногих, что продолжали оставаться во тьме языческих суеверий, например, те же чудские земли или Ривский острог.

Нельзя, чтобы тьма продолжала сгущаться и консолидировать многочисленных слуг под свои знамёна. Нельзя, чтобы выкормыши дедера снова получили возможность собрать армию. Нельзя, чтобы у них появился лидер.

– Нельзя, чтобы недавний кошмар случился снова! – Илия сжал кулаки и глубоко вдохнул студёный океанский воздух.

Он пришёл в свою рабочую светёлку ранним утром. На сером сукне стола среди кип исписанного пергамента, чернильниц, гусиных перьев, вощёных дощечек и стилусов лежали две книги. Одна в кожаном переплёте на превосходном пергаменте, вторая в обычном деревянном переплёте с более худыми листами, некоторые из которых и вовсе были выделаны из бересты. На одной книге название вытравили золотым теснением, на второй выдолбили стамеской и покрасили. Одна печатная, вторая рукописная. Одна для инквизиторов и прочих церковников, вторая для мирян. Они были разные, ни в чём не похожие друг на друга, кроме содержания. Экземпляры «Молота ведьм», которые сейчас в это самое мгновение целыми сонмами издаются в храмовых типографиях и переписываются местными дьякам.

Илия взял в руки том в кожаном переплёте, и голоса Синода невольно продрал мороз. Он сам ещё не до конца осознавал, какое грозное оружие куётся сейчас в типографиях Храмовых скал, но смутная тревога уже сдавила сердце железными клещами.

В дверь постучали.

Илия разрешил войти, и в светлице оказалось семь крепких фигур в островерхих капюшонах. Они стали в линию, запустив руки в широкие рукава. Головы были опущены. От каждого исходило непередаваемое, неописуемое никакими словами отчаяние и скорбь.

– Доброго дня, господа, – сухо поздоровался голос Синода.

Рытники молча поклонились.

– Отдохнули?

– Готовы вновь послужить Великому Храму, – глухо отозвался тот же, что и в первый раз держал слово перед преподобным отцом.

– Рад слышать, – кивнул Илия и жестом пригласил их следовать за собой.

Они вышли на улицу. Под проливным дождём дошли до подземелья у детинца и подземными коридорами добрались до самой обители рытников. Голос Синода бесцеремонно отворил дверь к отцам-настоятелям, даже не озаботившись постучать хоть ради приличия.

Отцы-настоятели мрачно оторвались от своих пергаментов и свитков. Саддок сломал большим пальцем деревянный стилус. Евтифрон медленно встал и, упёршись кулаками в стол, зашипел:

– Ты… Илия! Как смеешь ты плевать на правила приличия, особенно при подчинённых? – отец-настоятель рытников говорил и иногда проглатывал окончания, давясь от ярости. – Ты забываешься, преподобный отец! – слова «преподобный отец» он произнёс с иронией. – Я помню тебя ещё слюнтяем. Не тебе корчить передо мной большое начальство!

– Большое или малое, – спокойно пожал плечами преподобный отец и голос Синода, – а всё же начальство. Хотелось бы напомнить тебе, Евтифрон, что весь ваш великий орден рытников всё же подвластен и подсуден Священному Синоду Храмовых скал. И нравится тебе или нет, но я его голос. И сейчас этот голос спрашивает тебя, спрашивает прямо и недвусмысленно, спрашивает при свидетелях: вы разобрались с загадкой Гааталии? Вы можете мне продемонстрировать хотя бы одного вашего рытника, способного на подобное?

Евтифрон выдержал прямой взгляд голоса Синода.

– Работать под таким давлением, Илия, совершенно недопустимо!

Отец-настоятель рытников вполне сознательно упускал уважительные обращения к столь великому церковному чиновнику, как голос Синода, который фактически возглавлял весь Великий Храм. Своего рода святой удельный князь или даже король. Но старейший рытник всем своим видом демонстрировал, что не признаёт над собой власти этого титула, пока сей титул присвоен такому человеку, как Илия.

Саддок скрестил руки на груди и с вызовом посмотрел на преподобного отца. Йегахонон хмуро исподлобья смотрел на Илию. В чёрных глазах клокотало всепоглощающее пламя.

Губы Илии растянулись в паскудной улыбке.

– Стало быть, нет? – голос Синода хитро прищурился.

– Пока нет, – хмыкнул Евтифрон.

– Ну, тогда расскажите мне, – недоумённо развёл руками преподобный, – расскажите, чего вам не хватает? Может, денег выделить больше уже выделенных? Людей мало? Или, быть может, вам кто-то палки в колёса вставляет? Давайте, давайте! Расскажите нам. Эти милостивые государи, – Илия ткнул большим пальцем себе за спину, туда, где понуро стояли семь рытников, – думаю, да что там, я просто уверен, послужат отличным гарантом, чтобы впоследствии я не переврал ваши слова. Ну же!

– Прекрати этот балаган, Илия, – мрачно произнёс Евтифрон. – Никто бы не справился в эти сроки. Мы не знаем, как долго Гааталия оттачивал своё мастерство, и как давно ему открылись ещё пока не виданные нам глубины. Хотя, конечно, есть один способ ускорить процесс…

– Какой?

– Спросить у него самого, – усмехнулся отец-настоятель.

Илия зло прищурился.

– Некромантия! Это уже ни в какие ворота, досточтимые отцы. Чтобы в самом святом месте Горнего практиковались эти богомерзкие ритуалы…

– Ну, тогда не взыщи, – настала очередь отца Евтифрона разводить руками.

За всей этой словесной перепалкой мрачно наблюдали семь фигур в островерхих капюшонах. Отстранённые взгляды переходили от отца-настоятеля к преподобному и обратно. Рытники не шевелились, стояли, точно каменные изваяния, как горгульи на роскошных церквях Бара Тору или Сатхаир Арда.

– Нет, святой отец, – Илия отрицательно покрутил головой и вздохнул, – это ты не взыщи. Вы не исполнили порученное вам. Какой-то затрапезный ересиарх из города Засранска сумел обучить своего выкормыша и довести до такого уровня, что тот играючи надрал бы зад двум дюжинам твоих хвалёных рытников! «Лучшие воины мира», ха! Вы задавили его числом! Одного! То, что должно было быть показательной казнью в назидание всем остальным, превратилось в кровавое побоище, где мы потеряли лучших сыновей святой церкви! Молчи, Евтифрон, время слов давно вышло! Это на твоих руках кровь всех тех, кого убил Гааталия! Но знаете, что показала эта, с позволения сказать, казнь?

Отцы-настоятели хмуро молчали. Не дождавшись ответа, Илия заговорил сам.

– Всё очень просто. После неё стало совершенно очевидно, что ваши методы подготовки специальных священнослужащих морально устарели. Вы уже не справляетесь со своими обязанностями, государи мои отцы-настоятели. Вы отлично послужили Храмовым скалам, и Священный Синод этого не забудет. Но настало время уйти на покой.

Все трое святых отцов, как по команде, медленно встали во весь рост и расправили могучие плечи, словно готовясь к поединку.

– От имени Священного Синода Храмовых скал, – тем временем продолжал Илия, – высшего и негрешимого суда Горнего, довожу до вашего сведения: пресвятые отцы-настоятели рытников: Евтифрон, Саддок и Йегахонон – в связи с утратой способности выполнять свои прямые обязанности и ввиду преклонного возраста, вы лишены занимаемых должностей. За многократные попытки противостоять голосу Синода и прилюдно подорвать его авторитет среди низших чинов – лишить вас сана и постричь в монахи.

Йегахонон ловко перевернул стол перед собой и рванулся к голосу Синода, но мигом между ними оказался один из рытников и скрутил отца-настоятеля болевым приёмом.

– Ты что творишь, предатель? – взвыл Йегахонон.

– Воля Синода, – бесцветным голосом произнёс рытник.

– Отпусти его, – повелел Илия.

Стальная хватка ослабла, и отец-настоятель смог выпрямиться. Весь красный не то от боли, не то от ярости он потирал рукой правое плечо. Взор метал молнии.

– Я думаю, вы поняли, что случится, если вздумаете сопротивляться. Не усугубляйте свою вину, уйдите спокойно. Прямо сейчас, сей же миг освободите канцелярию.

– Кто же придёт на наше место? Не ты ли, преподобный отец Илия? – зарычал Саддок.

– Нет, люди более достойные. Но это уже не ваше дело. Прошу оставить канцелярию особого стола.

Три крепких старика медленно и с достоинством покинули свои места и прошли к двери. Высокомерно смерив взглядами рытников, они повернулись к голосу Синода.

– Когда-нибудь ты ответишь за всё, что натворил, – обращаясь к Илие, процедил сквозь зубы Евтифрон.

– Вы тоже не агнцы божии, – поморщился голос Синода.

Отцы-настоятели покинули рабочие места ни слова не проронив больше.

Преподобный проводил их тяжёлым взглядом. Потом обернулся и сел за центральный стол, за которым сидел Саддок. Некоторое время он рылся в бумагах, что отцы-настоятели оставили местами недописанными. Осматривал ящики стола, бегло прощупывал торцы и под столешницей в поисках тайников. Они наверняка были, но их создатели явно устроили всё гораздо прочнее, чем в обычных баронских схрончиках. Возможно, тайники открывались понуждаемые только какой-то совершенно определённой магией.

Рытники терпеливо ждали. Они всё так же неподвижно стояли у двери, засунув руки в рукава и держа их перед собой. Исполненные сдержанной мукой глаза неотрывно следили за манипуляциями своего повелителя.

Свечи на канделябрах под потолком медленно таяли, келья неотвратимо погружалась сначала в полумрак, а потом в темноту. По углам теплилось несколько лампадок, но они нисколько не влияли на общую картину. Со стен укоризненно смотрели иконы канонизированных братьев.

Наконец, Илия завершил осмотр. Маленькие глазки вперились в рытников. Илия медленно заговорил, чеканя каждое слово.

– Священный Синод рассмотрел вашу просьбу и решил её удовлетворить.

Рытники вздрогнули. Медленно по очереди они подняли головы и уставились на Илию. Островерхие капюшоны съехали с голов и упали за плечи. Смысл сказанного дошёл до воинов не сразу, но когда дошёл, они встрепенулись. Расправили плечи, похрустели шейными позвонками, словно разминались после тяжкого труда. Как будто только что сбросили с плеч непосильную ношу. Специальные священнослужители переглянулись. Кто-то даже улыбнулся – едва, одним лишь уголком губ.

– Мы разработаем специально для вас почётную смерть, – между тем продолжал голос Синода. – Но сначала я попрошу вас оказать Храмовым скалам последнюю услугу.

Лучшие воины из цепных псов Храма растерялись, как если бы у них выбили почву под ногами. Принялись косо переглядываться, переминаться с ноги на ногу. Сейчас они вовсе не походили на семёрку сильнейших воинов мира.

– Какую? – не выдержал рытник.

– Вы трое, – Илия последовательно указал на одного за другим троих рытников, что стояли к нему ближе, – отныне вы – отцы-настоятели этой самой кельи. Вам вменяется в обязанности подготовить; во-первых, новых отцов-настоятелей. На кого незазорно будет оставить ваш орден. А во-вторых, ваша миссия будет считаться исполненной до конца, если вы представите мне несколько ваших братьев, каждый из которых будет стоить десятерых таких, как Гааталия. И систему подготовки рытников нового поколения. А вы, милостивые государи мои, – голос Синода обратился к оставшейся четвёрке, – отправитесь в нашу новую канцелярию. И подготовите там свирепых, но справедливых инквизиторов. Таких, чтобы кожей могли чувствовать колдунов. Настоящих. Не тех, о коих говорится в «Молоте ведьм», а прожжённых малефиков. И вот когда вы предоставите мне результаты своего труда, когда наглядно продемонстрируете их возможности Священному Синоду…