Текст книги "Крылья нетопыря. Часть I. Сон разума"

Глава 11

Илия читал «Молот ведьм» пять дней. Постоянные дела не давали ему толком углубиться в чтение, а книга эта требовала самого тщательного изучения. И когда голос Синода с ней закончил, даже у него на голове волосы встали дыбом от того, сколько глупых домыслов и бредовых суеверий умудрились уместить туда бесноватые Якуб и Генрикс. Разумеется, «Молот» содержал в себе и изрядную долю истины. Как человек, много лет прослуживший в тайной канцелярии рытников, Илия не понаслышке знал о ведьмах с колдунами и тех методах, что воины Храма применяли к ним. И мог отделить одно от другого.

Перед мысленным взором преподобного отца запылали костры инквизиции. Он даже примерно смог прикинуть, сколько на самом деле безвинных, но подходящих под описание ведьм из книги, людей пойдут на аутодафе. Где-то задней мыслью, тайком даже от себя, голос Синода подсчитал и прибыль для церкви от всех этих процессов. Подсчитал и тут же отмёл эту мысль, как заведомо греховную.

Очевидно, Генрикс и Якуб, действительно, преследовали благородную цель искоренения ереси и недопущения зла, но зашли они явно слишком далеко. Иные их излияния по поводу малефиций, то есть злодеяний, вызывали у Илии откровенный смех. Как то, например, склонение женатых и замужних людей к плотским утехам. Илия не первый день топтал землю и прекрасно знал, что для этого никаких ведьм или бесов не требовалось. Чего только стоил один Захария, который любил полакомиться новыми симпатичными послушницами. Едва ли он каждую ночь подвергался злокозненному колдовству.

В чём-то подобном по настоянию Синода обвинялся и приснопамятный Азарь. Для чего было вводить в дело это глупое и смешное обвинение, Илия не понимал до сих пор. Особенно если учесть, что реальных грехов и преступлений у Азаря было предостаточно.

Кстати, о ересиархе. То, что предлагали бесноватые святые братья, чем-то очень отдалённо напоминало предложение самого Илии Азарю. Но если преподобный предлагал ересиарху выдавать нескольких человек и с некой периодичностью, то костры инквизиции грозили ежедневными жертвами. Десятками жертв. Особенно если подкрепить эти процессы «Молотом ведьм». И Азарь бы выдавал виновных по всем статьям, кто уже совершенно точно запятнал себя служением еретическому учению. А здесь поди разберись, кто правда ведьма, а на ком навет? Да и будут ли разбираться на самом деле? Учитывая последнее условие святых братьев – всё имущество уличённого в малефициях списывается в пользу церкви, а десятая часть его отходит тому, кто предал ведьму в руки инквизиции.

Так до конца и не определившись, что делать с опасной книгой, Илия сунул её в заплечную котомку и покинул свою келью.

Жил Илия вместе с остальными служителями Храмовых скал. Его келья не отличалась ни богатым убранством, ни большими размерами, чем у какого-нибудь заштатного дьячка.

По сути, Илия был единственным членом Священного Синода, кто остался в своей самой первой келье, куда его поселили ещё до окончания семинарии, предпочтя её просторным палатам с лепниной и фресками. По слухам, например, в одной из комнат, принадлежащих святому отцу Иерониму, стоял небольшой фонтан.

Илия знал об этом. Как знал и о многом другом. В его бедняцкой келье был целый тайник, где содержались бумаги. Опасные бумаги. За каждую из которых он легко мог бы расстаться с головой. Сейчас в Храмовых скалах ждало слишком много неотложных дел. Но как только с ними будет покончено, Илия всерьёз возьмётся за всех недобросовестных и злоупотребляющих своим положением священников. Сперва нужно вымести сор из избы, а потом уже приниматься за двор. И быть может, «Молот ведьм» окажется небесполезен и здесь.

Жилые кельи находились на севере от главного храма, почти за всеми важными постройками. И путь от кельи до рабочих покоев занимал у Илии в среднем чуть больше часа. За это время преподобный успевал свидеться со многими простыми служками, а с некоторыми и переброситься парой слов.

В тот день Илия пребывал в скверном расположении духа. Не останавливаясь для разговора хоть с кем-нибудь, преподобный отец дошёл до главного храма и нырнул в зев распахнутых настежь двустворчатых дверей.

На девятом этаже третьей из семи башен главного храма заседал Синод. Все члены уже были на своих местах и ожидали только Илию. Комнаты, где работали высшие чины Храмовых скал, назывались столами. Каждый стол заведовал своим направлением: чёрный – челядью, кашевой – продовольствием и питанием, был и тайный, что ведал разного рода прознатчиками, наушниками, лазутчиками и даже рытниками. Синод относился к большому столу.

Большой стол располагался в просторном трёхкомнатном помещении с высокими сводчатыми потолками, усыпанными фресками. Своды подпирались изящными колоннами с лепниной, на стенах висели иконы в богатых золочёных рамках. Высокие стрельчатые окна давали много света, но кроме них с потолков свисали тяжёлые золотые канделябры, усыпанные сотнями свечей. К стенам тулились лампадки и каганцы на треножниках. Вдоль боковых стен тянулись высокие стеллажи, заставленные внушительными фолиантами в кожаных переплётах. Сами члены Синода восседали на резных стульях, обитых красным бархатом, за круглым столом красного дерева с зелёным сукном в середине.

Илия вошёл хмурый и поздоровался со всеми только кивком. Сев на своё место между Захарией и святейшим Мелехом, он бросил котомку перед собой и сложил ладони в замок.

– Извините за опоздание, господа, – сказал Илия. – Я работал до поздней ночи, но увы, плоть слаба. Под утро меня сморил крепкий и беспробудный сон. Вы что-то уже начали обсуждать?

– Будет вам, преподобный Илия, – отмахнулся рыхлый Алеф, сидевший напротив голоса Синода. Алеф вальяжно потирал пепельную окладистую бороду и будто бы вообще мало интересовался всем происходящим: – Вы опоздали всего-ничего.

– И, тем не менее, мы обсуждали кое-что невероятно важное, – произнёс Нахор, в упор глядя на Илию, и поправил изящное пенсне на орлином носу.

– Я весь внимание, господа, – виновато развёл руками Илия.

К нему повернулся сидящий слева Мелех и, натянув потуже на голову капюшон, заговорил глухим, почти загробным голосом.

– Это всё Сота.

– Мироградский князь? – удивился Илия. И отметил про себя, что что-то слишком часто он в последнее время стал удивляться.

Мелех кивнул и продолжил.

– Мироград развязал войну одновременно с Одоленем и Тигарьском.

– На что он надеется? – не удержался Илия.

– Учитывая его недавнюю авантюру с Лихобором, то видимо, на что-то надеется, – невозмутимо ответил Мелех. – Но для нас это стало бы безделицей, если бы не одно «но»…

– Мироград отказался уплачивать в этом году церковную десятину, – Захария в ярости сжал в кулак изящные пальцы. И, давясь от злости, докончил: – Именно сейчас, когда эти деньги необходимы для восстановления Храмовых скал.

– Однако, – протянул голос Синода. – Но ведь мы можем наложить на них епитимию и временно отлучить Мироград от церкви. Крестьяне испугаются.

– Это же Сота! – воздел очи горе Захария. – Кто знает, как отреагирует этот дедеров сын? Не удивлюсь, если через пару лет в его княжестве снова запахнет язычеством.

– Да, но мы пока ещё Храмовые скалы! – упорствовал Илия. – В наших руках вся духовная власть от Нефритовых Скал до Стрижени. Одно наше слово – и Мироград окажется в экономической блокаде. Да чего уж там, многие государства и так уже не хотят иметь с Сотой никаких дел. Нам нужно только правильно этим воспользоваться.

– Ты не дослушал, – мрачно обронил Мелех. – Вина Соты отнюдь не в том, что он отказался платить, а в том, что он создал прецедент. Точно не известно, но некоторые факты указывают на то, что мироградец как-то узнал о набеге на Храм, который едва не стал фатальным для нас. И, видимо, о наших тяжких потерях.

– Хочешь сказать, – подобрался Илия, – что этот проходимец так обнаглел, потому что уверен в своей безнаказанности?

– Безнаказанность рождает беззаконие, – развёл руками Фарра.

– Думает, у нас много дел, и до него не дотянемся, – прошипел Захария.

– И ведь прав, каналья, – меланхолично заметил, поглаживая бороду, Алеф. А потом заметил тяжёлые взгляды Синода и пояснил: – Сами посудите, где Храмовые скалы, а где Мироград? Особенно учитывая, скольких мы потеряли неполных две недели назад. Скольких рытников забрал с собой на тот свет Безумный рив, и сколько отправились следом за Гааталией. Наши дома разрушены, а склады разграблены или сожжены. А зима близко, вот тут вот, други мои, – Алеф постучал себя по носу. – Нам нужно чем-то кормить людей, куда-то их расселять и чем-то греть. Посмотрите правде в глаза, святые братья, на данный момент нам, действительно, не до Мирограда.

– К сожалению, но святейший Алеф может быть прав, – произнёс Нахор. В его пенсне мрачно отразились огоньки каганцев. – Мы сами отказали в паломничестве этим сезоном. Через кого подать весть на материк? Наш флот сожжён вместе с флотом рива.

– Я абсолютно уверен, – жёстко произнёс Илия, прожигая Нахора взглядом, – что на всех Храмовых скалах можно отыскать одну посудину, способную перевести небольшой отряд моряков. Или хотя бы подлежащую ремонту.

– Преподобному голосу Синода виднее, – поклонился Нахор, – ведь на ваших плечах лежит бремя расчистки и восстановления Храмовых скал.

– Вот именно, – с нажимом произнёс Илия. – Давайте не раздувать трагедию из ничего.

– Из ничего ли? – вкрадчиво произнёс горбатый карлик Яфет.

– Есть что-то ещё? – на всякий случай уточнил Илия.

– Конечно, мой родной! – панибратски воскликнул Яфет, но юродивому многое прощалось в Храмовых скалах. – Сатхаир Ард попросил временно отсрочить им выплату десятины ввиду увеличения суммы налога. Разбойники с Мошуарских островов разграбили все церкви в предместьях Бараа-Тору.

– Напоминает танцы на костях, – заметил Захария.

– Но мы ещё живы, – возразил Мелех.

Синод ударился в полемику. Кабинет утонул в горячих спорах и выкриках.

Илия медленно встал и подошёл к окну. Снаружи священники сменили рясы и балахоны на безрукавки и прорубались вниз – в ещё девственную скалу, внутри которой скоро расступятся узкие коридоры и монашеские жилые кельи, склады и кухни. Но камень, хоть и надёжный материал, но далеко не быстрый в обработке. Поэтому трудолюбивые, как муравьи, храмовники длинной цепью тянули с берегов доски и столбы. Дерево бралось с уцелевших кораблей ривской флотилии. А далеко, на северном берегу, уже строились исполинские леса и почти верфи. По особому указу Илии спустя несколько дней там начнут восстанавливать парусные ладьи, чтобы вернуть Храмовым скалам возможность сообщения с большой землёй.

Голос Синода не слушал своих братьев. Он расхаживал, заложив руки за спину, от одного окна к другому. Измеряя шагами расстояние между ними, Илия что-то неразборчиво бубнил себе под нос. Иногда он останавливался и как бы беззвучно спрашивал себя о чём-то.

– Господа, а что такого, собственно, случилось? Господа? – слово держал короткостриженый Хеттура с лицом добрейшего из добряков. «Дева» в пыточной была его изобретением. – Не понимаю, чего все так переполошились? Ну, отказался Сота платить, что в этом фатального? Как будто кто-то ожидал от этого мерзавца чего-то хорошего. Разбойники? Они всегда кого-то грабят. А отсрочку Сатхаир Арду и впрямь можно дать, что здесь такого? Нам ведь, главное, получить эти деньги, верно?

– Нет, неверно! – наконец, подал голос Илия. Он подошёл и упёрся руками о стол прямо напротив Хеттуры. – Если святейшие братья не против, я бы хотел ответить на все ваши вопросы, святейший Хеттура.

Никто не был против.

– Начну с конца, – начал Илия. – Эти деньги нам нужны не послезавтра, не сегодня, и даже не вчера. Хочу напомнить святейшему Хеттуре, что Храмовые скалы – это не зелёные луга. За всю историю тут травинки не выросло, кроме плесени и мха. А как справедливо заметил Алеф, близятся холода. И нам нужно чем-то кормить людей и как-то обогревать их на этом продуваемом всеми ветрами острове.

– Что касается разбойников, – всё громче продолжал голос Синода. – Безусловно, они грабили всегда и всех. Всех, кроме церквей! Поскольку знали, что рытники отыщут их след даже в дедеровой кузнице. Даже ушкуйники уже не дерзят подобным. А Сота… Сота – это вообще отдельный случай. Мы можем много препираться о том, кто и чего мог ожидать от него, но Мелех прав – он создал прецедент. Донельзя паршивенький прецедент, доложу я вам, государи мои, – Илия покрутил перед своим лицом пятернёй. – Сатхаир Ард, да бог с ним, в конце концов, он единственный пока попросил об отсрочке. Но он просил! – голос Синода сделал ударение на слове «просил». – А Сота поставил нас перед фактом, что в этом году десятины от него не дождёмся. И рано или поздно об этом станет известно, государи мои. А то, что сделал один, когда-нибудь осмелится повторить другой.

Илия замолчал. Алеф было открыл рот, чтобы что-то сказать, но голос Синода остановил его.

– Прости меня, святейший брат, но я не закончил. Знаете, я вырос в предместьях Великого Новиграда. То ещё место было, доложу я вам. Там царила только одна власть – власть силы. Никакой местный староста или дозорный не сказал бы слово поперёк вольных. Так называли себя преступники, что подмяли под себя всю округу. Но ведь никто не рождается таким бандитом. Я своими глазами наблюдал, как простые весёлые мальчишки превращались в настоящих шакалов. Сначала они просто не выполняют своих обещаний. По мелочи, как бы не хотели обидеть. Им спускают. Потом они нарушают порядок. Слегка, что и говорить не стоит. Отчего смелеют. Потом задирают тебя, эдак шутя, не всерьёз. Но ты молчишь – шутка же. Их удары крепчают, но ты по-прежнему молчишь, ведь всё начиналось с шутки. Всё ещё не веришь. А дальше каждый из вас становится для них лишь дичью. Они охотятся на вас, гонят, как зверя, и упиваются вашим страхом. Вы пытаетесь их усмирить, говорите с ними, но время разговоров давно прошло. Они годами вырабатывают в себе способность охотиться на людей всегда, когда угодно. Но мы-то не учимся им противостоять, мы всё ещё говорим с ними…

– Вы, Илия, что-то уже заговорили, как Азарь, – поддел его Нахор.

– Азарь, конечно, редкостный мерзавец, – голос Синода выпрямился и пошёл к своему месту. – Но собеседником был превосходным. Прискорбно, что такой ум пошёл по пути ереси.

– Ещё и лучшего рытника у нас забрал, каналья! – поддакнул Алеф и снова развалился на стуле.

Илия наградил его хмурым взглядом и поднял со стола котомку.

– Я просто хотел сказать всем этим, уважаемый Нахор, что всё великое начинается с малого. Сегодня Сота в ультимативной форме отказался платить дань, а завтра так поступят все неревы разом. К тому же, он как бы намекает нам, что в своём горе мы сделались беззащитны. Никаким почтением к нашим павшим товарищам тут не пахнет. Поэтому, если Мироград не только не сочувствует нашему горю, а решил вдруг нажиться на нём… Я считаю, милостивые государи, что он должен разделить его! – грянул Илия. Так громко, что все вздрогнули.

Голос Синода обвёл всех тяжёлым взглядом и веско обронил.

– Я предлагаю в государствах, отвернувшихся от нас в час скорби, пока у Храмовых скал ещё сохраняется какая-то власть, ввести священную инквизицию.

Повисло молчание.

А потом Синод взорвался ропотом. Шумели так, будто на совете присутствовало не двенадцать человек, а все сто.

Илия поднял руку. Все умолкли.

– Наша боль станет их болью. Более того, так в умах мирян мы снова поставим себя выше правителей. Возможно, со временем сами правители смогут быть подсудны инквизиции. А чтобы ускорить этот процесс и предать ему невиданный доселе размах, я предлагаю вот эту книгу. – Илия достал из котомки «Молот ведьм» и грохнул его на стол. – Изучите, господа.

Члены Священного Синода после беглого пролистывания принялись передавать роковой трактат по кругу. Кто-то цокал и качал головой, кто-то удивлённо поднимал брови, кто-то откровенно хватался за голову.

Илия смотрел на всё горящим взглядом. Его грудь порывисто вздымалась, а самого преподобного бил озноб. Неосознанно он сжал кулаки и расправил грудь, как будто собирался лично намять бока всякому, кто рискнёт ослушаться воли Храмовых скал.

– И помните, господа. Доколе вечно и неприступно стоять Великому Храму, дотоле нерушим буде свет истинной веры. Храм зашатался.

Илия круто развернулся и покинул Большой стол. Дверь за его спиной громко захлопнулась.

Повисло молчание.

Члены Синода хмуро уставились на рукопись.

Глава 12

Сон был тяжёлым. Его рвали на части химеры разных миров. Неясные, полуразмытые образы, тени, привидения. Изломанные в крике лица. Висящие вниз головой на косых крестах люди. Высокие, подпирающие сводами небо зиккураты, куда целыми вереницами тянутся угрюмые невольники. Жертвенники из неизвестного белого камня, от которых по узким желобкам стекает кровь.

Тут же людей гнали на убой крепкие надсмотрщики в золотистых килтах и бармах. Каждый из них держал в руках короткое золотое копьё, усыпанное на конце рубинами и сапфирами.

Странные, наводящие неясный, безотчётный ужас иероглифы на жёлтых стенах.

Смрадный чад факелов.

Одетые так же, как и надсмотрщики, только с рубинами, алмазами и топазами на узких бармах жрецы. На головах они носили цилиндрические, расширяющиеся кверху головные уборы с тонкой золотистой змейкой спереди. Жрецы вдохновенно читают что-то из громадных чёрных книг, лежащих на позолоченных кафедрах.

Огонь, стоны. Снова какие-то лица, искажённые беззвучным криком. Снова кресты. Крылатые исполинские существа кружат в небе. Молнии бьют в дымящийся песок. Катятся вниз по ступеням зиккурата тела. В неистовой молитве на колени падают верующие.

Распятые вниз головой люди захлёбываются в собственной крови.

У белого жертвенника пирует он… Нет, не он, а Он – царственный андрогин. Существо без пола или обоих полов разом. Он смеётся, размазывая кулаком по губам густую кровь. Перед ним на жертвеннике корчатся люди. Андрогин пожирает их живьём.

В небе кружат крылатые.

Рушатся зиккураты. Вместе с обломками камней и драгоценной утвари вниз летят люди.

Андрогин смеётся.

Бескрайние поля распятых людей. Умершие от обезвоживания верующие навеки застыли в раболепных позах.

Андрогин ест. Смеётся и ест.

Нет, не андрогин… Чудовищно смеётся… заливисто, безумно… смеётся… кажется… Да! Это нетопырь! Нетопырь по имени Фаул истерично смеётся и продолжает набивать утробу живыми людьми.

Исступлённо стучат барабаны. Барабанщиков будто бы бьют конвульсии. На толстых чёрных губах проступает кровавая пена.

Нетопырь отнимает от губ кубок с кровью, и его голос громовыми раскатами сотрясает землю. Нетопырь говорит: «Именем святой инквизиции!»

…От власти ужасных видений его отняли тёплые женские руки. Девушка была красива, очень красива. На круглом ухоженном лице испугано хлопали пушистыми ресницами огромные зелёные глаза. Пухлые влажные губы что-то говорили, но в ушах стоял только звон.

Попытка повернуть набок голову отдалась дедеровской головной болью и рябью перед глазами. Мышцы шеи тоже изрядно болели. Кажется, где-то надорвалась корка от затвердевшей крови, и тонкая горячая струйка побежала за шиворот.

– Господи, очнулся! – наконец удалось услышать девушку. Её глаза стали ещё больше, а тонкие изящные ладони закрыли рот, будто девица боялась закричать. – Кто-нибудь, сюда! Позовите Валигора!

Подошёл мужчина, седобородый, с насупленными густыми бровями. Он внимательно посмотрел в глаза, а потом спросил:

– Ну, ты как? Если ты слышишь меня и понимаешь, то кивни. Или хотя бы закрой глаза.

Кивнуть не удалось. Должно быть, всё, на что ещё способны были мышцы шеи, ушло на первый поворот головы в сторону. Поэтому пришлось зажмуриться. Медленно – даже веки повиновались с трудом.

– Хорошо, – хмыкнул мужчина. – Меня зовут Валигор, я знахарь на судне «Ярый жеребец». Это вот, – мужчина указал на девушку, которая разбудила его от кошмара, – Цветана. Она всё это время была твоей сиделкой. А пробыл ты в беспамятстве без малого две седмицы. Я уж, грешным делом, подумывал добить тебя, чтоб не мучился. А ты вон, молодец, крепкий оказался. Судно у нас купеческое. Сейчас мы плывём на побережье Шонь Рю. Тебя подобрали в Храмовых скалах, когда нам отказали там в пристанище. Ты что-то помнишь? Можешь назвать хоть своё имя?

Он хотел было сказать Азарь, но непослушные губы едва разомкнулись, и не вышло издать даже хрипа.

– Понятно, – почесал бороду Валигор и дал знак кому-то у изголовья Азаря. Тотчас голову ересиарха приподняли мягкие заботливые руки, а знахарь поднёс к губам берестяной стакан с горячим ароматным отваром. – Пей, мил человек, это поможет тебе восстановить силы. Не бойся, ничего колдовского, просто отвар из ромашки, иван-чая и липы. А знатная заварушка у вас там, однако, была, – вслух рассуждал Валигор, пока Азарь пил. – Удивительно, как ты ещё уцелел, когда из морских глубин вышли чудища. Ты что-нибудь помнишь?

Азарь тотчас напрягся и пристально посмотрел на знахаря.

– Вижу, что помнишь. Как сил наберёшься, расскажешь. Очень любопытно, знаешь ли, узнать из первых уст обо всём, что было. Но рытники, конечно, это сила… Втроём победить целую армию нежити, при этом не допустив даже до самих предместий – просто невероятно. Настоящие чудеса Господни, – знахарь восхищённо зацокал языком. – А ты, должно быть, был среди паломников, когда начался прорыв?

Азарь счёл разумным утвердительно сомкнуть веки.

– Вот страху-то, наверно, было, – покивал сам себе Валигор. – Если я правильно понял, как мне объясняли святые отцы, ты был из тех гостей Храмовых скал, кто первыми попал под удар. Настоящее чудо, что ты выжил! Несмотря ни на что, – знахарь легонько хлопнул Азаря по плечу, и ересиарх весь сжался, зажмурился и едва слышно захрипел. – Прости, парень. Но это ничего, если больно, стал быть, жив ещё. И землю-мать ещё потопчешь. В рубахе, считай, родился. Отдыхай, набирайся сил. Дорога ещё дальняя, успеем обо всём обговорить.

Знахарь забрал пустой стакан и быстрым гулким шагом удалился. Цветана принялась протирать лицо ересиарха влажной холодной тряпкой.

Силы возвращались к нему до невозможности медленно. Ещё несколько дней Азарь не мог даже сесть самостоятельно, не говоря уже о том, чтобы встать с узкой парусины подвесного лежака. Нужду справлял при помощи Цветаны в приплюснутое кованое судно. Девушка ухаживала за ним, как родная мать. Кормила с ложки, помогала облегчиться, протирала раны и меняла повязки.

Оказывается, на теле Азаря практически не осталось живого места. Он с ног до головы, как михдинская мумия, был закручен в длинные узкие полотнища. Руки и ноги отказывались подчиняться три дня после того, как ересиарх пришёл в себя. Спустя тридни, он смог медленно сгибать конечности в локтях и коленях. О том, чтобы поднять их, не шло речи. Контроль над стопами и кистями начал возвращаться и того позже, когда Азарь мог уже самостоятельно, хоть и кособоко, садиться – спустя ещё две недели их плаванья.

Моряки «Ярого жеребца» сторонились его. Никто, кроме Цветаны и Валигора, не обмолвился с Азарем и парой слов до тех пор, пока не пристали к небольшим мостикам местечка Цьюок в Шонь Рю. Тогда потихоньку маявшиеся от скуки во время торга морские волки нет-нет да стали осторожно перебрасываться с Азарем шуткой-другой.

Ересиарх к тому времени уже вполне сносно говорил. Затруднения в произнесении слов всё ещё случались, но, по крайней мере, он мог поддержать разговор.

Первое время знахарь пытался вызнать у больного подробности нашествия чудовищ на Храмовые скалы, но очень быстро оставил эту затею. Не зная, что команде и самому Валигору наплели про него храмовники, ересиарх боялся взболтнуть лишнего, поэтому старательно делал вид, что ему очень тяжело даются воспоминания того дня. Азарь закатывал глаза, начинал чаще дышать, конвульсивно сжимал кулаки и иногда изображал нервный тик.

Всё это ещё сильнее убеждало знахаря, что несчастному пришлось пройти в тот день через все круги дедеровой кузницы. И в общем, он отнюдь не далёк был от истины.

Насколько удалось понять Азарю из разговоров с врачевателем, священники придумали следующую историю. Азарь был одним из некоторого числа паломников, пришедших в Храмовые скалы снискать благодати. Но стоило им высадиться на берег, как из океанской пучины прямо на сушу посыпали ужасные создания. Монстры убивали самым зверским образом каждого, кому выпадало несчастье попасться им на пути. А потом, как по волшебству, появилось трое рытников – как в сказках – и они в одиночку разбили все чудовищные рати, даже не подпустив их к людским поселениям.

В целом история неплохая и в известной мере реалистичная. Давно ведомо, что если хочешь сделать свою ложь более правдивой, в неё нужно вплести некоторую толику истины. Про полное уничтожение предместий и детинца, атаки на главный храм, тысячи погибших священнослужителей, заградительные отряды и даже смерти многих цепных псов Храма, разумеется, никто не обмолвился и полсловом.

Вероятно, всю эту ложь приходилось придумывать быстро, прямо на ходу. Когда команда «Ярого жеребца» ещё на самых подступах к Храмовым скалам уже могла видеть брошенные, частично разрушенные, частично обгоревшие морские посудины, дрейфующие в открытом океане, а на берегах горы трупов, как человеческих, так и нет – храмовникам не оставалось ничего иного, как сплести ложь, в которую нетрудно будет поверить. Но главное, эта ложь должна приносить выгоду Храму. Разве не возвеличивает его могущество то, что всего трое его верных воинов обратили в ничто целую армию страшилищ? А в сверхъестественных, почти безграничных способностях рытников никто в Горнем не сомневался.

Так и родилась эта спасительная для Азаря ложь.

Мало-помалу ересиарх вставал и заново учился ходить. Его ноги то и дело подгибались, а стопы никак не хотели правильно работать. Мелкая моторика тоже оставляла желать лучшего. Когда-то Азарь мог разоружить одного-двух, а то и трёх вояк, а ныне для него составляло пытку дотронуться большим пальцем до всех остальных по очереди. Желудок плохо принимал походную морскую пищу, и несчастной Цветане частенько приходилось бежать с уткой к лежаку Азаря. Правда, чем лучше ему становилось, тем реже ересиарх старался беспокоить девушку.

Кто-то из команды дал ему на время костыль, который сильно облегчил походы на гальюн.

Научившись худо-бедно передвигаться по судну, Азарь ночами покидал трюм и сидел на палубе. Он кутался в рогожу и, нахохлившись, как сыч, подолгу смотрел на звёзды. Потом возвращался на подвесной лежак и спал едва ли не весь день.

Валигор пытался его увещевать, что для здоровья куда полезнее спать ночью, а не наоборот, но здесь Азарь оставался непреклонен. Обычно он просто мрачно отмалчивался и поступал по-своему. Неожиданно моряки поддержали больного в таком режиме дня. Нехотя через какое-то время, они всё же признались, что так Азарь, по крайней мере, не доставляет хлопот. В работе от него всё равно толку сейчас не дождаться, а так хоть не будит никого среди ночи громкими стонами, которые недавно появились в его беспокойном сне.

Со всех сторон, куда ни кинь взгляд, простирался огромный непостижимый океан. Он казался тем единственным, что ещё осталось в Горнем. Казалось, что суша разом куда-то исчезла, погрузилась в пучину вместе с городами, лесами и горами. И остался только он, он один – Велигорский океан, властитель всего живого.

Когда-то Азарь знавал одного мудреца, который вполне серьёзно полагал, что вся жизнь в Горнем зародилась именно здесь – в бездонных солёных пучинах. А уже потом каким-то образом подводные существа развивались, изменялись и начинали выползать на берега. Сначала осторожно, на незначительные промежутки времени. Потом оставались всё дольше, пока не утратили саму способность жить под водой. И вот эти первые уже не морские чудовища дали жизнь всему великому разнообразию сухопутных зверей и птиц. Да что там птиц, бери выше – самих людей!

Неудивительно, что после таких слов мудреца ждал незавидный конец. О нет, он не попал в руки рытников и не встретил мученическую смерть на очистительном пламени. Вовсе нет. Несчастного просто закидали камнями его же соотечественники – ревнители и добрые дети святой храмовой веры. Разумеется, они не могли допустить, чтобы проклятый еретик смущал подобным непотребством умы их детей. А тело его бросили в реку, точно горькую усмешку над взглядами учёного. Если твоя жизнь началась в воде, то пусть в воде она и закончится.

А океан – родитель жизни, отец злополучного учёного продолжал жить своей таинственной жизнью, даже не узнав имени своего героя.

Поблизости от «Ярого жеребца» то и дело разрезали волны огромные плавники. Исполинские рыбы размером с целый корабль выныривали из глубин и, подняв тучи воды, погружались назад. Скользили над водной гладью пёстрые летучие рыбы.

Иногда ночами волны начинали тускло светиться разными цветами. И тогда под водой любопытный глаз мог разглядеть чудесных рыб, что светились сами собой без всякой магии или огня. Небольшими группками плавали светящиеся медузы, на которых охотились вальяжные электрические скаты. Обычной пищей скатов всё-таки оставались костистые рыбы, но медузами эти океанские разбойники тоже не брезговали. И когда два электрических существа сходились в бою, их поединок напоминал сражение двух магов, повелевающих молниями.

Спустя месяц их плавания, Азарь вдруг попросил подать ему зеркало. И лекари долго сомневались, стоит ли им внять просьбе. Но хитрец поступил умно. Как только стало ясно, что знахарь твёрд в своём решении до времени не давать больному зеркала, Азарь сосредоточился на Цветане. Как и следовало ожидать, сердце девушки дрогнуло. Она не выдержала, когда мужчина, бледный и измученный после ночных бдений, подошёл к ней и, едва удерживаясь на ногах, в сотый раз попросил зеркало.

Девушка поджала губы и быстро куда-то ушла. Потом вернулась с круглым серебряным блюдом, начищенным до такой степени, что, в самом деле, в нём можно было увидеть своё отражение.

Азарь осторожно поднял блюдо перед собой. Внешне он не дрогнул, ничем не выдал своего удивления. Но на скулах набухли желваки.

Некогда ровный, как чеканный, нос Азаря ныне был свёрнут на бок, а поперёк него чертил красный, кое-где подёрнутый струпьями шрам. Русые волосы потемнели, и в нескольких местах зияли проплешины. Почти в каждой из них алели струпья или рубцы. Всё лицо, даже спустя месяц, сохраняло отёк и синяки. Нижние веки набухли и посинели, как у самого распоследнего пьяницы. Верхней части левого уха как ни бывало. Нижняя губа оттопыривалась из-за очередного шрама, обнажая поредевшие зубы.