Текст книги "Святая Русь. Историческая миссия, национальная идея, форма правления"

В истории развития евразийского подхода неоднократно подчеркивалось, что «ни одна цивилизация не может гордиться тем, что она представляла высшую точку развития, в сравнении с ее предшественницами или современницами, во всех сторонах развития» (Н. Я. Данилевский «Россия и Европа»).

Этот тезис у родоначальников евразийского подхода вытекает из недооценки общих закономерностей исторического развития, из сугубо критического отношения к положению о «магистральном пути» общественного прогресса. Н. Я. Данилевский отмечает, что «прогресс состоит не в том, чтобы идти всё в одном направлении, а в том, чтобы исходить всё поле, составляющее поприще исторической деятельности человечества, во всех направлениях». При понимании прогресса как развития всех народов по единому пути «качественное различие племен человеческого рода, – как считает Данилевский, – совершенно упускается из виду». Хотя здесь защищается очень нужный и актуальный сегодня тезис о необходимости учета «качественных различий» народов, всё же недооценка общих закономерностей может привести к другой крайности и утверждению о бессмысленности и бесполезности учета опыта других народов.

Особенно наглядно это проявилось в работах Н. С. Трубецкого. Он, в частности, критикуя положение о «магистральном пути прогресса», называя его «шовинистическим» [23], подчеркивает важную мысль: невозможно сравнить две культуры или цивилизации и определить, какая из них более «развитая», ибо сравнение уровней требует признания некоторой из них за эталон, что изначально ставит «произвольно» выбранную культуру (цивилизацию) в преимущественное положение. Выводы Н. Трубецкого однозначны: полное заимствование чужой культуры невозможно и даже частичное может привести к опасным последствиям – потере способности воспроизводства собственной культуры.

Критика

Писатель и публицист Максим Кантор в книге «Империя наизнанку» (2015) в качестве критики идеологии евразийства привел аргумент о несуществовании исторической, культурной, религиозной или экономической целостности Евразии [24]. Огромное различие в культурном, языковом, религиозном отношении между народами Европы и Азии делают практически невозможным какое-либо совместное единство [25]. Сама идеология была использована лишь в геополитических целях для оправдания противостояния между российским консерватизмом и западным либерализмом. По мнению М. Кантора, евразийство не может считаться философией, так как оно основано на мистическом понимании действительности и содержит в себе абстрактные, неопределенные суждения [26]. Особенно это касается построения экономической и социальной моделей данной идеологии и их воплощения после приобретения территориальных пространств евразийского континента.

Примечания

1. Лесевицкий А. В. Ф. М. Достоевский как предшественник евразийства: монография. – 2-е изд., испр. и дополн. – Пермь: ОТ и ДО, 2013. – 156 с.

2. Петр Николаевич Савицкий «Евразия Срединная Земля» / А. Дугин. Основы Геополитики. Ч. 1., гл. 9.

3. Братство св. Софии. Материалы и документы 1923–1939. / Составитель Н. А. Струве. Подготовка текста и примечания Н. А. Струве, Т. В. Емельяновой… – Москва – Париж: Русский путь – YМСА-Ргеss, 2000. – С. 3–10. – 330 с. – ISBN 5-85887-077-5..

4. Красиков В. И. Дискуссии по евразийству и формирование евразийской социальной сети в русской эмиграции 20–30 гг. ХХ века [Журнальный клуб «Интелрос»: сайт]: URL: http://www.intelros.ru/readroom/credo_new/credo-new-2012-1/13144-diskussii-po-evraziystvu-i-formirovanie-evraziyskoy-socialnoy-seti-v-russkoy-emigracii-20-30-gg-hh-veka.html.

5. Флоровский Г. В. Евразийский соблазн [электронная библиотека «Вехи»]: URL: http://www.vehi.net/florovsky/evraziistvo.html.

6. Письма академика В. И. Вернадского сыну (1922–1936) [Архив Российской академии наук: электронный ресурс]: URL: http://www.arran.ru/?q=en/node/65.

7. Работа с евразийцами наконец стала принимать вполне конкретные формы [Электронная библиотека Руниверс]: URL: https://runivers.ru/philosophy/chronograph/461262/.

8. Знала ли Марина Цветаева, что ее муж – агент НКВД? [Мир Марины Цветаевой: сайт]: URL: http://tsvetaeva.narod.ru/WIN/efron/kovalenk.html/

9. Igor Torbakov. Becoming Eurasian: The Intellectual Odyssey of Georgii Vladimirovich Vernadsky // Between Europe and Asia: The Origins, Theories, and Legacies of Russian Eurasianism. Edited by Mark Bassin, Sergey Glebov, and Marlene Laruelle. – Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 2015. – P. 118.

10. Андреас Умланд Постсоветские правоэкстремистские контрэлиты и их влияние в современной России // Журнал «Неприкосновенный запас», № 1 (57), 2008 г.

11. Савицкий П. Степь и оседлость // На путях: Утверждение евразийцев. Москва, Берлин. 1922.

12. Макиндер Х. Д. Географическая ось истории // Элементы. № 7, М. 2000.

13. Берштейн А., Карцев Д. Третий мир. Единое наследие Чингисхана // «Время новостей». – № 231. – 17 декабря 2007

14. Умланд А. Почему «неоевразийство» Александра Дугина не является евразийским [Гефтер: электронный журнал]: URL: http://gefter.ru/archive/25039; Немцев М. «Неоевразийство» Александра Дугина и евразийство [Гефтер] URL: http://gefter.ru/archive/25085.

15. Евразийцы XXI века. К 20-летию евразийского проекта Нурсултана Назарбаева [Российская газета: сайт]: URL: https://rg.ru/2014/03/26/evrazes-poln.html.

16. Стенограмма Учредительного съезда политического движения «Евразия» [Политическое движение «Евразия: сайт]: URL: http://eurasia.com.ru/stenogramma.html.

17. Младоевразийцы активизировались [Центр Льва Гумилёва. Евразийство и скифство: сайт]: URL: https://www.gumilev-center.ru/mladoevrazijjcy-aktivizirovalis/.

18. Символика [Евразийского движения] [Евразийское движение Российской Федерации: сайт]: URL: http://eurasian-movement.ru/about/symbols

19. Состоялся Учредительный съезд Евразийского Движения Российской Федерации [Евразийское движение Российской Федерации: сайт]: URL: http://eurasian-movement.ru/event/founding_congress_eurasian_movement-2.

20. Единство в согласии [Евразийское движение Российской Федерации: сайт]: URL: http://eurasian-movement.ru/archives/683.

21. О расширении Попечительского совета и Комитета ЕДРФ (29.11.15) [Евразийское движение Российской Федерации: сайт]: URL: http://eurasian-movement.ru/archives/691.

22. Северная Евразия. Общественное Движение [Страница движения на сайте vk.com]: URL: https://vk.com/severnaya_eurasia – дата обращения 10 апреля 2017.

23. Кн. Н. С. Трубецкой. Европа и человечество. – София: Российско-болгарское книгоизд-во, 1920.

24. Максим Кантор. Империя наизнанку. Когда закончится путинская Россия. – Алогоритм, 2015. – С. 73. – ISBN 9785443809724.

25. Максим Кантор. Империя наизнанку. – С. 143.

26. Максим Кантор. Империя наизнанку. – С. 141.

Философские воззрения выдающихся мыслителей России о Божественном предназначении России

До государственного переворота февраля 1917 года в работах отечественных мыслителей, рассматривающих историческую миссию России и ее национальную идею, религиозный вопрос всегда был на первом плане. Необходимо выделить ряд российских философов, которые внесли в изучение и глубокое понимание данного вопроса огромный вклад. К таким выдающимся людям относятся: А. С. Хомяков (1804–1860), И. В. Киреевский (1806–1856), К. С. Аксаков (1817–1860), Н. Я. Данилевский (1822–1885), В. С. Соловьёв (1853–1900), В. В. Розанов (1856–1919), С. Н. Булгаков (1871–1944), Н. А. Бердяев (1874–1948).

Алексей Степанович Хомяков (1804–1860)

В основе философии А. С. Хомякова лежал провиденциализм. Историческое развитие каждого народа предопределялось абсолютом. Однако в своем развитии народ в силу тех или иных причин может отклониться от него и не выполнить возложенной на него «миссии».

Понимание славянофилами (в том числе А. С. Хомяковым) процесса исторического развития того или иного народа как постепенного проявления его «начала» имело два неоспоримых преимущества. Во-первых, подобный подход подразумевал стремление понять смысл истории народа. Во-вторых, заставлял пристально вглядеться в специфику народной жизни (именно славянофилы первыми обратили серьёзное внимание на такое фундаментальное явление русской действительности, как сельская община).

Одна из заслуг Хомякова – обоснование им принципа соборности, которое появляется в полемике с иезуитом Гагариным. Прилагательное «соборный» служит характеристикой Церкви и представляет собой перевод греческого слова «кафолический» из Символа Веры. Хомяков настаивает, что нельзя в соборности (равно как и в кафоличности) видеть вселенскость в смысле всемирности, ибо Церковь была соборной с самого начала до своего распространения среди народов. Принцип соборности – это «единство во множестве».

В отношении Церкви Хомяков признавал ее разделение на видимую и невидимую, ветхозаветную и новозаветную. Свои взгляды он формулировал в полемике с папистами и протестантами, доказывая, что церковь – не государство и не собрание верующих, но «единство Божьей благодати». При этом церковь существует «с сотворения мира», а Ной и Авраам были родоначальниками «ветхозаветной Церкви». Вслед за Тихоном Задонским Хомяков принимает католическое учение о семи таинствах, но отвергает католическую добавку Филиокве.

По Хомякову, залогом спасения является церковное единство верующих. Им выделяются внутреннее единство – единство духа и внешнее – единство в таинствах, которые не противопоставляются и не отделяются, а сосуществуют друг с другом. Причем первый тип, проявляющийся в достижении внутренней церковной святости, представляет собой сущность веры, в то время как второй тип есть осознанное проявление веры и единства. Хомяков преодолевает католическую (для спасения необходимы дела) и протестантскую (для спасения необходима вера) богословские крайности и тем самым указывает на недопустимость дихотомии как таковой для православного вероучения. «Посему неразумны и те, которые говорят, что вера одна не спасает, но еще нужны дела, и те, которые говорят, что вера спасает кроме дел».

Иван Васильевич Киреевский (1806–1856)

«…У нас есть Надежда и Мысль о великом назначении нашего отечества!» [1]

В начале творчества Киреевского заметны «западнические» симпатии, вскоре сменившиеся мистицизмом и славянофильством [2].

Главенствующее место у Киреевского занимает идея цельности духовной жизни. Именно «цельное мышление» позволяет личности и обществу избежать ложного выбора между невежеством, которое ведет к «уклонению разума и сердца от истинных убеждений», и логическим мышлением, способным отвлечь человека от всего важного в мире. Вторая опасность для современного человека, если он не достигнет цельности сознания, особенно актуальна, полагал Киреевский, ибо культ телесности и культ материального производства, получая оправдание в рационалистической философии, ведет к духовному порабощению человека. Принципиально изменить ситуацию может только перемена «основных убеждений», «изменение духа и направления философии».

Как и Хомяков в учении о соборности, Киреевский связывал рождение нового мышления не с построением систем, а с общим поворотом в общественном сознании, «воспитанием общества». Как часть этого процесса общими («соборными»), а не индивидуальными интеллектуальными усилиями и должна была войти в общественную жизнь новая, преодолевающая рационализм философия. Суть этого пути – стремление к сосредоточенной цельности духа, которая дается только верой, «осознанием об отношении человеческой личности к личности Божества». Этому должна помочь также и аскеза – необходимый элемент не только жизни, но и философии. В то же время Киреевский отнюдь не считал бессмысленным опыт европейского философского рационализма: «Все ложные выводы рационального мышления зависят только от его притязания на высшее и полное познание истины».

Константин Сергеевич Аксаков (1817–1860)

В работе «О внутреннем состоянии России» (1855) Аксаков утверждал, что русские – это «негосударственный народ», в смысле не ищущий участия в управлении, а потому чуждый революционного и конституционного начала; основу быта русского народа еще до принятия христианства составляли общины, государственный элемент появился позже как результат чуждого влияния. Аксаков решительно противопоставляет государственное (государево) общественному (земскому), под последним понимая духовно-нравственную деятельность, тогда как государство «по преимуществу дело военное», смысл которого в «защите и охранении жизни народа». Русское государство по сути есть монархия, ибо строжайшая дисциплина и единоначалие в военном деле уравновешиваются независимостью совести и мысли в деле общественном. Однако эта гармония государства и земли была нарушена Петром I, при котором правительство обособилось от народа; государство начало вмешиваться в дела земли, из служителя народа оно превратилось в идол, требующий беспрекословного подчинения во всём. Так в России возникли «внутренние язвы»: раскол, крепостное состояние и взяточничество.

В работе «О русском воззрении» (1856) он различает общечеловеческое и национальное, провозглашая свою приверженность идеям славянофилов. «Деятельность народа, – писал Аксаков, – как деятельность человека, должна быть самостоятельна». Здесь он решительно критикует попытки отождествления европейского с общечеловеческим, которая выражается в моде в одежде, языке и литературе. Суть этой моды в рабском заимствовании.

Николай Яковлевич Данилевский (1822–1885)

«Казахстан. Национальная энциклопедия» пишет: «Социологические взгляды Данилевского наиболее полно изложены в книге «Россия и Европа» (1869), в которой он выдвинул теорию обособленных, локальных «культурно-исторических типов» (цивилизаций), развивающихся подобно живым организмам. Они находятся в непрерывной борьбе друг с другом и с внешней средой, так же, как и биологические виды, проходят стадии возмужания, дряхления и неизбежной гибели. Ход истории выражается в смене вытесняющих друг друга культурно-исторических типов. Данилевский выделяет 10 таких типов; качественно новым, перспективным с точки зрения истории типом считает «славянский тип», наиболее полно выраженный в русском народе» [8].

Данилевский, отрицая всякую общечеловеческую задачу в истории, считает Россию и славянство лишь особым культурно-историческим типом, однако наиболее широким и полным. Он видит в человечестве только отвлеченное понятие, лишенное всякого действительного значения, и оспаривает общепринятые деления – географическое (по частям света) и историческое (древняя, средняя и новая история). При этом Данилевский выставляет в качестве действительных носителей исторической жизни несколько обособленных «естественных групп», которые обозначает термином «культурно-исторические типы».

Всякое племя или семейство народов, характеризуемое отдельным языком или группой языков, довольно близких между собою для того, чтобы сродство их ощущалось непосредственно, без глубоких филологических изысканий, составляет самобытный культурно-исторический тип, если оно вообще по своим духовным задаткам способно к историческому развитию и вышло уже из младенчества. Таких типов, уже проявившихся в истории, Данилевский насчитывает 10: египетский, китайский, ассиро-вавилоно-финикийский [? он же халдейский (?), или древнесемитический], индийский, иранский, еврейский, греческий, римский; новосемитический, или аравийский; и германо-романский, или европейский. Россия со славянством образуют новый культурно-исторический тип, который должен проявиться в скором времени, совершенно отличный и отдельный от Европы. К этим несомненным, по Данилевскому, естественным группам он причисляет еще два сомнительных типа (американский и перуанский), «погибших насильственною смертью и не успевших совершить своего развития» (в отношении Новой Америки Данилевский не признавал особый вырабатывающийся культурно-исторический тип).

Данилевский, как и Рюккерт (хотя в несколько ином распределении), признаёт четыре общих разряда культурно-исторической деятельности: деятельность религиозная, собственно культурная (наука, искусство, промышленность), политическая и социально-экономическая.

Признавая человечество за пустую абстракцию, Данилевский видит в культурно-историческом типе высшее и окончательное выражение социального единства. Если та группа, которой мы придаем название культурно-исторического типа, и не есть абсолютно высшая, то она во всяком случае высшая из всех тех, интересы которых могут быть сознательными для человека, и составляет, следовательно, последний предел, до которого может и должно простираться подчинение низших интересов высшим, пожертвование частных целей общим.

Отрицая то, что для культурно-исторического типа прежде всего нужна культура, Данилевский предлагает некое славянство в себе и для себя, признаёт за высшее начало самую особенность племени независимо от исторических задач и культурного содержания его жизни. Такое противоестественное отделение этнографических форм от их общечеловеческого содержания могло быть сделано только в области отвлеченных рассуждений. При сопоставлении же теории с действительными историческими фактами она оказывалась с ними в непримиримом противоречии. История не знает таких культурных типов, которые исключительно для себя и из себя вырабатывали бы образовательные начала своей жизни. Данилевский выставил в качестве исторического закона непередаваемость культурных начал – но действительное движение истории состоит главным образом в этой передаче.

В изложение своего взгляда на историю Данилевский вставил особый экскурс о влиянии национальности на развитие наук. Здесь он как будто забывает о своей теории: вместо того чтобы говорить о выражении культурно-исторических типов в научной области, указывает лишь на воздействие различных национальных характеров – английского, французского, немецкого и т. д. Различая в развитии каждой науки несколько главных ступеней (искусственная система, эмпирические законы, рациональный закон), Данилевский находил, что ученые определенной национальности преимущественно способны возводить науки на ту или другую определённую ступень. Эти обобщения оказываются, впрочем, лишь приблизительно верными, и установленные Данилевским правила имеют столько же исключений, сколько и случаев применения. Во всяком случае этот вопрос не находится ни в каком прямом отношении с теорией культурно-исторических типов.

Занимающие значительную часть книги Данилевского рассуждения об упадке Европы и об отличительных особенностях России (православие, община и т. п.) вообще не представляют собой ничего нового сравнительно с тем, что было высказано прежними славянофилами. Более оригинальны для того времени, когда появилась книга, политические взгляды Данилевского, которые он резюмирует в следующих словах:

Европа не только нечто нам чуждое, но даже враждебное … ее интересы не только не могут быть нашими интересами, но в большинстве случаев прямо им противоположны.

Та цель, ради которой русские должны, по Данилевскому, отрешиться от всяких человеческих чувств к иностранцам и воспитать в себе и к себе odium generis humani – заключается в образовании славянской федерации с Константинополем в качестве столицы.

Владимир Сергеевич Соловьёв (1853–1900)

Основной идеей его религиозной философии была София – Душа мира, понимаемая как мистическое космическое существо, объединяющее Бога с земным миром. София представляет собой вечную женственность в Боге и, одновременно, замысел Бога о мире. Этот образ встречается в Библии. Соловьёву же он был открыт в мистическом видении, о котором повествует его поэма «Три свидания». Идея Софии реализуется трояким способом: в теософии формируется представление о ней, в теургии она обретается, а в теократии – воплощается.

• Теософия – дословно Божественная мудрость. Она представляет собой синтез научных открытий и откровений христианской религии в рамках цельного знания [11]. Вера не противоречит разуму, а дополняет его. Соловьёв признаёт идею эволюции, но считает ее попыткой преодоления грехопадения через прорыв к Богу. Эволюция проходит пять этапов, или «царств»: минеральное, растительное, животное, человеческое и Божье.

• Теургия – дословно боготворчество. Соловьёв решительно выступал против моральной нейтральности науки. Теургия – это очистительная практика, без которой невозможно обретение истины. В ее основе лежит культивирование христианской любви как отречение от самоутверждения ради единства с другими.

• Теократия – дословно власть Бога, то, что Чаадаев называл совершенным строем. «Теократическую миссию» Соловьёв возлагал на Россию, при этом сохраняя симпатии католицизму. Теократия заключается в «истинной солидарности всех наций и классов», а также в «христианстве, осуществленном в общественной жизни» [12].

На философию Соловьёва оказали сильное влияние идеи русского религиозного мыслителя Николая Фёдорова. Соловьёв считал Фёдорова своим «учителем и отцом духовным», называл гениальным мыслителем [13].

Василий Васильевич Розанов (1856–1919)

Философия Розанова составляет часть общего русского литературно-философского круга, однако особенности его существования в этом контексте выделяют фигуру ученого и позволяют говорить о нём как о нетипичном его представителе. Находясь в центре развития российской общественной мысли начала XX в., Розанов вел активный диалог со многими философами, писателями, поэтами, критиками. Многие из его работ были идейной, содержательной реакцией на отдельные суждения, мысли, работы Бердяева, В. С. Соловьёва, Блока, Мережковского и др. и содержали развернутую критику этих мнений с позиций его собственного мировоззрения. Проблемы, занимавшие мысли Розанова, связаны с морально-этическими, религиозно-идейными оппозициями – метафизика и христианство, эротика и метафизика, православие и нигилизм, этический нигилизм и апология семьи. В каждой из них Розанов искал пути к снятию противоречий, к такой схеме их взаимодействий, при которой отдельные части оппозиции становятся разными проявлениями одних и тех же проблем в существовании человека [15].

Интересна одна из интерпретаций философии Розанова, а именно как философии «маленького религиозного человека». Предметом его исследования становятся перипетии «маленького религиозного человека» наедине с религией, такое множество материала, указывающего на серьезность вопросов веры, на их сложность. Грандиозностью задач, которые ставит перед Розановым религиозная жизнь его эпохи, лишь отчасти связана с Церковью. Церковь не поддается критической оценке. Человек остается наедине с самим собой, минуя институты и установления, которые объединяют людей, дают им общие задачи. Когда так ставится вопрос – проблема рождается сама собой, без дополнительного участия мыслителя. Религия по определению – объединение, собирание вместе и т. д. Однако понятие «индивидуальная религия» приводит к противоречию. Впрочем, если его истолковать таким образом, что в рамках своей индивидуальности религиозный человек ищет свой способ связи и объединения с другими, тогда всё встает на нужные места, всё приобретает смысл и потенциал для исследования. Именно его использует В. Розанов [16].

Сергей Николаевич Булгаков (1871–1944)

На рубеже XIX–XX веков Сергей Булгаков разочаровался в марксизме, поскольку счел его неспособным ответить на глубинные религиозные запросы человеческой личности и коренным образом изменить ее. Он возвратился к христианству зрелым человеком, пройдя искушение иными возможностями спасения. Его личный духовный путь стал знаковым для духовного пути России, демонстрируя возможность ухода от нависшей над страной катастрофы. В 1905 году, в дни первой русской революции, Булгаков написал статью «Героизм и подвижничество» [11], в которой сказал о «двух путях» русской интеллигенции. Героизм – путь, которым идет большинство. Это попытка изменить общество внешними средствами, сменив один класс другим, с применением насилия и террора и с полным пренебрежением к духовному и нравственному содержанию собственной личности. Подвижничество – иной путь, предполагающий прежде всего изменение, преображение собственной личности, «ибо из сердца, – по слову Евангелия, – исходят злые мысли, убийства, прелюбодеяния, блудодеяния, кражи, лжесвидетельства, хулы. Это оскверняет человека…» (Мф. 15, 19). Этот путь требует подвига не внешнего, но внутреннего. Булгаков предупреждает, что путь героизма ведет Россию к кровавой трагедии.

Своим богословием отец Сергий вызвал обвинения со стороны московской и карловацкой юрисдикций православной церкви. Конфликт имел как политические, так и собственно богословские причины. Церковно-политический фон конфликта выражался в противостоянии карловацкой (промонархической) и московской (находящейся под тягчайшим давлением Сталина) церквей – свободной «евлогианской» церкви, которая с 1931 года подчинялась Константинопольскому патриархату. В сфере богословия дал о себе знать страх перед постановкой новых богословских вопросов. В 1935 году учение Булгакова было осуждено в указах Московской патриархии, а в 1937-м также зарубежного Архиерейского собора в Карловцах. Однако комиссия профессоров Свято-Сергиевского института и епархиальная комиссия (1936), созванная митрополитом Евлогием, отвергли все обвинения в ереси.

Софиология

Полемизируя с традицией немецкого идеализма, Булгаков отказывается рассматривать разум и мышление в качестве высшего начала, наделенного исключительной прерогативой связи с Богом. Оправдание мира предполагает, таким образом, оправдание материи, и тип своего философского мировоззрения Булгаков иногда определял взятым у Владимира Соловьёва сочетанием «религиозный материализм». Мысль отца Сергия развивалась «снизу», от экономической проблематики и философского учения о хозяйстве («Философия хозяйства») к общему учению о материи и о мире и, наконец, к развернутой богословской системе, дающей окончательное решение исходной задачи: укореняющей мир в Боге и вместе с тем прямо следующей христианскому откровению и догматике [10].

Булгаков говорит, что Бог сотворил мир из Своего собственного существа, вне Себя положенного. Здесь о. Сергий прибегает к библейскому понятию Софии – премудрости Божией, которая тождественна природе, усии Божией. И эта София Божественная, положенная вне Себя творческим актом Божьим, становится Софией тварной, она и есть основа тварного мира. Ее тварность заключается в ее положении во время и становление. София тварная проявлена в потенциях бытия, которые, как семена, посеянные в землю, должны прорасти, но возможность их прорастания и качество роста впрямую связаны с самоопределением и деятельностью человека – ипостаси Софии тварной. «Земля» и «мать» – ключевые определения материи у Булгакова, выражающие ее зачинающую и родящую силу, ее плодотворность и плодоносность. Земля «насыщена безграничными возможностями»; она есть «всематерия, ибо в ней потенциально заключено всё» (Свет Невечерний. М., 1917, с. 240–241). Хотя и после Бога, по Его воле, но материя есть также творческое начало. Земля-мать не просто рождает, изводит из своих недр всё сущее. На вершине своего рождающего и творческого усилия, в его предельном напряжении и предельной чистоте, она потенциально является «Богоземлей» и Богоматерью. Из недр ее происходит Мария, и земля становится готовою приять Логос и родить Богочеловека. Земля становится Богородицей, и только в этом истинный апофеоз материи, взлет и увенчание ее творческого усилия. Здесь ключ ко всему «религиозному материализму» Булгакова [10].

Булгаков исследует философские основы языка и в другой книге того же периода – «Философии имени», посвященной апологии имяславия и родственной аналогичным апологиям Флоренского и Лосева. Из соответствия выводится классификация философских систем, позволяющая увидеть в их главных видах различные монистические искажения догмата троичности, который исключает монизм и требует полного равноправия, единосущия трех начал, соединенных в элементарном высказывании («Я есмь сущий») и понятых как начала онтологические. В итоге история философии предстает как история особого рода тринитарных ересей. Булгаков делает вывод, что адекватное выражение христианской истины принципиально недоступно для философии и достижимо лишь в форме догматического богословия [10].

В отличие от софиологии Соловьёва и Флоренского, где София Премудрость Божия есть начало, посредствующее меж Богом и миром, «мир в Боге», предвечно сущее в Боге собрание идеальных первообразов всего сущего, – София в изложении Булгакова не есть начало, наряду с Богом, а есть сама природа Божья, усия, Сущность Триединого Бога: «Божественная София есть … природа Божия, усия, понимаемая … как раскрывающееся содержание, как Всеединство» (Агнец Божий, с. 125). Таким образом, она не является четвертой ипостасью, в чём обвиняли о. Сергия, и в то же время может быть отождествлена с каждой из ипостасей Святой Троицы, потому что она и есть единая природа Божья, жизнь Пресвятой Троицы [12]. София может быть отождествлена с Логосом, поскольку она есть Премудрость; она может быть отождествлена с Духом Святым, поскольку она есть Слава и Красота Божья, она может быть отнесена к Отцу, поскольку она есть мир Божий. Но София не является ипостасью, Лицом, хотя насквозь личностна, пронизана лучами Святой Троицы. По аналогии с миром Божьим создан и мир тварный: он также имеет природу, Софию тварную и ипостась, Адама, многоединую человеческую личность, которая была создана по образу Божьему.

Ключевым понятием в богословии о. Сергия является Богочеловечество Христово и наше богочеловечество. Для о. Сергия принципиально важным становится раскрытие Халкидонского догмата через положительное соотношение двух природ во Христе, которое основывается на тождественности Софии Божественной и тварной: «Будучи тождественны по основанию, они различны по способу своего бытия», – пишет он. Положительное соотношение природ во Христе открывает и перед человеком путь обожения.

В согласии с концепцией Богочеловечества он развивает учение о мировом процессе, который во всей целокупности, от акта творения, через пребывание в падшести и до финального Преображения, представляется как «Богочеловеческий процесс», воссоединение твари с Богом. Раньше и полнее всего у Булгакова развито учение о хозяйстве, в сферу которого включается и экономическая, и научно-техническая деятельность человека. Отражая двойственную природу падшего бытия, хозяйство совмещает в себе свободный творческий «труд познавания и действия», в котором раскрывается софийность мира, и «рабство ничто», служение рожденной падением природной необходимости. Важное место в Богочеловеческом процессе принадлежит искусству. Булгаков трактует его как способность увидеть и показать софийность мира, ибо одно из главных имен Софии Красота. Но как всё в падшем бытии, искусство несет и печать ущербности: оно стремится и не может стать теургией, действенным преображением мира. Аналогично анализируются феномены пола, творчества, власти и другие: Булгаков усматривает всюду как софийное, благое начало, так и печать падшести, небытия. В последние годы сюда присоединяется анализ «последних вещей», смерти (Софиология смерти // Вестн. РСХД. 1978, № 127; 1979, № 128) и конца мира (эсхатология «Невесты Агнца») [10].