Текст книги "Фамадихана"

4

Стоило Алисе прикоснуться щекой к подушке, как мир тут же исчез. Но посреди ночи она проснулась – как будто бы от сильного стука в дверь комнаты. На самом деле это просто лодыжки оказались за пределами одеяла, а ночной сквозняк проник через щели между половицами и привязался к тонкому телу, пробудив ото сна.

Сперва захотелось понять, сколько сейчас времени, и, приподнявшись на цыпочках, Алиса попыталась нащупать в темноте тапочки. На электронном циферблате мерцал второй час ночи. Нахлынуло чувство чьего-то присутствия: как раз по поверьям покойные приходят домой в первые дни после похорон. Алиса не испугалась, но присела на край кровати и, уткнувшись лицом в ладони, тихонько заплакала. Хотя после безмолвной истерики должно было стать легче.

И действительно стало. Алиса в четверть сил воспряла духом, отвела занавеску с окна в сторону, и комнату залил лунный свет. Хуже, чем неделю назад, когда лето было еще в разгаре, но лучше, чем беспробудная тьма, какая бывает в пасмурную ночь.

Между стволами яблонь что-то мелькнуло, Алиса вздрогнула, захотела позвать папу, но вспомнила, что теперь уже слишком взрослая для такого, да родители были не дома. А мелькнувшее приблизилось, и стало ясно, что это какой-то человек ростом выше среднего встал в саду, облокотившись на один из стволов. Сигарета мелькнула во тьме – и подсветила бледное лицо Антона. Но чтобы отличить сон от реальности, Алиса открыла окно и спросила:

– Антон, это ты?

– Да. Это я, – его голос звучал простуженно.

Антон сделал шаг вперед, почему-то сутулясь, и свет озарил его. Он был все тот же – аккуратный и высокий, с прямым пробором каштановых волос набок. Она и забыла, какой он взрослый, а может, он еще неделю назад таким и не был. Сколько ему лет? Вроде бы месяцем младше Антонины… а та старше сестры на пять лет…

– Я сейчас открою. Подожди. – Алиса хлопнула пластиковым окном, накинула толстый халат и спешно спустилась.

В длинном коридоре она смутилась: на полках горели свечи, багетное зеркало сняли со стены и повернули задом наперед. Осознание происходящего вернулось с новой силой. Под лестницей в игре теней чудилось шевеление неизвестных существ. Она ткнула на ощупь выключатель, и лампа осветила коридор – неизвестными существами оказались пальто. «Где пальто Тони?» – пронеслась мимолетная мысль в сознании Алисы, прежде чем она распахнула входную дверь и вышла на крыльцо, где свет загорелся тоже. Антон теперь стоял на нижней ступени и, судя по усталому виду, хотел сесть.

– Привет, – сказала она.

– Привет, – глухо отозвался он.

Но выглядел парень все-таки иначе. Вроде бы молодой, а у висков уже седые волосы, белые-белые. Так же поменялся и папа, но ему был пятый десяток, а Антон еще и тридцати не достиг. Она пожалела его каштановые волосы. А потом заметила, что его подбородок и щеки были в свежих царапинах от бритья и глаза с трудом концентрировались на одной точке, а взгляд уводило вниз – Антон точно устал. Молчание длилось недолго – все подбирали слова, и наконец она решилась спросить:

– Где ты был?

– Последние года четыре – нигде. – Он говорил угрюмо и медленно.

Потом притушил сигарету, достал пачку и засунул в нее недокурок. Докуривать не собирался, просто из воспитания не любил сорить, судя по набитой окурками пачке. Алиса попыталась вспомнить, курил ли он до отъезда, – кажется, нет. Наверное, перенял дурную привычку в Санкт-Петербурге от новых друзей.

– Это понятно. А последние дни?

Он ничего не ответил. Приблизился и, опустившись на ступеньку, спросил:

– Я не успел?

– Нет. – Алиса села рядом.

Отвернувшись, он посмотрел во тьму сада – там рьяно стрекотали кузнечики, мерцали всполохами светлячки, пробуждаясь и выбираясь на охоту из-под мха. В этой части начинался большой дремучий лес. Антон глубоко вздохнул, собираясь что-то сказать, но тут же осекся, подбирая слова. Те никак не выстраивались в предложения, и тогда он решил рассказать о причинах опоздания как есть: вспомнил, что сообщение о смерти Тони застало его на какой-то не понять какой улице.

– Я сорвался и не успел дойти до квартиры. Все внутри горело, дышать было нечем. Я натворил дел. Кого-то оскорбил. Почему-то выбросил смартфон. Я так и не нашел его. Это был приступ ярости. Возмущения, ненависти. Не сдержался, зарыдал. Не знал, куда деваться. Прохожие шарахались, а я и понять не мог, чем пугал их. Потом какая-то девушка усадила меня на скамейку, кого-то вызывала, но я ушел. Я помню, что снял все деньги и кинулся в аэропорт, а там меня развернули менты, потому что у меня был подозрительный вид, как они потом говорили. Я, конечно, стал качать права. В том состоянии ментов не боялся. Они доставили меня в отделение и составили протокол. Я, наверное, возмущался так сильно, что меня заперли в клетке с алкашами. А еще забрали все наличные.

– Как ты выпутался?

– Я помню, что успокоился. Через часа два-три. Приходил нарколог, брал анализы. Ощущение действительности, если можно так сказать, возвращалось: начал немного думать о своем поведении. Рассказал наркологу, что произошло, сказал, что готов отвечать за свое поведение, если отпустят домой. Он пообещал, что разберется, и ушел, а меня продержали сутки. Назавтра пришел дознаватель, вызвал к себе, мы поговорили. К удивлению, оказался нормальным человеком и отпустил меня. И что-то от налички все-таки вернули – мне хватило на дорогу. Я приехал, как только смог. – В интонации последних слов ощущалось чувство вины и еще что-то потаенное, что тяжело было решиться сказать.

– Прости, я не подумала. – Алиса вдруг опомнилась. Теперь стало ясно, что не стоило так прямо сообщать Антону о произошедшем, не подготовив его. Его нервный срыв мог бы стать причиной несчастного случая с ним самим, но об этом ее разгоряченная голова не могла думать в тот день. – Прости, – снова произнесла она, – нельзя было говорить тебе так прямо.

– Я все понимаю. Тебе не за что извиняться.

Треск кузнечиков нарастал, и Алиса немного успокаивалась. «Все» Антона заключало в себе и общее горе, и эмпатию друг к другу. Они оба оказались застигнуты врасплох. Умер главный герой, для Алисы – во второй раз, ей простительно забывать такт.

– Вы все сделали правильно? – спросил Антон, продолжая вглядываться в ту темную часть сада, где плясали многочисленные мелкие огоньки.

– Я и не знаю.

– Почему?

– Выбрали красивое место на краю кладбища. Его хорошо видно с синего холма. На прощании было много людей, они принесли живые цветы и игрушки. Было песнопение.

– Но? – Антон по-прежнему старался не сталкиваться взглядами с Алисой.

– Но при всем при этом меня не покидало чувство, что все это неправильно. Никто не ждал, что так закончится. Она всегда казалась девушкой, чей прах как минимум развеют в Индийском океане. Но нет. Это не обычное чувство несправедливости, а такое, знаешь, странное или глупое. Любой, кто знал Алису, должен был это почувствовать, как мне кажется.

– Да. Ты права. Мы часто шутили с ней, что было бы неплохо прожить жизнь так, чтобы однажды лежать на Пер-Лашез.

Опять это кладбище Пер-Лашез! Алиса вздрогнула: они чувствовали одинаково. Что еще? Оставалось сообщить, как это случилось с Тоней. Хотелось рассказать все прямо сейчас, но, чувствуя плечо Антона и таящуюся в нем горячность, Алиса не смогла придумать, как начать. Он выручил ее, спросив сам:

– Как это случилось?

И она выдала все, что ей было известно: Тоня остановилась у самого края дороги, и большой внедорожник снес ее в кювет. Водитель не скрылся, а кинулся на помощь, но сразу понял, что в этом нет никакого смысла, потому что Тоня уже была мертва. Сейчас с ним работает полиция. «Волгу» Тони отправили на стоянку и в описи особенно ответственной рукой записали как вещественное доказательство. На злополучном месте происшествия оставались осколки и желтые хлопья краски, поваленные кусты и многочисленные следы шин и ботинок. Но о том, что кровь залила приборную панель «Волги», Алиса умолчала – для нее это знание ничего не несло, кроме смущения: что делать с этим знанием? Скорее бы позабыть.

– Ей было очень больно? – спросил Антон, повернувшись наконец к Алисе.

Его блестящие карие глаза полнились неоднозначной и потому ложной ясностью. Девушке вдруг показалось, что аффект все еще не закончился. Казалось, что друг сейчас же сойдет с ума и разразится еще большей ненавистью к миру. Алиса положила руку на плечо Антона и не мешкая прильнула к нему, почувствовала, как он задержал дыхание в ожидании ответа, и ответила. Метко и доходчиво, чтобы у него не было времени много думать:

– Врачи сказали, что это произошло быстро.

Казалось, сейчас в нем взорвется боль, и он ошарашенно отпрянет, потом встанет и пойдет громить город. В тревожном предчувствии Алиса прождала несколько минут, но ничего не произошло. Лишь плечо его размякло, и он повис на перилах. Боль, видимо, хорошенько придавила его к месту, не дала подняться. Он прикрыл глаза и приложил голову к плечу. «В этой голове начинают скапливаться мысли. Они сейчас будут лишними», – подумала Алиса и, ткнув его болезненно в бок, сказала:

– Пойдем в дом, а то простынем. Налью тебе водки.

– Где ваши родители?

– Не здесь.

«Не здесь». Ему хватило этих слов – он поднялся на ноги и помог встать ей. Алиса задумалась. Как он мог относиться к родителям теперь? Жалел их уж точно – найдите еще такое чуткое и доброе сердце, как у Антона. Антонина всегда заботилась, чтобы он был хорошим человеком, приучала его к этому, не позволяя быть равнодушным. Как он относится к ним сегодня? Стал ненавидеть? Нет, конечно, но явно между ними разверзлась пропасть, и нет никакого смысла ее преодолевать теперь.

– Идем, – сказал он.

Свечи в коридоре из-за света лампы поблекли. Антон оторопел, но ловко снял пальто и повесил его куда-то в затемненный угол. Оно упало, парень нагнулся и, нащупав в темноте что-то похожее на его вещь, поднял. Это оказалось пальто Тони – бежевое и гладко ласкающее руки. Он поднес его к лицу, обнял обеими руками и закрыл глаза: оно пахло Антониной. Ванилью. Ближе к воротнику – цитрусом ее духов. Мандаринами. Антон сунул руку в карман и, как и ожидал, нащупал еще не высохшую кожуру. Тоня часто ела мандарины на улице, в пути, и в эти моменты девала кожуру туда, куда могла – в карман, чтобы не сорить, если рядом не было урны. Их общая привычка.

– Пойдем. – Алиса настойчиво ткнула его в спину, подняла его пальто с пола и повесила надежнее на петельку. Пальто Тони он взял под мышку и, когда прошел в зал и сел на диван, нежно положил его рядом с собой, на спинку.

Включив теплый свет, Алиса смогла разглядеть лицо Антона получше. Он был такой же бледный, как и она, от долгих слез и нервов. Под глазами так же алели мешки, а голова клонилась вбок. Девушка и не знала, что делать с ним дальше: какую глупость он готовит? Налила холодную водку, вытащила карбонад и маслины, чтобы Антон не опьянел. Тот выпил, поморщился, но не закусил.

– Я постелю тебе наверху.

– Не надо. Я посплю здесь. Давай еще немного посидим.

Она согласилась, подумала и налила себе тоже.

Антон сказал, что, возвращаясь в Борисоглебский Бор, он впервые заметил, что их великий синий холм очень фантастический и его созерцание мешает чувству реальности.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Алиса.

Слова его переросли в монолог. Он принялся рассказывать так, как делал это прежде, до тех пор, пока не покинул Бор, – как старый добрый Антон, позволяющий себе лирические отступления и во время повествования искренне уходящий в себя, будто рассматривающий свою историю внутренним взглядом. Он подчеркивал слова, характерно замолкая на них, желая обозначить свою мысль такой, какой и задумывал. Его пальцы потянулись к пачке сигарет, достали одну, помяли и вернули обратно – он не позволял себе курить в доме.

Он рассказывал, что почти за две с половиной тысячи километров отсюда вечно растет и куда-то движется обыкновенный, но огромный мир. Нет никаких проблем с привыканием к этому миру: тебя скоро перестают удивлять зеркальные небоскребы и самолеты, низко летящие над крышей твоего дома. Тебя скоро перестает удивлять, что Пушкин жил недалеко от места, где какой-то интеллигентный мужик теперь тащит человеческие останки на Мойку. В большом мире люди часто привыкают к беде, ставят в один ряд беду и обыденность, остаются наедине с ней и ничуть не пугаются. Потом они возвращаются в условный Борисоглебский Бор, у каждого свой, и удивляются, как прежде никогда не удивлялись, великому холму, обросшему синими незабудками, и широкой зеленой реке, похожей на море.

И он, Антон Демидов, тоже не догадывался, насколько их великий холм особенный и что их юность, проходящая в его тени, – кинематографическая. Вернувшись в город, он тут же заметил освещенные лунным светом цветы на холме и ощутил, как беззаботно теряет связь с реальностью. Синева борисоглебских незабудок ползла вверх и, не зная, куда деваться, оказывалась по обе стороны трассы и на берегах Оби. Задевала кусты, добиралась до железной дороги, мешкала на стертых рельсах и дальше продолжалась вновь – насыщенная синева заполоняла оставшееся лето.

Он замолчал, и они выпили еще. Теперь уже для сна. Оба находились в том состоянии, когда нуждались в отдыхе, но решительно забывали, как засыпать. Антон свернул пальто Тони и подложил под голову и, прежде чем все-таки заснуть, долго рассматривал люстру. Алиса тоже искала успокоения в узорах на газовом тюле своей комнаты. Бывало, когда-то она видела здесь пугающие сюжеты – великанов-людоедов и чудовищ. В действительности портной нанес на ткань только неизвестные науке цветы – взвинченная детская голова представляла их иначе, и воображение дорисовывало все, что только могло. В те времена фантастические создания были единственным, что смущало новую жизнь. Скорое взросление обещало конец всем чудовищам, и потому маленькой девочке думалось, что годы спустя сон окажется крепким, а мир ясным.

Все получилось иначе, и продолжаться в мире никак не хотелось. Алиса задумалась: что случится с родителями, если и она вдруг умрет? Они купят большой черный крест и скажут, что она была крещенной с младенчества? И, додумавшись до открытия всех времен и народов, она все-таки заснула, растеклась кудрями по огромной подушке и растворилась, повиснув в точке пространства аккурат между Венерой и Марсом. Открытия ума тут же развеялись, и ничто уже не могло сравниться с покоем сна.

5

Когда они оба проснулись, то не смогли понять, сколько проспали и спали ли вообще. На улице уже был день: белое солнце снова блуждало над городом, выискивая окошечко среди облаков, чтобы запустить на улицы немного света, но это получалось редко. Когда Алиса приняла душ и, надев черное платье, спустилась вниз, Антон уже без спешки пек блины. В проходе девушка застыла, и он, ощутив ее присутствие, обернулся.

– Я все никак не могу найти мед, – сказал он. Его спокойствие удивляло: он не сошел с ума, но вел себя своеобразно.

– Мед в буфете. В латунной банке.

– Какая здесь латунная?

– Которая с пчелой.

Он заглянул в буфет. Достал оттуда банку.

– Нельзя держать мед в таких условиях. Он быстро засахарится.

– А в каких можно?

– Не знаю.

После завтрака они обсудили записки и игрушки, принесенные на похороны. Записки Алиса рассовала по карманам ее пальто и теперь, случайно засунув туда руку, будто бы обжигалась и тут же вынимала их с опаской как нечто табуированное. А игрушки до сих пор должны были оставаться в ДК. Других идей, кроме как последовать совету священника и раздать игрушки, не придумалось, потому пришлось взять машину у отца – большой и величаво спокойный «УАЗ Патриот».

Не торопясь Алиса и Антон добрались до дворца культуры. Зал уже убрали, и на полу не осталось лепестков и бутонов – сохранился только их аромат да желтая пыльца, которую не до конца вычистили из щелей мозаики. Чаще всего в игрушках встречались медведи с черными носами-кнопками, белые мыши и кролики с широкими ушами, закрывающими глаза-стекляшки. Всех их сложили в углу, туда же сдвинули скамейки и столик, прежде занятый записками. В переменившейся обстановке Алиса не признала, где вчера стоял гроб и во сколько оборотов складывалась очередь прощающихся. Последние сутки существовали в ее голове обрывками фраз и впечатлений, а вчерашний день казался давно минувшим днем. Она могла сказать, что все произошло лет десять назад, если бы не свежий прощальный антураж.

Она взглянула на Антона: тот уселся на скамью, придерживая в руках фотографию Тони, и его ногти слабо скребли черную полоску со стекла рамки. «Наверное, он все еще пробуждается и вот-вот разозлится на все вокруг, как это бывает с теми, у кого забрали самое важное. Он только начал осознавать. Еще чуть-чуть – и до него дойдет, что у него на земле ничего не осталось», – так думала Алиса, на удивление оставаясь спокойной и рассудительной. В ее светлой девичьей голове мысль продолжалась: вот откуда берутся эти странные люди, стремящиеся уничтожить мир, несговорчивые и завидующие жизни. Что же будет дальше?..

До детского дома ехали молча. Антон вспоминал улочки родного города и, конечно же, думал о детстве. Он хорошо помнил все и до, и после сиротства. Детство выдалось обычным и наполненным случайностями жизни. И своих родителей он помнил с завидной детальностью. Его отец, молодой горный инженер, влюбился в миловидную тоненькую парикмахершу и на протяжении трех лет стригся только у нее, но при этом боялся признаться в своих чувствах. Потом парикмахерская переехала, а он вернулся из командировки, не нашел ту девушку и провел в поисках еще год. Когда нашел – женился. Жизнь была беззаботной несколько лет, родился сын. Когда Антону исполнилось пять лет, его родители сгорели в авиакатастрофе, и даже прах разнесло ветром по городам и странам. Никто из родственников почему-то не захотел возиться с ребенком. Все коллективно решили, что непоседе самое место в детском доме. Всего-то.

От матери он перенял цвет волос: каштановый, до десяти лет – с золотистым отливом. Глаза же оказались отцовские: зеленые, въедливые и нередко с ироничным прищуром. Этими глазами он рассматривал мир с недоверием, искал в нем подвохи, пока в его жизни не появилась Антонина: она скоро научила его ждать подвохов только от людей. Тогда и отцовский прищур исчез.

Антон помнил и детский дом: трехэтажное здание в стиле неоклассицизма. Возвращаясь к его порогу, он нехотя думал о том, как здесь жил. При видимом торжестве фасада внутри часто гулял холод – отопительные трубы молчали. Антон не мог понять, течет ли по ним теплая вода. В начале сентября каждого года начиналось журчание, а потом стихало. Мальчику всегда казалось, что все устроили именно таким образом какие-то нехорошие люди. Запустили отопление, пошумели, а потом снизили до предела. К весне дети не могли точно сказать, чем отличается комнатная температура от температуры теплой улицы. Однажды Антон случайно подслушал у родителей Антонины, что городской округ давно должен энергетической компании большие деньги. Были даже судебные тяжбы, и суд вынес однозначное решение. Многое встало на свои места. Не только в вопросах отопления, но и вообще в понимании мира.

И теперь не хотелось вновь переживать проведенные здесь годы: стоит только дверям раскрыться, и покажется все та же крутая лестница в полумраке, в детстве казавшаяся громадной. Когда-то каждый шаг по ней вызывал панику. Антон часто представлял, как, оступившись, летит всем своим хрупким телом в лестничный пролет и разбивается, раскалываясь на ледяную крошку. Потому, когда остановились у детского дома, он сказал:

– Я побуду в машине.

– Скажи честно, здесь нужны эти игрушки? – спросила Алиса и, будто растеряв всю свою водительскую решимость, застыла за рулем.

– Честно?

– Да. Как ты сам думаешь. Ты рос здесь.

– Не нужны. Вообще не нужны. Ремонт нужен, человеческие условия и родство с миром. А подарками их засыпают постоянно. Депутаты и предприниматели всякие. Популисты и деляги. Все те, кто напрочь лишен представлений о смысле помощи. Мелкими и яркими дарами они обесценили настоящие подарки. У нас часто была сыпь от переедания конфет и животы болели. А игрушки старшие ребята забирали у младших и рвали для смеха или, бывало, меняли на вещи попрактичнее. На сигареты или на деньги. А почему для смеха – потому что точно знали, что игрушки привезут еще и что в кабинете директора их и без того много… Нет. Это не то место.

Теперь стало совсем неясно, куда деть двадцать шесть игрушек с заднего сиденья. Ребята вновь катались по Борисоглебскому Бору и смотрели по сторонам, выискивая ответ. Оба знали, что отягощены ерундой, но тратили все время, только чтобы горе не съедало их преждевременно. Город приближался к осени и затихал: всякое движение в нем единообразно сходило на нет и лишалось плавности.

Поездка скоро надоела Антону. Его замутило, он вспомнил, что время от времени болеет морской болезнью и плохо переносит дорогу. В большой машине укачивало меньше, но Антон устал и, обретая связь с реальностью, стал понимать, что ему не хочется находиться здесь, не хочется браться за дела и рассматривать пролетающий мимо мир в мутном окне. Обыденность происходящего вокруг тревожила так, что он бы обязательно закричал, если бы были силы и вся полнота осознания бесповоротности событий. Ни того ни другого пока не пришло, а недовольство росло, и он попросил остановить машину, чтобы подышать свежим воздухом и собраться с мыслями.

– Как все странно, – проговорил он.

– Что?

– Тони нет, а мир есть.

– Я тоже об этом думаю.

Оказалось, что их занесло на улицу Баневура, недалеко от дома Саши Бурелома. Антон помешкал рядом с машиной, потом отдалился на несколько метров, чтобы отдохнуть от запахов бензина и ароматизатора, сунул руки в карманы и так ходил вокруг, рассматривая желтеющие сталинки, словно изучая их, но на самом деле думал о своем, привыкая к трагедии. «Как страшно будет, когда в его голове все встанет на свои места», – такая мысль не оставляла Алису. Она нерешительно приблизилась к нему, прикоснулась к его локтю – он вздрогнул, обернулся с опаской, но, увидев вблизи ее взволнованное лицо, так похожее на лицо сестры, успокоился. Алиса была мостом между настоящим и недавним прошлым, когда Тоня все еще горячо дышала и строила планы на годы вперед. Ее рука недавно касалась сестры, и большей близости теперь не осталось.

Они заехали в кафе по дороге и, обессилев, заказали сэндвичи с курицей и кофе. Им еще требовалось о многом поговорить, но разговор складывался тяжело. Он рассказал, что в Питере противная погода, к которой невозможно привыкнуть, что люди там делятся на слащавых и панков. Есть и третья категория – обычных приятных людей, но те никогда не понимают, что происходит, и довольствуются тем, что Питер наводнен легендами. А она рассказала про Сашу Бурелома и намерения его родственников признать парня умершим. «Разве он жив?» – хотел спросить Антон, но вовремя осекся.

– Поехали на кладбище? – невзначай спросила она.

Он неоднозначно помотал головой: нельзя было точно сказать, согласился ли. И все-таки они поехали, снова лениво разглядывая город в ожидании развязки этого нелепого дня. Серый день все никак не кончался. Антон прислонился разболевшейся головой к стеклу и закрыл глаза, пытаясь уцепиться за хоть какие-то светлые воспоминания, чтобы успокоить и отвлечь мозг от качки. УАЗ подпрыгнул на одной неровности, на другой, и тут же десяток воспоминаний, образ Тони, светлая юность – все рассеялось, на смену им пришел стук в голове и тошнота.

– Просыпайся, – сказала ему Алиса.

Нет, он точно не спал. Это всего-то кровь замедлилась, голова разбухла, и от физических мук стало тошно на душе. Он приоткрыл глаза и, чувствуя, что машина стоит на месте, потянулся дрожащей рукой к двери – там было спасение: свежий воздух и никакого бензина.

– Где мы? – спросил он.

– На кладбище.

Антон открыл дверцу, высунулся весь и застыл, еще не понимая своих чувств и потому не зная, как с ними справляться. Она тут же поспешила объяснить:

– Мы оставим игрушки здесь.

– Где?

– На могилах детей.

– А если заберут для перепродажи?

– Ну и что теперь? Нам и вовсе не отдавать дань памяти? Среди людей спекулянты есть всегда, но к черту их. Это будет на их совести. Помоги мне.

Они разнесли игрушки по тем могильным холмикам, которые пуще остальных поросли бурьяном и потому казались давно заброшенными. Судя по датам, эти дети умирали к пяти или шести годам – кто-то из них успел походить в школу, а кто-то увидел больше мира за пределами Борисоглебского Бора. Антон, ощутив укол совести, понял, что никогда еще не задумывался о преждевременной смерти: раньше она представлялась тем, что бьет по плохим людям и по старикам, довольно нагулявшимся по свету. Но все оказалось иначе: смерть брала наскоком, вслепую, не считаясь ни с чем. Хотите посетить Кубу или заняться нумерологией? После полувековых странствий по миру нашли свою любовь и вот-вот поженитесь? Всегда пожалуйста – если только случайно не умрете. «Случайно». От этого все внутри возмущалось. «Разве это правильно? – Антон пропускал злость через всю свою душу. – Как человеку жить, если он сплошь хрупкий и неказистый?»

– Пойдем к Тоне? – предложила Алиса, когда игрушки кончились.

– Подождем еще немного.

– Чего? – спросила она, но ответа не получила.

Эта видимая безучастность обостряла убеждение, что мир безвозвратно лишен целостности. Антон ходил между крестами и, судя по выражению лица, жалел всех подряд.

– Я не могу идти к ней без цветов, – наконец сказал он.

Был пятый час вечера, и Антон точно знал, что к этому времени цветов не сыскать.

Они снова поехали в город, через магазин с красно-белым фасадом, где взяли немного вина, потому что от водки у них все-таки болели головы. А когда вернулись домой, чувство неопределенности слегка отступило: все надежды перенеслись на потом. Со свежестью раннего утра ожидалась ясность, с ней – принятие и успокоение души. В общем, все то, чем веками обманывался человек, повторяя обнадеживающую пословицу «утро вечера мудренее».

Тьма накрывала Борисоглебский Бор стремительно. После полудня местное время набирало разгон, и все вокруг гасло: пелена туч все наслаивалась и наслаивалась на солнце, отчего оно становилось похожим на белую звезду. Потом звезда из-за туч незаметно уходила в море, но если наблюдать со стороны дома Свешниковых, скорее перекатывалась за яблоневый сад и терялась в листве.

– Помнишь, когда умерла бабушка Ника? – спросила Алиса.

– Да, – ответил Антон.

– После похорон мы пошли купаться на Обь. Река была очень теплая, а мы были немного пьяные, и нам было почему-то хорошо и даже не стыдно за это «хорошо»… Дедушка умер первым, за ним бабушка. Они прожили лучшую жизнь и были счастливы. В их прожитом был смысл. И мы понимали в тот момент, что ушла целая эпоха – ушла ожидаемо и вовремя. Не трагично. Ни в коем случае. Эти смерти для нас, конечно, были горем, но мы понимали, что проживи бабушка с дедушкой еще раз эту жизнь, ничего бы не изменилось – настолько они все сделали правильно. И вот тогда мы плескались в этой реке и думали, что, наверное, проживем такие же жизни. Помнишь еще, когда мы пришли с реки, мама с папой нас очень сильно наругали за кощунство? Мы вломились в дом уже трезвыми, но не без куража. Помнишь? Тоню, как и прежде, выдавали глаза: опять смеялись и блестели. Конечно, мама всегда это понимала и обвиняла Тоню в равнодушии. А мы же отлично знали, что Тоня – лучшая внучка и равнодушие ей чуждо…

– В этом месяце Обь очень холодная, не стоит купаться в такое время.

– Я не об этом. Я думаю, что в тот день мы все – молодые люди – думали о победе жизни над смертью. Бабушка любила Обь, и вместо того чтобы посыпать голову пеплом, мы пошли купаться. Это был месседж: смерть не победит, не остановит нас. Уйдет один – другие продолжат дышать воздухом, купаться в реках, ходить в горы. Это будет бесконечно. Таков был наш месседж. Может, недостаточно осмысленный месседж, но с точной формулировкой. И вот что я думаю: если смерть не победила тогда, она не должна победить и сейчас.

– Что ты задумала?

– Сегодня я хочу послушать музыку. Без разницы какую. У нас плохой мало. Больше всего на свете Тоня любила тебя. Потом музыку, а я шла уже на третьем месте. Давай послушаем что-нибудь из ее набора, пожалуйста.

Она видела по его доброму лицу, что ему не претит эта мысль, а потому принялась искать по залу проигрыватель – и только вспомнив, что его Тоня забирала с собой в путь, остановилась на месте и замерла, разглядывая десятки виниловых пластинок на нескольких полках серванта. Досада вновь охватила Алису, вернулась мыслью, что нельзя отнимать музыку у чутких и скорбящих душ. А потом выход нашелся: она попросила умную колонку включить «Кино». Музыка разнеслась по дому Свешниковых. Затем заиграл трибьют-альбом «Мы вышли из „Кино“», и на некоторое время ребята окунулись в прошлое, бывшее здесь еще неделей ранее. Антонина не любила этот альбом, из десятка композиций выделяла лишь несколько, а остальное называла унылым и донельзя сонным.

– Помоги мне найти Сашу, – сказала Алиса Антону. Они уже выпили три бутылки вина: от этого просьбы давались легче, а согласиться было проще.

«Он безвозвратно ушел под воду. Он умер. Зачем ты будешь травить свою душу? А если и тот свет есть, то и его душу. Зачем?» – отчего-то зарождалась злость в Антоне. Если бы в Алисе не было так много от сестры, он точно бы спросил это вслух, стремясь сделать больно. Но сходство пшеничных волос и матово-белой кожи, этот непререкаемый оптимизм и та же самая надежда развеивали его злобу. Он тут же забыл о своих прежних помыслах и согласился:

– Да. Мы отправимся искать великого Бурелома, где бы он ни был. И чувствую, мы найдем его целехоньким и все таким же чистым и светлым. За это и выпьем.

Алиса въедливо всмотрелась в бледное лицо Антона, стараясь разоблачить привычный ему меткий и безжалостный сарказм. Не разоблачила: он не иронизировал, а всего лишь старался пить больше, чтобы в эту новую ночь сон был крепче. Их головы уже кружились, а они пили еще и еще, пока уличный сквозняк проникал в дом, а музыка выходила из дома.

– Вот только где нам искать его? – спросил Антон, но Алиса уже спала, уткнувшись в его плечо.

Он оставил ее на диване, подложив под ее кудрявую голову свернутое пальто Тони. Потом на ватных ногах зашагал по дому, не поднимаясь только на второй этаж. Принял ванну и чуть-чуть протрезвел. К тому моменту был второй час ночи: на повторе играл трибьют-альбом, и Антон пил кофе на кухне.