Текст книги "Фамадихана"

Среди вороха местных газет на подоконнике он нашел одну за прошлый год с фотографией Саши. Может быть, тут ее оставила Алиса. К фотографии приводилась сухая ориентировка. «Одежда: вязаный свитер с глубоким воротником, серые утепленные брюки и белые бутсы. Приметы: рост сто семьдесят шесть сантиметров, нормального телосложения, рыжие-рыжие волосы, синие глаза». Заголовок был подобран правильно и нагонял тревогу: «Если кто-нибудь слышал! Если кто-нибудь видел!» «Где нам искать тебя?» – спросил Антон почему-то вслух. Он не надеялся найти Сашу живым, а успехом считал обнаружение разбухшего тела в воде. Алиса не заслуживала такого зрелища, но уж точно должна была понимать, на что рассчитывает, подбивая полупьяного Антона на поиски.

Он читал, что Бурелом исчез двадцать девятого августа прошлого года, скорее всего, испытывая самодельный швертбот на середине реки. На берегу, на самодельной стоянке он нашел старую станцию, оставил там дождевик и плеер с рюкзаком под ним. Там среди прочего были сухие шерстяные носки и плетеная веревка на десяток метров. По следам на мокром песке безошибочно делались выводы, что Саша никуда не мог деться, кроме как в реку.

«На что ты надеешься, лисенок?» – думалось Антону. Картина складывалась ясная. Юноша всего-то не оседлал вдруг поднявшийся шторм и утонул. Многие уже приняли факт однозначной гибели. Обь всегда была опасной и глубокой, оттого и непредсказуемой. Антон сам порой вглядывался в зеленеющий водный простор, крепко стоя на берегу, но все равно ощущая, что великая река вот-вот схватит его и рывком унесет с собой. Связанный по рукам и ногам тысячелетней тиной, на глубине под сорок метров ты и останешься, не успев как следует удивиться. Называй Бурелома дураком, а все-таки сердце у нее было храброе.

«На что ты надеешься, лисенок, когда все однозначно известно и даже родственники Бурелома готовы хоронить его? Разве он не заслужил покоя? Даже если Бога и нет, то ритуал должен состояться, чтобы все встало на свои места. Мертвые к мертвым, живые к живым. Простейший принцип движения». Но вместе с убеждением об однозначности этой гибели Антон додумался и до других мотивов Алисы: найти Бурелома живым и здоровым. Хуже не будет, если они еще немного поищут рыжего капитана. Конечно, останутся с носом, но уроки жизни все расставят на свои места…

За окном кухни слабо мерцали и чаще гасли светлячки, о чем-то неуверенно сигналя. Антон вспомнил, как Антонина рассказывала про вред наружного освещения для них. От искусственного света жучкам труднее разглядеть вспышки друг друга, и так они могут остаться без пары – вот такая вот неясная людям угроза целой популяции. Антон выключил свет на кухне, потом пробрался на порог и выключил большую лампу на крыльце. Светлячки тут же замерцали ярче и запрыгали в пространстве.

Теперь свет проникал в затемненную кухню из зала. Антон сел напротив окна и вгляделся во мрак яблоневого сада – россыпь желтых точек синхронно вспыхивала и плавно двигалась в воздухе, изображая танец. Антон почти усмехнулся, заметив, что представление светлячков приобретает творческую ценность под отечественную инди-музыку. Разные явления жизни оказались вдруг органичными друг другу. Взгляни на мир – и удивишься, что в нем все слаженно и гармонично. Случайность не оказывается случайностью, если живешь дольше обычного. Все движение вокруг можно принять за план, что обыкновенно зовется судьбой, и всякая мелочь приобретает святость. Но если этот план существует, то по нему вся жизнь Антона шла впритык к жизни Антонины, и разве теперь ему не будет правильнее умереть, чем продолжаться в этом мире?..

Еще в нем зарождалась ненависть. Он точно не мог смириться с непредсказуемостью смерти: что же это за гнусная и некрасивая судьба, раз может обрекать молодых и безгрешных людей, именно безгрешных, вопреки всем религиозным представлениям на смерть? Или смерть была так слепа и неразборчива? И что же думать о людях, что глупы или вольны выбирать двухтонные внедорожники, способные снести с ног нежную жизнь?..

Антон не знал всех обстоятельств ДТП, но ловил себя на мысли, что желает водителю возмездия. Он прежде никогда и никому не желал зла искренне – так его учила Антонина. Тем не менее в груди зажглась обида на все и вся, и даже отчего-то Алиса показалась чужой. Благо это чувство было непрочным и рассеивалось, стоило только вновь увидеть ее неизменное сходство с сестрой. Но прочий окружающий мир становился все более и более чуждым. Вот и теперь к светлячкам Антон начинал испытывать раздражение, словно они ему угрожали чем-то вроде болезни, а в звучащей на повторе инди-музыке стал замечать только унылые мотивы. Быть может, сказывалось качество колонки, и проигрыватель Тони все бы исправил.

6

Гром разнесся по Борисоглебскому Бору после четырех часов утра – это молнии били по далекому Карскому морю, и отголоски предвещали, что к обеду гроза придет в город. В долине такая погода сложилась еще с древности. Как белое солнце всегда приходило с востока, так и гроза спускалась с севера, с моря.

Алиса не выспалась, но проснулась рано и не смогла снова заснуть. Она забыла про смерть сестры и ждала, что жизнь продолжится, как и прежде. Наступало воскресенье – в такие дни Антонина, ранняя пташка, обычно пекла шарлотку, а остатки яблок переводила на сок. Завтрак готовился, пока Алиса пробуждалась, чистила зубы, принимала душ и запускала тонкие руки в рукава широкой рубашки, а тонкие ноги в джинсы.

Сегодня же она не вставала, а чутко прислушивалась к дому. Тихо играла музыка, смутно напоминая о прошедшем вечере. Шея и затылок болели, и так Алиса поняла, не раскрывая глаз, что ночь провела не в родной кровати. Знакомые звуки с кухни все не доносились, так еще и разражался гром. Вне всяких сомнений, сильный дождь придет к полудню…

Когда очередной рокот предрек грозу у порога, Алиса все вспомнила. Таким же было привыкание к исчезновению Саши Бурелома из ее жизни. В первые сутки все только осознавалось, потом с трудом приходило принятие, и еще несколько пробуждений напоминали о случившемся не сразу. Из-за вернувшейся памяти подниматься на ноги совсем не хотелось – если бы не затекшая шея, Алиса точно бы пролежала еще пару часов. На глазах выступили слезы, и она тихонько заплакала.

Под тонким пледом ноги покрывались мурашками: сквозь москитную сетку в просторный зал проникал сквозняк, присущий исходу пасмурного лета. Можно было при желании заметить даже запах тины и доисторического льда. Алиса вспомнила про черное платье, которое надела вчера по случаю траура и, наверное, измяла за ночь – а жаль, ведь платье было красивое и на удивление сочеталось с бледно-золотыми кудрями. Опять сказался вкус Тони, опять на вещах показался ее след – и вообще повсюду, на всей жизни Алисы. Ей подумалось: «Как же теперь мир будет без тебя?» – и с этой мыслью она заставила себя подняться с дивана, чтобы затихшая кровь начала движение по телу. Сначала пришлось крепко схватиться за голые локти, чтоб хоть немного их согреть. Потом уже встать, чтобы закрыть окно и вытащить кабель телевизора из розетки.

Экран был завешен черной скатертью. Кажется, это сделал отец. Алиса вздрогнула: вновь напомнил о себе повсеместный образ смерти. Даже подумалось, сделали ли родители в квартире то же самое. Отец любил бесконечную череду телевизионных ток-шоу, где ведущие день за днем с фальшивым видом фанатиков объясняли, почему следует любить одних и ненавидеть других, там же вытаскивали на свет самых отчаявшихся и потерянных людей и тыкали в них пальцами, обсуждали, а потом выбрасывали обратно. Алиса так боялась ненависти, льющейся из этих ток-шоу, что перестала иметь дело с телевизором. Тем более из него давно ушли утренние мультфильмы, такие как «Утиные истории», и передачи типа «Гордон Кихот». На их смену, конечно, пришло множество других каналов на любой вкус и цвет, и где-то можно было найти Disney и реликтовые реалити-шоу телекомпании ВИД, но все это уже было некстати. В телевидении конца девяностых и начала нулевых покоилась культура, отражающая жизнь страны, и когда бездушные ток-шоу сменили эту культуру, ценители остались ни с чем. Алиса помнила, что дедушка часто этому возмущался, и, наверное, именно от него передалось такое отношение.

Она скинула скатерть, не боясь угроз старых примет, и увеличила громкость музыкальной колонки. Потом поймала себя на мысли, что не справляется с тишиной в доме: та будто несла угрозу рассудку и слишком просто сводила с ума. Выключи все приборы – и в затишье услышишь призраков. Не надо даже веры в потустороннее: всеохватывающее одиночество сделает все и без мистики. «Разве к кому-то еще приходят призраки? – рассуждала Алиса, стараясь не поддаваться страху. – Наверное, к совсем одиноким старикам и дуракам».

Добираясь до ванной комнаты на все еще слабых ногах, она представляла, что, должно быть, местные призраки – это бабушка Вероника и дедушка Киль, Антонина и, пусть никак не хотелось верить в это, Саша. Отчего же бояться собственных ангелов-хранителей? Тревога замерла – и отступила совсем, когда горячая вода забила по эмали ванны и согревающий пар поднялся в воздух. На время погружения хрупкого тела в воду все вокруг обещало перемирие. Так все просто складывалось.

Из ванной комнаты Алиса вышла, кутаясь в свитер с глубоким воротником. Казалось, что за ночь, проведенную в платье, она немного простыла, и поэтому теперь стоило быть настороже. Память о ночи крепла все яснее и требовала окликнуть на весь дом:

– Антон!

Старые электронные часы показывали без двадцати десять. На улице уже начался дождь, и гроза гулким эхом обходила город по противоположному берегу Оби. Будь она в городе, дом Свешниковых бы трясся, а сад раскидывал во все стороны яблоки и ветки высохшей вишни.

– Антон! – вновь крикнула Алиса, разражаясь ранее отступившей тревогой.

Дверь раскрылась, и он вошел, будто призванный из загробного мира. Ей почудилось, что не позови она – и он бы не явился, поэтому, опешив, она сначала замерла в проходе зала и, лишь избавившись от морока, вышла ему навстречу и помогла снять промокшее пальто.

– Где ты был, Антон?

– Опять ты встречаешь меня этими словами.

– И все-таки?

– Ходил к вашим родителям.

Она встрепенулась, будто весь этот поступок был слишком уж неестественным, но это чувство тут же отступило.

– Хотел мира.

– А получил войну?

– Ничего не получил. Им больно, как и нам с тобой: война ни к чему, нет смысла. Я теперь не буду знать их, а они не будут знать меня.

– О чем вы говорили?

– Ни о чем. Когда я шел к ним, моя голова была забита мыслями, мол, вот-вот возьмусь за этих людей, буду их изобличать, выдвигать обвинения, судить – или, наоборот, склоню голову и найду общий язык, будем говорить о том, как много нами упущено… Я понадеялся, что к концу разговора мы придем к общему знаменателю и я уйду от них, освободившись от обиды. Но когда твой отец открыл дверь, мы только посмотрели друг на друга и разошлись, потому что слов ни у кого не нашлось.

Дождь добрался до каштановых волос, остался на переносице мелкими каплями влаги и затек за воротник. Антон скинул с ног промокшую обувь и, сутулясь, зашагал вперед. Хотелось найти себе место, чтобы сесть и перевести дух. Алиса протянула к нему свою руку, и он поддался, протянул в ответ сморщенную от воды ладонь – и та скоро разгладилась от девичьего тепла.

Зал, избавившись от черной скатерти, теперь пропитанный свежим сквозняком и объятый музыкой, вернулся в прошлое, где еще не было места смерти. Они ощутили две тысячи десятый год – тот самый, когда между концом лета и началом осени сильная молния ударила недалеко от дома. В ту пору дед Киль разжигал камин и все играли в настольные игры. Разве можно было тогда думать, что такие вечера закончатся, став только памятью? Да и нынешние дни не казались способными перейти в прошлое.

– Еще я хотел увидеть кого-нибудь из наших друзей, – вспомнил Антон, широко зашагав по залу, потому что больше слов он находил в движении.

– На девять дней, надеюсь, соберутся все.

– Я скучал. Не только по Тоне. С ней все ясно. С Тоней мы созванивались почти каждый день, но чем чаще я слышал ее голос, тем больше хотелось отступиться и вернуться к нашим посиделкам. Я вспоминал город. Своих друзей. В Питере так мало ребят, которые могли бы сравниться с нашими.

– Это как? – Она спрашивала, чтобы поддержать беседу, пусть и догадываясь о том, что услышит дальше.

– Наш город частенько рождает сорвиголов, которые никак не могут угомониться и с детства находят общий язык с миром, на что у других может и жизнь уйти. Из этих сорвиголов и вырастают будущие покорители миров, для которых одной планеты уже будет мало, а вырваться в космос или погрузиться на дно океана помешает только неподготовленность к тому эпохи. Зачем нам межзвездный корабль, о котором мечтали совки, когда у нас в мире якобы постиндустриальное общество, хлеб и мясо появляются на заводах из ниоткуда и спустя годы прогрессивный класс все-таки дошел до внедрения беспроводных наушников в общественную жизнь?.. Неурожаи и голод? Войны и эпидемии? Есть такое. Современная система не может с ними справиться. Ну и что? У нас появилась возможность расплачиваться смартфоном у кассы. Какой еще голод, когда здесь все так удобно устроено. Под куполом всевозможного потребления мы упускаем друг друга из вида, ставим мещанство в основу своего мироощущения и перестаем быть собой. И это ведь огромная катастрофа, которую никто не видит. Голод в Африке, детский труд в странах Азии – и равнодушие к ним сытого человека из стран первого и второго мира. От живого сердца – к каменному. Всюду и всецело. И всему этому одно имя – катастрофа. Тоня тоже понимала, что большой город соразмерен охвату и движению этих изменений и что в относительно маленьком и далеком Борисоглебском Бору мы еще долго можем оставаться собой. И город, конечно, отвечал ее ожиданиям. Взять того же Бурелома, что строил корабли своими руками! Такими же были и наши друзья, прошедшие проверку временем и обстоятельствами. Все мечтатели с могучими мыслями, которых хватит на тысячелетия вперед… В Питере я встречал немного таких людей. По пальцам пересчитать. Есть одна девчонка – Катя Ширяева. Совсем питерская – нет, даже петербуржская – особа из тех, что свято верят в Гаагу и в демократию. Таким дай подзатыльник – и обязательно разобьешь розовые очки. Но вопреки этому она большая мечтательница. Мы, наверное, потому хорошо подружились, что Катя всегда напоминала мне родную борисоглебскую душу. Она придавала нашему общению большое значение. Я только сегодня опомнился, что совсем не попрощался с ней.

Антон замолчал, словно отдав все запасенные слова.

– Ты так и не нашел свой смартфон? – спросила Алиса.

– Нет. Кажется, я и вправду потерял его где-то в Питере.

– Ты должен позвонить этой Кате. Нельзя пропадать из жизни человека, особенно если этот человек оказывается родной душой.

– Я успею. Придется сделать не один звонок. Я же сбежал с работы, ушел со съемной квартиры, оставил там все вещи и документы. Ничего не сообщил друзьям. Они все, наверно, еще не опомнились. Но сегодня нет никакого смысла звонить – сегодня выходной. Завтра. Завтра начнется новая эпоха и я постараюсь собраться с мыслями, чтобы порвать с Питером. Все так глупо вышло…

Антон, обессилев, сел на диван. В последние дни он не мог говорить так долго: в затылок тут же забиралась боль. Вот и теперь она пришла. Следовало перевести дух.

По рассказам Тони Алиса знала, что Антон защитил свой диплом на отлично и его работа началась в престижной адвокатской конторе. «Он такой вредина со своим характером, что, став однажды адвокатом, обязательно нарвется на огромные неприятности. Профессия сама по себе неблагодарная, так тут еще и это. Поеду и постараюсь его забрать», – так говорила Тоня, уезжая из дома совсем недавно. Она хотела, притупив бдительность Антона мнимым переездом, провернуть хитрый ход и потому потащила с собой важные артефакты. Она не боялась оставить свою желтую «Волгу» в Сургуте и собиралась тащить в самолет их старый проигрыватель. Они бы обязательно вернулись спустя год, если не раньше.

– К чему были мои протесты? – риторически спросил он. – В самые яркие годы человеческой жизни быть так далеко от нее, бороться за лучшее место, будто бы для нее, и в итоге вернуться назад, оставшись ни с чем. Теперь я знаю, что судьбы нет, и потому она мне так странно ненавистна.

Гроза над домом Свешниковых затихла, и можно было подумать, что она обошла город дугой – дальше ее должна была поглотить огромная тундра. Но Алиса хорошо знала город, и Антон, пусть и проживший пять лет за его пределами, не забыл повадок местного мира. Затишье предвещало настоящий шторм, солоноватый на вкус и точно опасный для жизни. Сейчас в небе, объятом черной тучей, вспышками отражались разряды молний, и спустя несколько секунд до земли доносился их грохот.

Для города, реки и холмов все только начиналось. Так было и тысячи лет назад, когда первые люди в этих краях встретили нежный бриз, а потом испугались северной грозы. Потому они признали бриз проявлением добрых божеств, а всеохватывающую грозу – знаком скверных. Утверждая культы, они воздвигали идолов с мудрыми лицами, красили их деревянные бороды охрой и приносили им дары. Позже первые люди поняли, что злым силам их страхи не заметны, и поток даров остановился еще до христианства, а к стихии все просто привыкли как к неотъемлемой части жизни. Так было и сегодня, так будет и через сотни лет, когда на месте города останутся краснокирпичные руины, обросшие синевой борисоглебских незабудок.

Чтобы не упускать выгод затишья, Алиса притащила огромную папку с завязками, и несмотря на то что папка была крепко-накрепко закрыта, из нее уже выглядывали края страниц.

– Здесь все про Сашу, – сказала Алиса. Потом добавила: – Точнее, про его исчезновение.

Происшествию не исполнилось и двух лет, а папка уже пропахла тиной и таила в себе много неразрешимых загадок. Разумеется, никакой тиной она не пахла, и все было настолько однозначно, что о неразрешимых загадках не могло быть речи, но Алисе казалось иначе, а искренность этих иллюзий убеждала и Антона. Пришел какой-то необъяснимый трепет, и на затылке сгустились мурашки.

– Это карта и материалы, но больше карта, – развязав тесемки папки, Алиса вытащила первую бумагу.

На карте разлеглась вся видимая сторона Обской долины: точками отображалась работа поисковой группы – здесь люди ходили, а здесь их остановили болота и тундры. Здесь вертолет видел все, а здесь было ничего не разглядеть в топях. Только по этим точкам Антон понял, какой масштабной была операция. Снова вспыхнул вопрос: на что ты надеешься, Алиса? Но вслух Антон его, разумеется, не произнес. Вместо этого припал подбородком к столу, будто любопытный ребенок, всецело отвлеченный новым занятием.

На изгибавшейся полосе реки, растянувшейся от одного края карты до другого, тоже были точки – многочисленные и в основном у берегов. Так отмечались места, где работали бесстрашные водолазы. Они водили по дну руками и фонариками, находили все подряд: блестящих красных раков и сотню тысяч ракушек, кем-то принесенный сюда черный-черный мореный дуб – долбленку, в которой спала большая щука – и древнейшие пласты, обросшие водорослями. Находили коряжники и зацепившиеся за них сети и блесны, мотки лески и крючки всевозможных размеров. Но не Сашу Бурелома.

Все рациональное в Антоне возмущалось, и он продолжал мысленно язвить: «Что ты собираешься искать? Теперь возьмемся за Северный Ледовитый океан? Будем осматривать окрестности ледников и искать стоянку Саши? Отлично! Осталось соорудить ледокол – и тогда точно все получится. Кто однажды соорудил ледокол, тому ничего мирского не надо!..» Но вслух снова не было сказано ни слова, и только глаза выискивали в точках некий до сих пор не разгаданный смысл.

– У меня бывает такое чувство, будто мы упустили что-то важное, – сказала Алиса. – Я ходила по этим берегам все лето, и казалось, что Саша где-то рядом, что мы чего-то не знаем, что нами что-то потеряно. Один раз я заблудилась на том берегу. Среди кустов почудилась рыжая голова… Я кричала, а он не отзывался. Бродила у воды. Потом стемнело и стало очень холодно. В лесу небо казалось угольным, хотя обычно выглядит совсем иначе. Я думала, что совсем пропаду, но меня нашла Тоня. Сестра всегда найдет сестру, это с мальчишками все значительно сложнее…

– И что вы могли упустить?

– Мы не нашли никаких следов. Понимаешь? События всегда оставляют следы. Сам Саша был одним огромным событием, он не мог бесследно исчезнуть.

– Разве бесследно? – Антон припомнил заметку в газете. В ней упоминалась целая стоянка Бурелома.

– Считай, что бесследно. Нет ничего удивительного в том, что его вещи нашли на берегу. Он бывал там чуть ли не чаще, чем дома. Разумеется, нашли что-то. Но он оставлял вещи и раньше. Саша всегда что-то забывал на стоянке, в шалашах, в лодках. Я говорила об этом полиции, но они не слушали меня. Делали вид, что записывают, берут на ум, но нет. Им было все равно. Они уже знали, что с этим делом покончено. А я не верю, что он утонул. Он не мог утонуть. – Последние слова едва ли могли тянуть на аргумент, даже подкрепленные убежденной верой Алисы. И все же она подумала и добавила: – Они не нашли частей швертбота, но отчего-то рассказывали про гик, который из-за сильного ветра якобы мог снести Сашу в воду. Они не проверили геолокацию по номеру его телефона в первые дни. Столько упущенных возможностей и сотни ног, которые затоптали каждый куст, каждый камешек на берегу… Как они могли знать, что на стоянке были следы ног Саши? Они все перетоптали…

Она замолчала: память заставляла вспыхивать в мыслях каждое мгновение.

– Ты поможешь мне найти его? – спросила она, в затишье совсем забыв про недалекую грозу.

И он услышал главное: «Ты поможешь мне?» Под этой просьбой скрывался целый клубок бед, навалившихся на Алису. Она, наверное, могла и с ума сойти, но незаметно, как это часто бывает. «Ты поможешь мне?» – а с чем? Со всем, что рушится на маленького человека и не дает ему передышки даже во сне? «Помоги найти Сашу», – просит она, а Антон слышит, сам уставший и потерявший своего главного героя: «Давай закроем хотя бы мой гештальт. С твоим и так все однозначно».

– Да. Не отступаясь от своих ночных обещаний, искренне говорю, что мы будем искать Бурелома везде, где бы он ни был.

Он даже твердо встал на ноги и чуть приподнял подбородок, чтобы казаться убедительным. В этом не было необходимости: ему верили и так. Руки Алисы легли на его плечи, и он вздрогнул, потому что этот жест был как будто от Тони. А Алиса же хотела только запечатлеть вспыхнувшее тепло и не боялась контекста.

– И еще кое-что, – тихо начала она, приготовившись сказать сокровенное, и даже затаила дыхание.

– Что? – спросил он, отчего-то зазвучав так же тихо.

– Нам нужно вернуть проигрыватель.

– Проще простого.