Текст книги "Фамадихана"

7

Когда желтую «Волгу» откатили прицепом на спецстоянку, немногочисленные вещи Антонины оставили в ней. Никому в голову не пришло вытащить их – что могло храниться в багажнике почетной старины? Полицейские посчитали, что там, наверное, и запасного колеса не найдется. И все-таки кто-то залез в багажник и очень удивился. Проигрыватель, плащ и чемодан – вместо гаечного ключа и бутылочки с автомобильным маслом. Вот так Антонина Александровна! Вещи остались лежать где лежали – никто их не достал, из суеверия или от лени. И потому они оказались вне протокола.

– Если бы я только мог, – сказал другой полицейский Алисе, – я бы отдал все, что у нас было. Но у нас ничего нет, кроме машины.

– Вы смотрели в машине? – настаивала Алиса.

– Все проверили и осмотрели, – ответил без запинки полицейский. – Что же до машины – на кого она оформлена? Пусть забирают после следствия.

– Давайте посмотрим вместе. Нам нужна только одна вещь из багажника.

– Не могу ничем помочь, – полицейский отвечал так безразлично, будто играл в унылом кинофильме.

Алиса злилась и не могла понять, почему люди не умеют хорошо делать свою работу. Антон же успокаивал: «Необязательно спрашивать, чтобы забрать свои собственные вещи». Впрочем, к этому и так подталкивала горячая кровь Свешниковых: кто в их семье не был склонен к авантюрам? Дедушка Киль прошел несколько далеких войн, бабушка к тридцати годам вдоль и поперек проехала всю Южную Америку, даже их папа – весь канцелярский и неживой – в юности совершал подвиги для их будущей мамы. Да ладно бы подвиги – кто из людей не может совершить подвиг? – но папа промчался на огромном мотоцикле «Урал» триста пятьдесят километров, чтобы сделать маме предложение. Тогда он был инди-байкером, до синевы брил затылок и пользовался хорошим лаком. Когда ельцинская Россия прозябала в предвкушении эпохи метамодерна, папа хватал девяностые годы за шкирку и с криком «Панки, хой!» выносил их на выход. Дедушка постоянно грозил ему: «Вот поймают тебя настоящие байкеры!» – но папе везло. Потом, конечно, все изменилось. И папа с мамой тоже. Но подвиг и образ человека, совершившего подвиг, остались в памяти.

Алиса не могла пренебрегать врожденным авантюризмом. Долго искать стоянку не пришлось: это была плохо огороженная территория за зданием полиции, здесь ржавели и гнили машины с прошлых зим. Желтая «Волга» нашлась у ворот, и ребята удивились ее относительной целости: она даже блестела от недавнего дождя. Тыльное стекло треснуло, бампер продавился в машину, и крышка багажника почти вскрылась, образовав зияющее пространство. Вещи должны были уцелеть в нем. Погибнуть в такой аварии – значит стать жертвой большого невезения. На Тоню совсем не похоже…

Ребята расшатали старые ворота, и цепь с глухим звоном упала на сырую землю. Створки заскрипели и распахнулись. Алиса быстро оказалась у машины и только теперь почувствовала неладное, резко обернулась и уставилась на Антона. Он не решался зайти: застыл как вкопанный у ворот, смотря машину.

– Ты чего?

В ответ он пожал плечами, робко приблизился и вновь замер. Он рассматривал «Волгу» как диковинного зверя, будто не провел в ней множество счастливых дней. Он точно помнил, что это была единственная машина на всем белом свете, которая не вызывала у него морской болезни. Но теперь Антон пригляделся и понял, что машина стала обыкновенной. Под капотом появился промасленный мотор, в боку прибавился бензобак, и в чистый воздух врезался тревожный для чуткого носа запах бензина, истертой в дороге резины и ароматизатора, которого, как ни странно, в самой «Волге» не было. Антонина никогда им не пользовалась и вообще страшилась людей, добровольно вешающих над собственными носами постоянный источник безвкусной вони и зовущих это ласково елочкой. Но противный запах, наверно, теперь причудился как дополнение к помрачневшей машине. Антон все чаще ловил себя на мысли, что после смерти Тони мир приобретал черты враждебной среды.

– Меня тошнит, – сказал он первое, что пришло в голову.

– Тогда стой там.

Алиса поняла, что «Волга» останется на стоянке надолго, никто из них – ныне живущих свидетелей лучших времен – не решится заводить двигатель, и, скорее всего, в конце концов машина куда-то пропадет. Все ей органичное перестало существовать: Советский Союз, дедушка Киль и Антонина. Заводить двигатель – пытаться возвращать к жизни прошлое: гибельная затея для настоящего, ведь так и оно само станет прошлым – не заметишь.

Алиса заглянула внутрь и вздрогнула: на приборной панели крови было меньше, чем показалось в первый раз, но даже этот вид снова смутил девичье сердце. В голове щелкнула очередная мысль, въедливая и ненужная: когда теряешь столько крови, больно умираешь? Когда теряешь столько крови, наверное, чувствуешь, как она выливается из тебя? Дурацкая мысль, но никак ее теперь из головы было не выгнать. Засела там и принялась растравливать сознание, неся с собой травму, заставляющую слишком рано взрослеть.

Хрупкие руки скользили по поверхности машины. Алиса щупала «Волгу», будто пытаясь не потеряться в сумерках, и пальцы тут же обжигались о холодный металл, собирали на себя весь конденсат. В багаже на ощупь нашелся проигрыватель, и, к удивлению, на нем не оказалось ни царапинки.

– Оно? – спросил Антон.

– Оно, – закивала Алиса, и в движения вновь вернулась твердость. Лишь бы не уронить драгоценный артефакт, не вымазать его грязью…

Уходили так же тихо и незаметно, чтобы нелепая случайность не сорвала их затею. Добрались до дома воодушевленные – по пути купили снова вина.

Алиса достала виниловые пластинки. Тоня бережно собирала их годами, находила особую магию в их существовании, переняв эту традицию от дедушки. Любила повторять: «Это наша связь со временем». Вот первая пластинка – «Наутилус». Сколько было советских групп с таким названием? Десятки, если не сотни, но в сердцах осталась только одна. Тут же «Чайф» и «Несчастный случай» – мелодичная поэзия русской жизни. Все завершалось «Гражданской Обороной» и даже «Мумий Троллем».

– Нет. Они неправы, – сказала Алиса, опуская тонарм на пластинку.

– Кто?

– Все те, кто говорит, что русского рока не существует.

– Еще неплохо бы поклясться, – предложил Антон.

– В чем?

– В том, что мы больше не будем слушать унылые трибьют-альбомы на «Кино».

– Отличная идея.

При свердловских свидетелях, смотрящих с обложек, ребята принесли клятву и выпили. Время полетело быстрее, когда алкоголь всосался в кровь. Наступление нового дня уже не предвещало беды, да и кого волнует, что будет завтра.

После третьего бокала вернулись к огромной папке с завязками. Разглядывая карту, решили начать поиски Бурелома с импровизированной стоянки на берегу Оби. Оттуда планировалось идти дальше – вдоль реки, вверх по течению, в сторону моря. С тех берегов можно было поискать следы юного капитана в водах, видных с великого холма. Дальше они не пойдут, поднимут на ноги других – тех, кто должен доделать свою работу. Если найдут что-то, точно поднимут на ноги всех – полицейских, спасателей, летчиков, и пусть они на своих вертолетах с высоты птичьего полета наконец заметят целого и невредимого Бурелома…

Тот будет совсем заросшим для своих девятнадцати лет. Но Алиса узнает его по синим глазам, по огненным волосам, по поцарапанным и грубым рукам. Вот он, Бурелом. Хватайте его уже и несите в город, как триумфатора. Заблудился на краю света, пропал, но вернулся домой. Кому еще это удавалось? Немногим. Хироо Оноде, например. У Бурелома, конечно, будет легкая амнезия, с него хорошенько спросят за все беспокойные ночи, где он пропадал. А он расскажет, как его спасли и приютили староверы и он рубил для них дрова, добывал воду и мясо кроликов…

Иного исхода быть не могло.

8

Проснулись рядом. Почти друг на друге, но, к совести обоих, одетые. Алиса жалась к плечу Антона – видимо, замерзла во сне. Ее подбородок оказался у его воротника, ее горячее дыхание щекотало его шею. Во сне они соприкасались щеками, и он кололся щетиной.

– Тебе надо, в конце концов, побриться, – были ее первые слова новым днем. Их не смутил совместный сон – или они просто не подали вида.

Завтракали сытно, омлетом с обжаренными помидорными дольками, запивали горячим сладким чаем и старались не обращать внимания на похмелье. Вчерашний энтузиазм иссяк. Алиса думала идти досыпать до полудня, но Антон предложил прогуляться до реки. Она пожала плечами и, ни о чем не спрашивая, засобиралась. А он все равно принялся объяснять, что хотел бы надышаться прибрежным воздухом, прежде чем наполовину океаническая осень принесет свои, еще не набравшие силу, запахи.

Погода продолжала преображение: черная туча росла, пусть днем ранее казалось, что дальше некуда, растянулась от одной стороны земли до другой, и убыль светового дня стала заметнее. Холод забивался в воротники, от сквозняка то и дело веяло настоящим морским льдом, и осень, как будто у самой крайней границы Ямала, начиналась в первую неделю августа. Никто уже не ждал сентября – все было ясно и без него. Осень будет противной: ни золота листвы, ни сияния уходящего солнца, только простуда и иней на стенах, обветренные лица и желание как можно скорее постареть, чтобы получать пенсию, не выходя из дома.

Ребята, не запирая двери, отправились в город. Шли пешком, вверх по улице Баневура, мимо великого холма, и медленно спустились до реки. Обь приближалась, а вместе с тем запахи улицы сменялись запахами отчего-то цветочного меда. Наверное, из-за незабудок – они вяли, но были так многочисленны, что одним только историческим холмом не ограничивались, обрастали и спуск, пока не останавливались, наслаиваясь на глину берега, на заросли кустов.

Однажды Бурелом взломал большой замок старой лодочной станции и сказал, что теперь здесь его второй дом. Спустя две недели после этого события приходил участковый и интересовался у ребят: «А что вы тут делаете?» – с непередаваемой интонацией героя из «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен». «Это наш перевалочный пункт перед большой дорогой на север», – отвечал Саша, ничуть не боясь. Полицейский пытался изобличить его, но рыжий морской волк не повел и бровью, сказав, что никогда в жизни не видел эту дверь запертой. Его слова звучали так, будто он прожил уже много лет: «Сколько себя помню, а никаких замков отродясь здесь не было». Слово «отродясь» было произнесено с большим значением, не дающим даже возможности усомниться. Участковый повел плечами и ушел. Саша все-таки часто был везуч.

Лодочная станция, захваченная Буреломом, теперь могла именоваться хижиной. Но не постройкой вроде тех, что, стоя на берегу Оби в призрачном городе, были увешаны огромными замками и плакатами с хмельным и широким лицом эпохи девяностых, обклеенным поверх листовками о поисках подростка, как случилось недавно в Бору. Нет, эта хижина была из другого измерения, оставшегося только на страницах книг, вдоль и поперек перечитанных. Доски пола – из виргинской черемухи, под потолком – ловец снов, за керамическим плинтусом – высушенные одуванчики, и никаких мертвецов. Здесь мог жить взрослеющий Томас Вулф, влюбленный в прекрасную учительницу, юный Эрнест, собирающийся на войну, Бурелом, снаряжающий судно в великий поход, – все без исключения романтические богатыри. Ни участковых, ни тестоподобных лиц гласности и перестройки – ничего вульгарного и мелкого сюда бы не сунулось.

Друзья не сразу поняли, что Саша отнял свое по праву рождения, но ощутили это. Потому никто из их добродушного общества не догадался крикнуть ему: «Взломщик!», «Нарушитель закона!», «Вор!» Они лишь склонили головы и кивнули: «Туше». А с какой стати так вышло, молодое сердце разбираться не станет.

Но больше внимания приковывало окно. Оно висело в середине комнаты, и синеватое стекло бликовало – за ним шла широкая река. Река тоже была другой: ничего общего с Обью, которую герои вдыхали и в которой исчез Бурелом.

Два разных мира. Вот очередное свидетельство: едва они вошли в хижину, Антон выглянул в окно и увидел маленький остров, незаметный с берега, но изредка видимый с возвышенности, на которой находилась лодочная станция. Над островком сох голый белый ствол древнего дерева – ствол был тонок, но угадывался по синему поясу, обвязанному вокруг него. Вглядишься в пояс – и увидишь все остальное. Различался не только обглоданный ветром ствол, но и убранство островка, и будто бы цепочка человеческих следов, растянувшихся по мокрому песку.

– Ты знаешь, что это такое вдали? – спросил Антон Алису.

– Наверное, дверь в другой мир, – проговорила она, раздумывая. – Вон, видишь, белый голый ствол в центре – такое может быть только в психоделическом артхаусном кино. Как раз в таком, которое никогда не снимали.

Ребята огляделись снова. Ничего не изменилось с тех пор, как Алиса была здесь год назад и как Антон был здесь несколько лет назад. На стене ковер, на ковре портрет команданте Че Гевары в рамке – с сигарой и с чертовски ироничным волевым прищуром. Вокруг портрета – многочисленные снимки с полароида. Все про ребят, про подвиги и про горсть общего времени. Снимкам угрожал климат. В этом году влага брала свое: вот-вот заползают ужи и гадюки, забредут лягушки и скользкие таракашки. Алиса собрала все фотографии и сунула их в длинный карман пальто.

– Тут много всего, – сказала она при этом, – чуть ли не целое десятилетие. Я и забыла о них. Вообще, я что-то забыла об этой хижине. Тут все так… – она постаралась подобрать слова.

– Осиротело?

– Да. Осиротело.

Антон сдержался, чтобы лишний раз не спросить: «Как может осиротеть убежище при живом хозяине?» – и удивился своей жестокости. Откуда эти всплески злобной иронии – еще и в мыслях, значит, всецело искренне? Как можно!..

Они вышли из хижины и прошлись по берегу. Он замарал туфли мокрым песком, она замарала кроссовки, но значения это не имело. Прошли направо несколько километров, а берег все тянулся и тянулся, как если бы был морским побережьем без привычных речных зарослей. Местных великанов, проживающих в Борисоглебском Бору, нельзя было удивить историями про смертельно больных людей, мечтающих в последние мгновения своей жизни увидеть море. И чем дальше ребята отдалялись от города, тем дальше от них отступали крутые склоны и растущие на них тонкие березы, а берег то становился чище, то снова обрастал мхом, а стаи гнуса и крутые извороты противоположного берега напоминали, что все-таки пейзаж принадлежит берегу великой реки.

Вернувшись, пошли налево, по течению, к Карскому морю. Над беспокойной гладью воды запрыгало белое солнце, изготовляясь погрузиться на дно, став одним целым с зеленой водой. Даже показалось, что от солнца отсоединилась пламенная капля, похожая на белого карлика, и упала в воду, и вот-вот вода должна была забурлить, чтобы весь мир согрелся и стал тропиками. И облака над рекой, казалось, плывут ниже обычного.

В этом направлении берег становился девственным, лишенным следов человека. Вместо них на высохшей глине, куда не добирались волны, зияли тысячелетние трещины. Здесь вода скатала доисторических ископаемых в круглые камни. Лежа на берегу, время от времени они дожидались стука геологических молотков: ударь раз-другой, и гигантская стрекоза взлетит над миром.

Вернулись к хижине и бродили вокруг нее. Антон захотел курить, но, потянувшись за сигаретами, тут же передумал. Островок с голым белым стволом вновь приковал его внимание:

– Что-то подсказывает мне, что на том острове есть секрет. Представь, что там еще не найденные следы… – и сам себе удивился.

Идея плыть на остров была, видимо, минутным раскаяньем за дурные мысли. Подумай еще похуже про надежду Алисы – и будешь собственными руками собирать Сашу из местной глины, оживлять его, давать ему дыхание и речь. Обычное дело в мире мифов и легенд: шумеры, египтяне и евреи уже проворачивали этот фокус. Чем хуже простой русский парень?.. Он приглядел алюминиевую лодку под станцией, уселся в нее и, отвязавшись от суши, вооружился веслом.

– Жди здесь, – сказал он Алисе.

Весло толкнуло берег, и лодка плавно пошла по воде. Маленький островок, выглядывающий из-под Оби, обострял мысли об открытиях. Воображению уже поддавалось, будто Антон видит на клочке суши рюкзак и вещи Бурелома, будто там среди прочего найдутся его записки. Будто год назад Саша спрятал их в закупоренных бутылках, а бутылки сунул в песок, оставив горлышками кверху. «Не ищите меня раньше времени, – так писал Саша в этих записках, – когда вы читаете это, я проплываю у берегов Полинезии. Здесь необыкновенные люди и боги живут бок о бок и не удивляются друг другу. Наверное, когда-то и у нас так было…» Такая записка бы кончалась постскриптумом: «Знали ли вы, что мультфильм „Моана“ основан на реальных событиях?»

Удалившись от берега довольно далеко, Антон спохватился: «Я плохо плаваю!» И Алиса к чему-то тоже крикнула: «Антон, ты плохо плаваешь!» Ну спасибо. Он крепче взялся за весло и провел им по плотной глади воды. Ничто не предвещало беды. Даже чайки остались спокойны, что бывает редкостью для этих занудных птиц. Обычно они тревожатся, а сегодня молчат, потому что не предвидят зла и все еще решают, лететь или не лететь к Черному морю, если зима выдастся такой же холодной, что и в прошлые годы…

И все-таки беда наступила. На четверти пути нос лодки вдруг ушел в воду, и Антон, толком не успев ничего понять, оказался в холодной воде по колено. Он удивленно наблюдал за подступающей неудачей и, постукивая веслом по бортику, думал. Но найти решение не успел: судно скоро накренилось, и Антон, потеряв опору, упал спиной в воду. Беда, как обычно, случилась быстро, и холодная река приняла дар, грубыми потоками завертела из стороны в сторону, как невидимое чудище могло бы вертеть мифическую рыбу, играя с добычей. «Как нелепо, – подумал Антон в последний момент, – что руки и ноги не слушаются, что тело так просто лишается воли…»

9

Вероятно, это была смерть.

Родился на изломе эпохи, застал местных великанов, прожил мгновение с ноготок – и умер. Тело не найдут, и завтра, когда для мира опять ничего не изменится, оно прилипнет ко дну дрейфующего атлантического айсберга, его размажет и перетрет, и оно станет одним целым с мореной, частью всякого ископаемого. Или, может быть, он размножится на детрит, и мелкие рыбы будут поедать его со дна беспокойными движениями сотен ртов. Но пока все складывалось иначе.

Антон раскрыл глаза и осмотрелся по сторонам. Там, где должен был стоять город, росли поля синих незабудок. Так ветры, догадался он, срывают с холма сотни тысяч семян и усеивают эти земли. И тут же понял, что такая догадка была глупа и нелепа. К чему она? Об этом ли сейчас думать? Минуты две назад он уходил под воду, а теперь лежит на ее поверхности, словно прелый лист, и никуда не девается.

– Значит, – проговорил он, стараясь пользоваться холодным рассудком, – это умирающий мозг создает галлюцинации, и сейчас наступит тьма.

Но тьма не наступала. Он постарался встать и, к собственному удивлению, встал на обе ноги, даже не пошатнулся: вода под ним была плотная и удобная. Это вата – первая ассоциация в голове. Или мох лесотундры. Однажды Тоня вынудила на спор разуться до босых ног и ходить по мху, не боясь ни змей, ни паразитов. Или боясь, но стараясь не показывать это друг другу – тогда спор был бы проигран. Похожее ощущение.

– Я давлю хлоропласты ногами. Посмотрите, я злой человек, – вспомнилась Тонина шуточка, и Антон улыбнулся.

Странная смерть. Легкие, кажется, недавно наполнялись водой, и было больно. Теперь умирающий мозг рождал все эти галлюцинации, а на душе оставалась одна только нежность. Неужели память человеческая избирательна и при смерти? Ну и хорошо. Никто его перед смертью не обидел. Выходит, никаких претензий ни к родителям Тони, ни к несчастному водителю.

– Антон, – зазвенел голос Саши.

Вспомнилось, как когда-то Алиса просила своего рыжеголового друга: «Говори только со мной», – и вот, спустя годы и события, смысл этих слов стал ясен.

– Вот ты где. А мы тебя совсем обыскались, – бросил Антон.

Они рассматривали друг друга пристально. Хотелось сказать Бурелому, как тот вырос, но тут же эта мысль отступила. Какое это имеет значение. Да и, на самом деле, в точности не помнилось, каким был Бурелом до исчезновения – два года они не виделись. Кажется, в последний раз встречались зимой восемнадцатого. Саша рос быстро, Алиса смотрела на него с гордостью и часто вставала у самого его плеча, слева или справа, не отпуская из хватки его сильные плотницкие руки. Этим жестом она обозначала свое владение.

Тот последний раз был за несколько дней до новогодних праздников. Антон только приехал, а эти все еще мелкие попугаи-неразлучники шатались по Борисоглебскому Бору и возвращались в дом Свешниковых к вечеру. Где они постоянно были той холодной зимой? Никому до этого не было дела, потому что большой дом Свешниковых оставался в распоряжении Антонины. Она обязательно выдумывала что-нибудь безгранично любовное для Антона, и до вечера их никто не беспокоил.

– Совсем обыскались, – повторил он после молчания.

Голова Саши вращалась, как птичья, жадно изучая мир.

– Зачем? Я всегда был здесь.

– Тогда почему водолазы ничего не нашли?

– Помнишь мореный дуб? Тот, что случайно нашелся. Точнее, лодку-долбленку.

– Да. Я читал об этом в паблике про твои поиски.

– И в нем спала щука.

– Наверное, и об этом кто-то говорил. Я отчего-то это знаю, – Антон задумался.

– Так вот эта щука меня и съела. Не оставила ни кусочка, переварила. Я был первым, кого она без проблем и сразу переварила. Можешь себе представить?

– Ты шутишь?

– Конечно.

Саша красиво улыбнулся, и только теперь Антону стало искренне жаль подростка, несвоевременно умершего. Слезы навернулись на глаза, дав удивительно острое чувство, что ты жив, причем так некстати к ситуации. Даже ресницы закололись.

– Мне жаль, – так и сказал.

– Меня?

– Вас всех. Тебя и миллионы таких в придачу.

– Помнишь, как это было в классике? «Не жалей мертвых, Гарри. Жалей живых».

Саша вновь шутил, пусть и слабо, но очень по-своему, чтобы Антон засомневался в природе собственных посмертных переживаний. Галлюцинации ли? Нет. Это настоящий Бурелом, умеющий почти все, разве что не умеющий поддерживать разговор без улыбки. Все тот же задор, и все так же ничего не мог поделать с этой энергией: она тут же становилась словами и делами.

– Я хочу сказать, что ты еще так много мог сделать.

– Еще так много сделает любой другой человек, – без запинки ответил Саша, будто был загодя готов к этому доводу. – Видишь ли, наши смерти так мелки, а жизнь так огромна и грандиозна, что, даже утратив великана, который держит небосвод, мы пожмем плечами и скажем: «Ну что же, остается жить дальше». Планета будет вращаться, волны будут вздыматься, и движение, общее, мировое, продолжится. Да, без нас. Конечно, это обидно. Но не прекрасно ли, что на нас это все не кончается? Получается, что мы можем жить счастливо и спокойно. Вот бы только всем и сразу это понять.

– А как же небесный свод?

– Не боись, не рухнет. Зацепится за вершину Эвереста – человечество и не заметит.

Птицы и ветры стихли, и даже тысячи незабудок, липнущих друг к другу, замерли. Антон побоялся, что Саша сказал все и больше не заговорит. Отчего-то тревожное ощущение вспыхнуло в сердце. И он тут же спросил о том, что пуще прежнего взволновало его:

– Тоня где-то здесь?

– Где-то здесь. – Саша отвернулся, чтобы лишний раз заинтриговать.

– Ты покажешь?

– Я тебе что, Вергилий? – Саша повернулся обратно, и Антон почувствовал себя дураком. Лицо рыжего сияло. Снова шутка!

– Чтоб тебя, – выпалил он, но без искренней обиды.

– Уже. Впрочем, зачем мне мучать тебя. Если бы она была здесь, неужели бы она не встретила тебя? Неужели бы я так безнаказанно сейчас издевался над тобой?

– Я хочу увидеть ее. По логике вещей я должен теперь увидеть и ее.

– По какой логике, Антон? У тебя галлюцинации, и настолько сильные, что ты уже не обращаешь внимания на боль, хотя должен. Ты же тонешь. Я точно знаю, что это неприятно и больно. Впрочем, смерть бывает разная.

– У тебя были такие же галлюцинации?

– Едва ли. Я, может быть, и видел мировую черепаху, но она со мной не говорила. О смерти рассказывать нечего. Ты ж меня знаешь: я долго сопротивлялся, но вода всосалась даже в мою кровь. – Саша развел руками, будто в досаде. – Есть на свете такая легенда, что если не тревожить воду, не доставлять ей неудобств своим возмущением, а вместо того сделать глубокий вдох и перевернуться на спину, то вода удержит тебя на поверхности – какое дело этой доисторической громаде до человечка, тонущего в ее пространствах? Она ж не хочет нашей смерти, более того, она, наверное, и не знает о нас. Вот вся эта борьба на ее волнах, эти корабли, которые мы строим, чтобы преодолеть океан, – это только наше личное дело. Мы боремся с собой и за себя – конечно, вода об этом никогда не узнает.

– Значит, ты всего лишь утонул?

– Что значит «всего лишь»? Правильно сказать, что я сам стал рекой, утонул в ней и тут же вышел на берег пеной, кудрявым барашком, плеском холодной воды. Как угодно. Я теперь сам себе река. Спроси у Алисы, почему я так обожал Обь, и все встанет на свои места.

Чья-то мокрая и тонкая рука схватила Антона за локоть. Прозвучал торжествующий крик, но утробный, из-под воды. А Саша, будто взволнованный этим жестом, поспешил объяснить:

– Это не твоя смерть. Твоя смерть будет совсем другая: ты не будешь барахтаться на волнах, умирая в панике или в досаде, что так мало побед было в твоей жизни. Ты умрешь в окружении близких. Конечно, это будет старость и болезнь, но кто отменял хороший конец хорошей жизни? Жизнь твоя будет огромная-огромная, будто гора, и умирать будешь, будто взошел на нее, налюбовался видами и теперь можешь прощаться. Тебя, конечно, мог бы забрать случай – даже сейчас, но, видит Бог, на небесах прибавилось людей, которые держат за тебя кулаки. Так что от тебя требуется немного: идти и не оглядываться. Оглядываться – это самое скверное дело для живого.

– Значит, я доживу до ста лет и умру в теплой постели?

– Да едва ли, – отрезал Саша, и они оба засмеялись. – Но до самого последнего дня ты сам определяешь свое будущее. До тех пор, пока не знаешь, что поджидает тебя за углом, ты капитан собственной судьбы. И у тебя все еще есть наша Алиса: утонешь ты – утонет она. Ради нее хватайся за ветку, старайся нащупать выступы и не глотай воды. Не совершай моих ошибок.

Рука Бурелома замерла в прощальном жесте. Антон разглядел на ладони плотника зажившие шрамы и мозоли. Все-таки широко жил Бурелом. Потом отчего-то вспомнилось о своем рождении, а Саша напрочь забылся. Мысли упали в воду…

– Нашла! – Это был крик Алисы. – Я тебя нашла.

Река выплюнула его: он лежал на ее поверхности спиной, и вода щекотала затылок. Лежал странно упоенный и напрочь промокший. Его глаза смотрели в небо, не выражая никакого испуга: при нем оставалось все его сознание. Антон понял, что смерть отступила: увидел чаек в небе и тут же осознал, что на Елисейских полях никто бы не стал терпеть их невыносимых криков.

Сначала показалось, что вода переполнила легкие. Но поскольку дыхание возвращалось к Антону и он надежно держался на глади, то выходило, что все-таки место для воздуха еще осталось. Алиса цеплялась за тело как можно крепче, стараясь не ослабить хватку даже на миг. Она прижимала его к себе дрожащими от ледяной воды руками, боясь снова потерять где-то на дне Оби. Но у страха были глаза велики: на самом деле они уже вышли на мелководье – река сама вынесла Антона сюда.

– Никуда ты не денешься от меня. Только не сейчас. – Алиса тянула его все ближе к берегу, а он спокойно наблюдал за этой суетой.

Антон бы успокоил ее, если бы не был под впечатлением от чудесного спасения. Ему-то несчастье уже не казалось близким и неотвратимым. А вот Алисе почудилось, что теперь он стал длиннее, чем прежде, и вдруг вспомнилась покупка гроба для Тони: «После смерти тело вытягивается»… Как же! Не бывать этому. Потеряет Антона – и тут же сама уйдет под воду, потому что никакого смысла быть в этой странной истории не останется. Когда они оказались на берегу, застучала по его груди слабыми, но отчаянными движениями маленьких посиневших кулачков, забыв о том, как правильно оказывается первая помощь. Он интуитивно повернулся на бок и выпустил из груди воду. И тут же вернулись запахи незабудок, свежесть берега и затем аромат шампуня, которым они мыли головы.

– Что это было? – спросил он, отодвинувшись от воды и прижавшись, тело к телу, от стресса и холода.

– Лодка оказалась дырявой. Я знала, но забыла. Саша предупреждал, что эта лодка коварная. Она выйдет на Обь, но днище медленно начнет заполняться водой, и ты сразу этого не поймешь, потому что в таких заброшенных лодках на днище всегда есть вода от дождей. Только змеи заползают сюда – впрочем, им и бояться нечего: они плавают хорошо, в отличие от нас, неудачников…