Текст книги "Ленинград действует. Книга 2"

– К чему ты это, Валька, рассказываешь? Будто я не знаю, за что тебе «За отвагу» дали? И к «Красной Звезде» за что ты представлена? И как под днищем моего танка лежала ты, всех перевязывала…

– А там неудобно, тесно, не повернешься. Ничего, привыкла. Даже к табачному дыму в землянках привыкла!

– Вот это, Валя, подвиг действительно!

– Смеетесь, товарищ старший сержант? Совести у вас нет. Вот вы мне прямо, в последний раз: в экипаж свой возьмете сегодня же или нет?

– Хорошая ты девчонка, Валенька! – положив руку на плечо сандружиннице, с душевной простотой сказал Барышев. – И солдат хороший. А только не сердись, не возьму, у меня, сказал, приказ есть!

Валя резко скинула руку Барышева со своего плеча, вскочила в гневе:

– Ну и как хотите! И не надо, товарищ старший сержант, вы хоть и герой боев, а бюрократ хороший. Хоть на губу сажайте, а говорю вам прямо в глаза бессовестные. Больше не попрошусь, обойдусь после таких невниманий ваших. Не вы возьмете, другой возьмет, трофейных танков у нас теперь десять! И танковый пулемет достану, только не для вашего танка, а для того, где сама заряжающим буду. И ничего тут вы мне не скажете: все десять «немок» без пулеметов пока. Разрешите, товарищ старший сержант, идти?

И, лихо козырнув Барышеву, Валя резко повернутась, пошла прочь от танка. Остановилась и, оглянувшись, с дерзким выражением лица, крикнула:

– А еще я в ящике коробку сигар нашла и шоколад, и ножи столовые, и русский самовар, пробитый осколками. Ничего вам теперь не дам, только самовар в ваше пользование оставила – под немецким тряпьем лежит!

И, гордо вскинув лохматую голову, пошла дальше. А старший сержант Беляев, издали слушавший весь разговор, усмехнулся:

– Что, Николай Иванович, конфликт полный?

– И не говори, Толя! – усмехнулся Барышев. – Бунт!

Первый день боя

Ничего более неприятного в тот день погода не могла бы придумать: с утра – яркое солнце, оттепель. Снег на болотных прогалинах и даже в лесу взялся дружно таять, исковерканные бревенчатые дороги кое-где встали дыбом на придавленном грязью мху, а по широким полянам открылись чавкающие трясины, и посиневший снег на них, прикрывавший травы, превратился за какие-нибудь полтора-два часа в утыканные хилым кустарником, предательски заманчивые озера.

Но отменять наступление командование армией не решилось, и наступление началось.

На правом фланге, ближе к Погостью, – батальоны 4-й бригады морской пехоты, на левом фланге, в низине Корыганского мха, – батальоны 1-й отдельной горнострелковой бригады, в центре, прямо против укрепленного противником села Веняголово, – части 80-й стрелковой дивизии.

Так протянулся вдоль текущей с северо-востока на юго-запад немноговодной здесь речки Мги восьми– или десятикилометровый фронт наступления 8-й армии. Обходным движением с левого фланга, устремляясь сначала к юго-западу вдоль дороги на Монастырскую Пустынь, двинулись с исходных позиций три десятка тяжелых KB 124-й танковой бригады полковника Родина. А поддерживать пехоту вдоль фронта на речку Мгу выпущены были три взвода трофейных танков 107-го отдельного танкового батальона майора Б. А. Шалимова.

Было, конечно, много артиллерии, был гаубичный 882-й[11]11
  Впоследствии – 71-й гвардейский.


[Закрыть] полк, недавно отпочковавшийся от 883-го полка 54-й армии, ставшего под командованием майора К. А. Седаша 13-м гвардейским. Были «катюши», была авиация, были саперные подразделения и другие части… Но во втором эшелоне, в резерве, как и все последние месяцы в здешнем районе, не было почти ничего. Сил для замены обескровленных частей, для развития наступления в случае успешного прорыва, по-прежнему не хватало.

Всем, однако, казалось, что на этот раз наступающие войска 8-й армии прорвутся к Шапкам и Тосно и совместно с левым соседом – 54-й армией – выйдут к Октябрьской железной дороге по всему фронту, сомкнутся где-нибудь между Любанью и Тосно с частями 2-й Ударной. А затем, раздавив в образовавшемся «котле» всю волховскую немецкую группировку, двинутся единым фронтом на освобождение Ленинграда от опостылевшей всем блокады.

Ну, это – потом, а пока… Пересечь речку Мгу, оседлать проходящую за нею дорогу Веняголово – Шапки, занять все маленькие господствующие высотки и, конечно, накрепко закрепиться в Веняголове… Это – ближайшая задача на сегодня, на завтра, на послезавтра…

Кабы только продержался морозец еще хоть дватри денька!

Но погода вдруг стала неумолимо хорошей, вредоносно-благостной, небо налилось такой безмятежноманящей голубизной, что ничего доброго от него ждать не приходилось… А тепло, солнечное тепло, которого так жадно, так томительно ждал каждый боец всю зиму, сегодня ударило в головы всем, как дурное хмельное вино.

Проваливаясь в рыхлом снегу, погружаясь в талую воду по колено, местами по пояс, а там, где надо было ползти, погружаясь в эту пронзительно-холодную кашицу с головой, стреляя, швыряя гранаты, люди обливались потом, испытывали ощущение лихорадки.

В таких условиях наступление началось! Бойцы, политработники и командиры двинулись в атаку дружно, самозабвенно, не думая о таких пустяках, как простуда, болезнь, потому что впереди большинство из них ждала смерть, и они к смерти были готовы ради общей победы. Русский человек, несший в сердце возмездие гитлеровцам, упрямо презирал страх, был полон решимости и сейчас отбросил всякие мысли о своей жизни!

Танк Барышева пошел вперед вместе с двумя ротами третьего батальона горнострелковой бригады. Взвод, поддерживающий стрелковый батальон, состоял из трех одинаковых трофейных танков – средних танков Т-3, но все они были без раций, радиосвязи ни между собой, ни с командованием не имели и потому, когда два танка справа исчезли из поля зрения Барышева и его заряжающего Зубахина, Барышев, выполняя задачу, поставленную ему через связного бойца комбатом, остался с двумя ротами этого батальона один.

Рассказывать о том, как от исходных позиций на опушке леса танк Барышева, завывая в болоте и пересекая его, полз к поднявшейся в атаку пехоте, нет смысла: ничего необычного тут не происходило, – танк выбрался на твердую почву, помчался полным ходом между кустами береговой полосы, догнал и обогнал радостно приветствовавших его пехотинцев и, преследуя вместе с ними бежавших куда-то солдат немецкого боевого охранения, истребляя их огнем пулеметов и давя гусеницами, сунулся в русло реки Мги, пересек ее, неглубокую в этом месте, выбрался в кустарник правого берега и, оберегаемый здесь саперами, извлекавшими и взрывавшими мины, повел из своей пушки огонь в ответ на яростный артиллерийский огонь противника. Ждали налета вражеской авиации, но наши истребители носились в воздухе, не подпуская немецких летчиков к передовой, наша артиллерия так основательно перепахала в артподготовке немецкий передний край, что проходы сквозь минные поля и береговые укрепления врага не потребовали больших усилий. Но бой за речку Мгу, по всей линии фронта наступления был все-таки очень тяжелым, длился без перерыва до вечера, множество раз немцы переходили в контратаки, а сбить наших бойцов с занятого ими берега все-таки не могли. Ночь на 9 апреля застала Барышева с его экипажем у временного КП 3-го батальона, в прибрежной полосе леса между первой и второй оборонительными линиями немцев – иначе говоря, между речкой Мгой и дорогой Веняголово – Шапки.

В эту ночь немцы здесь контратак не предпринимали. Разводить костры было, конечно, нельзя, и бойцы батальона, понесшего значительные потери, всю ночь дрожали в ознобе; чтобы не замерзнуть, не спали и с томительным нетерпением ждали в снежных ячейках и в полуразрушенных немецких землянках и блиндажах рассветного часа, – согреться бойцы могли только в новой атаке…

Барышев и трое членов его экипажа ночевали среди изломанных бревен полураздавленной танком землянки, – танк стоял поперек укрепленного бревнами окопа над их головой, дежурным в танке оставался в ту ночь Зубахин. Вокруг повсюду в лесу дремали пехотинцы, экипаж от артобстрела был охранен танком, а при возникновении всякой другой непосредственной опасности экипаж успел бы занять свои боевые места.

Но, конечно, Барышеву эту ночь спать не пришлось. Вместе с командиром роты, заместившим убитых в бою комбата и его комиссара, он пытался выяснить положение у соседей, рации в роте не оказалось – ее утопили при переправе. Посылали связных, но и соседи ничего толком не знали, ясно было лишь, что речка Мга форсирована повсюду, а Веняголово не взято. И еще было ясно, что потери у противника и у нас велики, потому что в жидкой снежной каше, в болоте, в мшистых трясинных хлябях воевать трудно, – единственное преимущество оказывалось, пожалуй, лишь в том, что осколки рвавшихся мин и снарядов, разлетаясь в болотистой жиже, поражали гораздо реже, чем если б люди передвигались по твердой почве. Но зато множество бойцов потонуло в трясинах или просто, обессилев, позамерзло и днем и в ночи…

Всю ночь слышался натруженный, напряженный вой грузовиков, подвозивших где-то боеприпасы и увозивших раненых, моторы надрывались, пытаясь вырвать машины из невероятной грязи. Этот поистине звериный рев усталых машин длился до самого утра, и сквозь этот рев Барышев услышал доносимый чуть содрогающейся землею грохот тяжелых орудий. Поблизости пересыпалась пулеметная трескотня, беспорядочно щелкали вдоль всей окружности горизонта отдельные выстрелы винтовок и слышались короткие перестуки автоматов. Небо оставалось чистым, в нем красиво вспыхивали разноцветные ракеты, вырывая из мрака силуэт стоящего прямо над головой Барышева танка.

Барышев старался не думать о завтрашнем дне: все будет, как будет, как доведется быть! Барышев думал о своем новом экипаже, который с ним первый раз в бою. Спасибо им, – ребята подобрались хорошие, действуют бесстрашно, без лишних слов понимают его, командира танка, по жесту, даже по взгляду. Все они – опытны, трофейную эту машину, освоенную ими без всяких руководств, инструкций и схем, знают хорошо; как должное приняли отсутствие в танке рации, и танкового пулемета, и оптического прицела… Не всякий рискнул бы идти в бой в танке с такими дефектами, разве пехотным пулеметом можно заменять танковый?.. Но все четверо, как и сам Барышев, горды уже тем, что, взяв и восстановив этот танк, пошли в бой, воюют, а не сидят в колхозной избе, в Оломне, при штабе армии, без всякого дела, где можно только курить да играть «в козла», да в сотый раз передумывать невеселые думы о том, когда же командование пришлет новые машины, выпущенные заводами Сибири или Урала?

Воюют! И воюют как надо, не задумываясь, чем может закончиться для любого из них каждая следующая минута! Как хорошо, что они все наконец в бою!..

День за днем, час за часом до вчерашнего дня Барышев наблюдал пришествие весны, каждый день она вносит в мир что-либо новое. Вот вчера заметил белые пушистые барашки на сломанной, вмятой в грязь вербе. Позавчера заслушивался пеньем каких-то пичужек – трепыхая в воздухе крыльями, резвясь, щебеча, ликуя, они уводят мысль далеко-далеко, заставляют мечтать. Но мечтать нельзя: неумолимая, беспощадная война вновь и вновь всеми своими безобразными формами скрежещет в сознании и зовет, зовет к действию. И каждый час, не отданный боевой работе, ощущается как преступление перед Родиной, великой, любимой, оскорбленной сейчас, но ничем не униженной, ждущей победы над лютым, проклятым врагом. Как и миллионы других людей, Барышев всю свою жизнь, все свои силы посвящает делу этой победы, мучительно думает о том, как бы сильнее, умнее, разительней для врага сделать доверенное ему оружие… Сегодня это – кургузый серо-зеленый немецкий танк, с черным отвратительным фашистским крестом на броне, танк, сделанный руками врага, танк, убивавший русских людей, топтавший наши поля, нашу землю… Этот трофейный танк полюбить нельзя, Барышев и не мог бы похлопать его по броне ладонью любовно, как похлопывал он прежние – наши, советскими руками созданные танки… Но воевать с врагом на этой «немке» можно, и есть даже особое чувство злорадства, когда гусеницами этого фашистского танка Барышев давит фашистские землянки и блиндажи, когда гитлеровскими снарядами из гитлеровской пушки лупит по гитлеровским войскам – бронебойными, кумулятивными, осколочными… На, получай то, что предназначал для нас, – вот уж поистине, поднявший меч от своего меча гибни!..

Танк слабоват, не в пример нашим «тридцатьчетверкам». И гусеницы слабее, и вся ходовая часть хилее, и броня хрупче, но он, Барышев, и ребята его выжмут из этой машины и то, чего немецкие хозяйские руки не выжали бы, – немцы ходят только по дорогам и просекам, а он, Барышев, пойдет по лесам, напрямик, он уже испробовал за неделю: получается, можно, надо только управлять так, как умеет это делать старший сержант Беляев Молодец Толя, здорово у него получается! Вчера наскочил на пень, стал, перекос такой, что, кажется, лопнет гусеница… А слезли сами, без посторонней помощи, да еще под огнем: привязали бревно под гусеницу, одно переломилось, прикрутили проволокой другое – и слезли, и пошли вот прямо сюда, на этот окоп, ломая лес, выскочив на обалдевших от неожиданности гитлеровцев, не разобравшихся вначале, чей это танк!

Танк слабоват, но воевать можно! И завтра, если просеки будут простреливаться, Барышев пойдет напрямки лесом, – и от мин опасности меньше, противопехотные не страшны, а противотанковых немцы в лесной чащобе пока не ставят. И завалов поменьше встретишь. «Так держать!» – мысленно говорит себе Барышев, лежа на спине, глядя в просвет между левой гусеницей и вертикально встающей броней машины на узкую полоску звезд – мирных, мерцающих, не знающих того, что происходит сегодня на нашей планете…

Так держать… В мыслях Барышева – спокойная уверенность, какая бывала у него всегда, когда он, инженер, производил точный расчет, перед тем как действовать… За время войны в танковых атаках и контратаках Барышев участвовал четырнадцать раз. Никогда не забыть, как… двадцать девятого или тридцатого июня то было?.. Кажется, тридцатого – в Риге, когда встретился один с восемью фашистскими танками, разбил в прах два, и свой был разбит, но и сам, и весь экипаж – трое нас было тогда – благополучно выскочили из танка… А всего с тех пор сам подбил пять немецких танков… Все-таки инженерное образование помогает – точный расчет, мгновенный расчет и уверенность в действии… А сколько пришлось воевать без тапка, пехотинцем! Обидно, но что же делать, когда машин не было? Как командир отделения защищал, отступая, Любань и Тосно, и деревни Большое и Малое Переходно под Новгородом, и еще – Шапки, Мгу, Московскую Дубровку… Ну, ничего, на этой Дубровке, после переправы на пароме, крепко дал немцам, пока танк не был разбит – из всею экипажа Барышев один тогда сохранился. За время войны три своих танка потерял разбитыми в боях. А пять раз удавалось подбитые в бою танки вывести без чьей-либо помощи, своими силами. Два раза контужен, а все ничего пока… Вот завтра…

Но как будет завтра, Барышев не захотел думать. Эти мысли он давно научился отгонять от себя, – нужно только переключить сознание на тактические расчеты или на боевую технику!

Ночь… Долго тянется эта ночь, вставшая темной горою между двумя боевыми днями… Хорошо бы хоть на часок заснуть. Да не заснешь – не спится!

После форсирования Мги

После форсирования Мги, в которую нырнули чуть не по башню, да сразу выбрались; после ночевки у временного КП 3-го стрелкового батальона, захватившего несколько блиндажей в лесу, Барышев с утра повел свой единственный на этом участке танк к немецким оборонительным линиям – прямо по просеке. Две роты батальона сначала двинулись было за танком. Но едва его шум донесся до противника, тот открыл вдоль просеки огонь из двух пулеметов и противотанкового орудия. Объединенная огневая точка немцев обнаружилась в просвете просеки, в глубине их обороны. Весь лес застонал от разрывов снарядов. Но не эти снаряды мешали в тот час нашей пехоте, а огонь автоматчиков, засевавших пулями лесную опушку.

Барышев приостановил танк, высунулся из люка, подозвал связных, велел им передать комбату, чтоб он повел свои роты по сторонам, обходом. Первая рота рванулась вправо, третья рота – влево, рассыпались по лесу. Барышев видел, как фигурки бойцов, проваливаясь в рыхлый, тающий, но глубокий снег, барахтаясь в нем, выскакивая и снова проваливаясь, кинулись между деревьями вперед. До немецких траншей им оставалось не больше километра, а до опушки леса и того меньше.

«Оседлать дороп Веняголово – Шапки, держать ее, прервать по ней всякое снабжение противника» – такой был приказ, и Барышев, дав знак Беляеву вести машину на полном газу и повторяя про себя одно: «Оседлать дорогу, оседлать дорогу», на ходу стрелял из своей пушки сам, вместо командира орудия Садковского, которого посадил на броню вместе с двумя пехотинцами, чтобы не сбиться с просеки, потому что триплексы забивало падающим снегом. Конечно, надо бы делать зигзаги, маневрировать, чтоб избежать прямого попадания в танк, но с узкой просеки свернуть было некуда. Стиснув зубы, стреляя на ходу, в сущности, наугад, потому что танк на пеньках трясло и подбрасывало и потому еще, что оптического прицела у танка не было, Барышев мчался в атаку на полной тридцатикилометровой скорости.

Снаряды ПТО рвались вдоль бортов, и сзади, и спереди. Вот, скользнув по броне башни с левой стороны, снаряд срикошетировал, никого не задев, другой разорвался против ленивца у левого трака – и один из пехотинцев, сидевших на броне, схватился за грудь, без крика свалился в облако снежной пыли, окутывавшей танк…

Когда немецкие пулеметы рассеяли по броне первые свои очереди, Барышев жестом руки приказал Садковскому перебежать в люк, а второму пехотинцу – спрыгнуть. Тот, явно обрадованный, кинулся с полного хода в глубокий сугроб и в нем барахтался…

В первую минуту, когда Барышев вывел машину из леса, прямо под огонь пушки, немцы было опешили, увидев перед собой не советский, а свой средний немецкий танк, с выведенным на бортах черным квадратным крестом на белом фоне, – танк развернулся к ним бортом, въехав на накаты вражеского блиндажа… Это был момент, когда расчет противотанковой пушки мог из своего укрытия дать снаряд наверняка в траки танка, но немцы на это мгновение растерялись, замешкались. Барышев успел рвануться влево по траншее, давя горланящих автоматчиков, вышел из сектора обстрела пушки, а затем вслепую, потому что триплексы оказались забитыми снегом, а люк открыть было нельзя, повернул вправо, пересек следующую траншею. Танк прыгал, переваливался, скрипел, скрежетал, под танком слышались хруст и треск, по броне, как горох, рассыпались пули, несколько раз машину встряхнуло так, что весь экипаж танка повалился со своих мест… «Только бы не остановиться, только бы не остановиться!» – подумал Барышев, но ничего не сказал, командовать тут было бесполезно, а Беляев и Садковский (который сейчас стрелял из орудия) отлично все понимали сами и действовали как надо…

Проскочив три линии траншей, вырвавшись на ровное место и продолжая свой путь все в том же направлении (Барышев следил по бешено прыгающей, но все-таки приблизительно указующей румб стрелке компаса), танк оказался позади немцев. Все поняли это потому, что пули стучали теперь по броне с задней стороны танка, а разрывы гранат, хорошо слышимые сквозь броню, но также не приносившие вреда, прекратились. Танк проскочил еще метров триста, Барышев чуть приоткрыл люк, глянул в образовавшуюся щель и увидел перед собой широкую дорогу, которую вотвот должен был пересечь танк, по обочине – березки и ели и не очень глубокий кювет… Немцев вокруг видно не было. Барышев, сдвинув рукой шлемофон Беляева, склонясь к уху водителя, спокойно сказал:

– Сейчас дорога… Давай круто вправо, в березнячок – и стой!

Танк с полного хода развернулся, ворвался в чащу молодняка и, как взмыленная лошадь, остановился. Барышев прислушался и, держа в руке гранату, резко распахнул люк. В лесу не обнаружилось ни души, снегопад выбелил все вокруг, снег был девственно чист.

А сзади доносился шум ожесточенного боя…

Ну а затем все пошло очень размеренно и спокойно. Танк вновь, ломая и подминая чащу, приблизился к немцам с тыла, Барышев увидел сквозь прочищенные триплексы (а в командирской башне этого немецкого ганка оыло пять смотровых щелей, – весьма удобно!), как с правого немецкого фланга по немцам бил наш станковый пулемет, а с левого фланга – немецкое противотанковое орудие, захваченное нашими пехотинцами и развернутое на сто двадцать градусов. Здесь, с левого фланга, леса не было, тянулась полянка, и немцы спасались ползком, стремясь под разрывами достичь опушки. А по всем трем линиям траншей еще продолжался ожесточенный рукопашный бой. Стрелять туда – значило бы поразить не только немцев, но и своих.

Так начался вчерашний день.

Потом, уже здесь, на этой поляне, когда вместе на броне танка ели из котелка кашу, политрук пулеметной роты 3-го батальона горнострелковой бригады, круглоголовый, без шапки, бог весть где и когда загорелый, Анатолий Гаврилович Закрой, блестя зеленоватыми, все точно видящими и оценивающими глазами, рассказывал Барышеву:

– Я приказал станковый пулемет выдвинуть на левый фланг. Немцы, вижу, отходят, – ах ты язви их в душу, давай по ним огонь! Мы тут приостановились – надо же выяснить обстановку. Гляжу: два фрица, сами чуть не катышком, волочут пулемет. Я у бойца – винтовку, прицелился, выстрелил. Немец свалился. Второй побежал. Политрук Антонов тут приказал перерезать провода – шесть телефонных линий шли вдоль этой дороги. Вон столб этот еще свалил ты, обрывки видишь? Наш замполит Семенов схватил кинжал и быстро перерезал несколько линий, нагнул винтовкой верхние, их перерезал тоже. А я перебежкой – метров на тридцать вперед, и – «давай, ребята, за мной!», рукой махнул им и побежал на ту огневую точку, что перед тем по вашему танку била. Ворвался, – деревянный сараишко, снежные окопы и земляные окопы. Вижу пушку ПТО и около нее штук двести снарядов. Повернул пушку и по убегающим немцам пытаюсь стрелять. Замок открыт, стрелять не умею. Пробую затвор. Заложил снаряд, закрыл, перетрогал несколько ручек. Затем дернул за случайно попавшийся рычаг, получился выстрел. Тогда стал бить, сделал пятнадцать, ну, может, двадцать выстрелов. А твой танк в это время стоял, молчал. Наш пулемет вел огонь по немцам. Ко мне подбежали из третьей роты бойцы, санитар Пожаркин и другие. Справа от пушки лежит раненый красивый немец, думали – девушка. Говорю Пожаркину: «Перевяжи!» Он посмотрел, а у немца кишки наружу. Пристрелил его политрук Антонов… На этой огневой точке трофеи: орудие ПТО, сотни две снарядов в ящиках, два станковых пулемета, автоматическое ружье, несколько автоматов… Немцы открыли минометный огонь по этой своей огневой точке, я распорядился вывести из-под огня бойцов, двинулись по направлению к Шапкам по дороге, захватив орудие ПТО, – на руках и снаряды волокли и пушку. А вперед выслал разведку, вот до этой высотки, куда мы в блиндажи несколько гранат забросили и под которой потом ты со своим танком встал!

Это был немецкий штаб, с узлом связи – шло туда с разных сторон пятнадцать линий. Закрой, заняв блиндаж, охватил своей обороной дорогу и справа и слева. Другие командиры роты были перед тем перебиты в бою, а потому за всех командовал тут Закрой…

Слева за дорогой, на полянке, оказался склад немецких боеприпасов. Когда, выскочив на поляну, Барышев увидел этот склад, то огня по нему не повел. Связной, сидевший на танке, сообщил: справа, градусов тридцать, в двухстах метрах, стоит противотанковая батарея противника, это она бьет по танку. Связной оказался хорошим корректировщиком, и Барышев, начав маневрировать, повел по батарее огонь одновременно из пушки и пулеметов. Уничтожил ее, перебил расчеты и еще нескольких распоряжавшихся тут офицеров. Одна из пушек была в исправном виде, ее тут же взяла пехота, и бегущие немцы сразу же полегли под ее снарядами. Барышев вылез из танка, пошел на склад посмотреть: можно ли заправиться боеприпасами, которые были на исходе? На складе нашлось десять пулеметов; экипаж Барышева взял два танковых, заменил ими свои и дополна заправился боеприпасами. Когда Барышев возвращался к танку, немцы накрыли поляну артиллерийским огнем. Барышев не успел вскочить в танк, залег около него, осколком разорвавшегося в четырех метрах снаряда был ранен в руку. Вскочил в танк, ему сделали перевязку, и танк вместе с пехотой двинулся по дороге в, направлении к Шапкам. Проехали с километр, наткнулись на три пулеметных дзота, подожгли их снарядами, прошли еще километра два и остановились, уже почти не имея с собой пехоты. Заняли круговую оборону, стали ждать подкреплений. Здесь заночевали.

За дорогой Веняголово – Шапки

В ночь на 10 апреля через каждые полтора часа немцы накрывали место ночевки Барышева и оставшихся пехотинцев сильным артиллерийским огнем. Барышеву пришлось маневрировать, снаряды рвались у самого танка. Мелкое повреждение одного из катков удалось самим в тот же час исправить. Последним артиллерийским налетом немцы едва не разбили танк Барышева – осколки стучали по броне со всех сторон. Небольшой осколок залетел в чуть приоткрытый люк, зацепил правую руку Барышева, как скальпелем срезав выше локтя клок кожи и мяса. Барышев сам снял ватную куртку, сунул ее Расторгуеву, тот неумело («Эх, товарищ командир, зря Валю с собою не взяли!») перевязал руку. Но это ранение было пустячное, а вот левая рука, раненная накануне и накрепко перевязанная Садковским, сильно болела.

Но все это Барышев считал пустяками, – экипаж танка был цел, невредим, настроение у всех было отличным, и все мрачнели, только когда из леса вокруг, после очередного разрыва снаряда, доносились крики смертельно раненных в своих снежных норах пехотинцев, стоны, перемежаемые яростными ругательствами, без которых иной русский солдат, даже прощаясь с жизнью, обойтись не может: все легче!

Удачно маневрируя между разрывающимися снарядами, Барышев постепенно углубился в лес, – повезло: избежали прямого попадания в танк. Налет кончился, контратак немцы не предпринимали.

Ночная мгла поредела, розовая заря вынесла в ясное чистое небо первые солнечные лучи, снежная поляна вокруг танка и лес заиграли всеми оттенками света. С юга, со стороны речки Мги, послышалась ружейная перестрелка, потом крики «ура», сразу сменившиеся полной тишиной. Что происходило там в боевом охранении пехоты, Барышев не мог разобрать, но вдруг прямо перед своим танком увидел приближающихся к нему лыжников в маскхалатах – наших лыжников, во главе с командиром, машущим красным флажком.

На подмогу танку Барышева и остаткам сопровождаемого им батальона пришел прямиком от речки Мги 59-й лыжный батальон. Подкрепление прибыло! Распаренные от быстрого хода, веселые, краснощекие лыжники окружили танк, рассказали новости: «Веняголово нашими не взято, немцы бросают в прорыв сильные резервы, мы посланы сюда потому, что от вас пет никаких известий, связных ваших, наверно, фрицы побили или перехватили… А так все пока ничего. Как силенки у вас? Как боеприпасы? Можно двигаться дальше?.. Только передать приказано: не зарывайтесь!»

«Силенок» у остатков третьего батальона было немного, но батальон лыжников оказался немалой подмогой. Боеприпасы? Танк накануне в избытке набрал трофейных боеприпасов на захваченном складе, оба пулемета, как уже сказано, были заменены взятыми там же на складе новенькими танковыми, – Барышев имел полный боекомплект. Ну а пехотинцы, взяв себе со склада восемь остальных пулеметов, также до отказа нагрузились трофейными боеприпасами… Их было пока достаточно, но лыжники, узнав про склад, отправили туда большую группу с волокушами, пополнились всем, что им пригодилось, сами и Барышеву притащили еще два боекомплекта. Немцев на пути к складу не оказалось, но и никакие наши подкрепления туда, по-видимому, не подходили. Поэтому, покидая ту поляну, лыжники склад взорвали…

Можно было наступать дальше!

Впрочем, часа полтора лыжникам понадобилось на еду и отдых. А едва все двинулись, углубляясь в лес, чтобы не по дороге (делающей большую дугу), а прямиком выходить на Шапки, к Барышеву подбежал связной:

– В лесу, по сторонам от дороги, группируется немецкая пехота, по дороге движется немецкий танк! Приказано: принять все меры боеготовности.

Выбравшись на башню, замаскированный ветвями, Барышев увидел на одной из прогалинок, метрах в трехстах, немцев – они окапывались, ставили пулеметные точки, подтаскивали из глубины леса боеприпасы. Наш лыжный батальон немедленно занял оборону по окружности, на площади, имеющей в диаметре километр. Несколько связных остались у танка…

– Спокойно жду, наблюдаю, – рассказал позже Барышев, – огня не открываю. Подходит немецкий танк, мне его за кустами не видно. Ведет огонь по огневым точкам нашей пехоты. На эти выстрелы я дал ответ бронебойными. Танк немного отошел, прекратил стрельбу и остановился. После мне наши истребители танков сообщили, что по этому танку были попадания, по всей вероятности – подбит. Настала очередь за немецкой пехотой, мы обрушили всю мощь огня на их пулеметные точки и живую силу. Пришлось вести огонь так, чтобы не быть разоблаченными, – я был замаскирован. Пехоте приказал бить только по тем, кто встает и пробует убегать, а по лежащим не бить. Эта пехота и пять ее пулеметных точек были полностью уничтожены. Так первая контратака в этот день была сломлена…

Это лаконичный, сухой рассказ – в обычной манере Барышева. Пехотинцы рассказывают подробности.

Первыми остановили немцев, двинувшихся в контратаку, пулеметчики третьего батальона Ажигалиев, Лейкин, Пикалов, открыв неистовый огонь из трофейных станковых пулеметов. Пехота противника залегла, а вражеский танк продолжал двигаться.

Ажигалиев затаился, умолк, – экипаж танка не замечал его, потому что он со своим пулеметом был хорошо укрыт заснеженным придорожным кустом. Танк подошел к нему метров на восемь. Ажигалиев не потерял самообладания, не сдвинулся с места, внезапно открыл огонь по щелям танка, потом по группе немецких пехотинцев, в эту минуту залегших, чтоб забросать Ажигалиева гранатами.

Танк остановился, прямой наводкой в упор ударил по пулемету. Веселый парень, смелый казах, никогда не терявший в бою самообладания, был убит. Это произошло на глазах замполитрука Закроя и политрука Антонова. Закрой находился дальше, немцы в лесу его тоже не видели, он побежал к замеченному им противотанковому орудию, политрук Антонов послал связных к Барышеву. Танк Барышева, не показываясь в березнячке, быстро приблизился, стал бить по немецкому танку бронебойными, один из снарядов разворотил его борт. И почти в тот же момент Закрой, один подоспевший к трофейному противотанковому орудию, замаскированному в кустах, у самой дороги, метрах в пятидесяти от немецкого танка, «под шумок – как он выразился – танковой этой дуэли» сбоку дал высгрел. И попал в машину, и после разрыва снаряда орудие ее склонилось, танк прекратил стрельбу, повернул назад и ушел. А раненный осколком снаряда у своей пушки Закрой упал. К пушке подбежали санинструктор Пожаркин (занялся раненым, у которого было сильное кровотечение), боец Чернышев – он взялся стрелять из пушки… Тут немецкие автоматчики едва было не обошли пушку, но политрук Антонов успел вызвать огонь нашей артиллерии, наши лыжники погнали немцев под этот огонь, противотанковая пушка, пулеметы, танк Барышева расстреливали бегущих, и контратака была отбита.