Текст книги "Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только"

«Подруга возраста златого»

В жизни Пушкина было много женщин, любимым он посвящал стихи. Автор сборника «Я вас любил…» Н. В. Забабурова насчитала таковых сорок девять. Первой среди них стала Соня Сушкова, пробудившая в душе юного поэта осознанное любовное чувство. В проекте автобиографии Александр Сергеевич сделал важную для него пометку – «ранняя любовь».

Действительно, Саше шёл тогда шестой год, а Сонечке – пятый. Встречались они на детских танцевальных вечерах в домах князей Трубецких, Бутурлиных и в доме родителей Сони. По четвергам детей возили на балы известного танцмейстера Иогеля. Невольные (но желанные) «свидания» детей продолжались шесть лет, до отъезда подростка в Петербург. Больше они не встречались. Но «ранняя любовь» поэта не стала проходным эпизодом в его жизни. В шестнадцать лет, вспоминая детство, он писал:

 
Брели по розам дни мои;
В невинной ясности сердечной
Не знал мучений я любви,
Но быстро день за днём умчался;
Где ж детства ранние следы?
Прелестный возраст миновался,
Увяли первые цветы!
Уж сердце в радости не бьётся
При милом виде мотылька,
Что в воздухе кружит и вьётся
С дыханьем тихим ветерка,
И в беспокойстве непонятном
Пылаю, тлею, кровь горит,
И всё языком, сердцу внятным,
О нежной страсти говорит…
Подруга возраста златого,
Подруга красных детских лет,
Тебя ли вижу, взоров свет,
Друг сердца, милая Сушкова?
Везде со мною образ твой,
Везде со мною призрак милый:
Во тьме полуночи унылой,
В часы денницы золотой.
То на конце аллеи тёмной
Вечерней, тихою порой,
Одну, в задумчивости томной,
Тебя я вижу пред собой,
Твой шалью стан не покровенный,
Твой взор, на груди потупленный,
В щеках любви стыдливый цвет.
Всё тихо; брезжит лунный свет;
Нахмурясь топол шевелится,
Уж сумрак тусклой пеленой
На холмы дальние ложится,
И завес рощицы струится
Над тихо спящею волной,
Осеребренною луной.
Одна ты в рощице со мною,
На костыли мои склонясь,
Стоишь под ивою густою;
И ветер сумраков, резвясь,
На снежну грудь прохладой дует,
Играет локоном власов
И ногу стройную рисует
Сквозь белоснежный твой покров…[17]17
  «Послание к Юдину».


[Закрыть] (1, 180–181)
 

Так от воспоминаний о детстве воображение переносит Пушкина в день сегодняшний, то есть в конец 1815 года. И он представлял себе, какой была бы Сонечка в пятнадцать лет. К счастью, в реальности этого не случилось. Почему к счастью? Александр Сергеевич объяснил это в статье «Байрон» (1835), в которой речь идёт о ранней влюблённости. Упомянув, что Байрон впервые влюбился в восьмилетнем возрасте в семнадцатилетнюю девушку, Пушкин включил в свою статью цитату из его дневника. Пространное извлечение из воспоминаний английского поэта поясняет психологию раннего детского влечения.

«В последнее время, – писал Байрон, – я много думал о Мэри Дэфф. Как это странно, что я был так безгранично предан и глубоко привязан к этой девушке, в возрасте, когда я не мог не только испытывать страсть, но даже не понимал значения этого слова. И, однако, это была страсть!

Я раз пятьдесят с тех пор влюблялся; и, тем не менее, я помню всё, о чём мы говорили, помню наши ласки, её черты, моё волнение, бессонницы и то, как я мучил горничную моей матери, заставляя её писать Мэри письма от моего имени. Я припоминаю также наши прогулки и то блаженство, которое я испытывал, сидя около Мэри в детской, в то время как её маленькая сестра играла в куклы, а мы с серьёзностью, на свой лад, ухаживали друг за другом.

Но как же это чувство могло пробудиться во мне так рано? Каковы были начало и причина этого? Я не имел никакого понятия о различии полов даже много лет спустя. И тем не менее, мои страдания, моя любовь к этой девочке были так сильны, что на меня находило иногда сомнение: любил ли я по-настоящему когда-нибудь потом? С некоторого времени – сам не знаю почему – воспоминания о Мэри (не чувства к ней) вновь пробудились во мне с не меньшей силой, чем когда-либо. Какой очаровательный образ её сохранился в моей душе!»[18]18
  Забабурова Н. В. «Я вас любил…» Музы великого поэта и их судьбы. М., 2011. С. 18–19.


[Закрыть]

Байрон боялся встретить Мэри Дэфф по прошествии многих лет, чтобы не разрушить образ любимой, сохранявшийся в его памяти. Не чужд этому чувству был и Пушкин, нашедший в детских переживаниях великого англичанина много общего со своими.

«Великое дело красота»

Первое из сохранившихся стихотворений Пушкина – «К Наталье». Оно относится к 1813 году и посвящено крепостной актрисе. О ней ничего не известно, кроме того, что она играла на сцене домашнего театра графа Варфоломея Васильевича Толстого, находившегося в Царском Селе.

В театре ставились в основном комические оперы, в числе которых были: «Клорида и Милон», «Мельник, колдун, обманщик и сват» Аблесимова и «Севильский цирюльник» Паизиелло. По жанру этих произведений Пушкин назвал Наташу Талией[19]19
  Талия – муза комедии.


[Закрыть]. Свои чувства к ней юный поэт определил с наивной откровенностью:

 
В первый раз её стыжуся,
В женски прелести влюблён (1, 12).
 

Чувство, охватившее Александра, изменило его жизнь:

 
Сердце страстное пленилось;
Признаюсь – и я влюблён!
Пролетело счастья время,
Как, любви не зная бремя,
Я живал да попевал…
Но напрасно я смеялся,
Наконец и сам попался,
Сам, увы! с ума сошёл.
Стихи, вольность – всё под лавку.
 

Молодая актриса была объектом воздыхания всех лицеистов, активно посещавших театр Толстого в мае – августе 1813 года, и Пушкину оставалось только мечтать о ней.

 
Так, Наталья! Признаюся,
Я тобою полонен,
Целый день, как ни верчуся,
Лишь тобою занят я;
Ночь придёт – и лишь тебя
Вижу я в пустом мечтанье,
Вижу, в лёгком одеянье
Будто милая со мной;
Робко, сладостно дыханье,
Белой груди колебанье,
Снег затмившей белизной,
И полуотверсты очи,
Скромный брак безмолвной ночи —
Дух в восторг приводят мой!
Я один в беседке с нею,
Вижу… девственну лилею,
Трепещу, томлюсь, немею…
И проснулся…
 

В момент написания стихотворения «К Наталье» лицеисту Пушкину было четырнадцать с половиной лет – время формирования половой зрелости. Поэтому в стихотворении появляются упоминания о женских прелестях, которые волнуют юношу:

 
Всё к чему-то ум стремится,
А к чему? – никто из нас
Дамам вслух того не скажет,
А уж так и сяк размажет.
Я – по-свойски объяснюсь.
 

И объясняет:

 
Дерзкой пламенной рукою
Белоснежну, полну грудь…
Я желал бы… да ногою
Моря не перешагнуть… (1, 13)
 

То есть, выражаясь сегодняшним языком, Наташа была очень сексуальна и недостатка в воздыхателях не испытывала. Но поэт почти три года мечтал о близости с любимой. Кончилось это увлечение как-то вдруг и разом. Своё разочарование в Наташе Пушкин выразил в стихотворении «К молодой актрисе» (1815):

 
Тебе не много Бог послал,
Твой голосок, телодвиженья,
Немые взоров обращенья
Не стоят, признаюсь, похвал
И шумных плесков удивленья.
Жестокой суждено судьбой
Тебе актрисой быть дурной (1, 137).
 

Но пока её спасают молодость и красота:

 
Ты пленным зрителя ведёшь.
Когда без такта ты поёшь,
Недвижно стоя перед нами,
Поёшь – и часто невпопад,
А мы усердными руками
Все громко хлопаем…
Свистки сатириков молчат,
И все покорствуют прелестной…
Увы! Другую б освистали:
Велико дело красота.
 

…Мы не знаем, как сложилась судьба крепостной актрисы, воспетой великим поэтом, но его стихотворения, обращённые к ней, открыли нам истории эротических чувств великого поэта и положили начало его любовной лирики.

«Была мне в мире богом»

Это признание, сделанное в стихотворении «Элегия» («Я видел смерть…»), относится к середине 1816 года и посвящено Е. Бакуниной. Вместе с Пушкиным в лицее учился её брат, которого она вместе с матерью посещала один-два раза в месяц. Эти визиты начались со дня основания лицея. Первая и весьма значимая запись о них, относится к 19 ноября 1815 года.

Любовную исповедь Александр доверил своему дневнику:

 
«Итак, я счастлив был, итак, я наслаждался,
Отрадой тихою, восторгом упивался…
И где веселья быстрый день?
Промчались лётом сновиденья,
Увяла прелесть наслажденья,
И снова вкруг меня угрюмой скуки тень!.. (1, 165)
 

Я счастлив был!.. нет, я вчера не был счастлив; поутру я мучился ожиданьем, с неописанным волнением стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу – её не видно было! – наконец я потерял надежду, вдруг нечаянно встречаюсь с нею на лестнице, сладкая минута!..

 
Он пел любовь – но был печален глас,
Увы, он знал любви одну лишь муку! – Жуковский.
 

Как она мила была! как чёрное платье пристало к милой Бакуниной!

 
Но я не видел её 18 часов – ах! какое положенье, какая мука!
Но я был счастлив 5 минут» (8, 10).
 

Бакунина посещала все лицейские балы, на которых поэт мог полюбоваться ею и пригласить на танец. С. Д. Комовский, сокурсник Александра, вспоминал:

– Прелестное лицо её, дивный стан и очаровательное обращение произвели всеобщий восторг во всей лицейской молодёжи. Пушкин, с пламенным чувством молодого поэта, живыми красками изобразил её волшебную красоту в стихотворении своём под названием «К живописцу».

Е. Бакунина. Автопортрет

 
Дитя харит[20]20
  Хариты – богини красоты, олицетворение женской прелести и юного начала жизни.


[Закрыть] и вдохновенья,
В порыве пламенной души,
Небрежной кистью наслажденья
Мне друга сердца напиши;
 
 
Красу невинности прелестной,
Надежды милые черты,
Улыбку радости небесной
И взоры самой красоты.
 
 
Вкруг тонкого Гебеи[21]21
  Геба – богиня юности.


[Закрыть] стана
Венерин пояс повяжи,
Сокрытой прелестью Альбана
Мою царицу окружи.
 
 
Прозрачны волны покрывала
Накинь на трепетную грудь,
Чтоб и под ним она дышала,
Хотела тайно воздохнуть.
 
 
Представь мечту любви стыдливой,
И той, которою дышу,
Рукой любовника счастливой
Внизу я имя надпишу (1, 183).
 

Товарищ Александра Михаил Яковлев положил эти стихи на ноты, и их пели ещё долго после окончания лицея.

Ко времени рождения стихотворения «К живописцу» относится автопортрет Бакуниной. Лицо двадцатилетней женщины не просто красиво, а привлекающее точёными, правильными чертами, таящее скрытую внутреннюю силу и чувство достоинства. Взгляд спокойный, но не холодный, а исполненный неуловимой печалью. Необычайно женственная линия подбородка, горделивый и чувственный рот; взрослая, строгая причёска. Это портрет девушки достаточно строгой, серьёзной и абсолютно чуждой игривого кокетства.

Неразделённое чувство к Екатерине Бакуниной подвигло молодого поэта на создание двух десятков так называемых «унылых» элегий:

 
Прости, светило дня, прости, небес завеса,
Немая ночи мгла, денницы сладкий час,
Знакомые холмы, ручья пустынный глас,
Безмолвие таинственного леса,
И всё… прости в последний раз.
 
 
А ты, которая была мне в мире богом,
Предметом тайных слёз и горестей залогом,
Прости! минуло всё… Уж гаснет пламень мой,
Схожу я в хладную могилу,
И смерти сумрак роковой
С мученьями любви покроет жизнь унылу… (1, 221–222)
 

…Следующий год был годом выпуска из лицея, и на смену Бакуниной пришли другие женщины (Пушкин говорил о 113), другие страсти. Но неизменным оставалось влечение лишь к одной избраннице поэта. Её он тоже называл богиней, но не просто именовал таковой, а и был твёрдо убеждён в этом. Увлечение дерзкое и неподъёмное для смертного.

«Друзья мои, прекрасен наш союз»

19 октября 1811 года под Петербургом был открыт Царскосельский лицей, учебное заведение для подготовки будущих государственных деятелей и высших чиновников. Значительность торжественного акта подчёркивалась присутствием императора Александра I, его супруги Елизаветы Алексеевны и ряда высших чиновников России.

Чести учиться в этом привилегированном учреждении удостоились тридцать дворянских отпрысков, окончили его двадцать девять.

Обучение было поставлено так, что в сознание лицеистов методически закладывалась мысль как об особенности заведения, в котором они пребывают, так и них самих. Поэтому не удивительно, что некоторым из учащихся уже на втором курсе пришла мысль отметить первую годовщину основания лицея. Скромная пирушка тринадцати-четырнадцатилетних подростков проходила после 15 октября, когда пушечный салют с Петропавловской крепости возвестил «совершенную победу, одержанную генерал-фельдмаршалом князем Голенищевым-Кутузовым над французскими войсками, сражавшимися под командою короля Иоахима Мюрата, и освобождение корпусом генерала-адъютанта Винсенгероде первопрестольного града Москвы от врагов наших». Шла Отечественная война 1812 года.

Третью годовщину лицея Пушкин встречал в госпитале. Посетившим его друзьям он прочитал только что написанное стихотворение «Пирующие студенты»:

 
Друзья, досужный час настал;
Всё тихо, всё в покое;
Скорее скатерть и бокал;
Сюда, вино златое!
Шипи, шампанское, в стекле.
Друзья, почто же с Кантом
Сенека, Тацит на столе,
Фольянт над фолиантом?
Под стол холодных мудрецов —
Мы полем овладели;
Под стол учёных дураков!
Без них мы пить умеем…
 

Стихотворение посвящено пирушке, устроенной А. Пущиным, И. Мамонтовым и А. Пушкиным. Достали рому, добавили яиц, натолкли сахару, и началась работа у кипящего самовара. В попойке участвовало ещё пять человек, но кара пала на зачинщиков. Конференция (собрание назначенных лиц) решила: «1) две недели стоять на коленях во время утренней и вечерней молитвы; 2) сместить на последние места за столом, где все сидели по поведению».

Пушкин на это решение конференции ответил шуткой:

 
Блажен муж, иже
Сидит к каше ближе.
 

Четвёртую лицеистскую годовщину праздновали 24 октября. Её отметили исполнением комедий А. А. Шаховского «Ссора, или Два соседа» и «Стряпчий Шетило». Пушкин в дни, близкие к годовщине, вспомнил прошлогоднюю историю с «гогель-могелем» и написал стихотворение, в котором обращался к И. Пущину:

 
Помнишь ли, мой брат по чаше,
Как в отрадной тишине
Мы топили горе наше
В чистом, пенистом вине?
 
 
Как, укрывшись молчаливо
В нашем тёмном уголке,
С Вакхом нежились лениво,
Школьной стражи вдалеке?
 
 
Помнишь ли друзей шептанье
Вкруг бокалов пуншевых,
Рюмок грозное молчанье,
Пламя трубок грошевых.
 
 
Закипев, о, сколь прекрасно
Токи дымные текли!..
Вдруг педанта глас ужасный
Нам послышался вдали…
 
 
И бутылки вмиг разбиты,
И бокалы все в окно —
Всюду по полу разлиты
Пунш и светлое вино… (1, 139)
 

В последнюю годовщину основания лицея, отмечавшуюся в его стихах, были сыграны две пьесы – французская и немецкая. Вечер закончился ужином и балом. Но Пушкин был в ненастроении:

 
Среди беседы вашей шумной
Один уныл и мрачен я, —
обращался он к сокурсникам.
На пир раздольный и безумный
Не призывайте вы меня…
 

24 декабря, впервые за шесть лет, лицеистов распустили на зимние каникулы по домам. Встреча с родителями и долгожданная свобода от чьей-либо опеки не принесли Александру радости, и он без сожаления вернулся в привычный мир друзей и упорядоченных форм жизни:

 
Опять я ваш, о юные друзья!
Туманные сокрылись дни разлуки:
И брату вновь простерлись ваши руки,
Ваш трезвый круг увидел снова я.
Всё те же вы, но сердце уж не то же:
Уже не вы ему всего дороже,
Уж я не тот… Невидимой стезей
Ушла пора весёлости беспечной,
Ушла навек, и жизни скоротечной
Луч утренний бледнеет надо мной…
Перед собой одну печаль я вижу!
Мне страшен мир, мне скучен дневный свет:
Пойду в леса, в которых жизни нет,
Где мёртвый мрак, – я радость ненавижу;
Во мне застыл её минутный след.
Опали вы, листы вчерашней розы!
Не доцвели до месячных лучей.
Умчались вы, дни радости моей!
Умчались вы – невольно льются слёзы,
И вяну я на тёмном утре дней.
 

(«Элегия»)

Внешний мир чем-то напугал молодого поэта, и он был довольно продолжительное время охвачен пессимизмом. Настроение растерянности и страха отразилось и в его стихотворении «Безверие», прочитанном на выпускном экзамене по российской словесности:

 
Несчастия, страстей и немощей сыны,
Мы все на страшный гроб родясь осуждены.
Всечасно бренных уз готово разрушенье;
Наш век – неверный день, всечасное волненье (1, 251).
 

Последние месяцы пребывания в лицее тянулись для Пушкина мучительно долго. Готовясь к расставанию с друзьями, он писал им стихи – «Кюхельбекеру»:

 
В последний раз, в сени уединенья,
Моим стихам внимает наш пенат[22]22
  «Пенат»: от пенаты – родной дом.


[Закрыть].
Лицейской жизни милый брат,
Делю с тобой последние мгновенья.
Прости! Где б ни был я: в огне ли смертной битвы,
При мирных ли брегах родимого ручья,
Святому братству верен я.
И пусть (услышит ли судьба мои молитвы?),
Пусть будут счастливы все, все твои друзья!
 

Дружеский круг вспыльчивого и нервного поэта сложился не вдруг. И. Пущин писал позднее об этом: «Пушкин, с самого начала, был раздражительнее многих и поэтому не возбуждал общей симпатии: это был удел эксцентрического существа среди людей. Не то чтобы он разыгрывал какую-нибудь роль между нами или поражал какими-нибудь особенными странностями; но иногда неуместными шутками, неловкими колкостями сам ставил себя в затруднительное положение. Это вело его к новым промахам, которые никогда не ускользают в школьных сношениях.

В нём была смесь излишней смелости с застенчивостью, и то, и другое невпопад, что тем самым ему вредило. Главное, ему недоставало того, что называется тактом, это – капитал, необходимый в товарищеском быту, где мудрено, почти невозможно, при совершенно бесцеремонном обращении, уберечься от некоторых неприятных столкновений вседневной жизни. Всё это вместе было причиной, что вообще не вдруг отозвались ему на его привязанность к лицейскому кружку, которая с первой поры зародилась в нём».

Лицеисты пушкинского круга всю жизнь сохраняли связь между собой. Перед выходом из лицея Пушкин посвятил свои стихотворения А. Дельвигу, А. Илличевскому, И. Пущину, В. Кюхельбекеру и А. Горчакову. Последнее интересно предвидением судьбы будущего канцлера Российской империи:

 
Мой милый друг, мы входим в новый свет:
Но там удел назначен нам не равный,
И розно наш оставим в жизни след.
Тебе рукой Фортуны своенравной
Указан путь и счастливый и славный…
(«Князю А. М. Горчакову»)
 

31 мая 1817 года конференция лицея зачислила Пушкина во второй разряд окончивших. В её списке по успеваемости имя поэта значилось четвёртым от конца.

9 июня состоялся выпускной акт, на котором присутствовал царь. Александр I раздал дипломы и похвальные листы, после чего обратился к воспитанникам лицея с «кратким отеческим наставлением». Закончился акт исполнением программной прощальной песни, написанной А. Дельвигом:

 
Шесть лет промчалось, как мечтанье,
В объятьях сладкой тишины,
И уж отечества призванье
Гремит нам: шествуйте, сыны!
 
 
Мы дали клятву: всё родимой,
Всё без раздела, кровь и труд!
Готовы в бой неколебимо,
Неколебимо в правды суд…
 
 
Прощайтесь, братья! руку в руку!
Обнимемся в последний раз!
Судьба на вечную разлуку,
Быть может, здесь сроднила нас!
 

11 июня 1817 года Пушкин покинул лицей. 13 октября отмечалась шестая годовщина со дня его основания, но Александр Сергеевич на этом праздновании памятного события не был: находился в родительском селе Михайловском.

Александровский Царскосельский лицей стал для Пушкина поистине alma mater – родным домом (приют родителей он таковым не считал). Следующим годовщинам лицея он посвятил пять стихотворений и в названия внёс дату открытия царского института – «19 октября». И что интересно: даже в сознании почитателей «нашего всё» он и лицей слились в единое целое:

– Да, Пушкин был великий поэт.

– Более того, он был лицеистом.

«Мгновенью жизни будь послушен». Столица

Колебания

Весна 1817 года прошла в нетерпеливом ожидании свободы от стеснительных ограничений учебного заведения.

Обращаясь к однокашникам, Пушкин писал:

 
Промчались годы заточенья;
Недолго, мирные друзья,
Нам видеть кров уединенья
И царскосельские поля.
 

Впереди была служба – военная или гражданская. Внешне привлекательнее была первая, но не хотелось прятать свой ум под кивер. Не радовала и перспектива канцелярской работы:

 
Равны мне писари, уланы,
Равны законы, кивера,
Не рвусь я грудью в капитаны
И не ползу в асессора…
 

Так чего же хотел поэт, только-только отметивший своё восемнадцатилетие?

 
Друзья! Немного снисхожденья —
Оставьте красный мне колпак, —
 

просил Александр сокурсников. «Красный колпак» – это символ свободы французских революционеров. Пушкин хотел свободы для творческой деятельности, но это пока была только мечта. 9 июня в лицее состоялся торжественный акт выпуска первого набора учащихся, а через день юный поэт навсегда покинул его чиновником 10-го класса. Местом будущей службы была назначена Коллегия иностранных дел.

Через неделю Александр Сергеевич уехал с родителями в село Михайловское. В его дневниках сохранилась запись об этом: «Вышед из лицея, я почти тотчас уехал в псковскую деревню моей матери. Помню, как обрадовался сельской жизни, русской бане, клубнике и проч.». В конце августа он вернулся в Петербург. Жил с родителями, которые снимали семикомнатную квартиру в доме вице-адмирала Клокачёва. Ни понимания, ни дружбы с отцом и матерью у Александра не было; поэтому он больше пребывал у друзей и знакомых.

Жили Пушкины неряшливо и неуютно. Однокурсник Александра барон М. А. Корф в своих воспоминаниях воссоздал пушкинский быт: «Дом их представлял какой-то хаос: в одной комнате богатая старинная мебель, в другой пустые стены или соломенный стул, многочисленная, но оборванная и пьяная дворня с баснословной неопрятностью; ветхие рыдваны с тощими клячами и вечный недостаток во всём, начиная от денег до последнего стакана…

Всё семейство Пушкина взбалмошное. Отец приятный собеседник, но пустой болтун. Мать не глупая, но эксцентричная, до крайности рассеянная. Ольга из романтической причуды обвенчалась тайно. Лев[23]23
  Ольга, Лев – сестра и брат А. С. Пушкина.


[Закрыть] добрый малый, но пустой, вроде отца».

Холодно было в семье С. Л. Пушкина. Его легкомысленный эгоизм и взбалмошная вспыльчивость матери тяготили взрослых детей, и они сбежали из родительского дома. Александр искал пристанище у друзей и… в театре: стал завсегдатаем театральных зал и «почётным гражданином кулис». Атмосферу театрального зала Пушкин описал в очерке «Мои замечания об русском театре»:

«Перед началом оперы, трагедии, балета молодой человек гуляет по всем десяти рядам кресел, ходит по всем ногам, разговаривает со всеми знакомыми и незнакомыми:

– Откуда ты?

– От Семёновой, от Сосницкой, от Колосовой.

– Как ты счастлив!

– Сегодня она поёт – она играет, она танцует – похлопаем ей – вызовем её! Она так мила! у ней такие глаза! такая ножка! такой талант!..

Занавес подымается. Молодой человек, его приятели, переходя с места на место, восхищаются и хлопают. Не хочу здесь обвинять пылкую, ветреную молодость, знаю, что она требует снисходительности».

Жизнь театрального закулисья описал Л. Гроссман:

«Кулисы, уборные актрис, даже классы театральных воспитанниц – весь этот мир юных, красивых, грациозных и радостных женщин был постоянным источником любовных приключений. Вокруг театра развёртывалась особая праздничная жизнь, насыщенная эротикой и окрашенная отважным авантюризмом. Поединки, похищения, необычайные свидания, подкупы прислуги, даже переодевания – всё это сообщало любовным нравам эпохи какой-то полуфантастический и часто поистине театральный характер»[24]24
  Л. Гроссман. «Пушкин в театральных креслах».


[Закрыть].

Осенью 1817 года много шума наделала дуэль четырёх: кавалергарда В. А. Шереметьева с камер-юнкером Завадским и А. С. Грибоедова с бретёром А. Якубовичем. Яблоком раздора для них стала балерина Е. И. Истомина. Это была брюнетка среднего роста с чёрными огненными глазами и восхитительными тёмными ресницами, которые придавали её взору томность. Особую эротическую привлекательность придавала Евдокии Ильиничне пленительная округлость форм. По характеру она была весёлой до озорства, общительной и открытой. Это давало повод судачить о ней как о женщине не слишком серьёзного нрава. Пушкин сразу увлёкся балериной, но у него тут же появился более удачливый соперник генерал А. Ф. Орлов. Раздосадованный поэт накатал на него эпиграмму:

 
Орлов с Истоминой в постеле
В убогой наготе лежал.
Не отличился в жарком деле
Непостоянный генерал.
Не думав милого обидеть,
Взяла Лаиса микроскоп
И говорит: «Позволь увидеть,
Чем ты меня, мой милый, (…)» (1, 327)
 

Истомина была одной из лучших балерин школы Дидло и в высшей степени владела искусством невесомой воздушности, как тогда говорили. Пушкин позднее воспел свою пассию в романе «Евгений Онегин»:

 
Блистательна, полувоздушна,
Смычку волшебному послушна,
Толпою нимф окружена,
Стоит Истомина; она,
Одной ногой касаясь пола,
Другою медленно кружит,
И вдруг прыжок, и вдруг летит,
Летит, как пух от уст Эола[25]25
  Эол – бог ветра.


[Закрыть];
То стан совьёт, то разовьёт,
И быстрой ножкой ножку бьёт.
 

В 1823–1824 годах Истомина исполняла роль черкешенки и Людмилы в балетах по произведениям Пушкина «Кавказский пленник» и «Руслан и Людмила». Евдокия Ильинична тоже любила Пушкина, но только как поэта. Но Александр не унывал: одновременно с воздыханиями по Истоминой он с осени 1817 года увивался вокруг другой актрисы – знаменитой Е. С. Семёновой.

Екатерина Семёнова ощутимо превосходила Пушкина по возрасту и была уже знаменита. Александр видел актрису в спектаклях и в петербургских театральных кругах. Однажды вместе с ней участвовал в домашнем спектакле у Олениных в пьесе Н. И. Хмельницкого «Воздушные замки».

В январе 1820 года Пушкин работал над статьёй «Мои замечания об русском театре». В ней он писал:

«Говоря об русской трагедии, говоришь о Семёновой и, может быть, только об ней. Одарённая талантом, красотою, чувством живым и верным, она образовалась сама собою. Семёнова никогда не имела подлинника. Бездушная французская актриса Жорж и вечно восторженный поэт Гнедич могли только ей намекнуть о тайнах искусства, которое поняла она откровением души. Игра всегда свободная, всегда ясная, благородство одушевлённых движений, орган чистый, ровный, приятный и часто порывы истинного вдохновения, всё сие принадлежит ей и ни от кого не заимствовано. Она украсила несовершенные творения несчастного Озерова и сотворила роль Антигоны и Моины; она одушевила измеренные строки Лобанова; в её устах понравились нам славянские стихи Катенина, полные силы и огня, но отверженные вкусом и гармонией. В пёстрых переводах, составленных общими силами и которые, по несчастью, стали нынче слишком обыкновенны, слышали мы одну Семёнову, и гений актрисы удержал на сцене все сии плачевные произведения союзных поэтов, от которых каждый отец отрекается поодиночке.

Семёнова не имеет соперницы; пристрастные толки и минутные жертвы, принесённые новости, прекратились. Она осталась единодержавною царицею трагической сцены».

Автограф статьи Александр подарил актрисе. На нём сохранилась надпись Н. И. Гнедича: «Пьеса, написанная А. С. Пушкиным, когда он приволакивался, но бесполезно за Семёновой».

В мае 1820 года Пушкин был переведён как чиновник Коллегии иностранных дел на юг империи. Там он узнал, что Екатерина Семёновна оставила сцену. Откликом на это известие стали следующие строки в его стихотворении «В кругу семей, в пирах счастливых…»:

 
Вот храм парнасских трёх цариц[26]26
  Три царицы – муза трагедии (Мельпомена), комедии (Талия) и танца (Терпсихора).


[Закрыть]
Всё так же осеняют своды;
Всё те же крики юных жриц,
Всё те же вьются хороводы.
Ужель умолк волшебный глас
Семёновой, сей чудной музы,
Ужель навек, оставя нас,
Она расторгла с Фебом[27]27
  Феб – второе имя Аполлона, идеал мужской красоты.


[Закрыть] узы
И славы русской луч угас!
Не верю, вновь она восстанет,
Ей вновь готова дань сердец,
Пред нами долго не увянет
Её торжественный венец… (2, 30–31)
 

Семёнова и Истомина мирно сосуществовали в сознании и мироощущении поэта, что он и выразил в следующих строках первой главы своего знаменитого романа:

 
Мои богини! Что вы? Где вы?
Внемлите мой печальный глас:
Всё те же ль вы? другие ль девы,
Сменив, не заменили вас?
Услышу ль вновь я ваши хоры?
Узрю ли русской Терпсихоры
Душой исполненный полёт? (6, 16)
 

* * *

Молодой поэт, выпускник Царскосельского лицея, был хорошо принят в светских гостиных Петербурга. Особенно ему полюбился дом Е. И. Голицыной, с которой он познакомился у Н. М. Карамзина. В декабре 1817 года Николай Михайлович сообщил П. А. Вяземскому: «Поэт Пушкин у нас в доме смертельно влюбился в Пифию[28]28
  Пифия – прорицательница.


[Закрыть] Голицыну и теперь уже проводит у неё вечера». Пётр Андреевич, оставивший в своих записках портретную галерею красавиц его времени, так описывает внешность Голицыной:

«Не знаю, какой она была в первой молодости[29]29
  Е. И. Голицына родилась в 1780 году, то есть была на 19 лет старше Пушкина.


[Закрыть]; но и вторая, и третья её молодость пленяли какою-то свежестью и целомудрием девственности. Чёрные, выразительные глаза, густые тёмные волосы, падающие на плечи извивистыми локонами, южный матовый колорит лица, улыбка добродушная и грациозная; придайте к тому голос, произношение необыкновенно мягкое и благозвучное. Вообще, красота её отзывалась чем-то пластическим, напоминавшим древнее греческое изваяние. В ней было что-то ясное, спокойное, скорее ленивое, бесстрастное».

Богатый дом Голицыной, похожий на музей, находился на Миллионной улице. По вечерам в нём собирались её многочисленные друзья и поклонники, блестящая знать и блестящие поклонники, писатели, художники и просто образованные люди. В суждениях гостей господствовало воинствующее, патриотическое направление с лёгким оттенком конституционного либерализма.

Вечера княгини продолжались до раннего утра, так как некая вещунья нагадала ей смерть ночью во сне, и Евдокия Ивановна уходила на покой только с восходом солнца. Этим «ночная княгиня» очень устраивала Пушкина, лелеявшего в её отношении отнюдь не романтические надежды, которым не суждено было сбыться. Вяземский, хорошо знавший Голицыну, был высокого мнения о её нравственности:

– Устроила она жизнь свою, не очень справляясь с уставом светского благочиния. Но эта независимость, это светское отщепенство держались в строгих границах чистейшей нравственности и существенного благоприличия. Никогда ни малейшая тень подозрения, даже злословия, не оттеняла чистой и светлой свободы её.

30 ноября Александр поднёс Голицыной весьма содержательный по смыслу мадригал[30]30
  Мадригал – любовное стихотворение.


[Закрыть]:

 
Краёв чужих неопытный любитель
И своего всегдашний обвинитель,
Я говорил: в отечестве моём
Где верный ум, где гений мы найдём?
Где гражданин с душою благородной,
Возвышенной и пламенно свободной?
Где женщина – не с хладной красотой,
Но с пламенной, пленительной, живой?
Где разговор найду непринуждённый,
Блистательный, весёлый, просвещённый?
С кем можно быть не хладным, не пустым?
Отечество почти я ненавидел —
Но я вчера Голицыну увидел
И примирён с отечеством моим (1, 319).
 

А. Пушкин

Голицына была серьёзной женщиной: занималась высшей математикой, была автором ряда научных сочинений, одно из которых – «Анализ силы» – имелось в библиотеке Пушкина. Молодого поэта Евдокия Ивановна увлекла не только красотой, но светом гения и просвещённости, имела прогрессивные взгляды на общественное устройство. Неслучайно её воздыхатель послал ей оду «Вольность», одно из самых крамольных своих произведений. К оде было приложено небольшое стихотворение:

 
Простой воспитанник природы,
Так я, бывало, воспевал
Мечту прекрасную свободы
И ею сладостно дышал.
Но вас я вижу, вам внимаю,
И что же?.. слабый человек!..
Свободу потеряв навек,
Неволю сердцем обожаю (1, 325).
 

В апогее захватившего его чувства поэт несколько поспешил с выводами о личной свободе. Как показало время, его увлечения были яркими, но короткими. 3 декабря 1819 года А. И. Тургенев писал Вяземскому о Голицыной: «Я люблю её за милую душу и за то, что она умнее за других, нежели за себя… Жаль, что Пушкин уже не влюблён в неё, а то бы он передал её потомству в поэтическом свете, который и для нас был бы очарователен, особливо в некотором отдалении во времени».