Текст книги "Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только"

В охлаждении Александра к «ночной княгине» сказалось его увлечение шестнадцатилетней Марией Суворовой-Рымникской, внучкой генералиссимуса. Об отношениях поэта с юной красавицей почти ничего не известно, кроме того, что она имела хороший голос и задушевно пела романсы на его стихи. Об этом Пушкин поведал в посвящении «Кн. М. А. Голицыной»:

 
Давно об ней воспоминанье
Ношу в сердечной глубине,
Её минутное вниманье
Отрадой долго было мне.
Твердил я стих обвороженный,
Мой стих, унынья звук живой,
Так мило ею повторенный,
Замеченный её душой.
Вновь лире слёз и тайной муки
Она с участием вняла —
И ныне ей передала
Свои пленительные звуки…
Довольно! в гордости моей
Я мыслить буду с умиленьем:
Я славой был обязан ей —
А может быть, и вдохновеньем (2, 163).
 

В биографию Пушкина внучка А. В. Суворова вошла как утаённая северная любовь поэта. Голицыной она стала 9 мая 1820 года, обвенчавшись с князем М. М. Голицыным. Случилось это через четыре дня после того, как поэт выехал из Петербурга в Бессарабию, в так называемую «южную ссылку».

«Бешенство желаний»

Как-то Каверин познакомил Александра с Софьей Астафьевной. Это была достаточно молодая дородная женщина, хозяйка официального публичного дома. Это непотребное заведение располагалось на Мещанской улице и пользовалось популярностью у петербургских гвардейцев.

Заведение Софьи Астафьевны занимало три этажа; на втором находился большой зал, обставленный довольно приличной мебелью. В простенках между окнами висели копии картин французских художников. На ломберных столиках стояли вазы с фруктами, по углам – горшки и кадки с цветами.

Софья Астафьевна познакомила новичка с правилами её заведения. «Вино и еда подаются за отдельную плату, девушек можно угощать только бокалом шампанского и не более, девушку можно брать в комнату только одну, а если берёшь двоих или более, то платить придётся за каждую, но иметь дело только с одной, другие в таком случае поддерживают беседу. Кроме того, девочек младшего возраста, которые находятся здесь на воспитании, брать запрещается и нельзя развращать беседою, а ежели какая понравится, надо договариваться с воспитательницей и за особую плату в будущем можно будет получить этих чистых девочек для утех»[31]31
  Александров А. Л. Пушкин. С. 448.


[Закрыть].

«Гнёздышко» Софьи Астафьевны и «девочки» Пушкину приглянулись, но постоянно посещать это милое заведение он не мог – не позволяли средства: годовой доход коллежского секретаря составлял 700 рублей, то есть 58 рублей в месяц. Но время от времени Александр наведывался в заведение Софьи Астафьевны, последний раз в начале 1829 года.

Было тогда ему около тридцати лет. В декабре он влюбился в Наталью Гончарову и лелеял мечту о женитьбе на ней. С намеченного курса уже широко известного поэта чуть не сбил П. А. Вяземский, зазвавший поэта в непотребный дом. Об этом стало известно полиции, а от неё государю.

К счастью для Пушкина, человека холостого, никаких мер в отношении его не последовало. Но его напарник по бурной ночи после возвращения в Москву был вызван к генерал-губернатору и получил строгое предупреждение: если он и впредь будет развратничать и вовлекать в это других, то к нему будут приняты строгие меры. То есть власть предержащая в какой-то степени пыталась сдерживать дворянство в приличных рамках христианской морали.

…Модест Корф, сокурсник Пушкина по лицею, так характеризовал его бытие в первые годы самостоятельной жизни: «Вечно без копейки, вечно в долгах, иногда без приличного фрака, с беспрестанными историями, с частыми дуэлями, в тесном знакомстве со всеми трактирщиками, блядями и девками, Пушкин представлял тип самого грязного разврата».

Под грязным развратом Корф подразумевал следующее. Из-за отсутствия средств Пушкину приходилось ограничиваться женщинами попроще: теми, которые занимались проституцией нелегально, без разрешения полиции. За визиты «гостей» они брали существенно меньше. В устных преданиях сохранились имена двух таких жриц любви – Штейнгель и Ольга Массон. Последней её частый посетитель даже посвятил стихи – «Ольга, прелестница Киприды[32]32
  Киприда – одно из прозвищ Афродиты.


[Закрыть]». Не о ней ли писал А. И. Тургенев Вяземскому: «Пушкин по утрам рассказывает Жуковскому, где он всю ночь не спал, делает визиты бл…, мне и княгине Голицыной, а ввечеру иногда играет в банк».

Эта раздвоенность между желаемым и возможным вызвала к жизни следующие строки любвеобильного потомка арапа Петра Великого:

 
В Дориде нравятся и локоны златые,
И бледное лицо, и очи голубые.
Вчера, друзей моих оставя пир ночной,
В её объятиях я негу пил душой;
Восторги быстрые восторгами сменялись,
Желанья гасли вдруг и снова разгорались;
Я таял; но среди неверной темноты
Другие милые мне виделись черты,
И весь я полон был таинственной печали,
И имя чуждое уста мои шептали (1, 352).
 

18 декабря 1818 года Тургенев известил Вяземского о серьёзном недомогании их подопечного: «Сверчок прыгает по бульвару и по бл… Но при всём беспутном образе жизни, он кончает четвёртую песню поэмы. Если бы ещё два или три… так и дело было б в шляпе. Первая … болезнь была и первою кормилицей его поэмы».

Первая болезнь Александра, которую Тургенев обозначил точками, относится к началу 1817 года. Вот что пишет о ней А. Александров в своём солидном исследовании жизни Пушкина в период 1811–1820 годов:

«“Хуерык” – похолодел он от спины до затылка, и мурашки побежали на голове.

Первым делом он кинулся к Петруше Каверину. Тот захохотал, хлопая его по плечам:

– У девушки, у сиротки, загорелося в середке, а у доброго молодца покапало с конца! Ну, с боевым крещением, братец! Когда капает, это ничего, не было бы хуже.

– А что же хуже, Пьер?

– Известно что, сифилис. Но он так быстро не проявляется. Месяца через два жди бобонов. Хотя, впрочем, и сифон теперь лечится большими дозами меркурия. Сам лечился.

– Ты?

– Чего ты смотришь с таким удивлением? Каждый гусар за время походов по нескольку раз переболел всеми этими болезнями нерусского имени. А ты крепись, сие происшествие есть оборотная сторона всего того приятного, что ты имел с женщинами.

Каверин сам отвёз его к доктору Лейтону…»

Пушкин был неутомим в своих амурных похождениях. Ничто не могло остановить его: ни недостаток средств, очень неохотно отпускавшихся скупым отцом, ни добрые советы его старших друзей и покровителей (Жуковского и Карамзина) в отношении опасности «вредной красоты». Хорошо ещё, что сами девицы иногда проявляли «заботу» о пылком партнёре. «Пушкин простудился, – оповещал Тургенев Вяземского летом 1819 года, – дожидаясь у дверей одной бл…, которая не пускала его в дождь к себе, чтобы не заразить его своей болезнью. Какая борьба великодушия, любви и разврата!»

В курсе провала амурных шатаний Пушкина был и Вяземский, который искренно радовался за молодого поэта:

– Старое пристало к новому, и пришлось ему опять за поэму приниматься. Венера пригвоздила его к постели.

Рассеянный образ жизни вчерашнего лицеиста настораживал друзей Александра; П. А. Вяземский очень боялся, что он не закончит поэмы «Руслан и Людмила». Кончил, и 21 апреля 1820 года порадовал Петра Андреевича: «Поэму свою я кончил. Она мне так надоела, что не могу решиться переписать её клочками для тебя» (10, 16).

И что интересно: позднее среди черновых набросков поэмы учёные обнаружили следующее стихотворение:

 
Лаиса, я люблю твой смелый, вольный взор,
Неутолимый жар, открытые желанья,
И непрерывные лобзанья,
И страсти полный разговор.
Люблю горящих уст я вызовы немые,
Восторги быстрые, живые… (1, 381)
Поистине, борьба любви и разврата.
 

Главное

Покровители молодого поэта (Жуковский, Вяземский, Карамзин, А. Тургенев) переживали за его судьбу, опасались, что слишком вольная его жизнь станет пагубной для большого таланта. Но Пушкин выдюжил, трясина разгульной жизни не засосала его. За три года пребывания в столице он написал около сотни стихотворений и поэму «Руслан и Людмила». Из стихотворений этого периода наиболее значимые «Вольность», «Сказки», «Деревня», «К Чаадаеву», «На Аракчеева». И рождались они отнюдь не за пиршественными столом, а в кругу людей высокой культуры и интеллекта. Примером этого может служить стихотворение «Вольность», написанное в квартире одного из братьев Тургеневых (Николая Ивановича):

 
Увы! куда ни брошу взор —
Везде бичи, везде железы,
Законов гибельный позор,
Неволи немощные слезы;
Везде неправедная власть (1, 321).
 

И поэт призывал:

 
Питомцы ветреной Судьбы,
Тираны мира! трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!
 

Это, так сказать, констатация общего положения в мире, но в заключительных строфах оды Пушкин вспоминает недавнее прошлое своей страны – убийство императора Павла I:

 
Глядит задумчивый певец
На грозно спящий средь тумана
Пустынный памятник тирана,
Забвенью брошенный дворец —
И слышит Клии[33]33
  Клия – муза истории.


[Закрыть] страшный глас
За сими страшными стенами,
Калигулы последний час
Он видит живо пред очами,
Он видит – в лентах и звездах,
Вином и злобой упоенны,
Идут убийцы потаенны,
На лицах дерзость, в сердце страх.
Молчит неверный часовой,
Опущен молча мост подъёмный,
Врата отверсты в тьме ночной
Рукой предательства наёмной…
О стыд! о ужас наших дней!
Как звери, вторглись янычары!..
Падут бесславные удары…
Погиб увенчанный злодей.
 

Погиб при молчаливом согласии сына – царствующего Александра I.

…Осенью 1817 года Александр Сергеевич был принят в «Арзамасское общество безвестных людей». Среди этих «безвестных» были В. А. Жуковский, К. Н. Батюшков, П. А. Вяземский, А. И. Тургенев. На собраниях общества говорили об уничтожении рабства в России, спорили о лучшем государственном устройстве, обсуждали уроки европейских революций. Иногда арзамасцы встречались в доме Е. Ф. Муравьёвой. Её старший сын Никита участвовал в Отечественной войне и в заграничных походах, был активным членом всех тайных обществ декабристов и составителем «Зелёной книги» – проекта русской конституции.

В следующем году Пушкин стал членом кружка «Зелёная лампа». Это был литературный филиал «Союза благоденствия». Кружок посещали гвардейские офицеры, литераторы и театралы. Их девизом был культ свободы, включая наслаждение земными радостями жизни, презрение к холопству, поклонение Вакху и уважение личной независимости человека. Александр Сергеевич писал позднее об этом объединении интеллектуалов:

 
Где ты, приют гостеприимный,
Приют любви и вольных муз,
Где с ними клятвою взаимной
Скрепили вечный мы союз,
Где дружбы знали мы блаженство,
Где в колпаке за круглый стол
Садилось милое равенство…
 

Свобода, равенство, красный фригийский колпак – слова из лексикона Французской революции.

Членами кружка были А. А. Дельвиг, Ф. Н. Глинка, Н. И. Гнедич, Д. Н. Барков, будущие декабристы С. П. Трубецкой, Я. Н. Толстой, А. Д. Улыбышев, А. А. Токарев. На заседаниях кружка читались очерки политического характера, в них пропагандировалась английская конституция. Все собирались за большим круглым столом и надевали фригийские колпаки, которые во Франции носили якобинцы. Об этом внешнем признаке крайнего революционера 22 марта 1828 года Пушкину напомнил лирический поэт В. С. Филимонов, прислав свою поэму «Дурацкий колпак», на что Александр Сергеевич ответил:

 
Вам музы, милые старушки,
Колпак связали в добрый час,
И, прицепив к нему гремушки,
Сам Феб надел его на вас.
Хотелось в том же мне уборе
Пред вами нынче щегольнуть
И в откровенном разговоре,
Как вы, на многое взглянуть;
Но старый мой колпак изношен,
Хоть и любил его поэт;
Он поневоле мной заброшен:
Не в моде нынче красный цвет.
Итак, в знак мирного привета,
Снимая шляпу, бью челом,
Узнав философа-поэта
Под осторожным колпаком.
 

В первые послелицейские годы Александр Сергеевич не был так осмотрителен. Из привилегированного учебного заведения он вышел с враждебным самодержавию «лицейским духом».

* * *

Пушкина выпроводили из Петербурга за стихотворения, неугодные власти. Поэт легко отделался: благодатный Юг не Сибирь, о которой говорил царь. А между тем у него был и более весомый повод для претворения в реальность своего первоначального намерения: оказывается, двадцатилетний поэт лелеял мысль о покушении на государя, о чём известил Александра I… пять лет спустя после задуманного:

«Мне было 20 лет. Необдуманные отзывы, сатирические стихи… Разнёсся слух, будто я был отвезён в тайную канцелярию и высечен. До меня до последнего дошёл этот слух, который стал общим. Я увидел себя опозоренным перед светом. На меня нашло отчаяние, я метался в стороны, мне было 20 лет.

Я раздумывал: не следует ли мне прибегнуть к самоубийству или умертвить ваше величество. В первом случае я только бы подтвердил разнёсшуюся молву, которая меня бесчестила; во втором – я бы не мстил за себя, потому что прямой обиды не было, а совершил бы только преступление и пожертвовал бы общественному мнению, которое презирал, человеком, внушавшим мне уважение против моей воли».

Это пагубное признание писал не молодой человек, а уже полностью сформировавшийся мужчина, испытавший тяжёлое для него отстранение от культуры большого города (Кишинёв, Михайловское). К счастью для Александра Сергеевича (и, конечно, для русской литературы), своё криминальное намерение он компенсировал лишь вызывающим поведением: «Я решил высказывать столько негодования и наглости в своих речах и своих сочинениях, чтобы наконец власть вынуждена была обращаться со мною, как с преступником»[34]34
  Это письмо не было отослано.


[Закрыть] (10, 792).

Таков один из истоков вызывающего поведения молодого поэта в период, предшествовавший его удалению из столицы. Удержаться от крайностей Александру помогли лица, не входившие в круг его молодёжного окружения, люди с большим опытом жизни и зрелым мировоззрением, словом, старшие друзья поэта.

Изгнание

Конец 1819-го и начало 1820 года прошли у Пушкина под знаком скандалов. Сергей Львович в присутствии однокашника сына Ф. Ф. Матюшкина грозил ему пистолетом. В ресторане «Красный кабанчик» с компанией П. В. Нащокина он участвовал в драке с немцами. Затем последовало ещё несколько драк и даже дуэль с ближайшим лицейским товарищем В. К. Кюхельбекером. Е. Карамзина писала П. А. Вяземскому в Варшаву: «Пушкин всякий день имеет дуэли; благодаря Бога они не смертоносны, бойцы всегда остаются невредимы». Поэт проиграл все имевшиеся у него деньги и вынужден был продать тетрадь со своими сочинениями.

П. П. Катенин, майор Павлоградского гусарского полка, вызвал поэта, возмутившись его шуточными стихами. Дуэль не состоялась. Затем сгоряча Пушкин бросил вызов Н. И. Тургеневу, государственному деятелю, одному из руководителей «Союза благоденствия». Николай Иванович остро высказался о политических эпиграммах, в которых поэт высмеивал порядки управления страной и ряд высокопоставленных лиц. Тургенев был убеждён в том, что «негоже кусать руку, которая кормит». Обдумав положение, в котором он оказался (три брата Тургеневы покровительствовали поэту, к тому же Николай Иванович был на десять лет старше его), и подавив гордыню, Александр письменно принёс Тургеневу свои извинения.

Старший из братьев, Александр Иванович, по совету которого Пушкин был определён в Царскосельский лицей, писал о своём протеже: «Теперь его знают только по мелким стихам и крупным шалостям; у него леность и нерадение о собственном образовании, вкус к площадному волокитству и вольнодумство, также площадное, восемнадцатого столетья». И в другом послании – к П. А. Вяземскому: «Сверчок прыгает по бульвару и по блядям».

Более пространен в характеристике поэта первых послелицейских лет его сокурсник барон М. А. Корф: «У него господствовали только две стихии: удовлетворение чувственным страстям и поэзии; и в обеих он ушёл далеко. В нём не было ни внешней, ни внутренней религии, ни высших нравственных чувств… Вечно без копейки, вечно в долгах, иногда даже без порядочного фрака, с беспрестанными историями, с частыми дуэлями, в близком знакомстве со всеми трактирщиками, непотребными домами и прелестницами».

Такие стихотворения, как «Вольность», «Кинжал», «Сказки», распространялись в рукописном виде. «Не было живого человека, который не знал бы его стихов», – говорил И. Пущин.

В конце концов дошли они до царя. Александр, усердно боровшийся с «крамолой» в Европе, не мог допустить её в своём доме. Он потребовал представить ему все «вольности» поэта и сослать его в Сибирь.

19 апреля 1820 года об угрозе ссылки Пушкина уже знал Н. М. Карамзин, дом которого часто посещал Александр. «Над здешним поэтом Пушкиным, – писал он И. И. Дмитриеву, – если не туча, то по крайней мере облако, и громоносное (это между нами): служа под знамёнами либералистов, он написал и распустил стихи на вольность, эпиграммы на властителей и проч. Это узнала полиция. Опасаются следствий. Хотя я уже давно, истощив все способы образумить эту беспутную голову, предал несчастного Року и Немезиде, однако ж из жалости к таланту замолвил слово, взяв с него обещание уняться. Не знаю, что будет».

Знали об опасности, грозившей Пушкину, и члены Вольного общества любителей российской словесности. 22 марта на заседании общества Кюхельбекер читал стихотворение «Поэты», в котором прямо говорил, что певца «Руслана» ждут гонения, что «крик филина и врана» сделал своё дело.

Что касается самого Пушкина, то он поступил весьма благоразумно, обратившись за советом к председателю Вольного общества, коим был полковник Ф. Н. Глинка, участник войны 1812 года и заграничных походов, автор прогремевших «Писем русского офицера». Александр Сергеевич знал, что Глинка трепетно относился к его таланту, любил его, сравнивал молодого поэта с вулканом, из которого «внутренняя жизнь бьёт ключом». На предложение Плетнёва ввести Пушкина в члены Вольного общества любителей российской словесности Фёдор Николаевич заявил: «Овцы стадятся, а лев ходит один».

Год назад («по прочтении двух первых песен “Руслана и Людмилы”») Глинка посвятил автору поэмы стихотворение, в котором говорилось:

 
Лишь ты запел, младой певец,
И добрый дух седой дубравы,
Старинных дел, старинной славы
Певцу младому вьёт венец!..
 

Получить в двадцать лет такую оценку от профессионала, от писателя незаурядного и признанного современниками дорогого стоит. И Александр Сергеевич решил идти за советом и помощью именно к нему, к человеку близкому к М. А. Милорадовичу, которому было поручено разобраться с его «делом».

Встретились они у дома Глинки. «Раз утром, – вспоминал Фёдор Николаевич, – выхожу из своей квартиры (на Театральной площади) и вижу Пушкина, идущего мне навстречу. Он был всегда бодр и свеж; но обычная (по крайней мере при встречах со мною) улыбка не играла на его лице, и лёгкий оттенок бледности замечался на щеках.

– Я к вам.

– А я от себя.

И мы пошли вдоль площади. Пушкин заговорил первый:

– Я шёл к вам посоветоваться. Вот видите: слух о моих и не моих (под моим именем) пьесах, разбежавшихся по рукам, дошёл до правительства. Вчера, когда я возвращался поздно домой, мой старый дядька объявил, что приходил в квартиру какой-то неизвестный человек и давал ему пятьдесят рублей, прося дать ему почитать мои сочинения, уверяя, что скоро принесёт их назад. Но мой верный старик не согласился. А я взял да сжёг все мои бумаги.

При этом рассказе я сразу узнал Фогеля с его проделками.

– Теперь, – продолжал Пушкин, немного озабоченный, – меня требуют к Милорадовичу! Я знаю его по публике, но не знаю, как и что будет и с чего с ним взяться?.. Вот я и шёл посоветоваться с вами.

Мы остановились и обсуждали дело со всех сторон. В заключение я сказал ему:

– Идите прямо к Милорадовичу, не смущаясь и без всякого опасения. Он не поэт, но в душе и рыцарских его выходках у него много романтизма и поэзии: его не понимают! Идите и положитесь безусловно на благородство его души: он не употребит во зло вашей доверенности.

Тут, ещё поговорив немного, мы расстались».

Глинка коленопреклонённо почитал Пушкина.

Глинка был чиновником по особым поручениям при петербургском военном генерал-губернаторе М. А. Милорадовиче и хорошо знал своего шефа. Поэтому он посоветовал Александру Сергеевичу собрать свои стихотворения, ходящие по рукам, и смело идти к высокой особе. Пушкин так и сделал. Михаил Андреевич был восхищён поступком поэта и проникся к нему чувством уважения. Через день Милорадович рассказал Фёдору Николаевичу о встрече с царём по делу поэта:

«Я вошёл к государю с своим сокровищем, подал ему тетрадь и сказал:

– Здесь всё, что разбрелось в публике, но вам, государь, лучше этого не читать!

Государь улыбнулся на мою заботливость. Потом я рассказал подробно, как у нас дело было. Государь слушал внимательно и наконец спросил:

– А что ж ты сделал с автором?

– Я… Я объявил ему от имени вашего величества прощение!.. Тут мне показалось, – продолжал Милорадович, – что государь слегка нахмурился. Помолчав немного, государь с живостью сказал: «Не рано ли?»

Потом, ещё подумав, прибавил:

– Ну коли уж так, то мы распорядимся иначе: снарядить Пушкина в дорогу, выдать ему прогоны и с соответствующим чином и с соблюдением возможной благовидности отправить его на службу на юг!»

Через день-два царь встретил в Царскосельском парке директора лицея и «порадовал его»:

– Энгельгардт, Пушкина надо сослать в Сибирь, он наводнил Россию возмутительными стихами, вся молодёжь наизусть их читает. Мне нравится откровенный поступок его с Милорадовичем. Но это не исправляет дело.

Егор Антонович счёл своим долгом защитить вчерашнего воспитанника лицея:

– Воля вашего величества, но вы мне простите, если я позволю себе сказать слово за бывшего моего воспитанника. В нём развивается необыкновенный талант, который требует пощады. Пушкин теперь уже – краса современной нашей литературы, а впереди ещё большие на него надежды. Ссылка может губительно подействовать на пылкий нрав молодого человека. Я думаю, что великодушие ваше, государь, лучше вразумит его.

Кроме Карамзина и Энгельгардта за Пушкина хлопотали В. А. Жуковский, президент Академии художеств А. Н. Оленин, директор департамента духовных дел иностранных исповеданий А. И. Тургенев, командир лейб-гвардии Конного полка генерал-майор А. Ф. Орлов, П. Я. Чаадаев (через командира Отдельного гвардейского корпуса генерала от кавалерии И. В. Васильчикова). Это были люди не только влиятельные, но и весьма авторитетные; их слово многого стоило.

Но всё оказалось тщетно – Александр I был упрям. И пришлось главе Коллегии иностранных дел графу И. А. Каподистрии писать «подорожную» своему не очень-то радивому сотруднику.

Екатеринослав. Канцелярия главного попечителя колонистов Южного края, генерал-лейтенанту И. Н. Инзову:

«Исполненный горестей в продолжении всего детства, молодой Пушкин покинул родительский дом, не испытывая сожаления. Его сердце, лишённое всякой сыновьей привязанности, могло чувствовать одно лишь страстное стремление к независимости. Этот ученик уже в раннем возрасте проявил гениальность необыкновенную. Успехи его в Лицее были быстры, его ум возбуждал удивление, но его характер, по-видимому, ускользнул от внимания наставников.

Он вступил в свет, сильный пламенным воображением, но слабый полным отсутствием тех внутренних чувств, которые служат заменою принципов до тех пор, пока опыт не даст нам истинного воспитания. Нет той крайности, в которую бы не впадал этот несчастный молодой человек, как нет и такого совершенства, которого он не мог бы достигнуть превосходством своих дарований. Несколько стихотворений, а в особенности ода на свободу, обратили на г. Пушкина внимание правительства.

Наряду с величайшими красотами замысла и исполнения это последнее стихотворение обнаруживает опасные начала, почерпнутые в той анархической системе, которую люди неблагонамеренные называют системою прав человека, свободы и независимости народов. Тем не менее гг. Карамзин и Жуковский, узнав об опасности, угрожающей молодому поэту, поспешили преподать ему свои советы, побудили его сознаться в своих заблуждениях и взяли с него торжественное обещание навсегда от них отказаться.

Его покровители полагают, что его раскаяние искренне и что можно сделать из него прекрасного слугу государства или, по крайней мере, писателя первостепенного. Поэтому Государь, удовлетворяя желания его покровителей, откомандировал молодого Пушкина на юг».

В письме не случайно давалась характеристика поэта как человека и гражданина – власть предержащие возлагали на Инзова задачу перевоспитания Пушкина в духе провозглашённого позднее призыва: «Православие, самодержавие, народность!» Поэтому письмо заканчивалось так:

«Благоволите просветить неопытного юношу, внушая ему, что достоинства ума без достоинства сердца являются почти всегда гибельным преимуществом, и что весьма многие примеры показывают, что люди, одарённые прекрасным гением, но не искавшие в религии и нравственности охраны против опасных уклонений, были причиной несчастий, как для самих себя, так и для своих сограждан».

Это своеобразное педагогическое наставление весьма гуманно (для ситуации, сложившейся вокруг Пушкина) и являет собой искреннее желание одного из высоких представителей власти сохранить для России мужающего гения. «Быть по сему» – оставил на письме Каподистрии свой автограф царь.