Текст книги "Еврейские судьбы: Двенадцать портретов на фоне еврейской иммиграции во Фрайбург"

Moskau

1945 heiratete Anna – jetzt schon Anna Iossifowna – einen Moskauer und lebte in der Hauptstadt ihr ganzes Leben lang bis sie nach Deutschland kam. Ihren künftigen Ehemann lernte sie in Moskau kennen, wo sie bei einer Konferenz der Unionsstaatsanwaltschaft für Minderjährige Vorträge zu fünf Tagesordnungspunkten hielt.

Sie und ihr Mann hatten ein gleiches Unglück – seine Mutter kam auch in Minsk ums Leben. Er absolvierte das Luftfahrthochschule und war am Forschungsinstitut 17 tätig, nahm an der Gründung dieses Instituts teil und leitete die Informationsabteilung daran. Darüber hinaus beschäftigte er sich mit Literatur, studierte ein Jahr lang am Literaturinstitut, war eine sehr interessante Person und ein fähiger Köpf. Er starb im Jahre 1984 im Alter von 70 Jahren.

Es war nicht so einfach für Anna, nach Moskau umzuziehen. Nach dem Gesetz, war es ihrem Arbeitgeber möglich, ihr Arbeitsverhältnis nicht zu kündigen, und für das eigenmächtige Verlassen des Arbeitsplatzes konnte sie sogar vor Gericht gestellt werden. Sie löste dieses Problem ganz einfach: Sie ließ den Staatsanwalt Tatariens, den Russen namens Sadownitschi, spüren, dass er ein Antisemit war.

Nach ihrer Erzählung über die schwere Evakuierung, die sie überlebte, zog er ein schiefes Gesicht und meinte: «Was, sind Sie geflohen?» Und da ließ sich Anna hinreißen und sagte entschieden: «Hätte es aber jemanden interessiert, ob noch eine Jüdin ums Leben gekommen wäre?»

Er unterzeichnete sofort ihren Kündigungsantrag, obwohl es in seinen Händen lag, nicht zu kündigen – in Sachen Minderjährige gab es noch eine Menge Arbeit zu erledigen. Und 1946 wurde die tatarische Staatsanwaltschaft einem totalen Pogrom ausgesetzt: beinahe alle im Apparat tätigen Juden wurden entlassen.

Обложка книги А.И. Резник / Umschlag des Buches von A.I. Resnik (2012)

Die Schwester zog nach Omsk, der Bruder wurde in Lemberg sesshaft, und Anna Iossifowna siedelte nach Moskau um. Dort lief sie noch einem Antisemiten – dem Staatsanwalt des Gebiets Moskau – in die Arme. Bei der Arbeitssuche in Moskau wurde sie von ihrer ehemaligen Chefin – Faina Jakowlewna Fajbischewskaja, der Leiterin des Referats Minderjährige der republikanischen Staatsanwaltschaft – protegiert. Diese äußerst intelligente ältere Frau rief den Staatsanwalt des Gebiets Moskau an und schlug die Kandidatur von Anna vor. «Wie heißt sie mit Nachnamen?», fragte der Herr am anderen Ende der Leitung. «Resnik» (dieser Nachname lässt aber nicht auf die Herkunft seiner Trägerin schließen). Dann fragt der Staatsanwalt: «Wie lautet ihr Vor– und Vatersname?» Frau Fajbischewskaja guckte auf ihre Protegée und meinte mit einem Lächeln: «Sehen Sie, ich kenne nur die Initialen davon».

Und er brauchte dringend Personal! Das war eine Kärrnerarbeit schlechthin – Staatsanwältin der Straf– und Gerichtsabteilung. Sie musste vor dem Gebietsgericht Gutachten in allen Sachen erstatten, aber auch in die Staatsanwaltschaft kommen und dort Berichte erstatten – und dabei absolut in allen Sachen, über die das Kassationsgericht verhandelte!

Kurz und gut arbeitete Anna Iossifowna dort rund ein Jahr lang, ging in Karenz, brachte einen Sohn zur Welt und ging nie wieder dorthin zurück. Nach zwei Jahren trat sie ins Moskauer Rechtsanwaltskollegium ein. Von 1948 bis 1996 – fast 50 Jahre lang! – war sie in diesem Kollegium tätig, und zwar immer in derselben Beratungsstelle. Sie führte sowohl Straf-, als auch Zivilsachen und wurde mehrmals bis zur stellvertretenden Leiterin befördert. Nahezu 30 Jahre lang war sie eines der «Arbeitstiere» im Kollegium. Die Gesamtdauer ihrer Berufstätigkeit beträgt ca. 60 Jahre!

Freiburg

Es wurde aber Zeit auszuwandern. Sie fuhren am 22. Mai 1996 weg, und noch am 16. Mai wurde das Urteil in einer der von Anna Iossifowna geführten Sachen verkündet! Sie war damals knapp 80 Jahre alt!

Zuerst lebte die Familie in Freiburg, jetzt sind sie in München sesshaft.

Psychologisch war es sehr schwierig, nach allen Verlusten (Mutter, fast alle Verwandten) nach Deutschland zu kommen. Aber die Art und Weise, wie die Deutschen die Juden aus der ehemaligen UdSSR empfingen, imponiert ihr sehr – genauso wie die Haltung der Deutschen zum Holocaust. Während der in Deutschland verbrachten Zeit stieß sie nie auf den Antisemitismus.

Der Enkelsohn und die Enkeltochter absolvierten Unis in der BRD, die beiden sind promovierte Wissenschaftler und begabte Menschen. Obwohl der Sohn in Moskau blieb, besucht er sie häufig. Er ist Verleger und kommt daher häufig zur Frankfurter Buchmesse.

2012 schrieb Anna Iossifowna ein Buch über ihr Leben – nicht für jedermann, sondern für den nahen Kreis, vor allem für ihre Familie.

Am 13. Februar 2016 feierte sie ihren 99. Geburtstag!

БЕЙЛЯ МЕНДЕЛЕЕВНА И МОРДЕХАЙ ПИНХАСОВИЧ ПОЛЯНЫ:
МАРК ПАЛЫЧ И БЕЛЛА МАРКОВНА
(ПОЛОЦК – МОСКВА – КИСТЕНДЕЙ – ДУРАСОВКА – ИЖЕВСК – МОСКВА – ФРАЙБУРГ)

Расскажу немного о тех, кого знал ближе всех – о своих родителях. Каждый из них прожил свою долгую – без малого по 90 лет – жизнь, из них около 60, или две трети, они прожили вместе. Я не стану здесь углубляться в их психологию или душевные порывы, одной внешней канвы будет для этого очерка более чем достаточно.

Но начну с имен. Все привычно называли их по-европейски – Белла Марковна, Марк Павлович (Марк Палыч). Но их коренные, полученные при рождении имена – были другими, еврейскими: Бейля Менделеевна и Мордехай Пинхасович. Советский государственный антисемитизм давил на них, отрывая от корней и понуждая маскировать свое еврейство, заставил вносить поправки не только в бытование их имен, но и, как в случае отца, в паспорт. Многие шли еще дальше – и меняли в паспорте даже свою фамилию, не говоря о национальности.

Отец

Отец родился из них двоих первым: 6 февраля 1922 года – в Москве, куда его отец, мой дедушка, перебрался еще в 1915 году, воспользовавшись фактическим демонтажем Черты осёдлости. Он работал служащим в банке и обладал таким почерком, про который, наверное, и говорят с придыханием: каллиграфический (почерк, увы, по наследству не передается). Родом же дед был из Паневежиса, а его жена, моя бабушка Эмма, из местечка Долгиново в Белоруссии, где ее дед – Эйдельман – был известным раввином.

Жили они в коммуналке на последнем этаже огромного Бахрушинского дома на Болотной площади: окна смотрели прямо на сквер, за которым в 1930-е годы появился угрюмый силуэт «Дома на набережной», где проживала советская партийная элита. Учился он в школе № 19 на берегу Москва-реки, а его младший брат Ефим, родившийся на 4 года позже, в школе № 12 за каналом, вблизи начала Большой Полянки.

В августе 1939 года Марк поступил на дневное отделение МВТУ им. Н. Э. Баумана, которое и окончил в марте 1945 года. Во время эвакуации – со 2 апреля 1942 года и по 17 июня 1943 годов – училища вместе со студентами – в Ижевске судьба впервые свела его с моей мамой.

На титульной странице его трудовой книжки необычная комбинация профессий: «Фрезеровщик; Педагог». Но эвакуация для студенчества МВТУ именно такой и была – половина времени в аудиториях, половина – у станка, на номерном оружейном заводе.

В самом начале его трудовой карьеры стоял Татарский протезно-ремонтный завод в Казани, куда его направили на должность заведующего производством. Проработав в Казани около полугода, он был переведен в Москву, в Главное управление протезной промышленности Министерства социального обеспечения СССР (Главпротез, или главк).

В Главке он проработал около 8 лет – в 1947–1955 гг.: сначала главным технологом технического отдела, а затем главным механиком производственно-технического отдела. Именно на эти годы пришлось все мракобесие и вся борьба с космополитами

А потом его карьера разложилась еще на три разных отрезка длиной от 10 до 20 лет каждый. В 1955–1966 он был директором Экспериментального завода завод Центрального научно-исследовательского института протезирования и протезостроения в Реутово под Москвой. Затем, в 1966–1977 гг., он работал в самом этом институте в Москве: сначала руководителем лаборатории экспериментального протезирования, а затем – руководителем отдела научной информации и патентоведения. На этом же отрезке, в 1971 году, защитил диссертации на тему «Исследование элементов движений во фронтальной плоскости при ходьбе здоровых людей и протезированных».

Самый последний период оказался и самым долгим. В 1977–1996 гг. он был доцентом Московского государственного института культуры, преподавал информатику и теорию коммуникаций.

Мать

Белла Марковна (Бейля Менделеевна) Лондон родилась 18 марта 1923 года в Полоцке – некогда гордом престольном славянском городе, а в ее время – скромном белорусском городке, трудно отличимым от большого села. Дома, сады, заборы, собаки – все, как в деревне.

Дома ее звали Бэбой, а старшую сестру, Римму, родившуюся в куда как менее спокойном (1919) году, – Ривой. Тем не менее детство сестричек было безмятежным и счастливым.

Папа, опытнейший наборщик, работал в государственной типографии: и пусть зарплата была небольшой – всего 35 рублей, – но на жизнь в своем доме (Коммунистическая, 74) хватало: жили скромно, но хорошо. А мама – Лия (Лиза, Елизавета) Мордуховна – была домохозяйкой, очень вкусно готовила и этим немного прирабатывала: у нее столовалась учительница из музыкальной школы.

Когда Бэба пошла в школу, то каждый год получала похвальные грамоты с профилями вождей марксизма-ленинизма наверху. В 1941 году она уже заканчивала школу города Полоцка. 20 июня прозвучал последний звонок, выпускники получили на руки аттестаты, а вечером был выпускной бал. Как и все еврейские мальчики и девочки из ее класса, она мечтала о высшем образовании и собиралась в Москву. Назавтра, 21 июня, она отправила свой аттестат и другие документы для поступления в ВУЗ в Москву, своей старшей сестре Римме, которая уже училась в Инъязе и жила в институтском общежитии на Маросейке. Отправила с оказией – с учителем немецкого языка, послав вдогонку следующую и очень легкомысленную телеграмму: «Встречай немца скорым поездом» (Обошлось!).

А на следующий день уже вся страна встречала «немца» кровью и плотью…

26 июня из Полоцка уходил последний эшелон с военными, к нему прицепили несколько товарных вагонов для населения – в них-то Бэба и уехала с матерью в эвакуацию в Москву. В Полоцке оставался один отец. Эвакуация была ему заказана, да и дежурил он в типографии 26 июня и смог отпроситься только для того, чтобы проводить жену и младшую дочь. Он искренне верил, что немцев вот-вот остановят и погонят.

Последняя весточка от него – эта открытка, полученная старшей дочерью.

«Полоцк, Коммунистическая улица, 74.

Москва, Маросейка, Петроверигский пер., 6/8, к.207 –

Р. М. Лондон. 30 июня 1941 года

Полоцк 30.6. // Дорогая доченька! Последнюю твою открытку от 24 июня я получил, а мама и Бэба 26 июня поехали в Москву и я очень волнуюсь, что их еще нет у тебя. Я один остался дома. Город в опасности и не знаю, что делать. Около нас упала бомба и был пожар и много жертв. Умоляю тебя, когда получишь письмо, телеграфируй мне сейчас же, приехали ли они в Москву. Они, вероятно, застряли в дороге. // Дядя Мендель уехал внезапно до Москвы. Попытайся у него узнать, приехали ли они. От них ты узнаешь, где мама и Бэба. Папа. // Немедленно телеграфируй, если примут телеграмму».

15 июля в Полоцк вошли немцы, в городе встал гарнизон 201-й полевой охранной дивизии. По линии СД за порядок и за евреев «отвечала» айнзатцкоммандо 9. В начале августа выгородили для евреев два гетто – одно на окраине, другое в центре (в его зону вошли и Коммунистическая улица, и школа № 12), а в середине сентября всех перевели в новое гетто на кирпичном заводе возле военного городка Боровуха. Датами расстрелов полоцких евреев стали: начало августа, 21 ноября и 11 декабря 1941 года, а также (евреи-специалисты и их семьи) – 3 февраля 1942 года.

Совершенно очевидно, что Мендель Иосифович Лондон, разделив судьбу остальных полочан-евреев, погиб в одной из этих «акций». Страшная, ненавистническая война отняла у Беллы отца, о чем она долго не знала, но догадывалась, а саму ее – счастливую девчонку – превратила в несчастную, часто плачущую девушку, которой отныне самой приходилось решать все вопросы бытия.

В Смоленске она отправилась за кипятком и едва не отстала от поезда. Была бомбежка, после чего маршрут изменили, и поезд, не заезжая в столицу, покатил в Саратовскую область. С 4 июля по 14 августа 1941 года Белла работала конторщицей колхоза «20 лет Октября» в поселке-райцентре Кистендей, а затем в близлежащей Дурасовке, куда приехала из Москвы сестра Римма преподавать французский язык. Белла же стала секретарем Дурасовской психколонии и познала со своими сумасшедшими все муки ада. Однажды она с двумя сумасшедшими поехала в лес за дровами на телеге, запряженной двумя быками – «цоб-цобе», но быки не слушались, а у сумасшедших портилось настроение. Было страшно, но опять, слава Богу, обошлось.

В 1942 году она перевелась в Ижевск, где в эвакуации находился МВТУ, куда сестра еще в Москве передала ее документы на поступление. Там же она училась и работала лаборантом. Устроились жить и работать в общежитии для бывших уголовников: мама – комендантом (всю мамину физическую работу за нее по ночам, – чтобы никто не видел, – делали дочери), сестра – воспитателем, а Белла – библиотекарем. Жили втроем в одной комнатке, и каждый день славили бога, что никого не убили. А утром она уходила в институт на учебу.

А 17 июня 1943 года Белла вместе со всем институтом вернулась в Москву, мама и Римма приехали позже. Здесь начались новые невзгоды – с пропиской. Беллу прописали в Москву как студентку, Римму прописала одна родственница – небескорыстно, но прописала. А вот прописать маму никак не получалось. А без прописки не было и хлебной карточки, так что какое-то время жили на одну студенческую карточку.

Начальник паспортного стола говорил: «А пусть она едет туда, где жила до войны». Это куда же? Туда, где дом сгорел и где мужа убили?

Беба и Рива / Beba und Riwa (1940)

Белла Лондон и Марк Полян (Конец 1940-х)/ Bella London und Mark Polian (Ende 1940er)

Белла обратилась в редакцию «Красной Звезды» к Илье Эренбургу: тот дал ей номер телефона человека, который ей обязательно помог бы. Но Белла этим так и не воспользовалась, она решила вопрос сама и иначе: Белла обновила им всю наглядную агитацию чертежным шрифтом, после чего начальник паспортного стола прописал Елизавету Марковну.

Маму она поселила у себя в студенческом общежитии. Студенческая жизнь, учеба отнимали все время и силы, но и в посещении театров она себе не отказывала (входной билет тогда стоил 1 рубль). Сидела на ступеньках или стояла в проходе, а то и поклонники приглашали – их было немало, в том числе и Марк, мой отец. «Технология» приглашения была такой: позвонить Римме на работу и пригласить не ранее чем на завтра. А иногда было и по два варианта.

А однажды они были с Марком в Большом театре, где давали «Князя Игоря». И вдруг директор театра объявил, что объявляется перерыв на 45 минут, поскольку снаружи будет салют в честь Победы! Кончилась война!..

Когда отец сделал маме предложение, она согласилась. Переехала в Бахрушинский дом на Фалеевском, где ей, да и всем нам, предстояла еще дюжина лет в классической, по Ильфу и Петрову, густонаселенной коммуналке прежде чем мы переехали в полученную отцом квартиру на Ленинском проспекте (точнее, в две комнаты в трехкомнатной квартире).

Между тем и мамина трудовая жизнь распалась на несколько отрезков. Из МВТУ она перевелась в Московский автодорожный институт, по окончании которого работала экономистом на автобазе Министерства военно-морского флота, затем ревизором в Контрольно-ревизионном отделе Главмосавтотранса. В 1969–1978 гг. она старший инженер в Главном управлении международных автомобильных сообщений «Совтрансавто». И, уже будучи на пенсии, долго работала оператором Мострансагенства.

В Германии

Выйдя в середине 1990-х гг. на пенсию, Марк и Белла Полян решили присоединиться к фрайбургским Полянам, и 2 ноября 1998 года они пересекли границу Германии. Фрайбург и Фрайбургская община уже ждали их. Годы, что они прожили в Германии, они сами находили, быть может, самыми лучшими в своей жизни. Спокойный и размеренный быт без необходимости что бы то ни было организовывать, добывать и набирать себе запасы впрок, королевская медицина, ранее не представимые поездки по Германии и по европейским странам, близость к единственному сыну и его семье – все это создавало уют и ощущение качества жизни, пусть и стариковской. Мама немного говорила по-немецки, отец – старательно учился, но так и не выучился. Совершенно светский в России человек, на старости лет он полюбил походы в синагогу, не пропускал, если не болел, ни одного шаббата – повторял за кантором или за раввином непонятные слова и фразы и выстраивал какие-то свои, только им двоим и ведомые, отношения с еврейским Б-гом.

Почтовая карточка из Полоцка / Postkarte aus Polozk (30.Juni 1941)

2 октября 2011 года Марк Павлович Полян умер, а 30 октября 2012 года – умерла и Белла Марковна. Их могила из светлого розового песчаника на Фрайбургском еврейском кладбище – первая, где имена выбиты и на русском языке.

BEILJA MENDELEEVNA UND MORDEHAI PINCHASOWITSCH POLIAN'S:
MARK PALYTSCH UND BELLA MARKOWNA
(POLOZK – MOSKAU – KISTENDEJ – DURASOWKA – ISCHEWSK – MOSKAU – FREIBURG)

Ich möchte ein wenig von jenen berichten, die ich näher als alle anderen kannte – von meinen Eltern. Jeder von ihnen hatte ein langes Leben, je fast 90 Jahre, von denen sie 60 Jahre oder zwei Drittel zusammen lebten. Ich möchte mich hier in ihr inneres Leben oder in ihre seelischen Aufwallungen nicht vertiefen. Allein äußerer Leitfaden wird für diese Studie mehr als genügen.

Doch möchte ich mit den Namen beginnen. Die beiden wurden wie üblich auf europäische Art und Weise genannt – Bella Markowna, Mark Pawlowitsch (Mark Palytsch). Doch Ihre ursprünglichen bei der Geburt gebenen Namen waren die anderen – die jüdischen: Bejlia Mendeleewna und Mordehai Pinchasowitsch. Der sowjetische staatliche Antisemitismus übte auf sie Druck aus, entriss sie ihrer Wurzeln und zwang sie ihr Judentum zu verbergen, ließ sie Korrekturen nicht nur in die Namensfindung einbringen, sondern auch wie im Fall des Vaters im Pass vermerken. Viele anderen gingen noch weiter und änderten im Pass nicht nur ihren Familiennahmen, von der Nationalität ganz zu schweigen.

Der Vater

Der Vater wurde von beiden als erster geboren, am 6. Februar 1922 in Moskau, wohin sein Vater, mein Großvater, noch 1915 zog und damit die damals faktische Demontage des Ansiedlungsrayons sich zu Nutze machte. Er arbeitete als Angestellter in einer Bank, zeichnete sich durch eine ausgezeichnete Handschrift aus, von der man sicher nur mit angehaltenem Atem sagen würde: Kalligraphie! (Die Handschrift wird leider nicht vererbt). Der Großvater stammte aus Panevežys in Littaen und seine Frau, meine Großmutter Emma Edelman, aus dem Shtetl Dolginowo in Weißrussland, wo ihr Großvater ein bekannter Rabbiner war.

Sie wohnten in einer Kommunalka auf der letzten Etage des riesigen Bachruschin-Hauses am Bolotnaja Platz. Die Fenster gingen direkt auf den Stadtpark hinaus, hinter dem in den dreißiger Jahren die finstere Silhouette des s.g. «Hauses an der Uferstraße» erschien, wo die sowjetische Parteielite wohnte. Mark ging in die Schule Nr. 19 am Ufer deß Moskwa-Flußes, während sein jüngerer Bruder Efim, der vier Jahre später auf die Welt kam, die Schule Nr. 12 hinter dem Kanal, in der Nähe des Anfangs der Straße Große Poljanka besuchte.

Im August 1939 immatrikulierte sich Mark an der Moskauer Staatlichen Technischen Universität Bauman, die er im März 1945 absolvierte. Während der Evakuierung der Universität – vom 2. April 1942 bis zum 17. Juni 1943 – befand er sich in Ischewsk, wo ihn das Schicksal zum ersten Mal mit meiner Mutter zusammenführte.

Auf der ersten Seite seines Arbeitsbuchs befindet sich eine ungewöhnliche Berufskombination: «Fräser, Pädagoge». Doch die Evakuierung verlief für die Studentenschaft seiner Universität hauptsächlich so: Die Hälfte der Zeit verbrachte man in den Hörsälen, die andere Hälfte musste man an der Werkbank eines Rüstungsbetriebes arbeiten.

Zu Beginn seines beruflichen Laufbandes gab es das tatarische Prothesen-Instandsetzungswerk in Kasan, wohin er als Produktionsleiter versetzt wurde. Nach einer etwa halbjährigen Tätigkeit in Kasan wurde er nach Moskau verlegt, in die Zentrale der Prothesen-Industrie des Ministeriums für Sozialfürsorge der UDSSR (s.g. «Glawprothes», oder «Glawk»). Dort arbeitete er etwa 8 Jahre von 1947–1955 zuerst als führender Technologe einer Technikabteilung, danach als erster Mechaniker einer technischen Produktionsabteilung. Es waren vor allem die Jahre, die durch uneingeschränkten Obskurantismus und den sogennanten Kampf gegen Kosmopoliten gekennzeichnet waren.

Danach spielte sich seine Karriere zeitlich noch in drei verschiedenen Abschnitten von je 10–20 Jahren ab. 1955–1966 war er Direktor eines Experimentalbetriebs, eines wissenschaftlichen Forschungsinstituts für Prothesentechnik und Prothesenherstellung in der Stadt Reutowo bei Moskau. Dann arbeitete er zwischen 1966 und 1977 in dem selben Institut in Moskau, zuerst als Leiter eines Laboratoriums für experimentelle Prothesentechnik, danach als Leiter einer Abteilung für wissenschaftliche Information und Patentrechte. In dieser Etappe im Jahre 1971 promovierte er über das Thema: «Untersuchung der Bewegungselemente auf frontaler Ebene beim Gehen der gesunden und der prothesierten Menschen».

Der letzte Zeitabschnitt sollte der längste sein. 1977–1996 war er Dozent des Moskauer Staatlichen Instituts für Kultur, wo er Informatik und Kommunikationstheorie unterrichtete.