Текст книги "Прощай, Саша"

4

Проснулся я рано. Меня разбудил дождь. Он хлестал по железному карнизу и барабанил в окно. Часы на стене показывали начало седьмого. Поначалу я надеялся, что дождь прекратится, выползет солнце, разгонит тучи и просушит лужи. Нас ждала моя старая улица со всеми ее знакомыми закоулками, тайнами и секретами. Но дождь только усиливался, раззадоривал себя, превращаясь в настоящий ливень.

Далеко на горизонте сверкали молнии. Я слушал раскаты грома, положив голову на подоконник, смотрел как под порывами ветра дрожит белая стена дождя, изгибается, словно живая. Все еще спали. Говорят, в дождь хорошо спится, а со мной все наоборот. Наверное, потому что дождь я любил больше всего. Как яростную стихию, от которой спасают панельные стены и стекла, как силу, которой не могут сопротивляться даже те, кто считает себя самым сильным, как оправдание не покидать родную комнату. Я обожал осень за бесконечные дожди. Но сегодня мне хотелось тепла и солнца.

Хлопнула дверь на кухню. Мама или просто сквозняк. Если зашумит чайник, то точно не сквозняк. Натянув трико с лямками и рубашку, я поплелся на кухню.

– Чего не спишь? – мама задумчиво смотрела в холодильник. Чайник на плите начинал закипать.

– А ты?

– Привычка.

Мама достала батон и кусок масла.

– Ты на работу больше не пойдешь?

Мама замерла над разделочной доской, потом отвернулась и принялась копаться в ящике стола. Копалась долго, изредка вытирая рукавом нос, но так и ничего оттуда не достала.

– Пойду, Слава. Потом, – она повернулась ко мне, улыбнулась и щелкнула по носу. Ее глаза блестели. – Нашла кое-что в поликлинике. По вечерам. Иногда по ночам. Справимся.

– Врачом? – спросил я.

– Почти. Санитаркой.

Я смотрел как она намазывает на батон жесткое масло. Оно крошилось и никак не хотело сдаться тупому ножу.

– А Лешкины родители жвачкой торгуют.

– Ага, – мама быстро завертелась с чайником. Он жег сквозь тонкое полотенце, а чашки куда-то запропастились. – Кстати, насчет этого. Я вам дам пятьсот рублей с Сашей. Купите что-нибудь вкусное себе.

– Так дождь же, – напомнил я.

Мама растеряно кивнула.

– Да. Не подумала, – она сделала глоток чаю, обожглась, хлебнула еще. – Ну, как вы с Сашей, подружились?

Я неуверенно кивнул. Обсуждать с мамой не хотелось.

– А это откуда?

Я потрогал ноющую щеку.

– Об косяк в подъезде. Темно.

– Осторожнее надо. И хорошо бы лампочку ввернуть.

Я взял бутерброды и чай к себе. Недочитанный Уэллс с радостью окунул меня в мир элоев и морлоков, странных растений и кричащих бабочек над мертвым океаном.

– Можно? – в дверь просунулась Саша с большим бокалом чая. Раньше это был дяди Миши бокал. Потом ничей. Для гостей.

– Да, – я смахнул с неприбранной кровати крошки и отложил книжку.

Саша поставила чай, всмотрелась в мое лицо и аккуратно прикоснулась к щеке тонкими пальцами.

– Болит?

– Немножко. Слушай, не получится сегодня на Фабричную сходить.

– В другой раз сходим. Пришла просить у тебя помощи.

Я недоверчиво взглянул на Сашу.

– Сказала тете Юле, что мне скучно, и она посоветовала почитать книжку.

– Мне она тоже так говорит, когда надоедаю.

– Посоветуешь что-нибудь?

Я критически осмотрел полку.

– Тут фантастика в основном.

– Ясно. Я тогда в стенке посмотрю. Там, вроде бы, еще стоят.

Кроме Набокова и Мандельштама, которые постоянно попадались на глаза, ничего я там больше не помнил. Несколько скучных томов Пикуля и какие-то стихи. Моя библиотека богаче и интереснее. Конечно, никакая не затмит собой бабушкину, в которой помимо какой-то дряни в цветной обложке с названием «Богатые тоже плачут», встречались интересные вещи. Однажды я случайно наткнулся на сборник Стругацких, затесавшийся среди военных романов. А потом добрался до «Любовника леди Чаттерлей», который листал много дней подряд, перечитывая полюбившиеся моменты. Саше об этом, конечно, рассказывать не стоило.

– Ты рисуешь? – она с любопытством рассматривала мои тетрадки, которые я совсем забыл убрать со стола.

– Да, немножко.

Я со скучающим видом попробовал вытащить тетрадь из-под Сашиного локтя.

– И пишешь что-то. А что это?

– Ничего интересного.

Саша некоторое время читала, морщив лоб, потом отложила тетрадь в сторону.

– Неразборчиво.

Я сконфуженно бросил тетрадь в стол. Мне хотелось, чтобы Саша прочитала что-нибудь, сказала свое мнение, пусть даже и плохое. Я вдруг понял, что ей могу показать свои каракули. Только ей и никому больше. Мама, не дочитав наградит улыбкой, в которой будет напополам умиления и жалости ко мне, Лешка начнет зевать на второй странице. А Саша… Саша просто закрыла тетрадь и положила на место. Словно это что-то совсем неважное, глупое как детская игрушка, которую давно пора отправить на свалку. Сам же сказал – ничего интересного.

Саша сидела напротив меня, положив руки на спинку стула. За ней хлестал по стеклу дождь. Я вспомнил, как однажды попал под такой дождь, почти год назад. Открыл было рот, чтобы рассказать, но передумал.

– Мне нужно позвонить, – Саша вдруг поднялась и вышла, закрыв за собой дверь.

За окном сверкнула и тут же погасла молния.

***

– Вы хоть арматуру от проволоки отличаете?

На крики трудовика внимания можно не обращать. Акылбай Темиргалиевич кричит всегда, даже когда сидит в подсобке один и разговаривает с радио. Главное не спрашивать ничего, а то громкость усилится в разы.

Мы выползли классом на заброшенную спортивную площадку, которую хорошо видно из кабинета биологии. Тут что-то спланировали не так и теперь не узком пространстве между запасным выходом, превращенным во всепогодную курилку для старшеклассников, и школьным забором теснились турник и одинокое баскетбольное кольцо. Второе стояло уже за школой. Слепило солнце, а ветер гнал желтые листья по тропинкам, аккуратно вытоптанным в зарослях акации.

– Идем на завод пешком. Обратно тоже пешком.

– С арматурой? – уточнил кто-то позади меня.

– Через весь город? Дурак? Я машину подгоню.

Ну вот, теперь от его голоса дрожат стекла. Из-за красных штор на втором этаже выглянули любопытные лица. Второклашки. У них еще все впереди. И еженедельные походы на какой-нибудь цех за металлом для уроков труда тоже.

За воротами школы мы немедленно разбрелись по улице. А что нам, за ручку идти? Впереди обсуждали Терминатора. Точнее, пытались решить извечный вопрос кто сильнее: металлический одноглазый Шварценеггер или Робокоп. По количеству аргументов Робокоп позорно проигрывал. Позади кто-то планировал набить кому-то морду за обещанные «турбачи». Я шел без собеседника, размахивая руками и размышляя, удастся ли на этот раз не ободрать все ноги постоянно выпадающими из рук обрезками арматуры.

Не удалось. Поцарапался я, уже пролезая во внушительную дыру под забором, за которой начинались склады. Проходные завода метров на двести дальше, но туда мы почему-то не пошли. Акылбай Темиргалиевич постоянно озирался и пропихивал нас в дыру по одному.

– Где металл помните, да?

Не первый раз. Двое рабочих в синих халатах не обращали на нас никакого внимания. Они курили под выложенным красным кирпичом лозунгом «Не курить» и в полголоса говорили что-то о челноках, перегонке тачек и директоре, добавляя при этом не очень приличные слова.

– Держи!

Мне передали сразу охапку. Свежая нарезанная арматура. Несмотря на то, что тонкая, весит как я. С этим пучком я побежал обратно к забору, роняя прутья по дороге. Двое одноклассников волочили по земле железный лист. Я твердо решил на склад не возвращаться, идя как можно медленнее и подбирая выпавшие куски. Никто и не заметит, нас тут целый класс. В конце концов, мне это не очень нравилось. Акылбай Темиргалиевич вел себя так, словно рабочие и директор вовсе и не были его хорошими знакомыми.

Ходил я в итоге еще трижды, захватив попутно кусок проволоки.

– Это что, арматура по-твоему? – трудовик запихнул проволоку в багажник. – Дорогу помните?

Дорогу мы помнили. Квартала четыре, а там и остановка с названием «Школа №8». Но от нее до школы еще две остановки. В старой синей Волге нас уместилось бы шестеро, но возвращался Акылбай Темиргалиевич всегда один. Удивительно, но в мастерских мы эту арматуру больше не встречали.

Трудовик уехал, а мы медленно разбредались кто-куда, продержав строй только первый квартал. Потом кто-то предложил половить головастиков, и я увязался за ними.

– До дождя бы успеть, – сказал я, глядя на темнеющий горизонт. Остальные пожали плечами. Видимо жили близко.

Река текла вдоль всей улицы, но за домами и видно ее не было. Она была широкая, позеленевшая, с глубокой темной водой. Говорили, что очень давно тут было русло Урала, пока он не прокопал себе новое за лесом, а Старица с поросшими камышом и рогозом берегами доживала свой век в сезон разливов вспоминая о былом величии. К ее берегам спускались овраги, а мы пошли вдоль столярных мастерских, вдыхая запах близкой реки и гниющих опилок.

Мальчишки присели у стены под доверху наполненным опилками контейнером над головой. В руках у них появились настоящие сигареты. Видимо, головастики были предлогом.

– Будешь? – неуверенно спросили они.

Я покачал головой. Плеск воды в близкой реке манил сильнее. В воздухе повис сизый дым, а тишина наполнилась кашлем. Каждый по очереди припадал к замусоленной сигарете, держал дым во рту и с видом эксперта медленно выпускал его под ноги ядовитой струйкой.

– Я скоро, – сказал я и начал спускаться вниз к реке, темневшей сразу за высокими лысеющими деревьями. Под ногами шуршали ворохом желтые и оранжевые листья.

Давно я не был тут, но река никак не изменилась. Только рогоз еще больше затянул берега. Даже сгнивший и наполовину утопленный мост еще держался каким-то чудом. За рекой желтели деревья, за которыми, я знал точно, лежало футбольное поле. Там никто никогда не играм в футбол. Видимо хотели сделать стадион, расчистили площадку и совершенно остыли к этой идее. Это было место для ежегодных сентябрьских Дней здоровья, когда вся школа приходила сюда с учителями подышать свежим воздухом и помусорить. А за полем начинались такие леса, в которые соваться одному было страшно.

Я пробежался по мосту, слушая как хлюпает под ним вода, перепрыгнул затопленную часть. Над жестяным листом вились мальки и разглядывали меня сквозь зеленоватую воду.

Старица большая. И не скажешь, что не настоящая река. Справа за деревьями виднелись далекие крыши девятиэтажек, слева осенний лес, а над гладью воды высокие серые тучи. Я вдохнул полной грудью прохладный сырой воздух. Неожиданное приключение. Все лучше, чем красный дребезжащий автобус домой. Добраться лесными тропинками до школы не сложно. Главное всегда держать перед глазами крыши многоэтажек.

За рекой много интересного. Например, красная роща. Листья на деревьях осенью тут всегда красные и широкие. Можно положить на кулак и хлопнуть ладонью, чтобы осталась дырка. И земля тут усыпана ими. Одно дерево летом покрыто мелкими круглыми шариками. Похоже на ранетки, но если присмотреться, то весят они на листьях, а не на ветках. Стоит расковырять один, а внутри ленивая личинка какой-то неизвестной бабочки. Но сейчас осень и теперь это обычное дерево.

Я брел, пока не наткнулся на тропу, уходящую к дамбе. Он нее всегда веяло сыростью и холодом. Деревья тут склонялись и опускали ветки, словно берегли ее от незваных гостей. Вдоль тропы встречались колодцы, назначения которых я не понимал. Глубокие. На дне дрыгали лапами в воде бледные лягушки. В километре еще одна такая же тропа. Здесь не заблудишься. Над лесом вдалеке маячили высокие бело-красные трубы ТЭЦ, а сразу за ними широкий Урал.

Я шел, загребая ногами листья, пока не уткнулся в ручей. Непривычно чистая вода бежала к реке, покапывая путь в жирной земле. Я углубился в лес, чтобы обойти его, но ручей петлял, прятался в траве, разливался непроходимыми озерцами. В конце концов я просто перебежал через него, намочив ноги. Здесь должна была появиться роща, за которой объявился бы подвесной мост, ведущий через реку к оврагу. А за оврагом дорога и школа. Но рощи не было, как и моста. И журчание реки растворилось в шуме деревьев, раскачивающихся под порывами ветра. Издалека донеслись раскаты грома.

Нужно было спешить. Лес еще мог спасти от ливня, но перейти реку по наполовину затопленным мостам будет уже сложно. Я побежал, надеясь уткнуться в заросли рогоза – верный признак того, что река рядом, бежал долго, не зная точно, где может быть река. Казалось, что она всегда была справа, но деревья сменяли другие, а впереди виднелась лишь непроходимая чаща. Я остановился, посмотрел вверх. Об мою щеку ударилась и разбилась крупная капля.

Ливень в лесу совсем не такой как в городе. Тяжелые белые потоки обрушиваются на кроны деревьев, и лес наполняется оглушительным шумом, тропинки мгновенно становятся реками. Я промок мгновенно. Высокие деревья, кроны которых рвал ветер, совсем не спасали от дождя. Становилось все темнее. Только молнии чаще и чаще разрезали небо надо мной.

Надо было бежать, добраться до реки, пока еще не слишком поздно. Но куда? Вода заливала глаза, и я шел почти наощупь от дерева к дереву, пока мне не показалось, что дождь стихает. Нет, это был просто дуб с густой кроной. Яростный ливень пробивался сквозь нее обыкновенным дождем. Я опустился на землю, прижавшись спиной к шершавому стволу. В паре шагов от меня бурлила и бежала по тропинкам мутная вода.

Конечно найдут! В школе уже, наверное, обыскались. Акылбай Темиргалиевич должен был сказать, что мы пошли одни. Кто-то же проверит все ли добрались до дома. Даже если нет, бабушка уже, наверное, хватилась. Звонила в школу, искала. Сейчас уже, наверное, вечер.

Темное небо все еще полыхало молниями, а гром катился над лесом непрерывной канонадой. Становилось нестерпимо холодно. Мокрая рубашка облепила тело, а ветер легко проникал сквозь нее и, казалось, сквозь меня тоже. Идти за водой! Вода точно течек к реке. Я поднялся и пошел вдоль кипящего ручья. Ненадолго дождь ослабел, заморосил крупными каплями, а потом яростно обрушился с новыми силами.

Найдут! Я уже бежал по ручью, не обращая внимания, что в ботинках хлюпает вода. Главное не провалиться в колодец вроде тех, которые вырыты вдоль широких троп. Они, наверное, уже наполнились и скрылись под водой. Я представил себя проваливающимся в глубину, медленно погружающимся на дно глубокого колодца. Кружок темного неба становился все меньше, а надо мной дрыгали ногами скользкие жабы. Найдут! Не так уж далеко я ушел от реки. Возможно, уже ищут, прочесывая лес. Сколько я уже тут? Два часа, четыре?

Я бежал. Дважды мне казалось, что я слышу чьи-то крики и кричал в ответ, но мне отвечали только раскаты грома. Одни тропинки сменяли другие, я продолжал бежать, пока не оказался на поляне. Нелепой башней в лесу возвышалась водонапорная вышка, старая из красного кирпича, давно недействующая и заброшенная. Дождь хлестал по ее стенам, а в глубине протяжно выл ветер. Ее не должно было быть здесь, как и меня. Я должен сидеть в мягком зеленом кресле у окна и смотреть как небо обрушивает на улицу стену воды, как она бежит вниз, размывая сделанные нами плотины, унося песок и тополиный пух в арыки, переполненные дождевой водой. Я должен читать в страшных книгах о заблудившихся в лесу, а не быть одним из них.

Башня гудела, пугала своей нелепостью и трубными звуками из недр. Я пятился от нее, спотыкаясь о торчащие из земли и размытые водой корни. Над башней веер рвал стену дождя, и она неровными потоками хлестала ее стены и полосу леса за ней.

Я вытирал лицо руками, тер глаза, пытаясь рассмотреть дорогу в плотной стене воды. Главное – не разминуться. Если учителя меня ищут, они пойдут по старому мосту, там, где меня в последний раз видели одноклассники. Значит, надо найти футбольное поле.

Небо начинало светлеть. Ветер уносил тучи к далеким трубам ТЭЦ и ливень сменился моросящим дождем. Промокший насквозь и падающий от усталости, у бежал к полю, которое хорошо виднелось сквозь деревья. Да, это было оно, но вышел я с какой-то странной стороны. Поле теперь не узнать – скорее озеро, по глади которого стучали крупные капли. Никого.

Река все это время была совсем рядом. Я бежал к мосту, который почти полностью скрылся под водой. Бежал мимо цехов, груд мокрых гниющих опилок. Одноклассники давно исчезли, оставив после себя размокшие окурки. Все казалось знакомым и в то же время каким-то не таким. Я осмотрелся, поискал глазами людей, которые вышли меня искать. Сколько времени прошло? Казалось, что целый день. Главное не разминуться!

В мокром здании школы уже никого. В пустом классе мой портфель. Так и стоял, нанизанный ручкой на сломанную спинку стула. Уборщица недобро смотрела на лужу, которая натекла с моей одежды на уже успевший подсохнуть пол.

– А где все?

– Дома, наверное же. На время посмотри.

Она достала из ведра плохо отжатую тряпку и отогнала меня.

– Шляются тут. Дома им не сидится.

Я спустился в мастерскую. Словно и не уходил никуда. Только окна темные и вечный запах дешевых сигарет сменился ароматом мокрого дерева и половой тряпки. Я присел на верстак. За окном сверкнула далекая молния, а дождь лениво крапал по стеклам. А еще там поле, размытая тропинка домой. И дом. Шагов пятьсот, не больше.

***

– Саша, – позвал я и тихонько постучал в дверь.

Саша лежала на диване, поджав ноги и отвернувшись к спинке. Я мог бы подумать, что она спит, но ее плечи тихо вздрагивали. Подойти я не решился, так и стоял в дверях.

Еще полчаса назад было время телефонных разговоров. Мама сидела в прихожей и разговаривала, как я понял, с тетей Ниной, привычно наматывая провод на палец и разматывая снова. Большой красный телефон с диском стоял у нас тут на полочке прихожей среди маминой помады, записных книжек и сломанных авторучек. Когда разговор затягивался, мама садилась на полку для обуви и упиралась ногами в стену. Иногда просила меня принести с кухни холодный чай.

– Нина, перестань. Будто сама такой не была.

На другом конце провода – я слышал в приоткрытую дверь комнаты – раздалось торопливое недовольное бурчание.

– Подожди. Ей сколько? Почти шестнадцать? Напомню тебе, что ты сама родила ее двумя годами позже и не надо говорить, что по большой любви.

Обиженный голос в трубке продолжал бубнить.

– Все, ладно. Свожу ее к своей врачихе, чтобы душа твоя была спокойна. Но ты знаешь, что, если что – без матери никак.

Я потихоньку вышел в коридор. Отражение мамы в зеркале сидело, упираясь пятками в стену и крутило провод. Видимо все серьезно, и Саша чем-то заболела. Хотя совсем не выглядела больной. Я прислушался.

– Ладно, ты с ней сама то говорила или только подозрения у тебя твои? И что с того, что мальчик Костя? Ты своих «мальчиков кость» помнишь всех? – мама засмеялась в трубку, заметила меня и поманила пальцем.

Я подошел. Мама чмокнула меня в висок и вручила пустую кружку. Видимо решила, что я иду на кухню.

В трубке хрипело и булькало. Как понимала мама, я не знал. Видимо, привычка.

– Ладно, все угомонись. Нет у меня тут ни мальчиков, ни «кость». Граница на замке. Завтра сходим к Петровне. Ты вообще скоро из своего подполья выберешься?

Мне показалось, что на том конце провода вздохнули.

– Да понимаю, не дура. Ладно, осторожнее там.

Я не заметил, как в коридоре появилась Саша и требовательно протянула руку.

– Нин, подожди. Тут Саша что-то хочет…

Мама прошла на кухню, прихватив меня с чашкой, и прикрыла дверь. Но неплотно. Из просвета слышались всхлипы, жесткий, не похожий на Сашин голос. Потом крик.

– Ненавижу тебя! Вообще не приезжай!

Трубка стукнулась об аппарат и тот жалобно звякнул.

Мама налила чай, разболтала в нем ложку сгущенки. Погладила меня по голове.

– Читаешь там?

– Ага.

Она кивнула. Разговоры у нас не особо клеились.

– Завтра я дежурю в больнице. Ужинайте и спать ложитесь без меня. Если отключат свет, свечи и спички в столе, – она похлопала ладонью по ящику. – Хотя не должны. Сегодня ночью отключали.

Я кивнул.

– Еще мы утром с Сашей отъедем ненадолго. Так что не скучай.

– В поликлинику? – спросил я.

Мама не ответила. За окном моросил дождь и было совсем темно, словно поздним вечером. Гроза полыхала над горизонтом, а ветер понемногу относил ее на запад. Под нами далеко внизу водопадами извергались водосточные трубы – их шум доносился через приоткрытую форточку.

– Мам, а в лесу могут быть водонапорные башни?

– Нет, конечно. Зачем они там? Глупости, – задумчиво произнесла мама, разглядывая ветви за окном.

Я вернулся в комнату, достал из стола тонкую тетрадь и направился в зал.

Саша меня не заметила. Возможно, и стук мой не слышала.

– Саша, ты спишь?

– Нет, – она резко поднялась, вытерла ладонями лицо. – Чего тебе?

– Я принес кое-что, – я виновато держал в руках тетрадку. – Может я и неинтересную ерунду пишу, но этот хороший. «Башня» называется. Там немного про меня, про один случай…

Саша непонимающе смотрела на меня, на тетрадку, которую я положил ей на коленки.

– Что это?

– Мой рассказ. Башня.

– Рассказ…, – она поджала губы, поменялась в лице.

Мне показалось, что сейчас она закричит на меня, разорвет на части несчастную тетрадь. Глупо как-то. Зачем я вообще пришел?

Саша поднялась и вдруг обняла меня. Так крепко, как не обнимала мама, когда приходила с работы. Я уткнулся носом в ее волосы, и они щекотали мое лицо, но я не шевелился. Ее руки слегка дрожали, как и подбородок, которым она уперлась в мое плечо. Девочка. Меня обнимала девочка! Ее теплые плечи, маленькая грудь, острые коленки прижимались ко мне и не хотели отпускать, а я стоял, безвольно повесив руки, не решаясь даже шевельнуть ими, чтобы не испортить этот странный и нереальный момент.

– Дети, вот вы где. Я в магазин. Поищу что-нибудь на обед.

Мама словно ничего не заметила. Этот момент, разрезавший все на «до» и «после». Тот, который показывают в американских фильмах под нарастающую музыку, выдавливающую слезы. Он был здесь и сейчас в полутемном зале между маленькой кухней и моей скучной комнатой. Ничего не заметила. И тихо вышла, прихватив плетеную сумку.

Саша отстранилась от меня, снова села на диван, вернув тетрадь, которую я уже ненавидел, на коленки.

– Расскажи что-нибудь.

Я пожал плечами.

– Мои старые журналы дать почитать? Я их почти все сохранил.

Саша улыбнулась и в уголках ее глаз снова заблестели слезы. Какие-то другие слезы.

– Да, почему нет.

Она сунула тетрадь под подушку.

– Пойдем.

Насчет сохранившихся «почти всех» журналов я немного приукрасил. Слишком поздно обнаружил, что бабушка использует их для растопки бани. Мои журналы, которые я читал и перечитывал с тех пор, как мне оформили подписку в девять лет. Их регулярно засовывали в наш почтовый ящик вместе с письмами и газетами. А потом номера стали сдвоенными и приходилось ждать их по два месяца, а после и вовсе перестали проходить. Плотный «Костер» с занимательными картами путешествий на последней обложке и тонкий яркий «Пионер» со странными стишками и совершенно абсурдными рассказами. Бабушка неодобрительно смотрела, когда я переносил остатки своего архива из дровяного сарая в дом, чтобы отправить их на новую квартиру.

– Мы всей улицей ждали, нового номера, когда печатали про Красную руку и черную простыню, – вспоминал я, развязывая бечевку. С первой обложки на нас смотрели хмурые лица римских легионеров.

– Вам тоже нравилось? – спросила Саша. Она сидела на стуле, поджав под сея ноги.

– Ты что! Это лучшая история в мире. Было жутко, но все равно читали и перечитывали.

– «Молоко скисло», – вспомнила Саша и засмеялась.

– Да. Вот только концовки у меня нет, – вспомнил я. – С почти принесли журнал с уже аккуратно вырезанными страницами из середины. Кто-то забрал себе.

– Гады.

– У Светки с улицы родители тоже выписывали. Читали ее номер.

Саша открыла журнал на случайной странице. Оказалась та, где дети обсуждали Перестройку – не моя любимая рубрика. Вечные пересуды о том нужен ли галстук и почему слабых обижают в школе. Я больше любил рассказы. Правда, фантастических там почти не было.

Саша взяла первый журнал и сунула подмышку

– Почитаю. Спасибо.

Про тетрадку я напоминать не стал.

Журналы лежали на моей кровати россыпью знакомых обложек.

– Слава, – Саша отложила журнал и подалась вперед. – Я хочу убежать. Поможешь мне?