Текст книги "Афон по четырем координатам"

Но, о. Даниил меня поразил не только этим. Я поднялся к нему в келлию, а в тот момент он жил над о. С в Иверской келлии и сразу со свойственным ему гостеприимством поставил меня перед выбором: «Что будешь: лимонад или кафу?» Признаться в пещере, где нет электричества (в то время не получили еще распространения солнечные батареи, но, в любом случае, у о. Даниила их бы не было), ни возможности, ни необходимости таскать бутылки с лимонадом, да и вода – дефицит, услышать такой вопрос было странно. Потом я узнал, что о. Даниил раздобыл где-то баночку растворимого кофе и варил его при комнатной температуре путем продолжительного взбалтывания с холодной водой. Лимонад получался так же: выжатый лимон плюс вода. И неудивительно, что это было довольно вкусно. А как может быть иначе, когда в неописуемой глуши после утомительного карабкания на жаре по скалам тебя вдруг угощают «кафой».

В экклисиологическом смысле о.С. пытался придерживаться последовательной позиции, а о. Даниил был, на мой взгляд, в этом вопросе несостоятельным. Он пытался найти попросту «хорошего» епископа, неэкумениста, нравственность которого была бы вне всяких подозрений и, главное, выступающего против греческих паспортов (автототита). При мне как-то он занялся поисками такого владыки по мобильному телефону. В принципе, это позиция всех зилотов: каков епископ, такова и церковь. Если епископ стал еретиком, то мгновенно вся его паства стала еретической, даже, по сути, об этом не подозревая. Через некоторое время он переехал в Сербию, поселился в уединенном месте вблизи болгарской границы, и там жил в какой-то разваливавшейся лачуге с множеством сдерживавших окончательное обрушение подпорок, единственным достоинством которой было, по словам хозяина, то, что из нее открывался «красивый вид». Две гантели как-то контрастировали с подвижнической жизнью, но таким был и думаю, будет о. Даниил – любимец сербов. К слову сказать, поездка к о. Даниилу предпринятая по настоянию моего давнего друга, ни к чему хорошему не привела. Кончилась она ссорой монаха с моим приятелем, давним почитателем о. Даниила, с взаимными истерическими криками с подпрыгиваниями. Из всего этого я понял, что настоящего епископа о. Даниил пока не разыскал.

Немного о Каруле

Есть кое-что, чему нам можно поучиться в здешних местах. Почти в каждой келлии живет насельник, который придерживается своей экклисиологии, почти в каждой – представители той или иной «истинной православной церкви», либо кто-то из поминающих. И все они, спорившие когда-то до хрипоты, сегодня живут в относительном мире, хотя и никуда не подвинулись со своих богословских позиций.

Название Каруля происходит от слова «блок», на котором в древности поднимали привозимую милостыню к отвесным скалам этого сурового места. Раньше здесь жили самые строгие подвижники. Нелегко жить на камне, который в жару становится просто жаровней для монаха, сидящего неподвижно в «ласточкином гнезде» в крошечной келлии, не ведомо как прицепившейся к скале. И, по преданию, первым здесь поселился разбойник, отправленный сюда из Великой Лавры на покаяние.

Каруля в местной традиции делится на внешнюю и внутреннюю. По внутренней передвигаться довольно просто, но у входа на внутреннюю Карулю написано о. С предостережение на русском, сербском и английском языках. Усилиями проживающей здесь братии были натянуты цепи, канаты, восстановлена лестница перед келлией Рождества Христова. Много сил приложил к этому о. С. Когда этот бывший диакон Сербской церкви поселился в пустующей келлии, в этих местах почти никого не было – и почти все келлии пустовали. По своим убеждениям и в ожидании гонений от «поминающих», которые до сих пор так и не наступили, он искал уединенного места. Но заметим, что он, оставшийся фактически один, не попытался зацепиться где-то в миру или в более обжитых районах Сербии или Греции, но остался именно на Афоне.

Человек он чрезвычайно аккуратный и основательный. Этого у него не отнимешь. Он не меняет келлии и церкви. Придя к матфеевцам, он твердо стоит на основаниях их убеждений и в первые годы своего проживания пытался здесь миссионерствовать и устраивал горячие споры как с поминающими, так и с представителями других старостильных церквей. При этом активно занимался собственным просвещением. Он собрал довольно большую библиотеку, в которой немало книг на русском языке. Если не наступать на больные темы, с ним очень интересно было поговорить об афонском монашестве, об истории православия, о духовной жизни. Он прекрасно изучил русский язык, как-то узнавал о новинках наших издательств и приобретал их через посетителей келлии и друзей. Вообще был не чужд использования разных технических ухищрений, чтобы больше внимания уделять внешним и внутренним вопросам своей церковной организации. У него можно было увидеть сначала солнечные батареи, а затем компьютер и сканер. Но попытки завести на имеющемся в келлии кусочке земли какое-то сельское хозяйство, в чем ему помогали и его друзья, ни к чему не привели. Лишенные внимания лозы и кусты быстро гибли. В его келлии, которую правильнее бы было назвать каливой из-за отсутствия храма, ранее жил русский схимонах из казаков Иосиф, глава которого по афонской традиции находилась при входе в келлию о. С, а затем, по преданию, даже какое-то время о. Антоний (Торп), составивший замечательную книгу о русских подвижниках, о которой здесь говорилось. Подробно о Каруле я писал в других книгах: в частности, и в «Афонских встречах».

В завершение темы о зилотах могу сказать, что, как правило, в их число попадают люди, ревнующие о вере и своем спасении. Приходилось мне встречать монаха, который в стасидии все время клевал носом – монах этот пытался обходиться без сна. Хотя более опытные старцы его, конечно, ругали. Показали мне монаха, много лет проведшего на Афоне, но еще достаточно бодрого. В юности его, когда только ввели новый стиль, борьба была чрезвычайно острой, и чтобы сесть на корабль, надо было взять благословение епископа, принадлежавшего к старостильникам. И этот монах, будучи еще молодым и сильным, частенько нес на себе довольно приличный груз через весь Афон до самых Катунак. Тот, кто бывал на Афоне, может себе представить этот путь. Лишь бы только не прибегать к новостильному епископу… Такие это были люди, которых, увы, осталось довольно немного. Когда ходишь по этим местам, то невольно задумываешься о смысле существования этих отшельников. Некоторые из них что-то пишут или составляют, но нельзя сказать, что смысл их пребывания здесь какие-то богословские сочинения, как это можно было сказать про преподобного Никодима Святогорца. Здесь нет монастырей и, значит, у них нет цели поддерживать какую-то древнюю обитель. Не так уж много именно келлий, то есть помещений с храмами. Совсем мало иеромонахов. Получается, что эти монахи, с трудом живя в тяжелых условиях, с трудом добывая свой хлеб, живут здесь для того, чтобы жить, и не ставят никой иной цели. И живут они здесь, потому что это Вертоград Божией Матери, живут по его законам: трудясь и совершая правило. И получается, что это простое бытие более угодно Богу, Божией Матери, чем богословские труды, торжественные службы и даже писание икон. «Всякое дыхание да хвалит Господа», а монашеское необходимо для существования мира.

Не введи нас во искушение

Как бы ни было, за ночь мы отдохнули и утром отправились в путь, но я сделал всего пару шагов, и огромный камень перевернулся и накрыл мои ноги, как своего рода одеялом. Когда мой спутник М. все-таки извлек меня из-под камня, было удивительно, что я нисколько не пострадал. Одно дело – шагать по камням по тропе, которой хаживали тысячи человек. Другое дело – идти, там где, скорее всего, не ступала нога человека. На тропе камни проверены тысячами ног, в пустыне каждый шаг таит опасность. Ничто не происходит случайно: и нам бы остановиться, задуматься и вернуться… Подумать только, если бы этот камень сломал мне ногу, то представить трудно, как бы я выбирался из этой чащобы. Но мы не повернули обратно…

Когда поднимаешься все выше и выше, с одной стороны усиливающийся ветер делает путь, я бы сказал, весьма прохладным, но с другой стороны, ты чаще всего выходишь на открытое место, на котором днем в затишье нет спасения от жары. Лучше всего отправляться в путь рано утром затемно, а во время жары давать себе отдых. Но мы по российской привычке, встав, хотим позавтракать на дорожку, а когда жара уже становится несносной, отправляемся в путь.

Скоро я обнаружил, что практически не могу идти, сильная жара лишала меня всяких сил. Тут мы поднялись на ровную площадку, поросшую прекрасным лесом. Казалось бы, сюда никто никогда не заходил, но скоро мне под ноги попалась кассета из-под пленки, в то время еще активно употреблявшейся. А через некоторое время меня ждала еще более удивительная встреча. Я заметил под ногами кустики довольно обычной для московского леса черники. До конца понять, что это за ягода, было невозможно, так как плодов в то время не было, но по виду это была настоящая наша черника. Вот уж воистину вспомнишь Чехова: «В Греции все есть».

Вскоре мы вышли к вершине, вернее, к тому месту, где начинался подъем на вершину. Скорее, где он должен был начинаться, внизу был поставлен крест. А самого подъема не было… Отсюда могли подниматься только профессиональные альпинисты. Наш путь закончился, и нам предстояло спускаться вниз по страшной жаре по каменному обвалу, образовавшему подобие тропинки. И здесь нам пришлось заночевать у креста. Сил уже не было, и вода была на исходе, что лишало возможности идти дальше. Как тут не вспомнить иеродиакона Серапиона. К вечеру, как это характерно для здешних широт, начался сильнейший ветер, а утром едва рассвело, на открытом участке нас встретило сильное солнце. Хорошо, если мне удалось пройти нормально километр. Сильное обезвоживание, дневной жар привели к тому, что я неуверенно делал шаг, и меня начинало качать, так что так я делал шаг и падал. Порой то ли засыпал, то ли впадал в забытье. Мой спутник ушел вперед искать воду, которая была, если верить карте, где-то недалеко внизу. Хотя верить в этом смысле карте трудно. Здесь иногда появляются источники, иногда исчезают – в зависимости от времени года и погоды. Когда жар спал, у меня появилась возможность идти, точнее передвигаться небольшими отрезками. Тут начался довольно крупный лес, который рос на большой крутизне, и пришлось либо бегать от дерева к дереву, либо кое-где на открытых участках скатываться, как с горки. В конце концов такое скатывание закончилось плохо: я налетел на осиное гнездо, и осы добавили трудности – в результате я на некоторое время вовсе потерял сознание. Не надо говорить, что к тому времени я уже выпил всю воду и даже съел оказавшийся каким-то образом у меня в кармане лимон. Пытался я жевать и листья, как мой далекий предок, и в листьях действительно совсем не оказалось влаги. Тут я вышел к пересохшей речке. Уже смеркалось. Сейчас уже могу сказать, что такие трудности хорошо учат человека молиться. Я вспомнил все молитвы, какие знал, и которые путались в смутно соображающей голове. Особого страха не было, хотя я мог бы потерять сознание и так и остаться в этом лесу. Но почему-то это не пугало меня, а в голове засела глупая мысль, что я уже давно прошел источник и разминулся с М. и через какое-то время выйду к морю, от которого придется снова подниматься наверх, в поисках одной из самых великих драгоценностей, данной Богом, – воды. Это был, конечно, бред. Тогда я понял, что такое слова из молитвы «не введи нас во искушение». Искушение – это не то, когда кому-то не хватило второго блюда на трапезе. Искушение – это снежная горка, по которой несешься, и все попытки остановиться только приведут к тому, что ты потеряешь ногу или руку. Есть только одна возможность – сгруппироваться и твердить про себя: «Господи, помилуй!». И так до тех пор, пока ты не слетишь до конца, и искушение закончится. А закончится оно, когда Господь посчитает нужным. Потому что самый низ определяется Богом. Наша гордыня отправила нас в романтическое путешествие по святому месту не ради молитвы или поиска каких-то новых исторических данных, а ради новых ощущений, бессмысленной тяги к таинственному… Кроме того, уже в Москве я прочитал, что Антиафон, по мнению некоторых афонских монахов, – место обитания злой силы. Возможно и так. В Москве пришлось прибегнуть ко спасительному Таинству покаяния. А пока я был еще в состоянии, когда в голове было по-прежнему две мысли: «Господи, помилуй!» – и что я выйду к соленому морю. Между тем совершенно стемнело, и по высохшей реке было спускаться невозможно даже с фонарем. Эта речка представляла собой каменную лестницу с гигантскими ступенями, разрушенную временем, спуститься на ступень было весьма сложно, можно было разбиться насмерть. Но, в конце концов, я стал просто прыгать с молитвой на несколько метров вниз, уже не видя – куда, но Господь, вводящий нас в искушение, не дает погибнуть до конца. Металлический фонарик, иссеченный о камни, до сих пор хранится у меня дома. И со мной ничего не случилось, но когда рассвело и меня встретил М. с водой, вид у меня был страшный: тело все было иссечено кустами и камнями… Так кончилось это печальное путешествие. Кстати сказать, эти царапины зажили во много раз быстрее, чем они заживали бы в Москве. Я думаю, дело не столько в географии, а столько в том, что это гора – Святая. Наш предшественник о. Серапион спускался по совершенно отвесным скалам: иногда на них не было даже кустика, и ему казалось, что его держала всем нам Ведомая Сила и не дала погибнуть. «Взгляну кверху – тревожно, жутко и страшно на сердце: громадная скала, как бы висит над моею головой. Как я сумел слезть, знает только один Бог. Посмотрю вниз – подо мной далекая бездна, еще ужаснее на душе и невольно является вопрос, как доберусь и доберусь ли, я до конца пропасти. В другой раз помысл советует, что лучше броситься вниз, и скоро буду у снега и утолю невыносимую боль и жажду. Но тут же иной помысл отвечает: все-таки лучше испытать слезать, чем броситься: быть может, при помощи Божией сколько-нибудь и слезу…», – так описывает иеродиакон Серапион лавину помыслов. И как это хорошо знакомо и как я хорошо помню я эту разноголосицу.

Главная наука, которую я извлек из этого приключения: нельзя забывать, зачем ты едешь сюда: не ради приключения, а ради поклонения. Антон был и есть хороший пешеходец и отличный путешественник, но не раз попадал в ситуации, когда мог погибнуть или умереть от той же жажды или голода… И остался в нем еще юношеский запал – все время ищет приключения. То интересно осуществить путешествие на сотни и тысячи километров без копейки или цента в кармане. То занесет его в Косово в разгар конфликта, то в Абхазии питается крапивой, когда рядом орудует с диверсионными целями грузинский спецназ, то на Афоне, сокращая путь по немыслимым кручам, уронит в пропасть рюкзак с паспортом.

Однажды в келлию о. С на Каруле, где я тогда находился, пришел он взволнованный: вовремя его лазания по пропастям рюкзак слетел в пропасть. В рюкзаке был паспорт. Попал он в такое место, что пришлось рюкзак снять и кидать его на пару метров вперед… Пришлось иеромонаху идти к ущелью с веревкой и спасать паспорт.

Тайное становится явным или о пользе архивов и воспоминаний для историка

Вполне естественно для человека, пришедшего на Афон в поисках уединения для молитвы, искать пустыню. Поэтому рано или поздно афонский монах начинает мечтать об уединении. Выше я приводил рассказ Павла Рака об одном современном архиерее, покинувшем мир с его суетой и подвизавшимся рядом с пещерой преподобного Петра. Теперь пришло время вернуться на сто – сто пятьдесят лет назад.

В «Афонских встречах» я упоминал легенду о русском архиерее, якобы жившем на Афоне. «Но все же, видимо, подвизались здесь на Афоне видные русские люди, о которых мы мало знаем. Так, если верить пантелеймоновскому „Душеполезному Собеседнику“, в XIX столетии на Афоне подвизался русский архиерей. Как он мог здесь оказаться, как мог быть отпущен из России, где все архиереи испокон веку и на виду, и на счету, – непонятно. Близ монастыря Дионисиат наверху была маленькая келлия, в которую мог забрести разве только местный пастух. Он-то и нашел в этой уединенной келлии бедно одетого мертвого монаха. Братья из монастыря, пришедшие с пастухом, увидели надпись на стене. Она была на русском языке и гласила: „Я, смиренный епископ русский, для приготовления к будущей, вечной жизни оставил все и приютился в этой святой горе, для спасения души; кто найдет труп мой, прошу ради Христа Бога нашего, предайте землю – земле“. Вот такая быль. Теперь эту быль никак не проверишь, свидетелей за давностью не найдешь, но я уверен, что подобные архиереи могли быть и были на русской земле». Путешествие по времени все же привело к разгадке. Тайное стало явным. Хотя еще многое осталось неясным, – это работа для будущего исследователя. Не могу не воспользоваться случаем и не привести здесь этого прекрасного письма, проливающего свет на историю русского архиерея. Адресовано оно игумену Пантелеймонова монастыря Нифонту.

Вашему Высокопреподобию

желаю от души здравствовать о Господе

Я не хотел объявлять тебе моего имени, хотя и давно уже, много лет живу на Афоне, но видя твою добродетельную жизнь и ревность о Господе к вере нашей, то рассудилось мне подвигнуть тебя к ревности патриотических чувств, дабы ты позаботился о своем отечестве молитвами, постом, бдением и милостыней по всем монастырям и скитам; не жалей денег ни другого чего, но любовь к ближнему положи в основание своих подвигов, что должны мы, особенно монахи, живущие здесь под покровительством Царицы Небесной, обязаны более мирских людей подумать о том, зачем пришли мы в место сие, на Святую Гору Афон. Ведь мы не затем и пришли сюда, чтобы есть да пить, а пришли затем, чтобы спасать души наши. Поэтому будем творить любовь ко всем: грекам, болгарам и влахам, – не будем говорить, что я – русский, или болгарин, или грек, потому что мы все одной христианской купели, и все мы святогорцы-афонцы. Да не будем знать лицеприятие, чтобы в день суда не быть осужденными в тартар ада. Сотвори так, как выше тебе пишу, и не медли делами, потому что имеет нужду Российское Государство… Подай милостыню бедным, какому-нибудь бедному семейству. Я хотел еще объяснить Вам за скит Богородицы, как этот скит Ваш искони был, потому что я слышал, что обитель ваша хочет там водворить русских. Это делают некоторые монахи в монастыре Вашем, чтобы показать себя, что будто они благодетели, но это незаконное дело. Если хотите, чтобы я объяснил Вам за скит Богородицы, как он был испокон века, то я напишу все Вам подробно, поверьте… Не скорбите за войну, питайте надежду на Бога, потому что Россия все-таки победит. Податель сего, тот самый бедный человек, за которого выше написано. Если сотворишь так, как я тебе пишу, то я объясню тебе большие тайны, потому что знаю, что Промысел Божий поставил тебя игуменом. Верую, что ты сделаешь все, что я тебе говорю, почему и осмелился написать тебе это… Я живу на Афоне уже 60 лет, прислуживает мне один пустынник. Раньше я жил в пещере, но духовник, муж святой жизни, перед смертию своею повелел мне оставить пещерную жизнь, и я сделал ему послушание, а он мне дал в услужение одного пустынника монаха, который и доставит Вам это письмо. Он вот уже 30 лет, как мне прислуживает, приносит немного сухарей мне и воды, а также доставляет иногда и кое-какую одежду в крайней нужде, потому что я, зная за собой множество грехов, не желаю быть известным многим, а только сему брату, который надеюсь и погребет мое грешное тело после смерти моей, время которой уже приблизилось. Любите сего брата монаха и оказывайте ему милость и пособие во время нужды. Мне-то самому нет нужды, потому что я довольствуюсь немногим: мало сухариков и воды.

Прошу Вас и за то, не рассказывать за меня другим, потому что не могу принимать к себе приходящих человеков. Если принять одного, то тогда надо принимать и других. Да и не мое время, и когда надо будет, я напишу Вам, но теперь ты только один, отче игумене, и знай.

Недостойный и грешный, достойный всякого наказания за грехи свои, последний всех, со страхом тебе говорю это, бывший когда-то в Бессарабии Архиерей Николай.

Прошу помолиться за меня грешного, дабы Господь Своею благодатию помиловал меня, а я буду молиться о спасении душ ваших. Написано письмо вскоре после вступления о. Нифонта в должность. Игуменство о. Нифонта было совсем коротким: около двух лет, – и почил он 24 октября 1905 года.

В письме, кроме некоторых интересных данных, владыка-пустынник говорит и о национальных взаимоотношениях на Афоне, которые всегда составляли большую проблему для Святой Горы. Ему не удалось уйти жить в пещеры, потому что на это не было Божиего благословения. Он остался умом в проблемах Отечества и афонских проблемах, как это и должно быть для владыки. Но время идет, и Бог являет Свою Волю. Некогда древний русский скит, когда пришло время, был занят болгарами, в XIX веке во множестве населявшими Афон. Прошли годы, и теперь болгарский монастырь – один из самых малонаселенных, и скит вернулся опять к русским. Я всего лишь раз или два был в этом скиту, где находится один из древнейших русских храмов. Скит тогда был практически заброшен, нуждался в восстановлении, которое по своим силам осуществлял живший там единственный насельник иеромонах Иаков. Он даже свою скудную пенсию тратил, чтобы поддержать разрушавшийся русский скит. К сожалению, старческая немощь вынудила о. Иакова покинуть скит Ксилургу, где он прожил много лет. Я встретил его в прибежище пантелеймоновских старичков на Крумнице, там старец уже нуждался в уходе и мало что помнил. Но даже немощь не делает человека чуждым духовной жизни. Мы, трое паломников, отправившихся в длинный путь не только по Афону, но и по Греции, испытывали проблемы при вынужденном совместном проживании. И незамысловатые стишки, которые спел о. Иаков, били прямо в точку. Нам стало стыдно…

После о. Иакова в Ксилургу жил известный иеромонах Николай, бывший когда-то антипросопом Пантелеймонова монастыря. Теперь там проживает иеромонах Исидор. Ксилургу остался русским.

Мне ничего пока не удалось узнать о бывшем русском бессарабском архиерее Николае. Не удалось обнаружить упоминания о нем ни в истории, ни в справочнике русских архиереев. Но когда-нибудь, я уверен, Бог прольет свет на историю русского афонского архиерея.

Надо сказать, мы много читали о греческих патриархах и простых архиереях, которые проживали на Афоне, проводя там остаток своих дней. Но довольно мало мы знаем о русских архиереях, живших на святогорской земле. Интересную историю о бессарабском архиерее я уже привел. Но грозные моменты русской истории добавили страницы в историю о русских афонских архиереях. Гражданская война выкинула миллионы русских людей за границы бывшей Российской империи. Со своей паствой ушли и русские священники, и архиереи. И на Святой Горе стали появляться русские архиереи. И на Афон приехал известный архиерей. В 1920 году после эвакуации с некоторыми частями Добровольческой армии А. И. Деникина из Новороссийска на Святую Гору приехал в первый раз митрополит Антоний (Храповицкий) и пробыл на Афоне почти пять месяцев.

Почти два года – с августа 1920 г. по 19 мая 1922 г. – на Афоне, в основном в скиту Новая Фиваида Свято-Пантелеимонова монастыря, проживал епископ (будущий митрополит) Екатеринославский и Новомосковский Гермоген (в миру Григорий Иванович Максимов, 1861—1945). Он прибыл на Святую Гору по протекции митрополита Антония (Храповицкого) 13 августа с греческого острова Лемноса, куда был эвакуирован вместе с казачьими частями Добровольческой армии из Новороссийска. Архиепископ Нестор (Анисимов) так писал об этой истории: «Энергичный, предприимчивый, сильный духом он однажды в начале тяжелого периода беженства с острова Лемнос на малой утлой рыбачьей лодке приплыл на Афон за 50 с лишним морских миль. Целую неделю пробыл владыка… в море среди бури, ветра и непогоды, одинокий на утлой лодочке. На Афон прибыл он, движимый великой ревностью увидеть и преклониться перед святыней православного иночества». Интересно предостережение, которое сделал русский архиерей, напоминая о христианской купели. Наверно, все кто мало-мальски интересуется русским Афоном, знает о Пантелеймоновом процессе – безобразном проявлении греческого национализма, который стремился уничтожить исконный древний русский монастырь на Афоне.

Конечно, неприятно вспоминать об этих уродливы х явлениях, вводящих в смущение почитателей Афона, да и вообще православных людей, в массе мало знакомых с реальной историей. Просто и сегодня среди греческих монахов частенько раздается ненавистный шепот о том, что Пантелеймонов монастырь – их собственность, что революция в России была промыслительной для Афона, Святая Гора, в их понимании, – собственность греческого народа, благодаря ей смогла освободиться от русских монахов. И им сочувственно поддакивают в России «интернационалисты». Однако, чтобы понять в каких условия жили русские монахи надо просто прочитать несколько цитат: «Греки потребовали, чтобы о. Нафанаила заменили монахами Евгением, Анастасием и Елевферием, которые «пригрозили, в случае неисполнения этой просьбы, изрубить на куски ненавистного им грамматика». «Русские хотят раздела? Для них не будет иного раздела, а пусть идут туда, откуда пришли. Их не терпит ни Патриархия, ни Протат, ни монастырь, ни самое место, ни народ. А земля эта не принадлежит ни России, ни Турции, а есть достояние греческой нации, и надеемся, что нам помогут все избавиться от русских, даже самые стены и камни, и постараемся не иметь не только в нашем монастыре, но и на всем Афоне ни одного русского!» «О. Иларион (грек, сочувствовавший русским), – не постыдился сказать один из нынешних епитропов Елевферий (бывший некогда капитаном каботажного судна, то есть фактически пиратом. прим. – авт.), – что если бы не данный им обет никого уже не убивать, то он бы сам его умертвил. Этот же эпитроп сказал монаху Амвросию, что с новым Руссиком будет то же, что и со старым, т.е. он будет истреблен огнем и мечем (видимо напоминая о страшной трагедии Старого Руссика, в котором по сообщению Василия Григоровича-Барского в XVIII веке были вырезаны все русские монахи). Т-сс! помолчим об этом и лучше поговорим о переодетых в рясы солдатах, о стратегических целях России на Афоне и т. д. и т. п. Но, к сожалению, никто еще каким-нибудь декретом не отменил закон Ньютона – действие рождает противодействие и, когда дух великих старцев стал уходить из Пантелеймонова монастыря, сразу стали вспоминать старые истории и просто обиды. К грекам стало исчезать доверие и число их в Пантелеймоновом монастыре стало сокращаться…