Текст книги "Афон по четырем координатам"

Стена непослушания

Когда мы были в Пантелеймоновом монастыре с моим другом Валерием в 1996 году, кто-то нам поведал легенду об экономе, который не послушался игумена и начал строить без его благословения новый архондарик. Нам показывали южную стену Пантелеймонова собора с большим черным пятном, как от копоти. Как нам поведали тогда, именно в том месте был похоронен непослушный эконом. Через много лет, приехав в обитель, Валерий обнаружил, что темное пятно счистили. И сразу сделал много выводов о забвении заветов старцев и тому подобных.

Когда я со временем стал двигаться по четвертой, временно-исторической координате, то многое узнал об экономе иеросхимонахе Павле (Дурневе). Конечно, и сегодня, я не могу подтвердить или опровергнуть легенду о пятне. Знаю только, что это был удивительный хозяйственник, энергичный, умный. После скоропостижной смерти его приехал хоронить сам патриарх Иоаким III и игумены всех афонских монастырей. Многое он сделал и для самого Пантелеймонова монастыря, и для московского подворья. Его хорошо знал Николай Павлович Игнатьев. «Он был самым главным сподвижником по хозяйственной части монастыря о. Иерониму и о. Макарию: все постройки были под его надзором произведены с одобрения сказанных старцев. Ума он был большого, и после смерти сих старцев он был фактическим хозяином и (можно сказать) игуменом, ибо без него ничего не делалось, и все ему повиновались», – записал в своем дневнике духовник монастыря иеросхимонах Агафодор (Буданов). Но игуменом монастыря он так и не стал. Не было на то воли Божией. Но для нас представляет интерес письмо к о. Павлу игумена Андрея, который немало пострадал от избыточной энергии старца.

Архимандрит Андрей (Веревкин), смиренный и очень духовный человек, написал такие слова в апреле 1895 года: «Прошу Вас, Господи ради, простите меня великодушно. Я вполне сознаю себя недостаточным, особенно в хозяйственных распоряжениях…» Речь шла всего о подряснике, который упросил игумена сшить некий напористый о. Паисий. Старец объясняет: " В таком случае я не мог устоять, чтобы отказать ему: если мне сказать ему, что вот я посоветуюсь со старцами, то это всячески приведет его к тому убеждению, что вот игумен несамостоятелен, без соизволения других ничего не может дать, и тому подобное…» А отец Павел хотел, чтобы все согласовывалось с ним и к тому же вряд ли бы стал уступать о. Паисию и, видимо, у о. Андрея уже и ранее были подобные сложности со строптивым экономом. «Каково же мне терпеть выговоры, а с другой стороны отказывать о. Паисию, когда уже обещано и дать записки, чтобы сшить вышеуказанные вещи». И эта ситуация заставляет о. Андрея написать такие слова: " Мне приходит мысль просить Вас, Господа ради, увольте меня от игуменства, ибо я сознаю себя вполне недостаточным к сей великой обязанности…» Вся эта история с подрясником может показаться смешной. Но если вспомнить, с какими усилиями водворялось в Пантелеймоновом монастыре общежитие в начале XIX века, благодаря которому только монастырь смог подняться на такую высоту, то можно понять, насколько опасны покушения на игуменскую власть. Отцы монастыря предостерегали афонское братство от опасности демократии в киновии.

В строгом общежитии, Пантелеймоновом монастыре, по мере того, как игумен Герасим во второй половине XIX века приближался к концу своих дней, нарастали в свое время «демократические» настроения. Именно эти настроения, навязываемые идиоритмическими монастырями, как это было во время смуты в Андреевском скиту при игумене Феодорите, привели к нарушению строго киновиального устройства и в конечном итоге – к смуте. Тогда идиоритмический в то время кириархиальный монастырь навязал общежительному скиту порядок внутреннего правления, названный старцем Иеронимом «республиканским», при котором был создан собор старцев, равноправный по власти настоятелю. В итоге в жизни скита возникли большие трудности.

В конце ХХ века все афонские монастыри перешли к киновиальному устройству. Но это было, по мнению современных историков, некоторым искусственным действием для того, чтобы подчинить монастыри светским властям. Петрунина Ольга Евгеньевна – доктор исторических наук, доцент исторического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова, так пишет об этом: «Устав 1911 г. ставил в равное положение оба типа афонских монастырей – киновии и идиоритмы (ст. 6), а в Уставе 1924 г. киновиям отдается предпочтение, поскольку идиоритмический устав монастыря может быть сменен на киновиальный, обратный же переход невозможен (ст. 85). Управлять киновиями церковному начальству всегда было легче: лишенных собственного имущества и живущих в коллективе монахов было легче держать под контролем, чем особножителей. В киновиях, которые возглавлялись одним лицом, игуменом, легче было добиться принятия нужных решений, нежели в идиоритмах, управлявшихся общим собранием монахов. После перехода Афона под власть Греции все монастыри постепенно были вынуждены перейти на киновиальный устав, и в настоящее время идиоритмических монастырей на Святой Горе нет».

Уже в начале ХХ века всем стало ясно, что новый канонизм не просто вносит в афонский строй жизни «демократию», которой так опасались пантелеймоновские старцы Иероним и Макарий, но по сути превращает в «киновию без власти игумена». Петрунина продолжает:

«Другим направлением усиления контроля над монастырями было ослабление власти игумена. Традиционно в управлении монастырем ему помогали назначаемый им же комитет (эпитропия) и выборный совет старцев (геронтия). Однако новый Устав сделал эпитропию выборной, оставив за Кинотом полномочия по разрешению споров между ней и игуменом. Более того, поскольку игумен не мог совершить ни одного формального или неформального действия без санкции эпитропии и геронтии (ст. 119—121), власть его становилась почти номинальной».

Таким образом, мы видим, что внешними силами в афонских монастырях уничтожается единоначалие, вводятся демократические принципы. В случае Пантелеймонова монастыря это, по-видимому, сыграло положительную роль. Хотя окончательный вердикт вынесет время. Но как ни расценивать отдельные результаты, ослабление власти игумена ведет к умиранию монастыря.

С другой стороны, опасно образование из монастыря армейского подразделения, превращение небесной армии в посредственную земную. Поэтому остается молить Бога и надеяться, что все хорошо, как оно есть, и что обитель сможет балансировать между двумя границами диктатуры и республики. И я далек от мысли кому-то давать рекомендации или кого-то осуждать. Поэтому приходится со смирением слушать и жалобы современных дипломатов, и, разумеется, паломников, смотреть на камеры, кем-то установленные, и внимать рассказам о коварном глушении мобильников в монастыре. И я радуюсь, что мне придется на Страшном Суде отвечать только за себя и за близких, а не за целый монастырь, епархию, церковь, государство.

«БлагочестивыЙ монах примерноЙ жизни, святоЙ…»

В трудное послереволюционное время в Пантелеймоновом монастыре явился удивительный подвижник – преподобный Силуан, скромный малозаметный монах. Интересно, что далеко не все его современники и сподвижники могли в этом простом человеке увидеть великого делателя Иисусовой молитвы и богослова.

Так иеродиакон Давид (Цубер) в 1979 году писал бывшему афонскому монаху – архиепископу Василию (Кривошеину): «Вы, проживавши здесь в монастыре, вероятно, хорошо знали пожилого старца о. Силуана, это был хороший, примерный и духовной жизни монах. О. Софроний как духовное чадо этого старца собрал его записки и воспоминания, обработал научно и написал целую книгу, которая теперь переведена на несколько иностр. языков, теперь она издана и на греческом, и вижу, что на греков в простонародии она производит хорошее впечатление. Теперь здесь идут слухи, что уже начались действия пред Русской̆ Церковью о канонизации старца Силуана и причислении Его к лику святых… Дней̆ 10 тому назад я получил поздравительное с праздниками письмо от владыки архиепископа Харьковского Никодима, в котором приложен и новосочиненный (написан пока что на пишущей машинке) акафист старцу Силуану. Владыка Никодим в письме увещевает нас в молитвах обращаться к блаженному старцу Силуану о помощи свыше, но у меня, может быть, по моей простоте, есть помысел, не безвременно ли будет это».

На что архиепископ Василий ответил: «Относительно самого о. Силуана, которого я хорошо знал, я с Вами тоже совершенно согласен: благочестивый монах примерной жизни, святой, быть может, но больше, как говорили о нем, „для себя“. Даром духовного руководства он не обладал, да и не претендовал на него. В этом смысле он отличался от оптинских старцев, да и многих афонских духовников. Так, например, о. Кирика я ставлю выше. Вообще, особых данных для причисления о. Силуана к лику святых (как прозорливости, дара исцелений по его молитвам и т. д.) я не вижу, кроме как книги о. Софрония, да и там ничего такого нет».

Поистине почитание преподобного Силуана в России можно сравнить только с почитанием преподобного Сергия Радонежского, Серафима Саровского или Иоанна Кронштадтского. Архиепископ Василий был настоящим монахом, много лет проведшим на Афоне, прекрасно знавшим афонскую жизнь. Кроме того, он был умнейшим и образованнейшим человеком, оставившим глубокие богословские труды, и он жил бок о бок с о. Силуаном, но не заметил его святости. Он осторожно и деликатно говорит: «Святой, быть может». Как же это могло 0случиться? Заметим, что он тут же замечает, что если и признавать преподобного Силуана, то «святым для себя». Как это понимать? Если человек не ищет спасения в первую очередь именно для себя, то можно сказать, что он уже погиб. Он не ощущает своей греховности и уже видит смысл своей жизни в спасении других. В современной жизни мы обнаруживаем еще худшие проявления: многие представляют смысл своей жизни только во внешней деятельности, не помышляя о спасении, даже не думая о нем. Истинный подвижник в первую очередь думает о своем спасении – и это помогает ему спасть других. Также углубленность подвижника в себя, что выразилось в словах святителя «святость для себя», современному человеку представляется своего рода эгоизмом. И поэтому некоторые афонские монахи, едва продрав глаза, бегут к компьютеру, чтобы дать свою оценку текущим мировым событиям, или пускаются в миссионерские поездки по Греции, России и другим странам. Они отдают себя целиком просвещению мира. Но заходя в келлии и другие обители, бродя по разрушенным этажам Андреевского скита в те годы, когда еще не приступили к его возрождению, я всегда удивлялся, как много старые монахи уделяли внимание быту. Иной раз просто заботились о своем выживании: делали цистерны из камня, разбивали кипера (сады), строили здания. Бытовая деятельность отнимала у них немало сил, и надо было выкраивать время для молитвы. Многие описывали, как им приходилось встречать на дорогах монахов, перевозящих груз, и при этом на память совершающих службу. Они никого не спасали и не спасают. Они просто молятся ежесекундно Богу, неся свой нелегкий жизненный крест, и большая помощница им в этом Иисусова молитва, которую непросвещенные русские монахи так горячо и, порою, безграмотно защищали от нападок рационалистов в 1913 году. Эти простые монахи просто жили с молитвой, не думая никого спасать или просвещать. И среди них были такие, как преподобный Силуан. Действительно, последний вероятнее всего стал известен миру благодаря архимандриту Софронию. Но Бог разными путями открывает святость служивших ему подвижников. И то, что благодаря книге архимандрита, преподобный Силуан стал известен миру, наводит нас на мысль: сколько среди афонских монахов было силуанов, которые так и не стали известны миру. Почему? Потому что Господь Сам открывает миру тех святых, кого миру нужно знать.

Конечно, среди святых есть и те, которые, подобно епископу Василию, всю жизнь проводили в трудах, за столом. Но… Откроем книгу о преподобном Силуане: «Но с того дня, как помолился о нем Отец Иоанн Кронштадтский, „адское пламя гудело“ вокруг него не переставая, где бы он ни был: в поезде, в Одессе, на пароходе, и даже на Афоне в монастыре, в храме, повсюду». Думаю, что те бумажные работники, которые ощущали вокруг себя этот огонь, становились такими же святыми и опять же «для себя», чтобы не сгореть среди книг и листов бумаги. И им, в свою очередь, не нужно было одеваться в потертую телогрейку и опрощаться…

Маркус

Как-то случилось мне быть на празднике св. Пантелеймона в нашем монастыре. Я приехал за несколько дней, и встреча была не слишком радушной – монастырь был закрыт для паломников. В афонских монастырях существует такая традиция: примерно за месяц до панигира, главного праздника монастыря, он закрывается для паломников и идет усиленная подготовка к празднованию. Так что в монастыре меня приняли, но с большой неохотой. Я помогал, как мог, в архондарике. На сам праздник любой афонский монастырь переполнен молящимися. И трудно, конечно, для всех найти место. Но для меня нашлось, так как я появился загодя.

Я занимал небольшую келью, рассчитанную, впрочем, на двоих. Но келья была столь мала, что вдвоем сидеть одновременно было затруднительно: если человек сидит на своей кровати, то коленями упирается в кровать своего соседа. И вот ко мне подселили Маркуса. Им оказался очень радушный грек-преподаватель. Мы говорили, я помню, на смеси русского, немецкого и греческого. Был он уже пожилой, думаю, лет около шестидесяти, вся его жизнь прошла на небольшом острове рядом с Уранополисом. Поэтому он хорошо помнит русский монастырь еще в военные годы. Немецкие войска тогда оцепили узкий перешеек, соединявший Афон с материком. Сделали они это по просьбе афонских монахов, испугавшихся, что партизаны, среди которых, конечно, окажутся женщины, будут искать для себя убежище на Афоне. Ведь как это уже не раз бывало в истории, внешние смуты пригоняли на Афон женщин. И афонские монахи обратились к Гитлеру с просьбой уберечь Афон. И тот надежно перекрыл путь на Святую Гору. Афонский полуостров имеет важное стратегическое положение, и в Первую мировую войну из некоторых монастырей, населенных германофильски настроенными монахами, подавали сигналы немецким подводным лодкам. Но и, кроме того, у Гитлера был особый интерес к Афону: сюда приезжали ученые, исследовавшие православную духовность. Позже я узнал их имена: профессор Ф. Дельгер и доктор Е. Вайганд.

Результаты проведенной в августе – сентябре 1941 г. немецкой научной экспедиции на Святую Гору были опубликованы в книге «Монашеская страна Афон».

Также оккупационными властями был назначен немецкий губернатор Святой Горы. К чести немецких военных следует сказать, что эту должность весь период оккупации занимал упомянутый ученый-византолог Ф. Дельгер, который по результатам своего губернаторства после войны выпустил в Мюнхене второе, дополненное им, издание книги «Монашеская страна Афон». Можно сказать, что это был единственный период в истории Афона, когда Святой Горой управлял ученый. Почему это произошло? Быть может, потому, что в жизни Гитлера мистика занимала не последнее место.

Так или иначе, меры были приняты. Но оказались они чисто немецкими. Дело в том, что оцепление предохраняло афонцев не только от партизан, но и от всякого контакта с миром, после чего на Афоне начался сильный голод. Особенно в Пантелеймоновом монастыре, которому неоткуда было ждать помощи. И отец Маркуса подвозил продукты в русский монастырь с соседнего острова.

Подробное изложение этой истории я нашел у М. В. Шкаровского: «После начала оккупации Греции над Афоном нависла реальная угроза потери независимости, древнего монашеского уклада и церковных святынь. Кроме того, союзники Германии – болгарские власти в апреле выразили желание взять всю территорию Святой Горы под свой военный контроль. По мнению греческих монахов, болгары не просто намеревались оккупировать Афон, но и изгнать греков (что в действительности никем не планировалось), включив в дальнейшем Святую Гору в состав Болгарии. Поскольку болгарская армия заняла Эгейскую Фракию и приближалась к Афону, Священный Кинот посчитал, что разорение Святой Горы неминуемо, и решил воспрепятствовать этому. 13/26 Апреля 1941 г. Кинот направил рейхсканцлеру германского государства Адольфу Гитлеру послание с просьбой сохранить монастыри от разрушения и взять их под личное покровительство. В этом составленном в довольно дипломатическом тоне письме члены Кинота просили рейхсканцлера не причинять вреда Святой Горе, подчеркивая уникальность монашеской жизни на древнем Афоне и „мирную жизнь в молитвах и постах“ обитающих там отшельников. После обширной исторической части в заключительной части послания говорилось: „Сохранение этого строя автономного монашеского государства, совершенно удовлетворяющего всех подвизающихся во Святой Горе православных монахов, независимо от их национальности, и соответствующего их цели и назначению, просим и молим горячо, Ваше Превосходительство, взять под свое высокое покровительство и попечение. Царя царствующих и Господа господствующих от всей души и сердца умоляем даровать Вашему Превосходительству здравие и долгоденствие на благо славного германского народа“». То есть страх перед тем, что союзница Германии православная Болгария займет полуостров, вызвал это знаменитое обращение к вождю «славного германского народа». Так славяне едва не решили в свою пользу давний спор об Афоне. И поэтому мне смешно слушать националистический бред, исходящий даже из уст греческих монахов, что революция в России была промыслительной и избавила Афон от русской оккупации. Болгарская, учитывая многовековое противостояние греков и болгар, была бы для них похуже, и избежать ее удалось вполне земными методами.

Объективный взгляд требует привести еще другую цитату из того же произведения: «В июне 1942 г. по случаю посещения Афона представителем германского новостного агентства ДНБ (Deutsche Nachrichtenbüro) Священный Кинот на своем заседании „от имени 3200 афонских монахов“ вынес резолюцию, переданную в ДНБ для публикации: „Синод св. Общин на св. горе Афон наисердечно благодарит немецкие оккупационные власти в Греции за защиту и признание прежних прав св. Общин, которым немецкие власти всячески помогали. С большим удивлением следили мы за мужественной борьбой немецкой армии и ее союзников за освобождение России от безбожного большевизма. Всюду, куда входят немецкие войска, восстанавливается религиозная жизнь, и церковные колокола начинают опять звонить. Германия и ее союзники взяли на себя защиту христианства. По словам Спасителя, безбожный антихрист никогда не победит, и священная Община на святой горе Афонской с уверенностью ожидает победы защитника христианства – немецкого Рейха и союзников. Она молится, да благословит Господь победоносное оружие Вождя Рейха, и шлет верующим в Восточные области наисердечные поздравления и наискреннейшие пожелания добра“ (точность публикации этой резолюции в немецкой прессе вызывает некоторые сомнения)». Если считать этот текст неточным и учесть опасения православных монахов за Святую Гору и их страх перед безбожным коммунизмом, то называть Третий Рейх «защитником христианства» – это уж совсем чересчур.

К счастью, можно сказать, что настроение большинства греческого народа не соответствует смыслу этой резолюции. И мой тогдашний сосед был подтверждением этому.

Маркус сам очень почитает Пантелеймонов монастырь и каждый год приезжает на праздник. Меня поражало его отношение к русским, которое редко встретишь у греков. Чаще всего оно бывает либо настороженным, либо откровенно враждебным. Многим кажется, что за православным ликом русского человека прячется варвар, совершавший набеги на Константинополь в первом тысячелетии. Но надо сказать, что сталкиваясь со старшим поколением, я замечал очень дружелюбное отношение. То ли это связано с тем, что значительную роль в жизни Греции в середине XX столетия играли коммунисты, после безжалостно перебитые или изгнанные, то ли вообще с тем, что в те времена Россия, тогда в составе СССР, воспринималась по-другому. И где бы я ни встречал пожилых людей: под Григориатом на озере, на корабле или просто паломников на тропе, – все они были дружелюбны и по мере сил пытались вступить в общение.

И греки возраста Маркуса гораздо лучше относятся к русским, чем молодежь. Вроде теперь мы стали демократичными, богатыми и услужливыми, а любят нас гораздо меньше.

Но самое интересное, что мы и сами себя не очень любим. И это все потому, что мы ничего не знаем о других. Например, та же Греция многое пережила в XX веке. Но об этом, в отличие от нас, греки предпочитают помалкивать. Двоякая роль во время Первой мировой войны, малоазийская авантюра, в которой греки проявили себя далеко не маменькиными сыночками и любителями античности, – это не вычеркнешь одним росчерком пера из истории. В 20-х годах греков оказалось мало и не хватило сил занять Константинополь, и когда Ататюрк опомнился, то смог совладать с ними. Затем весьма жестокие годы внутренней борьбы. И в эти годы многие сели за решетку. Тут и борцы против нового стиля, тут и коммунисты. Но, в отличие от нашей страны, здесь сажали не коммунисты, а коммунистов, поэтому эти гонения как-то забылись. Очевидно, гонения на коммунистов были весьма сильны, если правительство Советского Союза прибегало к весьма необычным мерам. Так, афонский иеромонах Евгений, который уже к тому времени оказался в Гулаге, был неожиданно обменен на греческого коммуниста и отправлен в Грецию. Затем Вторая мировая война, в которой греки отнюдь не сидели сложа руки. Даже выдворили из страны итальянцев, а перед немецкой силой не устояли, но активно партизанили весь период оккупации.

После того, как коммунисты заняли всю территорию Греции, пришлось с американской помощью их довольно жестоко выбивать. Сколько крови пролилось в эти годы, – никто не знает: конечно, меньше чем в России, но в процентном отношении, кто знает, кто из нас выиграет в сравнении. Я читал воспоминания сербского схимонаха Иоанна (Радоичича). Один грек, указывая ему на ущелья недалеко от Афона, говорил, что был момент, когда людей убивали как мух. И указал на одну из пропастей: в ней потом было найдено около 500 трупов.

Кстати, мне объяснил как-то один профессор, что в Греции коммунистами были те, кто верно следовал за Россией, им не столько был важен строй, сколько союз с Россией. Не знаю, насколько это верно, но здравая мысль в этом есть. Теперь в Греции нет коммунистов, но очень любят Западную Европу. В последние столетия греки метались между англичанами и русскими (хотя были и немецкие симпатии). Очевидно, выбрали Англию. Есть и те, кто предпочли Россию, как Маркус, но они представляют собой, увы, старшее поколение.

Потом Маркус мне сообщил, что у него есть знакомый русский генерал, который тоже всегда приезжает на праздник и гостит у него несколько дней. На празднике он показал мне этого генерала: я его видел только мельком и так и не узнал, что это за русский генерал. Торжественная служба отвлекла меня и не дала состояться этому важному знакомству.

Вообще Маркус был удивлен, почему русских священнослужителей принимают на празднике не очень гостеприимно. И даже потащил меня показывать роскошный архондарик внутри монастыря, который в значительной мере пустовал. Ну, тут можно только руками развести: как уже тут говорилось, – мы сами себя не любим. В соседней такой же комнатке ютились болгарский иеромонах Василий и пожилой русский иеромонах Ириней, ученик уважаемого архимандрита Софрония (Сахарова). О. Ириней, внешне не производивший впечатления подвижника, жил в то время то ли в Каракалле, то ли уже в Костамоните. И когда ему – достаточно плотному старичку – надо было повернуться к своей постели, дабы ее застелить, о. Василию приходилось выходить наружу. Такой уж была тогда теснота в гигантском русском архондарике, тогда еще только возрождавшемся. Невольно задумаешься: почему греки прячут свое грязное белье, а русские трясут им перед всеми?

Было у нас с Маркусом краткое знакомство перед службой, а запомнился он мне надолго. Наверно, потому, что многое мог бы рассказать мне о русском монастыре, о его тяжелых годах, о знаменитом о. Давиде. Мог бы, но не рассказал, – мы не могли хорошо понимать друг друга.

А мне вспоминается и слова о. Давида о преподобном Силуане и его недоумении по поводу его святости. Вспоминаются и архимандрит Софроний, и, особенно, архиепископ Василий Кривошеин, бывшие рядом с Силуанам и впоследствии пострадавшие из-за своего знания немецкого языка. А теперь Маркус, всю жизнь проживший рядом с Пантелеймоновом монастырем и всю жизнь его любивший. Идут года, невидимой рукой стираются различия. Боль становится не острым ощущением, а превращается в слова на бумаге. Ушел и Силуан, ушли немцы и греки, боровшиеся с русскими и изгнавшие Кривошеина со Святой Горы. Ушел уже и Софроний, и его ученик Ириней. Все слаживает время, и, если оно и не может решить всех споров, то убирает из них эмоции и боль. И многие из споров, забываются, остаются только самые главные. Которые нельзя забыть.