Текст книги "Четыре месяца темноты"

Илья Кротов

Мальчик с самого утра решил следовать совету Монгола и внимательно следил за тем, что делают его враги. Но Афанасьев сегодня выглядел сонным и не обращал на него никакого внимания, Урбанский заболел, а Тугин весь день играл в телефон.

Иногда парни гоняли в рекреации в футбол, сделав мяч из скомканной бумаги, обёрнутой скотчем. Десятки таких мячей к концу уроков будут выброшены дежурными учителями в урны. Кротов поглядывал на игроков, но держался в стороне.

Илье быстро надоело это занятие. Зачем ему предугадывать их действия? Он просто не хочет иметь с ними ничего общего. Тогда он решил, что проведёт нынешний день в полном покое, – и даже если кто-нибудь захочет вывести его из равновесия, он на это не поведётся.

К тому же Илья плохо себя чувствовал. Ещё вчера вечером начало першить в горле. Он решил, что переел зелёных яблок, но скоро из носа потекло, и Илья понял, что заболевает. Хорошо, мама дала ему бумажные платки. Это он сначала думал, что это хорошо.

Кротов любил ходить в школу и честно говорил об этом взрослым. Лежать дома с температурой ему было скучно. Одноклассники не понимали его, и он не мог объяснить им, что в школе каждый день не похож на предыдущий, и если научишься слушать, то можешь узнать много полезного. Дома же время тянется медленно, и жизнь проходит впустую.

Но на этот раз если он заболеет, то, может, оно и к лучшему: во-первых, Илья сильно устал от всех этих конкурсов по математике, во-вторых, он был бы рад какое-то время не видеть павлиний хвост, кабаньи глазки и лошадиную ухмылку.

Чувствуя лёгкий озноб и повышающуюся температуру, мальчик уже представил, как хорошо будет отдохнуть от постоянно дёргающих его парней. Но на уроке английского произошло нечто странное, что вывело его из состояния равновесия, в котором он пребывал всё утро.

Это показалось ему похожим на какую-то ошибку в математическом уравнении. Как он мог лишиться спокойствия, когда оградил себя от всех, кто его нарушал?

Девочка, с которой никто не хочет дружить, попросила у него платок. Он дал бы ей, ему было не жалко… Но, во-первых, Илья подумал, что тем самым подаст Афанасьеву повод поглумиться над собой и клюнет на его очередную уловку. Во-вторых, он уже решил, что заболеет и завтра не явится в школу, – следовательно, всё, что происходит сегодня, не имеет значения.

Ну и в-третьих, он струсил. Да! Побоялся протянуть ей платок, потому что почувствовал, что все на него смотрят.

Это последнее, как вычислил мальчик, и являлось теперь причиной нарушения его душевного равновесия. «Я всего лишь поступил, как остальные. Почему мне должно быть стыдно? Кто-нибудь другой мог дать ей платок. А ещё эти перепачканные руки…»

Прошёл следующий урок, и Илья уже не находил себе места. Ему срочно нужен был совет – совет друга. Монгол что-то говорил о детях, которых обижают, но что? Мальчик не мог вспомнить.

Он приходил к дверям библиотеки, но Монгола там не было. Кто-то из старших сказал, что старик ушёл чинить стол в учительской.

Голова у Ильи была тяжёлой, глаза начали болеть. Носовыми платками он натёр себе нос до красноты, и вокруг ноздрей постоянно жгло. Он с трудом дошёл до учительской, но Монгол оттуда уже ушёл.

Возле гардероба мальчик встретил Емелю Колбасова.

Тот был, как всегда, красным и пыхтел, пытаясь устоять на месте. Третьеклассник с чёрными злобными глазками вцепился ему в рукава и больно пинал ногами по лодыжкам. Коротышка был Емеле по грудь, и ему с трудом удавалось сдвинуть его с места. Колбасов мог одним движением опрокинуть его или толкнуть на стену, но почему-то не делал этого.

Неподалеку на скамье сидел Гриша Юпитеров по кличке Табакса в окружении нескольких старшеклассников. Неповоротливый танец Емели и третьеклассника веселил их. Илья не знал имён приятелей Табаксы, но он часто видел их в школе и старался держаться подальше. У одного, худого и невысокого, косил глаз, он всегда нервно улыбался, что делало его лицо похожим на череп. Ходили слухи, будто он недавно закрыл учителя физкультуры в раздевалке и весь класс снял это на видео, или учитель кого-то закрыл, Илья не знал точно.

Второй, полный, с маслеными глазами и хитрым узором, выбритым над ушами, всё проверял пальцами модный рисунок, – как будто тот мог исчезнуть.

От этих троих в школе всегда было много шума. В очереди в буфет они лезли вперед, расталкивая младших, и никто не мог с ними спорить. Однажды сам Табакса за шиворот оттащил Илью от буфетной стойки. Мальчик пытался сопротивляться, но старшеклассник больно схватил его за пальцы, нагнулся и сказал: «Ты, мелочь пузатая, будешь брыкаться, я тебе кость сломаю». Глаза у Табаксы были карие, красивые, но злые. Борода росла отдельными островками. Видно было, что он стриг её и следил за ней, как за клумбой. Лицо – худое и серое. Когда он раздражался, зубы у него сжимались и он сыпал проклятиями на каком-то южном наречии, которого Кротов не знал.

Казалось, если бы у Табаксы был с собой нож, он бы часто пользовался им. Когда его охватывал гнев, старшеклассник почти не владел собой. Учительницы его побаивались, хотя он был хилым, просто на голову выше их. Возможно, они боялись не столько самого Табаксу, сколько его папашу, который был главой муниципалитета и ещё какой-то важной птицей. Илья был уверен, что именно эта компания натравила на Колбасова коротышку.

Емеля устал не так сильно, как третьеклассник, но морщился, когда тот попадал ему ногой по голени.

Где же Монгол? Он мог бы помочь. Илья вспомнил слова старика:

«Вступится ли мальчик за такого, как Емеля, если кто-нибудь обидит его?»

«Илья, дай мне платочек. Слышишь?» – раздался в его голове голос Любы, похожий на писк.

«Неужели я опять струшу?» – подумал Илья. Емеля лениво повернул голову и посмотрел на него бездумными глазами. За это он получил ещё два тычка в живот.

Кротов высморкался в платок. Сжал кулак и сделал два шага вперёд.

«Мальчик должен побеждать врагов умной головой. Думай. Просчитывай. Ты сильнее коротышки, но слабее трёх старшеклассников. Ещё ты болеешь, а Колбасов стоит, как колода. Но если мальчик отвлечёт их, может, Емеле удастся убежать?»

За колонной у гардеробной его ещё не видели Табакса с приятелями. Ещё можно было развернуться и уйти – или броситься на подмогу…

Илья развернулся и ушёл.

«А теперь бежать, бежать со всех ног!»

– Кирилл Петрович, вы должны пойти со мной.

– Что случилось? – Озеров оторвался от проверки тетрадей. Он сидел в классе один. Только скелет Толика-Йорика, как всегда, улыбался в углу.

– Емеля Колбасов – кажется, его опять пытаются вывести из себя. Это, конечно, не моё дело. Но нам лучше…

Учитель быстро встал и сразу вышел за дверь. Он сделал это несколько быстрее, чем ожидал мальчик.

– Сколько их? – угрюмо бросил Кирилл Петрович.

– Три старшеклассника. Но к Емеле пристаёт только один… – Илья шмыгнул носом, – коротышка. В смысле третьеклассник.

– Ты что, простыл?

– Ага.

Дальше всё произошло быстро. Коротышка оказался стоящим на скамье, сразу обмяк и сделал обиженное личико. Кирилл Петрович спрашивал его о чём-то с суровым видом. Какое-то время третьеклассник и его пытался пнуть ногой. Емеля Колбасов стоял, рассеянно озираясь вокруг. Он согнулся и опирался на колени, тяжело дыша, как после марафонской дистанции. Видимо, это уже были не первые его приключения за сегодня.

– Ой, как нехорошо! – услышал Илья прокуренный язвительный голос Табаксы. – Младших нельзя обижать!

– Разве? – спросил Озеров, не глядя даже в сторону старшеклассника. – Ничего не знал об этом. Слышишь, Емеля? Ты явно превзошёл кое-кого по развитию, потому что тебя уже не считают младшим.

Колбасов, несмотря на усталость, ухмыльнулся.

Приятель Юпитерова, у которого косил глаз, что-то прошептал ему на ухо и глупо хихикнул. Табакса заржал во весь голос и поднялся с места, хрустнув пальцами:

– Колбасов сам хочет быть шутом. Поставьте ему два за поведение. А я просто попросил братишку наказать его за то, что он корчил рожи. Кстати, лучше спустите моего брата со скамьи. Иначе моим родителям очень быстро станет известно, что вы к нему прикасались.

Озеров медленно повернулся.

– А что ещё ты готов сделать? Может, снимешь штаны, как твой друг, и спрячешься от меня в раздевалке?

Артём Осокин осёкся и перестал хихикать. Илья заметил, как ноздри у Табаксы расширяются. Остальные его приятели гоготали, для них, кажется, не было никакой разницы, над кем смеяться.

– Спусти моего младшего брата со скамейки, – сдавленным голосом проговорил Юпитеров.

– Гриша, я хочу вниз, – заныл коротышка, – я сказал дяде, что больше не буду.

Озеров измерил ладонью рост мальчугана.

– Не такой уж маленький! Значит, тебя уже можно и обидеть. При старшем брате ты стал таким большим, что сам готов поколотить кого угодно. Не переживай, он о тебе позаботится. Ты не упадёшь. Емеля, Илья, идёмте.

Из Табаксы посыпались грубые слова на непонятном языке. Илья не сомневался, что это ругательства. Юпитеров подошёл к коротышке и снял его с лавки.

– Как тебя звать? Эй! Встретимся на уроке, – старшеклассник положил руки в карманы рваных джинсов и гневно глядел вслед уходящему учителю.

– Вряд ли. К счастью, я не веду в одиннадцатых. А с твоими приятелями мы ещё увидимся.

– Тебя уволят. Захочу, и тебя уволят! – сказал Табакса тише, но достаточно громко для того, чтобы Озеров услышал.

– Не трать силы. Через несколько месяцев я сам уйду.

Прежде чем они скрылись за поворотом, Илья увидел искажённое от ярости лицо Табаксы.

Емеля плёлся сзади, что-то бубня себе под нос. Илья смотрел на его испачканный пиджак. Такой растрёпанный вид был у него всегда, потому что каждую перемену он носился по школе, откликался на все прозвища и кричал диким голосом, только сильнее возбуждая желание учеников издеваться над ним. Ходили ещё какие-то нелепые слухи о его бабушке, которая попала в сумасшедший дом, и о пьющем отце. Почти ничто из этого скорее всего не было правдой. Самым же главным поводом для нападок была его несдержанность в чувствах, бешенство, исступление, до которых его быстро доводили. Это-то и питало маленьких – и не очень – вампиров.

– Почему ты не оттолкнул этого коротышку? Ты же сильней, – прошептал Илья.

– Мне нельзя драться, – ответил Колбасов, не поднимая головы. – Дедушка говорит, что я слишком крупный и могу кого-нибудь покалечить. Он говорит: нельзя отвечать злом на зло.

Илья хотел сказать Емеле «спасибо» за тот случай с бензовозом, но Колбасов вдруг остановился и, театрально поклонившись, проговорил:

– До свидания, Кирилл Петрович. Спасибо, что вмешались.

Учитель коротко кивнул:

– Благодари своего друга.

Кротов густо покраснел – «Я ничего такого не сделал. И я ему не друг».

«Дай мне платочек. Слышишь?» – вспомнился ему молящий голос Любы с перемазанными шоколадом пальцами.

Илья догнал Озерова.

– Вы правда уйдёте через несколько месяцев? – осторожно спросил он, когда они поднимались по лестнице.

– Это зависит от таких, как тот старшеклассник, – признался Кирилл Петрович. – Сколько ещё мне их встретится на пути…

– Не все такие, как этот… – сказал Кротов, высморкавшись в платок.

– Да, есть ещё те, кто разносит грипп по школе, – улыбнулся Озеров, – тебе не пора домой?

– А что, мне можно уйти с уроков? – хлопнул глазами мальчик.

– Естественно. У тебя нос, как водопроводный кран. С меня хватит потопов. Звони маме, пусть тебя заберут.

– Придётся ей отпрашиваться с работы. Лучше я подожду. Можно совет, Кирилл Петрович?

– Валяй!

– Вы бы не отпускали так легко учеников, а то они начнут вас дурачить.

– Я приму к сведению. Но не беспокойся: может, у меня не много способностей, но одна меня не подводит никогда. С детства я отлично чувствую, кто по-настоящему болен, а кто – нет.

– Вы никогда не хотели стать врачом?

– Я думал об этом. Но побоялся ответственности. В твоих руках чужое здоровье, чья-то жизнь… А потом я встретил много безразличных врачей, которые ничего не боятся и…

– И вам всё равно пришлось нести ответственность за чужое здоровье и чью-то жизнь, хотя и не в шкуре врача, – заключил мальчик.

Озеров посмотрел на него внимательно и задумчиво кивнул.

Когда Кирилл Петрович зашёл в кабинет, Илья увязался следом и в самых дверях чихнул.

– Ты хочешь, чтобы я тоже остался завтра дома?

Кротов не заметил сожаления в голосе учителя.

– Мне нужно вам ещё кое-что сказать.

Мальчик опустил глаза, потом поковырял учительский стол ногтем. Когда он о чём-то рассуждал, то мог, увлёкшись, взять какой-нибудь предмет в руки и не заметить этого.

– Вы знаете эту девочку, Любу? Ну, у которой скобки на зубах…

– Да, конечно. Любу легко запомнить.

– Тогда вы заметили, что в классе её ну… э-э, не очень любят. Над ней смеются и…

– Те, кто смеётся над ней, однажды, может статься, будут на неё работать. Положи, пожалуйста, ножницы и не щёлкай ими.

– Ой! Я не заметил. Кирилл Петрович! Всё дело в том, что она сама нередко цепляется или корчит рожи, чем привлекает к себе ненужное внимание.

– Возможно, это внимание ей как раз очень нужно.

– Возможно, – мальчик взял в руки указку и указательным пальцем потрогал её кончик, затем положил на место. – Но вы ведь не станете отрицать, что она ведёт себя странно… Не так, как все.

– У каждого есть скелет в шкафу, – Озеров кивнул головой в сторону черепа Гришани, – а также кощеева смерть.

– Что? – переспросил мальчик, раскрыв широко глаза.

– Кто-то слишком легко обижается, кто-то много болтает, кто-то не доводит до конца ни одного дела, а кто-то просто корчит рожи и ведёт себя по-детски. А у тебя есть кощеева смерть? То, что мешает спокойно жить.

– У меня? Нет.

«Я трушу», – тут же подумал мальчик.

– Ну, тогда самообман одна из них, – засмеялся учитель. – У каждого что-то есть. Зачем ты мне вообще рассказываешь о Любе? Решил стать защитником всех обиженных?

– Мы… мы даже не дружим… Сегодня я должен был ей помочь. Но я, кажется, подвёл её. И как староста тоже. Теперь меня это мучает.

– Так пойди извинись. Или ты извиняешься только перед друзьями?

Мальчик пожал плечами.

– Извиняться всегда сложно, – сказал Кирилл Петрович как будто самому себе. – А иногда бывает так, что можно и не успеть.

«Благодарить тоже сложно, – подумал Илья. – И момент всегда будет казаться неподходящим».

– Я хотел вас попросить кое о чём. Если вы сможете чем-нибудь помочь Любе, то сделайте это.

Кирилл Петрович кивнул:

– И я тебя попрошу. Не размахивай больше циркулем у меня перед носом.

– Ой!

Циркуль вернулся на своё место.

Озеров вернулся к проверке тетрадей.

– Кирилл Петрович, можно ещё совет?

– Валяй.

– Опасайтесь того старшеклассника, его отец – глава Морского района или что-то вроде того.

– Не знаю, как обстоят дела с Морским районом. Но с сыном ему справиться не удалось. Не волнуйся, я не скажу то же самое его отцу. Можешь мне этого не советовать.

Весь оставшийся учебный день Илья пытался найти Любу, но она куда-то исчезала после каждого урока. Девочка теперь уходила на всю перемену и не сидела, как раньше, в уголке с наушниками в ушах.

Когда мальчик вернулся домой, у него начался сильный жар.

Аладдин

Роман Штыгин стоял, нахмурившись, у окна. Андрей видел его широкие плечи и бритый затылок. Но даже со спины чувствовал, что лицо у отца сердитое.

– Пап, ещё раз тебе говорю, этого больше не повторится.

– И ещё раз, и ещё много-много раз. Кажется, я где-то уже слышал эту песню.

Юноша торопился. А разговор обещал быть долгим.

Зайцев уже звонил сегодня и звал его на музыкальный экзамен к одной старшекласснице. В социальных сетях она приглашала всех нынешним вечером. Вася видел в этом скрытый намёк: не всех, а их, только их.

О ней сложно было вспоминать без лёгкой дрожи. В свои шестнадцать она выглядела настоящей женщиной. Когда Андрей думал о Марго, у него во рту чувствовался вкус спелого манго и папайи, аромат экзотических цветов туманил голову, большие белые бутоны, полные нектара, распускались перед глазами, а руки будто перебирали горячий песок. «Глупо, – думал он лениво, – слишком много мотыльков всё время кружит вокруг неё. Она открыта для всех и недоступна никому. Зачем мне она? Зачем?»

Андрей даже не был уверен, что она ему нравится, но раз уж она так привлекает всех остальных… Игривые большие глаза и ровные белые зубы, стройная фигура…

С Андреем она была одного роста, Зайцев как раз доставал ей до груди, что, как он любил повторять, его полностью устраивает.

«Они с подругой смотрели на нас, – кипятился Вася Зайцев. – Тогда, на Дне учителя, когда мы сидели все за одним столом. Она всё время подавала знаки».

«Не на нас, а на меня», – Андрей прекрасно помнил тот день. Педагоги позвали к своему накрытому разносолами и нарезками столу тех учеников, которые вели уроки за учителей, и расспрашивали их о том, как всё прошло.

Марго обратила на него внимание, потому что он сменил платок Аладдина на костюм и галстук. Он терпеть не мог носить пиджак, но как только надевал, пожилые и молодые учительницы, а иногда и одноклассницы так и сыпали комплиментами, неустанно повторяя, как костюм ему идёт. Андрей не замечал разницы, только вот галстук с воротником натирали шею и мешали поворачивать голову.

Марго в тот день в облегающем лазурном платье сидела в другом конце зала, положив ногу на ногу, и покачивала туфелькой. Ещё никогда он не понимал языка взглядов так ясно – он привлёк её внимание, и она играла с ним. Каждый раз, когда их взгляды встречались, его пробирала приятная дрожь.

«Это ей ничего не стоит, – думал юноша, – она уже сто раз так играла с другими».

С большим трудом он оторвался от мыслей о Марго и вернулся к разговору с отцом.

– Я и сам был не рад, что прогулял алгебру. Под конец дня я вымок и замёрз.

– Ты вымок и замёрз, – нараспев повторил Штыгин старший, – но бабуля, которая еле ходит, напоила тебя чайком, и ты блаженно уснул.

– Рома, мальчик был не на высоте в тот день, это точно. Но и мокрым до нитки. Вид у него был, как у китобойного судна после нападения Моби Дика, – подала голос бабушка из соседней комнаты.

Они гостили у неё второй день. Мать отпустила Андрея провести выходные с отцом. Но отец здесь не гость – уже больше года он почти всё своё время проводит у бабушки в квартире.

– Мама, ты покрываешь обманщика. Неважно, каким он вернулся, важно, что я узнал о прогуле из уст Маргариты Генриховны, а позже мне позвонила бывшая супруга и обвинила меня в том, что я не проследил, пришёл ли он в школу. Странно, я думал, они с тётей отправляли тебя туда.

– Они и отправили. Но я сел на автобус в другую сторону.

«Лучше признаться сразу, – решил Аладдин. – Так быстрее. И от него всё равно ничего не скроешь».

– Я не рассчитывал, что ты меня поймёшь, пап. Это было моё личное дело. Моё – и Раисы Львовны.

Отец резко обернулся, однако лицо его было спокойным. Даже слишком спокойным.

– Но потом мы снова решали его без тебя – твоё личное дело. Только почему-то с Раисой Львовной наедине. Поверь, мне не меньше тебя нравится глядеть на её кислую физиономию. Ты не понимаешь, да? Все вы не понимаете, когда с вами говорят без крика.

– Роман, – раздался голос из соседней комнаты, – признай, что и ты в своё время прогуливал географию. Гонял с мальчишками в футбол на соседнем дворе. А говорил, что брюки порвал о гвоздь, на котором висела карта Австралии. Интересно знать, как нога взлетела так высоко…

– Это хотя бы был спорт, а не тупое шатание под проливным дождём, – отец взял Андрея под руку и, наклонившись над самым его ухом, прошептал, – спасибо, хоть посидел с ней на этой неделе, а то она мне всю подноготную вспомнила. Видимо, тебя и впрямь совесть замучила.

– Теперь вся эта история мне поможет, – ответил юноша шёпотом. – Я решил, что не оторву зада от стула, пока не разберусь с новыми примерами. Пропусков тоже больше не будет, пап.

– Ну, допустим, – хрипло произнёс Штыгин старший, окинув сына взглядом. – Куда это ты собрался?

Андрей медленно натянул через голову свитер. Так, чтобы было время подумать.

– В музыкальную школу.

– Зачем? Вроде бы ты бросил гитару два года назад.

– Я думаю, хм, может быть, мне восстановиться? Столько усилий потрачено впустую.

– Ты говоришь словами своей матери. С каких пор ты такой послушный?

– И как нам звать ту музыкальную школу? – послышался скрипучий голос из соседней комнаты. – Как она просит тебя называть её?

– Бабушка! Мама! – одновременно воскликнули Штыгины.

Отец вопросительно посмотрел.

– Что? – прошептал юноша. – Ничего я вам не скажу. Может, она захочет остаться с Васей Зайцевым.

– Зайцев целыми днями пялится на Маргариту Цветкову. Это даже я заметил. Впрочем, заметить это несложно, в ту же сторону глядит половина старшеклассников. Ты…

Андрей предательски покраснел, что с ним в последнее время стало случаться всё чаще.

– Удачи вам, ребятки, – ухмыльнулся отец. – Только не забудьте, что даже хороший чай, заваренный слишком много раз, теряет вкус. И не подеритесь. Высокое искусство отрицает насилие.

– Я просто давно не слушал живую музыку. Вот и всё.

– Кто знает, может, мне даже удастся увидеть правнуков, – пропел голос из соседней комнаты.

– Нет уж, придётся подождать, – отрезал рукой Штыгин старший.

Его голос вдруг переменился и стал серьёзней. Он обхватил Андрея рукой выше локтя:

– Погоди. Я ещё не сказал, что отпускаю тебя.

– Так скажи.

– Наглеешь, парень.

Отец начал строить страшные гримасы и указывать на дверь в соседнюю комнату.

– Что, пап? Я не понимаю…

– С тебя музыкальный номер, как вернёшься, – а вернёшься ты рано. Старательно продумай программу, чтобы кое-кто встал и снова начал самостоятельно передвигаться по квартире.

– Кое-кто, – проскрипела бабушка, – готов даже сплясать, если ноги перестанут быть ватными, а голова чугунной.

– Я что-нибудь придумаю, – пообещал отцу Андрей, – но у меня даже часов нет, придётся ориентироваться по солнцу. А оно вечно за облаками…

– Не придётся, – отец достал из кармана свои командирские часы. – Если сможешь подобрать к ним ремешок, они твои.

– Пап… – глаза у Андрея загорелись. – Сегодня же подберу.

– Надень костюм и галстук, – послышался голос бабушки, – и все они будут твоими.

– Мне это ни к чему, – произнёс юноша и снова покраснел.

Через пятнадцать минут он ехал на метро, проклиная слишком узкий воротник рубашки и плечики на пиджаке, на которые не налезала ни одна куртка.

Подземный переход выплюнул его на поверхность. За спиной что-то заурчало, он обернулся и увидел компанию футбольных болельщиков, – их тоже выносило на улицу из чрева метрополитена.

Машинально Андрей сделал скучающий вид и прижался к гранитной стене. Гудящее войско в пёстрых шарфах прошло мимо, как поток камней и лавы, и исчезло в пятне тусклого света, залившего главный проспект Города Дождей. Андрей успел разглядеть в толпе подростков с фанатичными перекошенными лицами, многие из них были его ровесниками.

Первая же лужа с тонкой плёнкой льда, куда он угодил ногой, напомнила ему о завтрашних уроках. Всего один мокрый ботинок заставил его почувствовать регулярное недосыпание.

Зайдя в тёплое здание музыкальной школы, он приободрился. Это была не какая-нибудь районная школа с несколькими классами инструментов, куда он ходил когда-то, а целый дворец с сотней кабинетов и тремя помпезными залами, украшенными золотой лепниной, хрустальными люстрами и бархатными шторами. Каждый этаж создавал свою какофонию звуков, состоящую из голосов вокалистов, струнных, духовых и клавишных.

Однако Андрей сразу почувствовал себя здесь чужим.

Он должен был встретиться с Зайцевым и ожидал его в фойе. Но Вася, как всегда, опаздывал, концерт должен был начаться совсем скоро, и Аладдин медленно побрёл по мраморной лестнице наверх.

«Ковёр – где мой летающий ковёр?»

На стенах висели старые полотна. Мотивы были одни и те же: на цветущих лугах, разнеженные и располневшие, взявшись за руки, танцевали девушки и юноши. Какой-нибудь одинокий музыкант в сторонке играл на свирели или скрипке – «Это точно я».

Старшеклассники и старшеклассницы приветствовали друг друга объятьями и поцелуями, особенно много обнимались девушки. Андрей был уверен, что это делается не в силу традиции или любезности, а из чистого любопытства к телу другого человека. Он вспомнил, как Марго нарочно радостно визжала и тепло, слишком тепло, приветствовала некоторых своих одноклассников, как бы не замечая, что Андрей смотрит на неё из другого конца коридора. «Ведёт себя как дура!» – шептал юноша приятелю, усмехаясь.

Её привычка жить напоказ и обнимать всех подряд сильно раздражала его. Но когда юноша представлял себя на месте её одноклассников, присутствие у неё ума или собственная раздражительность переставали иметь всякое значение.

Если бы джинн подарил ему три желания, разве не было бы первым, чтобы она обняла его сегодня при встрече?

Первая во всём: в учёбе, в спорте, в пении, в танцах. Но какое дело до этого Аладдину? Он не такой. Все её первенства – это как помпезный зал с золотой лепниной, в котором он всегда будет чувствовать себя неловко.

Он помнил её танцующей на каком-то школьном празднике в прошлом году: дерзкая, вызывающая, гордая. Помнил, как на неё смотрели одноклассники. А теперь вот она ещё и петь собирается.

«Хороший чай, заваренный слишком много раз, теряет вкус», – родители вечно говорят что-нибудь такое, что заставляет Андрея сомневаться.

«Рядом с ней всегда крутятся парни. Они напоминают призраков, грустных и восторженных, всегда готовых идти туда, куда она попросит».

Андрей пытался найти нужный зал, но быстро запутался в коридорах и музыкальных классах. Оказалось – на каждом этаже в этот момент проходил какой-нибудь концерт или экзамен. Звуки, доносившиеся из-за дверей, словно рассказывали о нелёгкой жизни будущих музыкантов. Где-то настраивалась скрипка, измождённо выла труба, звонкий тенор обрывал мелодию, а следом слышалась ругань преподавателя.

Ему вспомнились два мучительных года в музыкальной школе. Учитель гитары, который грозился колоть иголкой руку за то, что мальчик неправильно её держал, и даже временами достававший эту иголку из кармана, чтобы продемонстрировать, что он не шутит…

Андрей вспомнил, как он подолгу переписывал ноты, только чтобы снова не брать в руки гриф. С тех пор он не любил музыкальных школ и, пожалуй, иголок.

Но несмотря на все усилия учителя по гитаре, он так и не потерял интереса к музыке. Он забыл и нотную грамоту, и гаммы, и сольфеджио, но не забыл, чем настоящая музыка отличается от её подобия: слёзы и улыбка, когда её слушаешь, появляются на лице сами собой.

Скоро из одного класса зазвенел знакомый голос, быстро что-то говоривший, и в узкой дверной щели Андрей увидел стройную фигуру Марго. Светлые волосы она некрепко заплела в толстую, толщиной в руку, косу, и длинные пряди обрамляли лицо. Девушка активно жестикулировала всегда, а теперь особенно – перед концертом.

Когда он вошёл, она оказалась совсем близко и первая к нему повернулась.

Андрей сразу почувствовал, как он неловок и неповоротлив. Он думал, что им не о чем будет говорить, но всё произошло очень просто и быстро.

Она прощебетала что-то о концертной программе, обняла его так, словно была знакома с ним много лет (а они даже не говорили никогда друг с другом!), показала ему свободное место и исчезла.

«Я и впрямь медлительный», – подумал Аладдин, сглотнув слюну и ещё чувствуя в воздухе лёгкий аромат манго. Он ощутил тепло в груди, на животе и на правой щеке, как будто она всё ещё обнимала его.

«Так же, как и остальных…» – пронеслось у него в голове.

Андрей сел рядом с женщиной в шали. В руках у неё было много пакетов, сумок, свёртков и авосек. Так много, что он понял: до конца концерта она из рук их не выпустит. Иначе или содержимое этих свёртков высыплется, или их украдёт кто-нибудь…

Женщина оказалась какой-то дальней родственницей Маргариты, вроде двоюродной тёти. Всё оставшееся время она рассказывала ему о заслугах и талантах Марго. Она хвалила её так, как будто была её поклонницей.

«Неужели ей больше делать нечего в жизни, как ходить на концерты десятиклассницы?» – сокрушался Андрей.

В зале он узнал ещё пару лиц. Это были подружки Марго, которые повсюду следовали за ней. Андрей поспешно отвернулся – ему не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал, что он здесь был.

Когда он уже успел утомиться от голоса дальней родственницы, в зал плавной походкой вошла сама Марго, а следом – пожилая женщина с постным лицом.

Девушка села рядом с ним, и Андрей почувствовал сквозь ткань пиджака её обнажённое плечо.

– Моя учительница по вокалу, – прошептала она, указывая на женщину в переднем ряду, с гордо поднятой головой, в шерстяной кофте, с завязанными в пучок волосами и глубокими складками возле рта. Учительница пения живо напомнила Аладдину других музыкальных педагогов, встреченных им прежде. Все они как будто были одного возраста, убирали волосы в пучок, ходили в вязаной тёплой кофте и сидели приосанившись, готовые испепелить взглядом любого, кто посмеет предположить, что классическая музыка иногда бывает скучной.

– Сейчас будут выступать трое её учеников. Я последняя. Спасибо, что заглянул.

Андрей кивнул. Марго легко, самыми кончиками пальцев коснулась его колена. Он почувствовал её дыхание, и проклятые белые бутоны снова начали распускаться у него перед глазами, лишая возможности трезво мыслить.

Вблизи она выглядела несколько иначе. Он видел, что девушка пользуется косметикой, и пользуется умело. Но от него не скрылась пара пятнышек на щеке, слишком сильно замазанных тональным кремом, а глаза, на его вкус, были слишком ярко подведены. Голос девушки также слышался иначе, чем он его себе представлял. Он не мог объяснить это себе, но интонации звучали слишком резко, а некоторые слова она проглатывала, из-за этого Андрей не мог отделаться от мысли, что она глупа.

Но Марго сидела рядом – и только это имело сейчас значение. Он ничем этого не выдавал, но внутри его всё волновалось от каждого её движения и каждого шелеста платья.

Первая ученица выступила неплохо. Раза два голос её слабел, но местами набирал такую силу, что у Андрея бежали мурашки по коже. Телосложения она была плотного, и он в очередной раз задумался о том, что носителем сильного голоса не может быть худощавый человек.

Но следующий ученик, парень тонкий, как жердь, с бледным и задумчивым лицом, запел голосом высоким и звонким, и тенор его был по-своему удивителен.

– Где твой друг? – тревожно зашептала Марго.

Иногда Андрею даже удавалось забыть о том, что выступают ученики: их хотелось слушать – лишь редкая нота не попадала в точку.

Его дёрнули за рукав.

– Что?

– Я спрашиваю, где твой друг? Этот мелкий…