Текст книги "Четыре месяца темноты"

Дверь, скрипя на несмазанных петлях, открывалась медленно и плавно, как во сне.

Три раза он прощался с ней, думая, что больше они не увидятся. И каждый раз она выглядела как-нибудь особенно.

Первое прощание было самым страшным. На полу в комнате её родителей лежала юная девушка с белым как полотно лицом и посиневшими губами, а Кирилл Озеров, четырнадцатилетний подросток, кричал её имя, словно это могло помочь ей прийти в себя. Даже тогда, в этом тяжёлом обмороке, её лицо было таким спокойным и по-детски красивым, как будто его сделали из белого мрамора. Тёмные волнистые волосы рассыпались вокруг лица по полу, как густая крона с извитыми ветвями.

Когда они прощались во второй раз – эти самые волосы были заплетены в косу, а сама она похудела и стала несколько выше ростом. У неё появилась привычка гладить косу пальцами и опускать в разговоре голову, чтобы поиграть кисточкой на конце. Она делала так, когда волновалась и не находила слов. Это бывало с ней крайне редко и потому особенно нравилось Озерову. Позади девушки стоял небольшой красный чемодан, в котором лежали все её вещи, а за ним – необыкновенно высокий и крепкий мужчина с начинающими седеть волосами, одетый в светло-серый подрясник. Мужчина стоял к ним спиной – он ждал, пока они попрощаются. Но говорить было уже не о чем. Железнодорожный вокзал гудел, было слышно, как медленно ворочают стрелками старинные часы над входом.

В третий раз он должен был увидеть её также на вокзале или в аэропорту, а может быть, в гавани. Но они прощались в спешке в главном коридоре Большого Университета. Время было похожее: начинался ноябрь и наступали четыре самых длинных месяца в Городе Дождей. Она мало изменилась: всё та же густая коса, только из-за того, что ей приходилось много читать, она стала носить тонкие очки. Эти очки меняли её лицо – не то чтобы Озерову это не нравилось, но они делали его другим. Они отчасти скрывали её глаза, всегда задумчивые, делающие её лицо несколько отстранённым от происходящего. Тогда он уже знал, что не пойдёт провожать её в третий раз, а Агата? Она, наверное, думала, что встреча произойдёт в каком-нибудь аэропорту или на вокзале.

Первый раз он прощался, потому что её чуть не забрала смерть, второй раз её увозил с собой отец. В третий раз она уезжала сама.

Ну ладно, нахлынули воспоминания. Всего-то успела открыться дверь. Он вошёл вслед за Маргаритой Генриховной.

– Теперь, – сказала завуч громко, – вам не придётся ставить детей на скамью, и объяснительные от учащихся вы будете приносить сюда. Надеюсь, они перестанут быть такими абсурдными…

Комнатка находилась на южный стороне, и хотя солнца в этот день не было, через окно проходило достаточно света, чтобы Озеров, выйдя из тёмного коридора, зажмурился.

Да, он успел разглядеть фигуру девушки. Но причёска была не её. Не той Агаты, которую он знал. Она сидела напротив окна, спиной ко входу. Показалось…

Сбоку, вдоль стены, располагалось несколько небольших парт и стульев, за одним столом сидел мальчик лет пяти и высунув кончик языка старательно рисовал в раскраске – не иначе как выполнял какой-нибудь психологический тест.

Девушка, не оборачиваясь, сказала звонким напевным голосом:

– Необычный способ воспитания. Взрослый мужчина ставит маленького мальчика на высокую скамью, не догадываясь о том, что у третьеклассника фобия – боязнь высоты. В ответ на это у старшего брата, не исполняющего ни одного пункта школьного устава, резко возрастает чувство справедливости, и он обличает нового учителя со всей яростью…

Девушка встала, продолжая говорить, и открыла форточку. Видимо, ветер в этот момент был в сторону окна. Только она прикоснулась к щеколде, как форточка с шумом отворилась и хлопнула о стену.

– К сожалению, возрастная психофизиология всегда давалась мне с трудом, Агата… Матвеевна. Не то что вам.

Она повернулась, и он несколько секунд с удовольствием наблюдал, как её всегда спокойное, уверенное лицо становилось по-детски удивлённым. Да, она изменила причёску – её волнистые волосы теперь были пострижены по плечи и не собраны в косу. Но привычный мягкий голос с нотками лёгкой иронии он узнал сразу.

Озеров ещё раз поморгал, чтобы привыкнуть к свету. Теперь он видел и высокий лоб, и такие же тёмные, как волосы, линии бровей, очень аккуратные, с небольшим изломом. Видел округлый маленький подбородок, а над ним приоткрытые губы; чуть выступающие скулы, создающие на щеках лёгкую тень; глаза, хорошо знакомые карие глаза с едва опущенными веками, несколько уже, чем у обычного европейца, что говорило о том, что в длинной череде поколений в предках у неё были азиаты, – но заметить это мог только тот человек, который хорошо знал её лицо. На самом деле Кирилл не замечал отдельных черт, её лицо было уже частью его, так как Агату он помнил с юных лет. Ему сложно было определить, красивое оно или нет, но случайный человек заметил бы, что на лицо её приятно смотреть, так как в нём не было ничего лишнего.

К ней на удивление быстро вернулось самообладание.

– Я помню, Кирилл… Кирилл Петрович, что с трудом. Вы нередко копировали мои конспекты.

– Так вы знакомы? – Маргарита Генриховна почему-то произнесла это без особой радости: теперь ей сложно было определить зону своего влияния.

– Мы вместе учились в университете. Но Кирилл Петрович, когда мы в последний раз виделись, остановился на более «теоретической» части и ушёл в науку.

– А Агата Матвеевна отправилась на практику за границу, – Озеров, сдерживая улыбку, чуть поклонился, – да ещё и стала детским психологом, как выясняется.

– В таком случае вам не придётся тратить время на то, чтобы найти общий язык, – произнесла завуч и вышла. – Желаю удачи!

Озеров в этом сомневался. В последнее время найти общий язык ему сложнее всего было с теми, кого он слишком хорошо знал. С незнакомыми людьми такой проблемы не возникало.

– Понимаю, что она тебе кажется очень назойливой, – сказала Агата, заметив взгляд, которым Озеров проводил Маргариту Генриховну, – но сейчас она тебе скорее друг, чем враг.

«Как же я отвык от её выкладок», – подумал Озеров. Он не замечал, что всё ещё рассматривает девушку. Её фигура округлилась, стала более женственной, исчезли угловатость и юношеская худоба, но лицо и руки почти не изменились.

– Ты спросишь, кто враг? Тот, кто ненавидит детей и работает здесь с ними. Она может взбелениться на них, но поверь мне, практически живёт ради них.

– Я не считаю здесь никого врагом. Представляю, что будет со мной через много лет, если столько же времени и сил я отдам школе. Нужно поставить себя на её место – вот и всё. Так, кажется, любят говорить психологи?

Агата вовремя спохватилась и показала мальчику с раскраской на уши. Он, видимо, был хорошо знаком с этим жестом и закрыл уши ладошками в знак того, что не подслушивает разговоры старших.

– Я знаю о твоём скептическом отношении к психологии…

Когда-то они учились на одной кафедре, изучающей психику как явление, контролируемое физиологическими процессами: нервными импульсами, гормонами, сокращениями мышц.

Психологов на их кафедре не любили и ругали – прежде всего за то, что они опираются только на труды других психологов, то есть на теорию. Говорили, что они слишком бегло изучают анатомию и физиологию. Не знают, как устроен мозг, понятия не имеют о суточных циклах, гуморальной регуляции, клеточном строении нейрона. А значит, они не способны помочь человеку, так как могут спутать простое уныние с психическим расстройством, вызванным нехваткой витаминов. Или у неусидчивого подростка начнут искать личностные страхи, запрятанные глубоко в детстве, а окажется, что у него нарушение функций щитовидной железы – и дефицит внимания как следствие.

– Если ты не спал на лекциях, то вспомнишь: любой наш курс начинался с того, что учёные при всей громаде полученных данных так до сих пор и не знают, как устроено сознание, – Агата удобно устроилась на стуле. – То, что они условно называли психикой, не ограничивается только физиологическими процессами…

Она остановилась и внимательно взглянула на Озерова.

– Продолжай, – сказал он, усаживаясь на свободное место без спроса, – у нас полно времени! Кто-нибудь из моих учеников сейчас наверняка обдумывает план, как в весёлой невинной игре сделать инвалидом себя или кого-нибудь из окружающих.

Мальчик, держа ладошки на ушах, лишился единственного занятия с раскраской и теперь переводил взгляд от одного к другому. Девушке пришлось показать ему, чтобы он открыл уши. Мальчик снова высунул язык, взял карандаш и принялся за работу.

– Уроки уже закончились, – сказала Агата, – Озеров, не язви. Я просто хотела сказать тебе, что психологи больше работают на практике с людьми, чем любой учёный, решивший, что оградившись от мира он может изучить мозг.

– С этим можно поспорить. Ты и сама знаешь немало учёных, чьи открытия спасли сотни жизней. Но давай не будем начинать старую песню, мы так давно не виделись! Как дела, как работа?

– Спасибо. Я вспомнила, как твой многозначительный взгляд способен раздражать. Да, я стала психологом, чтобы напрямую работать с детьми, – у меня это хорошо получается, и я всегда этого хотела. А куда можно было пойти работать с нашей первой специальностью? В лабораторию? И не смотри на меня так. Я не отношусь к числу особ, рвущихся в психологию, чтобы властвовать над умами других людей. Кстати, великий защитник «учёных, которые спасли сотни жизней», – подскажи, пожалуйста, куда устроился ты. От практики за границей ты с геройским видом отказался, пожелав развивать науку на родине.

Озеров сник.

– Было много глупых мест. Одно из них – компания моего отца.

– Ха! Психофизиолог конструирует автомобили. Прекрасно.

– Это уже в прошлом. Хотя, кто знает, может, я был недалек от идеи создания искусственного интеллекта, который строит машины и ходит за меня на работу.

– Очень смешно. Лень действительно двигает прогресс. Теперь скажи мне, дружок, каким ветром тебя занесло сюда? Тебя, человека, который ничего не знает о детях, который ставит ребёнка на скамью, чтобы тем самым наказать за наглость его старшего брата. И как отреагировал твой отец на то, что ты обменял приличное место в его компании на ремесло простого учителя?

– Тебе я могу задать тот же вопрос. Как ты оказалась в одной школе со мной? Не иначе выслеживала меня. Тебя интересует, почему я здесь? Будем считать, мне захотелось применить мои знания на практике. Точно так же, как и тебе. Большинство современных профессий лишены какого-либо смысла. Это удручает, особенно в молодости. А отец никак не успел на это отреагировать, потому что полгода назад его не стало.

Лицо Агаты не дрогнуло. Но молодой человек заметил, как она по старой привычке потянула руку к отсутствующей косе. Девушка не стала высказывать соболезнований, которых Кирилл слушать не хотел. Она только коротко кивнула. Агата умела вовремя промолчать – и Озеров это ценил.

Тишина вообще подействовала на обоих хорошо. Они незаметно оглядели друг друга и удивились, как много нового таится в хорошо забытом старом.

– Кирилл, – она впервые обратилась к другу по имени, уже серьёзно. – Не бери в голову насчёт этого мальчика, которого ты поставил на скамейку. Я издевалась. Конечно, в следующий раз тебе нужно придумать что-нибудь поумнее, например, поговорить с учеником, не отрывая его от пола, но дело даже не в этом. Ты столкнёшься здесь со случаями, когда твои усилия окажутся бесполезными. Младший брат этого Юпитерова уже не раз посещал мой кабинет. По тестам, да и по разговору показатели агрессии у него зашкаливают. Пока он не узнал, кто я, – несколько раз пытался пнуть ногой в ответ на лёгкое замечание. Другим учительницам, помоложе, тоже доставалось. Мои возможности здесь, мягко говоря, ограничены, по сути я ничем не могу помочь ребёнку, если не получу согласие от родителей. Твои – ещё меньше. Воспитанием занимаются папа с мамой. Это закон, действующий в нашей стране. Мои попытки помочь младшему брату Табаксы закончились в тот момент, когда я увидела, как он приветствует свою мать в гардеробе. Она протягивала ему куртку, а он подбежал и ударил её ногой по щиколотке. Потом ещё пару раз. Оказалось – она ждала его не в том месте, где ему нужно. Что говорить о его отношениях с окружающими, если ребёнок так поступает с собственной матерью?

– Я не собираюсь никого спасать, – сказал Озеров. – К чему ты клонишь? Мы должны защититься от детей? Или от их родителей? Об этом мне здесь твердят на каждом шагу. Но пока я не вижу в них потенциальной угрозы.

– Может быть, только пока, – девушка впервые за разговор слабо улыбнулась. Дистанция, которая образовалась между ними за годы разлуки, быстро уменьшалась.

Агата задумчиво проговорила:

– Ты понимаешь, Озеров, что общей целью нашей работы, как бы глупо это ни звучало, станет защита детей от самих себя?

Молодой человек медленно кивнул, затем посмотрел на ребёнка с раскраской:

– Этот мальчишка тут на продлёнке?

Агата усмехнулась.

– Это Антоша, мой братишка. Я взяла его на один день с собой на работу. Он хотел увидеть школу до того, как пойдёт в первый класс. Ты его забыл?

– Его? Но он же был красным кричащим младенцем, когда я его в последний раз видел.

Мальчик указал на Озерова карандашом.

– А вот я вас совсем не помню.

Кирилл откинулся на спинку стула.

– Господи, сколько же времени прошло? Расскажи хотя бы, когда ты вернулась.

Но рассказать она не успела. Озерову позвонили из учительской по срочному делу, и ему пришлось уйти.

Чёрная Стрела

Она уже давно ощущала приближение зимы. Еще до того, как начались настоящие холода. Кровавый Клюв научил её различать солнечный свет и ориентироваться по нему в полете, даже если небо затянуто облаками. А здесь, в Городе Дождей, этот навык был ей просто необходим.

Теперь, чтобы согреться, многие птицы поднимались над серой пеленой, застилающей город, и ловили еще теплые лучи. Свет позволял понять, куда стоит лететь, а куда – нет.

Кровавый Клюв объяснил ей, что люди утратили способность определять своё местонахождение по свету, то ли оттого, что слишком мало двигались, то ли потому, что стали ночью освещать свои города. Эти огни сбили их с толку и погубили уже многих птиц.

Кровавый Клюв был еще молодым самцом, но уже достаточно опытным, чтобы стать вожаком стаи. Он встречал четвертую осень. Город Дождей и его окрестности были ему хорошо известны.

У ворон нет имен, но всякий, кто отличился в охоте или в защите гнезда, отмечен своим знаком. Знак тоже не виден птичьему глазу, это, скорее, та история, которую несет ворона через всю свою жизнь, это отношение к тебе других птиц.

Большинство серых птиц лишены знаков, потому что просто пытаются выжить и не нуждаются в том, чтобы быть отмеченными. Кровавый Клюв не относился к их числу. Чёрная Стрела тоже не относилась. Еще в стае своих родителей она заслужила знак, потому что искуснее всех выполняла в воздухе петлю и пикировала вниз.

Кровавый Клюв получил свое имя, свой знак, совсем не за жёсткий нрав и беспощадность к жертвам, но скорее за хитрость. Однажды, во время зимнего голода, когда стаи враждовали за каждый кусочек пищи, он нашел бумажный куб, брошенный людьми на асфальт. Внутри куба оказалось немного сладкой красноватой жидкости, которая совсем не утоляла голод.

Когда соседняя стая забрала телячью кость, началась новая битва. Он влетел в гущу сражения, громко каркая, его перемазанный краской клюв наводил на врагов такой ужас, что они, предупреждая друг друга о смертельной опасности, разлетелись в разные стороны.

У ворон запрещено убивать просто так. От начала времен никто не нарушал этого закона. Птицы так устроены, что не могут его нарушить. Даже если сильный самец побеждает другого, он не наносит смертельный удар и милует соперника, принявшего позу подчинения.

Когда враги увидели обагрённое кровью оружие, они решили, что птица из другой стаи обезумела. В тот день Кровавый Клюв дал пищу своим измученным собратьям и получил свой знак отличия. Он долго не понимал, почему враги так испугались его, пока не заметил в отражении лужи ворону, одновременно с ним вращающую головой, с перемазанным красным клювом. Ворона, наверное, жила там, под асфальтом, под водой, она подсказала ему, как устрашать своих врагов. С тех пор Кровавый Клюв, когда видел что-нибудь красное, кидался и принимался тереть клювом о поверхность в надежде, что цвет останется с ним навсегда.

В мире серых ворон цвет может убить тебя, а может вознести очень высоко.

Чёрная Стрела позволяла ему ухаживать за собой, но слишком близко не подпускала. Никто не заводит птенцов, когда наступает зима и ты можешь погибнуть вместе с ними.

К тому же она находила его несколько медлительным. После того, как он применил свою хитрость, другие птицы частенько приносили ему еду, и он заметно растолстел. Чёрная Стрела хотела бы иметь потомство от вожака, который быстрее её выполняет петлю и пикирует вниз. А Кровавый Клюв утомлял её тем, что прерывал полет всякий раз, увидев что-нибудь красное. Как оказалось, люди довольно часто используют в своих постройках красные цвета.

Теперь она с нетерпением ожидала, когда он покончит с бордовым целлофановым пакетом и поймёт наконец, что эта находка не окрасит его клюв.

Они направлялись на большой зимний сбор, проходивший каждый год. На нем должно было решиться, кто из ворон останется в городе, а кто покинет его. Кровавый Клюв провожал её в парк на острове, где в самом центре стоял высохший столетний дуб, погибший когда-то от удара молнии. Там должны были собраться все, кто был в состоянии покинуть гнездо.

Чёрная Стрела жила только первый год, но уже хорошо изучила своих собратьев и понимала, что знаки отличия не имеют никакой силы. На собрании всё будут решать вожаки. Стаям придётся разделиться в поиске пищи. Шансов всегда больше у тех, кто остаётся в Городе Дождей, остальные должны искать пропитание в окрестностях города, в небольших посёлках и деревнях, которые могут прокормить птиц летом, но зимой представляют собой безжизненные пустыни.

Чтобы улетало больше птиц, птенцам внушали, что город опасен для полётов: трубы, провода, столбы, автомобили – всё это может погубить неопытную птицу. Человек считался первым врагом, особенно тот, кто держал в руках какой-нибудь предмет. Но мало того, что человек убивал сам, он ещё дружил с котами и собаками. Даже детёныши двуногих были опасны и коварны, прежде всего тем, что питали интерес к вороньим гнёздам и часто лазали по деревьям. Питаться из больших плохо пахнущих бачков, в которые люди выбрасывали остатки своих обедов и ужинов и прочую дрянь, также считалось позорным. Но Чёрная Стрела уже много раз видела, как это правило нарушали целые стаи, за что расплачивались болезнями, порезанными лапами или слипшимися перьями, которые не позволяли им нормально летать и которые нельзя было отмыть в луже.

Если правила нарушались посреди лета, то тем более они будут нарушаться зимой.

Когда Кровавый Клюв рассказывал о предстоящих четырёх месяцах темноты, его клёкот из груди делался взволнованным. Он говорил, что половина птиц, прилетающих на собрание накануне зимы, не встретит следующего лета независимо от того, куда они попадут: в город или в его окрестности. Будет ещё третья группа – те, кто оторвётся от стаи и тайно останется в городе, чтобы легче раздобывать пищу, или те, кто болен, стар и не сможет присоединиться ни к одной из групп. Каждого из этой группы может ждать смерть от случайной враждебной стаи. А если ворона осталась одна, то четыре месяца холода она не переживёт.

Чёрная Стрела не верила ему до конца, всё-таки он получил свой знак за хитрость. Она надеялась, что четыре месяца пролетят так же быстро, как летом. Она думала, что темнота будет похожа на ту, что окружала её, когда она находилась в скорлупе и ждала освобождения. А холод точно уж не мог быть больше, чем в осенние ночи, когда они с родителями сбивались в плотную группу и грели друг друга.

Но первая половина чёрного месяца заставила её меньше летать, так как видимость стала хуже. Вслед за темнотой почва превратилась в замёрзшие комья, лужи покрылись ледяной плёнкой, и от земли поднималась вверх смертельная стужа. Оставаться внизу было самоубийством. Приходилось выбирать между полётом почти вслепую и опасностью замёрзнуть на морозе. А Кровавый Клюв снова и снова повторял, что это только начало.

С пищей тоже стало хуже, а полёт между тем требовал сил. Здесь Чёрная Стрела должна была отдать должное своему спутнику – он научил её разогревать замёрзшие куски мяса и хлеба на тёплых трубах или люках, из которых валил пар.

Когда они достигли паркового острова, над дубом уже кружили их многочисленные собратья. Такого количества ворон Чёрная Стрела не видела никогда. Однажды она наблюдала, как огромная стая стрижей уклоняется от атаки ястреба. Стрижи как будто были одной гигантской, но ловкой птицей в небе, которая могла менять форму. Ястреб пролетал сквозь стаю, не причинив птицам никакого вреда, а они резко меняли направление и каплей переливались в новую форму.

Вороны не признавали порядка и грозным роем нависали над старым дубом. Их хаотичный полёт завораживал молодую птицу. Кому-то может показаться, что здесь царит глупая суета, но Чёрная Стрела видела, как они показывали своё высокое мастерство, вовремя избегая столкновений друг с другом в такой скученности.

Они облетели дерево, поднялись ввысь, и Кровавый Клюв с криком спикировал вниз. Чёрная Стрела не заставила себя ждать и с удовольствием последовала его примеру. Блестящие крылья и клювы, серые тела, острые когти мелькали перед ней так часто, что она едва успевала уворачиваться. Внезапно она увидела гигантское кривое туловище и чудом облетела его, – за серым чудищем появилось другое, потом третье. Одно из них протянуло к вороне лапу и едва задело её левое крыло. Маховое перо легко оторвалось и исчезло в клубящейся массе птиц. Только снова взмыв вверх, она поняла, что серые чудища – это всего-навсего ветви высокого дуба.

На этот раз она поднялась высоко, холод наверху приятно обжигал ноздри, от ветра слезились глаза. Паря над островом, она заворожённо смотрела вниз, как вдруг кто-то легонько задел её крылом. Она успела разглядеть в воздухе крупного самца. Он прилетел сюда издалека, это она поняла по редкой окраске перьев, которую улавливал её глаз. Птица другого вида не смогла бы распознать этого. Перья у него на груди и на холке были темнее обычного, но при этом отливали расплавленным серебром. На вид ему было пять зим. Он выполнил в воздухе пируэт, и она, на мгновение задумавшись, отвечать или нет, приняла его игру.

Чтобы проделать такое расстояние, которое проделал он, нужно обладать большой выносливостью, но он поразил её другим: почти сразу Чёрная Стрела поняла, что её новый спутник силён и может обогнать её в горизонтальном полёте, более широкий размах крыльев позволял ему без труда сделать это, однако самец, дав ей время на пируэт, уступил место, а потом полетел рядом, что говорило о его уважении к ней.

Только теперь она с удивлением заметила, что в клюве он держит перо, которое она недавно потеряла. Он игриво поднял голову и отклонился в сторону, приглашая её посостязаться в скорости на выполнение петли и пикирования. В этом ей не было равных, и она с радостью приняла приглашение.

Он поднялся над ней и выпустил перо, давая фору. Она уже решила, что он слишком самоуверен, когда, сделав петлю и начав пикирование, Чёрная Стрела почувствовала вдруг, что он идёт с ней наравне и касается кончиком крыла. А потом подхватил перо и ушёл в сторону.

«Ка-а-а-арг-ххх!» – громкий голос старого самца, который сидел на вершине дерева, огласил округу – это означало конец соревнований и начало совета.

Когда она села на ветку и огляделась, весь дуб, насколько хватало глаз, будто бы покрылся чёрно-серой листвой. Рядом приземлился её новый спутник. Красный Клюв куда-то исчез.

Сначала выступали вожаки стай – они по очереди отрывались от ветвей и показывали нечто, напоминающее танец в полёте. Это был рассказ о том, как они поведут своих ворон к далёкой весне. Иногда такой танец грубо прерывался другим самцом, и в воздухе начиналась драка. Сильные самцы сильных стай останутся в городе. Но Чёрная Стрела с содроганием думала о том, какими же должны быть эти оставшиеся тёмные месяцы, если даже сильные будут вынуждены есть из людских отбросов.

Скоро ворона узнала Кровавого Клюва. Он довольно неуклюже выполнил свой танец. В этот раз ему не повезло – то ли из-за того, что он недостаточно сильно тёр свой клюв о целлофановый пакет, то ли потому, что ему не попалось других красящих предметов, но оружие его выглядело вполне обычно и никого не устрашило. Спас его случай: молодой самец, увидев этот неповоротливый полёт, решил прогнать его и тем самым завоевать право остаться на зиму в городе. Однако Красный Клюв обманул его: заставив повернуться к свету, он рухнул на молодого самца всей своей тушей, и тот запутался в ветвях дуба под громкое карканье всего собрания.

«Каждый по-своему завоёвывает одобрение совета, – думала Чёрная Стрела. – Одни берут смелостью и стремительностью, другие способны всех рассмешить. Последние куда реже встречаются, но чаще выживают».

Наконец вперёд вылетел её новый спутник. Всего нескольких пируэтов в его исполнении и громкого победоносного крика было достаточно, чтобы птицы провозгласили его главным претендентом на вожака совета, который, с выбранными им воронами, первым остаётся в Городе Дождей.

Серебряный несколько раз облетел дерево, призывая других самцов сразиться с ним. Но никто не решался. Они видели то, что видела и Чёрная Стрела: только сильная птица способна преодолеть расстояние, которое он пролетел с Севера.

Тогда пришло время старого большого самца, который призывал всех на совет и сидел на самой вершине дуба. Он первым напал на Серебряного с неожиданной лёгкостью и силой.

Пара блестящих перьев скользнула в воздухе и опавшими листьями, слегка раскачиваясь, опустилась вниз. Серебряный на полной скорости прошёл сквозь живую крону дуба, между его ветвями, отчего вороны, громко каркая, рассыпались по небу кусками разорванной тучи. «Улетает! – вопили они. – Трус! Трус!». Старый вожак не погнался за претендентом, он медленно и величаво парил перед взглядами птиц.

«Он не мог сдаться так быстро…» – только и успела подумать Чёрная Стрела. Она уже слышала, как над ней насмехаются ближайшие вороны. Как собираются рвать её перья клювами.

Но в эту самую секунду что-то ухнуло с неба. Едва-едва глаза Чёрной Стрелы успели разглядеть, как, плотно прижав к телу крылья, блестящей пулей пронзил воздух Серебряный. Торжественный полёт старого вожака был резко прерван, и он на мгновение превратился в клубок перьев. По воздуху полетел сизый пух. Побеждённый самец с трудом взмахнул крыльями. Он попытался долететь до нижних веток, но был до такой степени ошеломлён ударом, что тяжело опустился на корни и замер там, тяжело дыша.

А по стволу древнего дуба, почерневшего с одной стороны оттого, что однажды в него попала молния, вверх подымался Серебряный. Теперь все птицы замерли, и повсюду слышался только грудной клёкот, похожий на далёкие раскаты грома. Тот, кого коснётся клювом новый вожак, останется в Городе Дождей, – остальные должны будут покинуть его и отправиться в снежную пустыню.

Он поднимался на одних когтях, немного помогая себе крыльями. Медленно обходя одну могучую ветку за другой. К нему тянули клювы, но это не помогало. Вожак отмечал лишь тех, кого считал нужным.

Пошёл мелкий дождик. Голое дерево не спасало от ледяной воды. Вода скатывалась по перьям и капала вниз.

Когда он очутился на той ветке, где сидела Чёрная Стрела, и начал приближаться, она на мгновение испугалась, что он забудет о ней и в череде сотни других клювов не коснётся её.

Три птицы отделяли её от неизвестности. Первой он коснулся клювом, двух следующих – нет.

Чёрная Стрела моргнула и увидела перед собой отливающие серебром перья. Клюв глухо стукнул о клюв.

Этот короткий поцелуй означал жизнь.

Потребовалось ещё много времени, прежде чем новый вожак достиг самой верхней ветки. Чёрная Стрела переминалась с ноги на ногу от холода, когда, словно волна, по дереву пробежала цепочка криков. Карканье стало таким сильным, что дубовая ветвь завибрировала.

Серебряный оттолкнулся от вершины и совершил заключительный полёт вокруг дерева. Группа ворон отделилась и последовала за ним.

Чёрная Стрела с удовольствием распахнула замёрзшие крылья. Она быстро разогналась и полетела во главу стаи.

Молодая ворона видела чёрные серпы своих собратьев, парящих на фоне посветлевшего неба. Их мокрые перья, казалось, тоже стали отливать серебром.

Будто какой-то чудесный знак – далеко в небе возникла радуга…

А потом волшебное видение мгновенно кончилось. Раздался быстрый скрежещущий звук, похожий на падение камня на жестяную кровлю. Камня, которым ударили стремительно, с неимоверной силой. Все птицы сразу взлетели в воздух, образовав над деревом серое облако.

Второй подобный звук пронзил небо. Он был негромким, как и первый, но Чёрная Стрела уже чувствовала связанную с ним смертельную опасность. На этот раз она расслышала, что скрежету предшествует хлопок воздуха, и поняла, что звук этот исходит не сверху, а снизу. Неужели это люди?

Инстинктивно она принялась вилять из стороны в сторону. После третьего хлопка, прозвучавшего с большим интервалом, стая неожиданно развалилась на части.

Чёрная Стрела искала глазами Серебряного, но не находила его. Внизу, метрах в девяти от дуба, она увидела несколько людей. Эти были уже не детёнышами, но ещё и не взрослыми, поэтому представляли наибольшую опасность.

«Двуногие беззаконно убивают моих братьев!»

Она облетела их и разглядела подростка, держащего на вытянутой руке короткий и кривой черный сук. Двое других стояли поодаль. Один – смуглый и высокий, другой – упитанный, с выбритым узором на голове.

Раздался четвёртый хлопок.

Чёрная Стрела посмотрела в сторону, ей показалось, что на фоне радуги, в которой она теперь видела только красный цвет, медленно и тяжело упала вниз чёрная капля, отливающая серебром.

Ярость на миг ослепила её. И она бросилась прямо на людей.

«Братья были слишком близко к людям и погибли из-за них», – внезапно вспомнила она и вовремя свернула в сторону.

Подросток от неожиданности выронил чёрный сук, приносящий смерть. Она на мгновение разглядела его нервное лицо и косящий глаз и поклялась себе, что запомнит это лицо.

Она ещё думала – не возобновить ли ей нападение, как вдруг справа на неё накинулась большая свирепая самка и принялась бить крыльями. Чёрная Стрела с трудом увернулась от неё, и тут же на неё налетели сразу двое самцов. Она узнала в них тех, кого отправили на окраину города. Боковым зрением она увидела, что в небе царит страшная битва. Две огромные группировки силой пытались решить, кому оставаться в Городе Дождей. Но разве вожак не выбран?