Текст книги "Двести встреч со Сталиным"

Но, несмотря на все трудности и большое численное превосходство наступающего противника, наши войска сражались исключительно самоотверженно, часто переходили в контратаки, нанося врагу большой урон.

Затем разговор зашел о моей предстоящей поездке на Урал.

– Положение на фронте сейчас зависит от того, насколько быстро и эффективно мы сумели подготовить резервы, – сказал Иосиф Виссарионович. – Вот вам, товарищ Тюленев, и поручается срочно выехать на Урал для формирования и обучения резервных дивизий. Необходимо самое серьезное внимание обратить на обучение их ведению ближнего боя, особенно борьбе с танками, необходимо также отработать с командным составом вопросы управления боем.

В мандате, выданном мне тут же, на даче Сталина, говорилось:

«1. Сим удостоверяется, что генерал армии тов. Тюленев И.В. является уполномоченным Государственного Комитета Обороны по обучению и сколачиванию вновь формирующихся дивизий на территории Уральского военного округа.

1. Тов. Тюленеву И.В. ставится задача доформировать 14 стрелковых и 6 кавалерийских дивизий, организовать их обучение современному ведению боя и сколотить их, чтобы в течении 2 месяцев дивизии представляли вполне боеспособные единицы.

2. Обязать все советские, военные и партийные организации оказывать т. Тюленеву И.В. всяческое содействие при выполнении возложенных на него задач.

Председатель Государственного Комитета Обороны И. Сталин».

На следующий день с группой командиров я выехал на Урал. <…>

В январе 1942 года большинство дивизий резервных армий по приказу Ставки было направлено в распоряжение командующих Западным, Калининским и Волховским фронтами.

В морозную январскую ночь по вызову Ставки Верховного Главнокомандования я выехал в Москву с докладом об отправке дивизий на фронт.

В город прибыли поздно ночью. Не заглянув домой, я направился прямо в Генеральный штаб. <…>

На другой день после посещения Б.М. Шапошникова я был у И.В. Сталина.

По-видимому, Сталин понял, зачем я к нему явился, потому что не дав мне выговорить ни слова, предложил сесть и сказал:

– Знаю, знаю, чего добиваетесь. Надоело сидеть в тылу?

– Так точно, товарищ Сталин! Сталин улыбнулся:

– Ничего не поделаешь, придется удовлетворить вашу просьбу.

А еще через сутки, 19 января 1942 года, мне вручили приказ о новом назначении – заместителем Главнокомандующего Юго-Западным направлением.

И.В. Тюленев. через три войны.

Воениздат, М., 1972. С. 147–148, 152, 153.

Н. С. Патоличев, 14–15 октября 1941 года

Утро 14 октября 1941 года. Звонок из Москвы.

Первому секретарю областного комитета необходимо вместе с секретарем Ярославского горкома (товарищ Горбань), Рыбинского горкома (товарищ Туркин) и Костромского горкома (товарищ Новожилов) явиться к вечеру того же дня в Центральный Комитет. Быстро собрались и к вечеру были в Москве. <…>

Когда мы собрались в Центральном Комитете, нам сказали, что нас приглашает в Кремль товарищ Сталин. Это было между 10 и 11 часами вечера. Мы вошли в кабинет Сталина. Там кроме него сидел начальник Генерального штаба Борис Михайлович Шапошников. Легко можно было догадаться, что речь пойдет о чисто военных вопросах. Сталин не дал нам даже оглядеться. Мне не раз приходилось бывать в этом кабинете. Но большинство из нас здесь впервые. Уже позднее, освоившись с обстановкой, я заметил, что на одной стене кабинета (в простенках) висят портреты Суворова и Кутузова, на другой – военные карты.

И.В. Сталин с каждым из нас поздоровался за руку и тут же подозвал всех к столу. На большом столе его рабочего кабинета лежала карта. На карте разноцветными карандашами изображена какая-то схема. Сталин подробно разъяснил, что это схема оборонительных рубежей. Они проходили вокруг Углича, Рыбинска, Ярославля, Костромы, городов Ивановской и Горьковской областей. Обозначен также общий оборонительный рубеж всех трех областей. Мы внимательно всматривались в карту.

Сталин дал нам время подумать, поразмыслить, а затем спросил:

– Есть ли у вас какие вопросы, замечания, предложения?

Каких-либо расчетов строительства оборонительных рубежей по времени, по количеству людей и т. д. ни у кого даже предположительно не было. Да и сам военно-инженерный характер сооружений не освещался. Сталин сказал, что оборонительные рубежи надо возводить очень и очень быстро.

Мы, конечно, оказались совершенно неподготовленными к беседе по этому вопросу. Все молчали. Да и Сталин, видимо, не ожидал от нас ничего такого, что могло бы внести изменения в план, который предложил он.

Первым осмелился нарушить молчание я, сказав примерно следующее:

– По моему мнению, общий рубеж на территории Ярославской области проходит таким образом, что он поставил противника в несколько лучшее положение, чем нас. На нашей стороне много болотистых мест, на стороне противника есть рокадные дороги.

Когда я сказал «рокадные», Сталин взглянул на меня. «Откуда это?» – видимо, подумал он.

Конечно, Сталин мог просто махнуть рукой, спросив, нет ли у нас каких-либо существенных вопросов. Однако он этого не сделал. Он тихо сказал Б. М. Шапошникову, чтобы тот обратил на это внимание. Шапошников кивнул головой. Видимо, план оборонительной схемы подготовил Генеральный штаб, а Сталин взял на себя разъяснить его партийным работникам.

Далее Сталин сообщил, что к нам приедут крупные военные специалисты, которые помогут во всех этих сложных и новых для нас делах. Начальником всего строительства назначается мой давний знакомый Яков Давыдович Раппопорт. Впоследствии, как мне казалось, каких-либо изменений на трассе общего оборонительного рубежа не было. Видимо мои замечания не имели существенного значения, не являлись достаточно убедительными. Несомненно, что Генеральный штаб разработал план оборонительных рубежей обстоятельно. А слова товарища Сталина «обратите внимание» к Б.М. Шапошникову, надо полагать, были сказаны в знак поддержки, так как Сталин не мог не заметить, что мы все волнуемся. Встреча со Сталиным – дело не простое. Мы были тогда еще молоды и как партийные работники только формировались. Я работал первым секретарем обкома всего лишь около трех лет, да и Родионов с Пальцевым – не больше. Сталин это учитывал. Его поощрительная реплика способствовала оживлению беседы.

Еще до поездки в Москву мы неоднократно обменивались мнениями со строителями Рыбинского гидроузла, как быть с гидростанцией, как быть с Рыбинским морем, учитывая, что фронт приближался к территории Ярославской области. Я решился спросить у Сталина, как быть с Рыбинским морем. Ведь это огромный искусственный водоем… В 25 миллиардов кубометров. А обстановка складывалась таким образом, что гидроузел мог подвергаться бомбовым ударам. Да он мог быть и занят противником в обход Москвы.

Думаю, что этот вопрос не застал Сталина врасплох. Но он, однако, был, видимо, и не простым. Сталин походил, подумал, потом совершенно четко и ясно сказал:

– Рыбинское море, Рыбинский гидроузел надо оборонять. – И еще раз твердо повторил: – Оборонять. Защищать…

<…>

Беседа о строительстве оборонительных рубежей вокруг городов Ярославской, Ивановской и Горьковской областей и общего оборонительного рубежа подходила к концу. Борис Михайлович Шапошников не торопясь, аккуратно сложил карту и попросил разрешения уйти. Он попрощался с нами коротким кивком головы – по-военному, сказал, «до свидания» и твердой походкой вышел из кабинета. <…>

Мы должны были немедленно разъехаться по местам, чтобы срочно заняться оборонительными работами. Но по ходу беседы было видно, что у Сталина есть еще какие-то вопросы к секретарям обкомов и горкомов. Он выяснял, какое настроение у людей на местах, да и у нас самих – руководителей партийных организаций. Беседа носила непринужденный характер. Мы стали чувствовать себя все более и более свободно. И конечно, у нас появился целый ряд вопросов, которые мы сочли возможным задать ему.

– Не следует ли нам, – обратился я к товарищу Сталину, – эвакуировать некоторые заводы Ярославской области?

– Какие заводы вы имеете в виду? – спросил меня Сталин.

Я назвал Рыбинский завод моторостроения, шинный и «Красный Перекоп». На этом я остановился, хотя в планах Ярославского обкома и облисполкома значились и другие предприятия.

Подумав, Сталин сказал:

– В Ярославль мы противника не пустим.

Сказано это было с такой твердостью и убежденностью, что все в это поверили.

– Но, – продолжал Сталин, – противник может эти важные для страны заводы разбомбить. Поэтому их надо эвакуировать.

Он тут же нажал кнопку. Через несколько секунд появился Поскребышев. Сталин попросил пригласить товарищей А.Н. Косыгина, М.Г. Первухина, А.И. Шахурина.

Воспользовавшись паузой, я обратился к Сталину с просьбой помочь ярославцам в обороне городов. Он начал подробно расспрашивать меня, как организована эта оборона. Сначала об артиллерии. Я рассказал ему, какое количество у нас артиллерии, как она расставлена. Все это Сталин внимательно и спокойно выслушал. Затем начал спрашивать про истребительную авиацию. Рассказал я как будто бы подробно. Но когда я попросил подкрепить нас истребительной авиацией, Сталин неожиданно для меня спросил:

– А сколько ваши летчики сбили самолетов противника? Это было наше слабое место. К сожалению, пришлось ответить, что у нас не сбито пока ни одного вражеского самолета. Дальше беседа приобрела для меня неприятный оборот. Признаться, я тогда пожалел, что затеял разговор о подкреплении истребительной авиацией.

– Когда был последний налет немецкой авиации на Ярославль? Днем? Ночью? – Голос Сталина становился все жестче. – Сколько было немецких самолетов? Каких? На какой высоте они были в районе Ярославля? Сколько артиллерия сделала выстрелов? Из орудий какого калибра? И так далее.

Я уже стал подумывать, почему так долго не идут вызванные товарищи. Каждая минута казалась мне невероятно длинной. Сталин говорил все резче и резче. Мне даже показалось, что он рассердился.

Пришли товарищи Косыгин, Первухин, Шахурин. Начали обсуждать вопросы эвакуации промышленных предприятий. Выслушав их соображения, Сталин дал совершенно четкое и твердое указание ускорить эвакуацию предприятий.

Затем товарищи Косыгин, Первухин и Шахурин ушли. Настроение у Сталина было хорошее, и он еще долго беседовал с нами. Наверное, уместно напомнить, что 14 октября немцы овладели Калинином. Мы об этом не знали. Сталин же, конечно, знал. И своим настроением он, видимо, хотел вселить в нас больше оптимизма. Ведь все мы представляли партийные организации областей, которые примыкали к Москве. Наши области были в эти дни уже не прифронтовыми, а фронтовыми.

<…> От положения в наших областях во многом зависело и положение в Москве. Сталин подбадривал нас, зная, видимо, что все это будет передано коммунистам и трудящимся наших областей. Так это и было. <…>

Мы пробыли в Кремле почти до утра. На рассвете вышли на Красную площадь.

Слышно было, как о мостовую щелкали осколки снарядов, падающих сверху. Наша артиллерия обороняла Москву. Дежурные порекомендовали нам пересечь площадь побыстрее.

Отдохнув в гостинице «Москва» часа два-три, мы попрощались и разъехались по своим областям. <…>

Н.С. Патоличев. Испытания на зрелость.

Политиздат, М., 1977. С. 126–131, 133.

Н.М. Пегов, 15 октября 1941 года

Политбюро ЦК партии и Государственный Комитет Обороны, учитывая нависшую угрозу японского нападения, несмотря на тяжелейшее положение на советско-германском фронте, держали на Дальнем Востоке сильные кадровые части Красной Армии и Военно-Морского Флота.

Хотел бы в этой связи рассказать об одном эпизоде. В октябре 1941 года меня, командующего Тихоокеанским флотом адмирала И.С. Юмашева, командующего Дальневосточной армией генерала И.Р. Апанасенко и члена военного совета Тихоокеанского флота СЕ. Захарова вызвали в Москву. Враг стоял у ворот столицы.

15 октября в 7 часов вечера в номере гостиницы «Москва», где мы разместились, зазвонил телефон. Беру трубку и узнаю голос Поскребышева: «Товарищ Сталин ждет вас». Мы быстро оделись и минут через двадцать были уже «на уголке» – так называли часть здания в Кремле, где размещался кабинет И.В. Сталина и его секретариат. Разделись внизу и поднялись на второй этаж, в приемную. Поскребышев сразу же провел нас в кабинет Сталина.

Сталин с трубкой в руке шел нам навстречу ровной, мягкой походкой. Поздоровавшись, он пригласил нас устраиваться за большим столом, сам, однако, за стол не сел.

Сталин подробно рассказал о положении на фронтах, особенно под Москвой. Немца в Москву не пустим, твердо сказал он, но выразил беспокойство, что в город где-нибудь могут прорваться несколько танков и вызвать панику. Производство противотанковых пушек налажено у нас плохо, заметил он, их не хватает, а немец давит на нашу оборону танками.

– Товарищ Апанасенко, – сказал Сталин, подойдя к генералу вплотную, – дайте нам 150 противотанковых пушек. Мы их вам вернем, промышленности дано задание срочно увеличить их производство.

Надо сказать, что еще до отъезда из Владивостока нами было получено и немедленно выполнено указание об отправке некоторых воинских частей и вооружения под Москву. Все мы тогда понимали, что судьба страны решалась на советско-германском фронте и все наши усилия должны быть направлены на разгром фашистских захватчиков. Поэтому совершенно неожиданно для всех нас прозвучал ответ Апанасенко:

– Товарищ Верховный Главнокомандующий, не могу.

Сталин отошел от генерала, молча походил по кабинету, затем снова стал рассказывать о мерах по укреплению обороны Москвы, о привлечении населения к строительству оборонительных сооружений и вновь сказал:

– Товарищ Апанасенко, дайте нам 150 противотанковых пушек. Мы вам вернем их, как только наладим производство.

Чем была вызвана такая форма обращения со стороны Сталина? Ведь он мог, не спрашивая Апанасенко, взять на Дальнем Востоке все, что считал необходимым для отпора гитлеровской Германии. Вопрос о переброске 150 противотанковых пушек с Дальнего Востока был, как выяснилось позже, решен до нашего прихода. Облекая уже принятое решение в такую форму, Сталин, видимо, хотел успокоить нас, не создавать у нас впечатления, что в Москве недооценивают опасность нападения со стороны Японии.

На вторичное обращение Сталина Апанасенко ответил той же фразой:

– Товарищ Верховный Главнокомандующий, не могу. Круто повернувшись, Сталин ушел в дальний угол кабинета. Обстановка доброжелательности, в которой проходила беседа, исчезла. Сталин стал предельно лаконичен и, я бы сказал, жесток, задавая вопросы.

– Товарищ Юмашев, что будете делать, если японцы вступят в войну? – Будем драться до конца, – ответил Юмашев.

– Ну и глупо. С сильным японским флотом вам ввязываться в драку не следует. Вам надо уходить на север, спасать флот, а японцев громить на подступах береговой крепостной артиллерией, укреплением которой вам надлежит заняться незамедлительно. И к партизанской войне, товарищ Пегов, краю надо быть готовым. Что делает крайком в этом направлении?

Я сказал, что у нас уже утверждены составы подпольных райкомов и горкомов. Заканчивается оборудование партизанских баз в тайге. Ничего нового мы здесь не стали изобретать, а обосновались на местах, где в свое время были базы С. Лазо.

– Когда вы собираетесь выехать во Владивосток? – спросил Сталин. Я ответил, что можем выехать завтра.

– Поезд ждет вас на Казанском вокзале, можете отправляться сейчас же. Кто-то из нас сказал, что заедем в гостиницу, заберем вещи и немедленно отправимся на вокзал.

– Ваши вещи уже в вагоне, – бросил Сталин. Затем, твердо чеканя слова, он сказал: – Вы должны сделать все, чтобы не дать Японии оснований для вступления в войну, для образования второго для нас фронта. Если же вы спровоцируете нам войну на Дальнем Востоке, мы будем судить вас по всей строгости военного времени. До свидания.

Перед партийной организацией Приморья, всеми тружениками края стояла задача – сделать все возможное как для оказания помощи действующим фронтам, так и для подготовки отпора реально нависшему вторжению японских войск, не дав при этом Японии ни малейшего повода для вступления в войну.

Н.М. Пегов. Близкое-далекое.

Политиздат, М., 1982. С. 110–113.

И. Д. Папанин, 15 октября 1941 года

Я часто вспоминаю тот день, который определил мою судьбу в военные годы, день 15 октября 1941 года, когда меня неожиданно вызвали в Государственный Комитет Обороны.

Естественно, я волновался: зачем понадобился?

И. В. Сталин был за рабочим столом, сбоку от него сидели В.М. Молотов и А.И. Микоян – члены Государственного Комитета Обороны.

– Начальник Главсевморпути Папанин явился по вашему вызову, товарищ Сталин, – отрапортовал я, остановившись посреди кабинета.

Я имел тогда звание капитана первого ранга и ходил в военной форме.

– Садитесь. Я сел в свободное кресло.

– Товарищ Папанин, – сказал председатель ГКО, – хочу сообщить вам о решении: посылаем вас в Архангельск как уполномоченного Государственного Комитета Обороны. Я вопросительно посмотрел на Сталина. Он продолжал:

– Архангельский порт имеет сейчас и будет иметь в ближайшем будущем особое военное значение. Это на западе самый близкий к линии фронта свободный морской порт. Мурманск еще ближе, но он всего в 40 километрах от фронта, и вражеская авиация бомбит город регулярно. Мы заключили соглашение с Рузвельтом и Черчиллем. Через Атлантику идут в Архангельск корабли с грузами. Надо организовать их приемку, быструю разгрузку и немедленную отправку грузов на фронт. Это очень важно…

– Нынешнее руководство, – добавил А.И. Микоян, – к сожалению, не справляется со срочной разгрузкой судов. Первый караван – 7 кораблей союзников – разгружался очень долго. Вы организовывали зимние военные перевозки в Белом море в финскую кампанию. Поэтому вспомнили о вас.

– Надеемся на ваш практический опыт и энергию, – сказал в заключение председатель ГКО. В первое мгновение это предложение сильно озадачило меня. Я спросил:

– А как же Главсевморпути? Ведь сейчас у нас самое напряженное время, завершается арктическая навигация.

– Назначая вас уполномоченным Комитета Обороны по перевозкам в Белом море, мы не снимаем с вас ответственности за работу в Арктике, – ответили мне.

– Сколько у вас заместителей и членов коллегии?

– Шесть, – ответил я.

– Вот и хорошо. Закрепите за каждым участок работы и строго спрашивайте с них, а сами сегодня же поезжайте в Архангельск. Подчиняться будете товарищу Микояну, а в особых случаях можете обращаться непосредственно ко мне.

– Дано распоряжение выделить вам служебный вагон и прицепить его к вечернему поезду, – добавил Анастас Иванович.

– Есть выехать сегодня вечером в Архангельск, – только и сказал я.

Сталин кивком дал понять, что разговор окончен.

Тут же в приемной мне вручили мандат, подписанный председателем ГКО.

И.Д. Папанин. лед и пламень.

Политиздат, М., 1984. С. 244–245.

И.Т. Пересыпкин, 15–21 октября 1941 года

15 октября, оказавшись в приемной И. В. Сталина, я встретился с группой секретарей областных комитетов партии, выходивших из его кабинета. Среди них было много знакомых и в их числе секретарь Горьковского обкома Родионов. Я обратился к нему:

– Зачем вас вызывали в Москву?

– Сталин приказал, – ответил он.

Мне показалось, что это самый подходящий момент для доклада Сталину о месте расположения запасного узла связи Ставки Верховного Главнокомандования.

– Прибыл для доклада о запасном узле связи Ставки, – доложил я.

Хотя я ожидал неприятного для себя разговора, все обошлось благополучно. Сталин, несмотря на очень сложную обстановку под Москвой, был спокоен. Он развернул на столе принесенную мной карту, спросил:

– Где вы предлагаете создать запасной узел связи Ставки?

– С точки зрения удобства организации и обеспечения связи, для этой цели наиболее подходящим местом является район Куйбышева, – ответил я.

– Нет, в Куйбышев мы не поедем. Там будет много иностранцев.

И. В. Сталин, по-видимому, имел в виду известное мне решение советского правительства об эвакуации в Куйбышев дипломатического корпуса, принятое утром этого дня.

Потом я предложил расположить узел связи в районе Казани, оговорившись, что оттуда организовать связь с фронтами и всей страной будет значительно труднее, чем из Куйбышева. Но и это предложение принято не было.

Сталин долго и внимательно смотрел на разложенную карту. Я стоял рядом и с нетерпением ждал его решения. Потом он посмотрел мне в глаза, как бы изучая, повернулся снова к столу и сказал:

– Давайте здесь… – И указательным пальцем показал на населенный пункт.

Это его решение было полной неожиданностью. Можно было предположить все что угодно, но что узел связи Ставки придется развертывать в этом пункте, я никогда не ожидал. Это было совсем не то, на что рассчитывали связисты. Мне было известно, что в районе этого пункта средства связи были развиты крайне слабо, он находился вдали от магистральных линий. Однако решение было принято и его надо было исполнять. <…>

Основой запасного узла связи Ставки послужили два поезда, принадлежавшие Наркомату обороны и Наркомату связи, ранее эвакуированным из Москвы на восток. Мы сумели перехватить их в пути и использовать для решения поставленной задачи. Недостающие телеграфно-телефонное оборудование, радиостанции, монтажные и линейные материалы в спешном порядке были направлены из московских складов и соседних областей. К монтажным и линейным работам на создаваемом узле связи были привлечены: личный состав обоих поездов связи, один из ремонтно-восстановительных батальонов связи, случайно оказавшийся в этом районе и работники местной конторы связи.

В результате героической работы всего личного состава, участвовавшего в строительно-монтажных работах, задание И.В. Сталина было выполнено за пять суток. К исходу 21 октября сорок первого года запасной узел связи Ставки Верховного Главнокомандования, получивший позывной – Виктория – что означает победа, в основном был смонтирован.

И.Т. Пересыпкин…А в бою еще важней.

«Советская Россия», М., 1970. С. 95–97, 98.

А. И. Шахурин, 15–16 октября 1941 года

<…> К середине октября 1941 года на московском направлении сложилась крайне серьезная обстановка. 15 октября в 11 часов утра находившихся в Москве наркомов вызвали в Кремль. Молотов, стоя, сказал, что все мы сегодня должны покинуть Москву и выехать в те места, куда перебазируются наши наркоматы, – в города Заволжья, Урала, Сибири. В Москве остаются лишь оперативные группы наркоматов по 20–30 человек. <…>

Вернувшись в наркомат, позвонил Сталину:

– Только что, как и другие наркомы, получил указание о выезде из Москвы. Но наши предприятия еще не закончили эвакуацию. Прошу разрешения остаться.

Сталин сказал:

– Хорошо, оставайтесь.

Остаток дня ушел на то, чтобы получить побольше вагонов. <…> Проверил, как обстоит дело с выездом из Москвы ученых и главных конструкторов авиационной промышленности. Им тоже приказано сегодня покинуть столицу. <…>

16 октября 1941 года. Первый звонок. Как ни странно, он не по авиационным делам. Валентина Степановна Гризодубова говорит, что в городе не ходят трамваи, не работает метро, закрыты булочные. Я знал Гризодубову как человека, которого касается все. Однако на этот раз, выслушав Валентину Степановну, спросил, почему она сообщает о неполадках в Москве мне, а не председателю Моссовета Пронину или секретарю Московского комитета партии Щербакову?

– Я звонила им обоим и еще Микояну, – отозвалась Гризодубова, – ни до кого не дозвонилась.

Пообещал Валентине Степановне переговорить с кем нужно, а у самого беспокойство: что делается на заводах? Решил сразу поехать на самолетный завод, где раньше работал парторгом ЦК. Сжалось сердце, когда увидел представшую картину. Вместо слаженного пульсирующего организма, каким всегда был завод, распахнутые ворота цехов, голые стены с вынутыми рамами и разобранными проемами, оставшиеся неубранными помосты, вскрытые полы на местах, где стояли станки. Щемящая сердце пустота. Лишь в механическом цехе несколько станков, а в цехе сборки последние самолеты на стапелях.

Рабочие подошли ко мне. У одной работницы слезы на глазах:

– Мы думали, все уехали, а нас оставили. А вы, оказывается здесь! Говорю:

– Если вы имеете в виду правительство и наркомат, то никто не уехал. – Говорю громко, чтобы все слышали. – Все на месте. На своем посту каждый, а отправляем заводы туда, где они смогут выпускать для нашей армии современные боевые самолеты, чтобы мы могли дать сокрушительный отпор врагу. У вас пока организуем ремонт боевых машин, а дальше видно будет. Когда отгоним врага, снова будем на вашем заводе выпускать самолеты. Так что давайте ковать победу: те, кто уехал, – там, а вы – здесь.

Еду на другой завод. Мысленно отмечаю – Москва та и не та. Какой-то особый отпечаток лежал на ней в это утро. Гризодубова оказалась права: не работал городской транспорт, закрыты магазины. На запад идут только военные машины, на восток – гражданские, нагруженные до отказа людьми, узлами, чемоданами, запасными бидонами с бензином.

На этом заводе застал возбужденно беседующих рабочих. Спросил, в чем дело. Молчат. Потом один говорит:

– Вот директор уехал и забрал деньги. Не хватило выдать зарплату.

В те дни на эвакуируемых заводах всем работающим кроме уже заработанных денег выдавали еще и за две недели вперед. Спросил исполняющего обязанности директора, почему не хватило денег? Объясняет: не дали в отделении Госбанка, сказали – денег нет. Я успокоил рабочих, объяснил, что директор выехал по указанию наркомата на новое место базирования завода. Туда скоро уедете и все вы. А деньги выдадут сегодня или в крайнем случае завтра.

Только вернулся в наркомат – звонок: срочно вызывали в Кремль, на квартиру Сталина.

Кремль выглядел безлюдным. Передняя квартиры Сталина открыта. Вошел и оказался одним из первых, если не первым: вешалка была пуста. Разделся и прошелся по коридору в столовую. Одновременно из спальни появился Сталин. Поздоровался, закурил и начал молча ходить по комнате. В столовой мебель на своих местах: прямо перед входом – стол, налево – буфет, справа по стене – шкаф.

В этот момент в комнату вошли Молотов, Щербаков, Косыгин и другие. Сталин поздоровался, продолжая ходить взад-вперед. Все стояли. Сесть никому он не предложил. Внезапно Сталин остановился и спросил:

– Как дела в Москве?

Все промолчали. Посмотрели друг на друга и промолчали. Не выдержав, я сказал:

– Был на заводах утром. На одном из них удивились, увидев меня: а мы, сказала одна работница, думали, что все уехали. На другом рабочие возмущались тем, что не всем выдали деньги: им сказали, что увез директор, а на самом деле не хватило в Госбанке дензнаков.

Сталин спросил у Молотова:

– А Зверев где?

Молотов ответил, что нарком финансов в Горьком. Сталин сказал:

– Нужно немедленно перебросить самолетом дензнаки. Я продолжал.

– Трамваи не ходят, метро не работает, булочные и другие магазины закрыты. Сталин обернулся к Щербакову:

– Почему? – И, не дождавшись ответа, начал ходить. Потом сказал: – Ну, это ничего. Я думал, будет хуже. – И, обратившись к Щербакову, добавил: – Нужно немедленно наладить работу трамвая и метро. Открыть булочные, магазины, столовые, а также лечебные учреждения с тем составом врачей, которые остались в городе. Вам и Пронину надо сегодня выступить по радио, призвать к спокойствию, стойкости, сказать, что нормальная работа транспорта, столовых и других учреждений бытового обслуживания будет обеспечена.

Помолчав еще немного, Сталин поднял руку:

– Ну, все. И мы разошлись, каждый по своим делам. Забот и нерешенных вопросов у каждого было так много, что никого не удивило, что встреча оказалась столь короткой.

А.И. Шахурин. Крылья победы.

Политиздат, М., 1985. С. 126–129.

К. Ф. Телегин, 19 октября 1941 года

<…> поздно вечером 19 октября П.А. Артемьева и меня срочно вызвали в Кремль на заседание Государственного Комитета Обороны.

С немалым волнением вслед за П.А. Артемьевым я впервые переступил порог кабинета И.В. Сталина, впервые в жизни встретился с ним, членами Государственного Комитета Обороны.

Выслушав наши доклады о прибытии по вызову, Сталин сразу же задал вопрос:

– Какое, по вашему мнению, положение в Москве? П.А. Артемьев четко доложил:

– Положение тревожное. Необходим более строгий порядок эвакуации. Паникеры будоражат население, это может дезорганизовать жизнь города. – Что предлагаете?

– Военный совет считает необходимым ввести в Москве осадное положение.

Сталин задумчиво прошелся по кабинету, потом произнес, как о деле давно решенном:

– Правильно! Тут же под его диктовку было записано постановление ГКО. «Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на 100–120 километров западнее Москвы, поручается командующему Западным фронтом генералу армии т. Жукову… Оборона города на его подступах возлагается на начальника гарнизона города Москвы т. Артемьева…

В целях тылового обеспечения обороны Москвы и укрепления тыла войск, защищающих Москву, а также в целях пресечения подрывной деятельности шпионов, диверсантов и других агентов немецкого фашизма Государственный Комитет Обороны постановил:

1. Ввести с 20 октября 1941 года в городе Москве и прилегающих к городу районах осадное положение. Нарушителей порядка немедленно привлекать к ответственности с передачей суду Военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте…»

Слушая эти слова, я испытывал какое-то необычное напряжение. Не потому, что на Военный совет ложилась основная тяжесть осуществления всех мер, вытекающих из этого решения. Нет, ответственности мы не боялись и сами шли к ней, внося предложение на заседании ГКО. Взволновала меня сама обстановка, в которой все это происходило, и сам факт, что такое решение принято ГКО. Из этого состояния меня вывел вопрос Сталина, заданный членам ГКО:

– Есть ли возражения и замечания? Согласны ли с таким текстом? Текст одобрили единодушно, и Сталин подписал его.

– Не позднее пяти часов утра поместить во всех газетах, объявить по радиотрансляционной сети, расклеить по городу и в пригородах, – отдал И. В. Сталин распоряжение вызванному секретарю.

Вышли мы с заседания ГКО глубоко взволнованные участием в решении столь важных вопросов, самой атмосферой заседания.

К. Ф. Телегин. Войны несчитанные версты.

Воениздат, М., 1988. С. 79–80.

A. M. Василевский, 19–28 октября 1941 года

19 октября ГКО постановил ввести с 20 октября в Москве и прилегающих к ней районах осадное положение. Жители Москвы сутками не выходили с заводов, не покидали строительства оборонительных рубежей. <…>