Текст книги "Двести встреч со Сталиным"

Он тут же позвонил секретарю И.В. Сталина А.Н. Поскребышеву и заказал для меня пропуск.

Вечером мы прибыли в Кремль.

В приемной Верховного находился только Поскребышев. Поздоровавшись, он, обращаясь к Бокову, сказал, что И.В. Сталин беседует с группой конструкторов и просит немного подождать. Вскоре высокая дверь раскрылась, и из кабинета Сталина начали выходить конструкторы, перебрасываясь короткими фразами и угощая друг друга папиросами. Пригласили Ф.Е. Бокова, а я остался в приемной наедине с Поскребышевым, который, казалось, не замечал меня, сосредоточенно разбирая документы и отвечая на телефонные звонки. Присев по его приглашению на стул, я обдумывал, как более коротко и четко доложить Верховному свое мнение, зная, что он не любит пространных рассуждений.

И вот наконец Поскребышев предложил мне зайти в кабинет Верховного Главнокомандующего. За длинным столом сидели члены Политбюро ЦК ВКП(б), Ставки и правительства. Почему-то в первое мгновение мой взгляд скользнул по лицу В.М. Молотова, поправлявшего пенсне.

Сталин, стоявший в глубине кабинета с неизменной трубкой в слегка согнутой руке, медленно двинулся мне навстречу. Я остановился и по-уставному доложил о прибытии по его приказанию.

– Я вам не приказывал, я вас приглашал, товарищ Ротмистров, – подал мне руку Сталин. – Рассказывайте, как громили Манштейна.

Меня это несколько смутило: ведь Верховному наверняка в подробностях было известно о боях с войсками противника, рвавшимися на выручку группировке Паулюса, окруженной под Сталинградом. Но коли он спрашивает, я начал рассказывать, анализируя эти бои, тактику действий 3-го гвардейского танкового корпуса в наступлении на Рычковский и Котельниково.

Сталин бесшумно прохаживался вдоль стола, изредка задавал мне короткие вопросы. Внимательно слушали меня и все присутствующие. Мне даже подумалось, что Верховный предложил рассказать про бои с Манштейном именно для них.

Как-то незаметно Сталин перевел разговор на танковые армии.

– Наши танковые войска, – сказал он, – научились успешно громить противника, наносить ему сокрушительные и глубокие удары. Однако почему вы считаете нецелесообразным иметь в танковой армии и пехотные соединения? Верховный остановился и прищуренным взглядом пристально посмотрел мне в глаза. Я понял, что кто-то сообщил ему мое мнение.

– При наступлении стрелковые дивизии отстают от танковых корпусов. При этом нарушается взаимодействие между танковыми и стрелковыми частями, затрудняется управление ушедшими вперед танками и отставшей пехотой.

– И все же, – возразил Сталин, – как показали в общем смелые и решительные действия танкового корпуса генерала Баданова в районе Тацинской, танкистам без пехотинцев трудно удерживать объекты, захваченные в оперативной глубине.

– Да, – согласился я. – Пехота нужна, но моторизованная. Именно поэтому я считаю, что в основной состав танковой армии помимо танковых корпусов должны входить не стрелковые, а именно мотострелковые части.

– Вы предлагаете пехоту заменить механизированными частями, а командующий танковой армией Романенко доволен стрелковыми дивизиями и просит добавить ему еще од ну-две такие дивизии. Так кто же из вас прав? – спросил молчавший до этого В.М. Молотов.

– Я доложил свое мнение, – ответил я. – Считаю, что танковая армия должна быть танковой не по названию, а по составу. Наилучшим ее организационным построением было бы такое: два танковых и один механизированный корпус, а также несколько полков противотанковой артиллерии. Кроме того, следует обеспечить подвижность штабов и надежную связь между ними, частями и соединениями… И. В. Сталин внимательно слушал меня, одобрительно кивал, и улыбаясь, посматривал на В.М. Молотова, который вновь перебил меня вопросом:

– Выходит вы не признаете противотанковые ружья, если, по существу, хотите их заменить противотанковой артиллерией. Но они ведь успешно используются против танков и огневых точек. Разве не так?

– Дело в том, товарищ Молотов, что противотанковые ружья были и остаются эффективным средством борьбы с танками противника в оборонительных операциях, когда огонь ведется из окопов с расстояния не более трехсот метров. А в маневренных условиях они не выдерживают единоборства с пушечным огнем вражеских танков, открываемом на дистанции пятьсот метров и больше. Поэтому и желательно иметь в танковых и механизированных корпусах хотя бы по одной противотанковой бригаде.

Обсуждение вопроса продолжалось около двух часов. И.В. Сталина заинтересовали и высказанные мною взгляды на применение танковых армий в наступательных операциях. Они сводились к тому, что танковые армии следует использовать как средство командующего фронтом или даже ставки Верховного Главнокомандования для нанесения массированных ударов прежде всего по танковым группировкам противника на главных направлениях без указания им полос наступления, которые лишь сковывают маневр танков.

Чувствовалось, что Сталин хорошо понимает значение массированного применения танковых войск и не одного меня заслушивал по этому вопросу.

– Придет время, – сказал он, как бы вслух размышляя, – когда наша промышленность сможет дать Красной Армии значительное количество бронетанковой, авиационной и другой боевой техники. Мы скоро обрушим на врага мощные танковые и авиационные удары, будем беспощадно гнать и громить немецко-фашистских захватчиков. – Сталин заглянул в лежащий на столе блокнот и снова двинулся по кабинету, продолжая рассуждать. – Уже сейчас у нас имеется возможность для формирования новых танковых армий. Вы могли бы возглавить одну из них, товарищ Ротмистров?

– Как прикажете, – быстро поднялся я со стула.

– Вот это солдатский ответ, – сказал Верховный и снова пристально посмотрев на меня, добавил, – думаю, потянете. Опыта и знаний у вас хватит.

У присутствующих, вероятно, были дела, требовавшие срочных решений Сталина, и, считая, что наш разговор затянулся, они начали проявлять нетерпение. Сталин уловил это и попрощался.

Через день я был вызван в Генштаб. Там уже находился командующий бронетанковыми и механизированными войсками генерал-полковник Я.Н. Федоренко. Генерал Боков сообщил, что при его очередном докладе И.В. Сталину Верховный полностью одобрил высказанные мною предложения и подписал директиву о формировании 5-й гвардейской танковой армии, поручив Генштабу совместно с управлением Я.Н. Федоренко тщательно разработать проект структуры новых танковых армий.

Одновременно был подписан приказ о назначении командования 5-й гвардейской танковой армии. Командармом назначался я, моим первым заместителем И.А. Плиев, вторым генерал-майор К.Г. Труфанов, членом военного совета генерал-майор танковых войск П.Г. Гришин и начальником штаба армии полковник В.Н. Баскаков.

– А ты опять улизнул от меня, – лукаво посмеиваясь, сказал Я.Н. Федоренко. – Честно говоря, упрашивал я товарища Сталина назначить тебя моим заместителем. Но он ответил как отрезал: «Канцеляристов и так в Москве развелось много!»

П. А. Ротмистров. Стальная гвардия.

Воениздат, М., 1984. С. 163–167.

А.С. Яковлев, март 1943 года

В один из мартовских дней 1943 года вызвали в Кремль по вопросу о двигателях Климова ВК-107, а разговор опять зашел о дальности полетов истребителей. Мы доложили о том, что конструктор Лавочкин выпустил новую модификацию самолета Ла-5 с мотором М-71 – мощным двигателем воздушного охлаждения конструктора Швецова – и что самолет показал при этом хорошие летные качества.

Сталин обрадовался, стал подробно расспрашивать о данных машины, но заметил:

– Скажите Лавочкину, что дальность его самолета мала. Нам нужно, чтобы она была не меньше тысячи километров…

Тут же он перешел к сравнению наших истребителей с английским «Спитфайром» и американским «Эйркобра». При этом он заметил, что фирменные данные заграничных машин преувеличиваются. Когда он назвал данные самолета «Спитфайр», я, полагал, что он имеет в виду «Спитфайр» – разведчик, дальность которого превышала 2 тысячи километров, сказал, что этот самолет не имеет стрелкового оружия, он не истребитель, а разведчик.

На это Сталин возразил:

– Что вы ерунду говорите? Что я, ребенок, что ли? Я говорю об истребителе, а не о разведчике. «Спитфайр» имеет большую дальность, чем наши истребители, и нам нужно обязательно подтянуться в этом деле…

А.С. Яковлев. Цель жизни.

Политиздат, М., 1987. С. 275–276.

Г.К. Жуков, 16 марта 1943 года

Совещание у Верховного Главнокомандующего закончилось после трех часов ночи. Все его участники разошлись, кто в ЦК, кто в СНК, кто в Госплан, с тем, чтобы изыскать ресурсы и срочно принять меры для улучшения работы промышленности.

После совещания И.В. Сталин подошел ко мне и спросил:

– Вы обедали?

– Нет.

– Ну тогда пойдемте ко мне да заодно и поговорим о положении в районе Харькова.

Во время обеда из Генштаба привезли карту с обстановкой на участках Юго-Западного и Воронежского фронтов. Направленец, ведущий обстановку по Воронежскому фронту, доложил, что там к 16 марта ситуация крайне ухудшилась. После того как бронетанковые и моторизованные части противника, наступавшие из района Краматорска, оттеснили части Юго-Западного фронта за реку Донец, создалось тяжелое положение юго-западнее Харькова.

Одновременно перешли в наступление части противника из района Полтавы и Краснограда. Н.Ф. Ватутин оттянул назад вырвавшиеся вперед части 3-й танковой и 69-й армии и организовал более плотные боевые порядки западнее и юго-западнее Харькова. Воронежский фронт, которым в то время командовал генерал-полковник Ф.И. Голиков, такой отвод войск не осуществил.

– Почему Генштаб не подсказал? – спросил Верховный.

– Мы советовали, – ответил направленец.

– Генштаб должен был вмешаться в руководство фронтом, – настойчиво заметил И.В. Сталин. А затем, подумав немного, обратился ко мне: – Придется вам утром вылететь на фронт.

Тут же Верховный позвонил члену Военного совета Воронежского фронта Н. С.Хрущеву и резко отчитал его за непринятие военным советом мер против контрударных действий противника. Отпустив направленца, Верховный сказал:

– Все же надо закончить обед. А было уже пять часов утра… После обеда, вернее уже завтрака, я попросил разрешения

поехать в Наркомат обороны, чтобы приготовиться к отлету на Воронежский фронт. В семь часов утра был на Центральном аэродроме и вылетел в штаб Воронежского фронта. Как только сел в самолет, сейчас же крепко заснул и проснулся лишь от толчка при посадке на аэродроме.

В тот же день позвонил по ВЧ И.В. Сталину и обрисовал обстановку. Она была хуже той, которую утром докладывал направленец Генштаба.

После захвата Харькова части противника без особого сопротивления продвигались на белгородском направлении и заняли Казачью Лопань.

– Необходимо, – докладывал я Верховному, – срочно двинуть сюда все что можно из резерва Ставки, в противном случае немцы захватят Белгород и будут развивать удар на курском направлении.

Через час из разговора с A.M. Василевским я узнал, что Верховным принято решение и уже передано распоряжение о выдвижении в район Белгорода 21-й армии, 1-й танковой армии и 64-й армии. Танковая армия поступила в мой резерв.

18 марта Белгород был захвачен танковым корпусом СС. Однако дальше на север противник прорваться уже не мог.

Г.К. Жуков. Воспоминания и размышления. т. 2.

АПН, М., 1974. С. 136–137.

А.С. Яковлев, 20–30 апреля 1943 года

В конце апреля 1943 года я доложил в Государственный Комитет Обороны о том, что создан и испытан новый истребитель – Як-3, являющийся развитием самолета Як-1. Снизив вес машины на 300 килограммов против серийного Як-1, нам удалось при прежнем двигателе увеличить скорость на 70 километров в час, резко улучшить маневренность и усилить вооружение. Я подчеркнул, что истребитель Як-3 построен нашим ОКБ в инициативном порядке.

Сталин удивился:

– Не может быть! Как вам это удалось?

– Мы провели облегчение конструкции самолета Як-1, кроме того, уменьшили ему крыло, что, в свою очередь, дало большое облегчение, и в результате полетный вес Як-3 стал 2650 килограммов вместо 2950 килограммов у Як-1. – А сколько весят «мессершмитт» и «фокке-вульф»?

– Теперешние «мессершмитты» весят более 3 тысяч килограммов, а «фокке-вульф» – около 4 тысяч килограммов.

– Значит, у Як-3 маневренность лучше, чем у немецких истребителей? – Гораздо лучше. Подумав немного, Сталин задал еще вопрос:

– А почему скорость увеличилась, – с мотором что-нибудь сделали?

Я ответил, что с мотором ничего не делали, мотор серийный, и рассказал, как мы улучшили аэродинамику самолета. Максимальная скорость Як-3 – 660 километров в час.

– А как технология?

– Технология в основном такая же, как при производстве Як-1.

– Ну, это хорошо. Проводите скорее государственные испытания и доложите, что получится. Желаю успеха.

Внедрение в серию Як-3 не вызвало затруднений. Освоение его шло параллельно с серийным выпуском Як-1 и не привело к снижению программы завода.

Скоро на фронт в больших количествах вместо Як-1 стали поступать Як-3.

А.С. Яковлев. Цель жизни.

Политиздат, М., 1988. С. 292–293.

А.С. Яковлев, 3 июня 1943 года

3 июня 1943 года меня и заместителя наркома П.В. Дементьева, ведавшего вопросами серийного производства, вызвали в Ставку Верховного Главнокомандования. В кабинете кроме Сталина находились маршалы Василевский и Воронов. Мы сразу заметили на столе куски потрескавшейся полотняной обшивки крыла самолета и поняли, в чем дело. Предстоял неприятный разговор.

Дело в том, что на выпущенных одним из восточных заводов истребителей Як-9 обшивка крыла стала растрескиваться и отставать. Произошло несколько случаев срыва полотна с крыльев самолета в полете. Причиной этому явилось плохое качество нитрокраски, поставляемой одним из уральских химических предприятий, где применили наспех проверенные заменители.

Краска была нестойкой, быстро подвергалась влиянию атмосферных условий, растрескивалась, и полотняная оклейка крыла отставала от фанеры. Мы уже знали об этом дефекте и всеми мерами стремились ликвидировать его. Сталин, указывая на куски негодной обшивки, лежавшие на столе, спросил:

– Вам об этом что-нибудь известно? – И зачитал донесение из воздушной армии, дислоцированной в районе Курска, присланное вместе с образцами негодной обшивки. Мы сказали, что случаи срыва обшивки нам известны. Он перебил нас:

– Какие случаи? Вся истребительная авиация небоеспособна. Было до десяти случаев срыва обшивки в воздухе. Летчики боятся летать. Почему так получилось?!

Сталин взял куски полотна, лакокрасочное покрытие которого совершенно растрескалось и отваливалось кусками, показал нам и спросил:

– Что это такое?

Дементьев сказал, что мы о дефекте знаем и принимаем меры к тому, чтобы прекратить выпуск негодных самолетов и отремонтировать уже выпущенные машины. Дементьев обещал в кратчайший срок исправить положение и обеспечить боеспособность всех самолетов, выпущенных за последнее время.

Сталин с негодованием обратился к нам:

– Знаете ли вы, что это срывает важную операцию, которую нельзя проводить без участия истребителей? Да, мы знали, что готовятся серьезные бои в районе Орел – Курск, и наше самочувствие в этот момент было ужасным.

– Почему же так получилось?! – продолжал все больше выходить из себя Сталин. – Почему выпустили несколько сот самолетов с дефектной обшивкой? Ведь вы же знаете, что истребители нам сейчас нужны как воздух! Как вы могли допустить такое положение и почему не приняли мер раньше?

Мы объяснили, что в момент изготовления самолетов этот дефект обнаружить на заводе было невозможно. Он обнаруживается лишь со временем, когда самолеты находятся не под крышей ангара, а на фронтовых аэродромах, под открытым небом – под воздействием дождя, солнечных лучей и других атмосферных условий. Выявить дефект на самом заводе трудно и потому, что самолеты сразу же из цеха отправлялись на фронт.

Никогда не приходилось видеть Сталина в таком негодовании.

– Значит, на заводе это не было известно?

– Да, это не было известно.

– Значит, это выявилось на фронте только перед лицом противника? – Да, это так.

– Да знаете ли вы, что так мог поступить только самый коварный враг?! Именно так и поступил бы, – выпустив на заводе годные самолеты, чтобы они на фронте оказались негодными! Враг не нанес бы нам большего ущерба, не придумал бы ничего худшего. Это работа на Гитлера! Он несколько раз повторил, что самый коварный враг не смог бы нанести большего вреда.

– Вы знаете, что вывели из строя истребительную авиацию? Вы знаете, какую услугу оказали Гитлеру?! Вы гитлеровцы!

Трудно себе представить наше состояние в тот момент. Я чувствовал, что холодею. А Дементьев стоял весь красный и нервно перебирал в руках кусок злополучной обшивки.

Несколько минут прошло в гробовом молчании. Наконец, Сталин, походив некоторое время в раздумье, успокоился и по-деловому спросил:

– Что будем делать?

Дементьев заявил, что мы немедленно исправим все самолеты.

– Что значит немедленно? Какой срок?

Дементьев задумался на какое-то мгновение, переглянулся со мной:

– В течении двух недель.

– А не обманываете?

– Нет, товарищ Сталин, сделаем. Я ушам своим не верил. Мне казалось, что на эту работу потребуется по крайней мере месяца два.

Сталин никак не рассчитывал, что так быстро можно исправить машины. Откровенно говоря, я тоже удивился и подумал: обещание Дементьева временно отведет грозу, а что будет потом?

Срок был принят. Однако Сталин приказал военной прокуратуре немедленно расследовать обстоятельства дела, выяснить, каким образом некачественные нитролаки и клеи попали на авиационный завод, почему в лабораторных условиях как следует не проверили качество лаков.

Тут же он дал указание отправить две комиссии для расследования: на Уральский завод лаков и красок и на серийный завод, производивший «яки».

После чего Сталин обратился ко мне:

– А ваше самолюбие не страдает? Как вы себя чувствуете? Над вами издеваются, гробят вашу машину, а вы чего смотрите?

– Товарищ Сталин, я себя чувствую отвратительно, так как отчетливо представляю, какой ущерб делу это принесло. Но вместе с Дементьевым обещаю, что мы примем самые энергичные меры, и в кратчайший срок дефект будет устранен. Когда мы выходили из кабинета Сталина, я облегченно вздохнул, но вместе с тем не мог не сказать Дементьеву:

– Слушай, как за две недели можно выполнить такую работу?

– А ты чего хочешь, чтобы нас расстреляли сегодня? Пусть лучше расстреляют через две недели. Трудно, а сделать надо, – ответил Дементьев.

Вся тяжесть ликвидации последствий некачественной оклейки крыльев легла на Дементьева, и надо отдать ему должное – он проявил и энергию и инициативу. <…>

Проведенная работа оказалась ко времени. Буквально через два-три дня началось знаменитое сражение на Орловско-Курском направлении.

А.С. Яковлев. Цель жизни.

Политиздат, М., 1988. С. 284–286.

А.С. Яковлев, 10 июня 1943 года

Сталин начал с того, что истребителей у нас с каждым днем выпускается все больше, поэтому нужно подумать о более эффективном их применении.

– Наша истребительная авиация, – сказал он, – разбросана по отдельным фронтам и не может быть использована концентрированно, как ударная сила, для решения самостоятельных задач, как, например, завоевание господства в воздухе на том или ином участке фронта. Пока что наши истребители в основном взаимодействуют с наземными войсками и самостоятельного значения не имеют. Силы истребительной авиации распылены. А что могут дать собранные в кулак и целеустремленно использованные истребители, показало кубанское воздушное сражение. Пока у нас не хватало истребителей, мы не могли думать на эту тему, а теперь можно поговорить.

Сталин предложил создать несколько специализированных истребительных корпусов, подчиненных главному командованию, с тем, чтобы использовать эти части для массированных ударов против вражеской авиации, для завоевания господства в воздухе на решающих участках фронта. Все присутствующие согласились с этим предложением.

После оживленного обсуждения были решены также вопросы о количестве формируемых корпусов, о вооружении их теми или иными типами истребителей и о распределении их на основных направлениях фронта.

Почти все кандидатуры командиров корпусов Сталин называл сам, и после короткого обсуждения их деловых характеристик они были утверждены.

В ходе беседы возник также вопрос о прикреплении отдельных руководителей ВВС к основным фронтам для руководства действиями нашей авиацией. Зашел разговор о генерале Худякове, который находился в то время на Западном фронте. Сталин хорошо о нем отозвался и заметил, что Худяков «засиделся» в генерал-лейтенантах, что надо ему присвоить звание генерал-полковника. Он поинтересовался также, какие награды имеет Худяков, удивился, что у него мало орденов, заметил, что он заслуживает награды и предложил наградить Худякова орденом Суворова II степени. Был решен вопрос о переводе генерала Худякова на белгородское направление, где предстояли серьезные операции.

На другой же день указы о присвоении С.А. Худякову воинского звания генерал-полковника и о награждении его орденом Суворова II степени были опубликованы в газетах.

При обсуждении других кандидатур состоялся такой любопытный разговор. Речь зашла о назначении командующего одной из воздушных армий. Оказалось, что Сталин лично не знал предложенного кандидата, и он поинтересовался:

– Ну а как он – справится? Что из себя представляет? Заместитель главкома генерал Ворожейкин ответил:

– Да, он подходящий человек. На это Сталин возразил:

– Что значит подходящий? Дело-то он знает?

Тогда Ворожейкин добавил еще несколько общих данных анкетного порядка.

– Я вас спрашиваю: он дело знает?

– Да, товарищ Сталин, он честный человек.

– Бросьте вы эти эпитеты: честный, подходящий. Мало что честный, одной честности недостаточно, дураки тоже честными бывают. Нам важно, чтобы он был не только честным, но чтобы дело знал. Вслед за этим Сталин высказал несколько общих соображений об организационной работе в армии. Он говорил, что современная война требует от военных руководителей больших организаторских способностей, что крупный военачальник – генерал, командующий фронтом, армией, дивизией – это прежде всего организатор.

– Некоторые наши военные, – говорил Сталин, – любят кружки ставить на картах и передвигать флажки, отмечать продвижение войск, составлять оперативные планы, считая, что этим ограничивается деятельность военного руководителя. А грош цена этим оперативным планам, если не организованы люди и техника. Современный командир должен быть прежде всего организатором людей и боевой техники, и не только организатором, но и смелым новатором, применять новые методы тактики, знать новое оружие. А некоторые, как показал опыт, не любят нового, свежего, непроверенного и со времен Кира Персидского ходят по проторенной дорожке. Сейчас у такого командира ничего не получится. Так воевать сейчас нельзя.

Жизнь это подтвердила и многому научила.

А.С. Яковлев. Цель жизни.

Политиздат, М., 1987. С. 279–281.

Г.К. Жуков, 5 июля 1943 года

В третьем часу утра К.К. Рокоссовскому позвонил командующий 13-й армией генерал Н.П. Пухов и доложил, что захваченный пленный сапер 6-й пехотной дивизии сообщил о готовности немецких войск к переходу в наступление. Ориентировочно время называлось – 3 часа утра 5 июля.

К.К. Рокоссовский спросил меня:

– Что будем делать? Докладывать в Ставку или дадим приказ на проведение контрподготовки?

– Время терять не будем, Константин Константинович. Отдавайте приказ, как предусмотрено планом фронта и Ставки, а я сейчас позвоню Верховному и доложу о полученных данных и принятом решении.

Меня тут же соединили с Верховным. Он был в Ставке и только что кончил говорить с A.M. Василевским. Я доложил о полученных данных и принятом решении провести контрподготовку.

И.В. Сталин одобрил решение и приказал чаще его информировать.

– Буду в Ставке ждать развития событий, – сказал он.

Я почувствовал, что Верховый находится в напряженном состоянии. Да и все мы, несмотря на то, что удалось построить глубоко эшелонированную оборону и что в наших руках теперь находились мощные средства удара по немецким войскам, сильно волновались и были крайне возбуждены. Была глубокая ночь, но сон как рукой сняло.

Мы с К.К. Рокоссовским, как всегда в таких случаях, перебрались в штаб фронта. <…> В 2 часа 30 минут, когда уже вовсю шла контрподготовка, позвонил Верховный.

– Ну как? Начали?

– Начали.

– Как ведет себя противник?

Я доложил, что противник пытался отвечать на нашу контрподготовку отдельными батареями, но достаточно быстро замолк.

– Хорошо, я еще позвоню.

Тогда трудно было сразу определить результаты нашей контрподготовки, но начатое противником в 5 часов 30 минут недостаточно организованное и не везде одновременное наступление говорило о серьезных потерях, которое оно нанесло противнику.

Г.К. Жуков. Воспоминания и размышления. т. 2.

АПН, М., 1974. С. 167–168, 169.

П.К. Ротмистров, 6 июля 1943 года

…5 июля 1943 года начальник штаба Степного фронта генерал-лейтенант М.В. Захаров сообщил мне по телефону, что на Центральном и Воронежском фронтах завязались ожесточенные бои.

– В основной состав вашей армии дополнительно включается восемнадцатый танковый корпус генерала Б.С. Бахарова. Свяжитесь с ним. Приведите все войска армии в полную боевую готовность и ждите распоряжений! – потребовал он. А на следующий день в армию прилетел командующий Степным фронтом генерал-полковник И.С. Конев. Он уже более подробно информировал меня о боевой обстановке.

– Наиболее мощный удар противник наносит на курском направлении из района Белгорода. В связи с этим, – сказал Иван Степанович, – Ставка приняла решение о передаче Воронежскому фронту вашей и пятой гвардейской армий. Вам надлежит в очень сжатые сроки сосредоточиться вот здесь. – Командующий очертил красным карандашом район юго-западнее Старого Оскола. Примерно через час после того, как улетел И.С. Конев, позвонил по ВЧ И.В. Сталин.

– Вы получили директиву о переброске армии на Воронежский фронт? – спросил он.

– Нет, товарищ Иванов, но об этом я информирован товарищем Степиным.

– Как думаете осуществить передислокацию?

– Своим ходом.

– А вот товарищ Федоренко говорит, что при движении на такое большое расстояние танки выйдут из строя, и предлагает перебросить их по железной дороге.

– Этого делать нельзя, товарищ Иванов. Авиация противника может разбомбить эшелоны или железнодорожные мосты, тогда мы не скоро соберем армию. Кроме того, одна пехота, переброшенная автотранспортом в район сосредоточения, в случае встречи с танками врага окажется в тяжелом положении. – Вы намерены совершать марш только ночами?

– Нет. Продолжительность ночи всего семь часов, и если двигаться только в темное время суток, мне придется на день заводить танковые колонны в леса, а к вечеру выводить их из лесов, которых, кстати сказать, на пути мало.

– Что вы предлагаете?

– Прошу разрешить двигать армию днем и ночью…

– Но ведь вас в светлое время будут бомбить, – перебил меня Сталин.

– Да, возможно. Поэтому прошу дать указание авиации надежно прикрыть армию с воздуха.

– Хорошо, – согласился Верховный. – Ваша просьба о прикрытии марша армии авиацией будет выполнена. Сообщите о начале марша командующим Степным и Воронежским фронтами.

Он пожелал успеха и положил трубку. <…>

П. А. Ротмистров. Стальная гвардия.

Воениздат, М., 1984. С. 175–176.

С.М. Штеменко, 24 июля 1943 года

С операцией «Кутузов» у меня связаны очень неприятные воспоминания личного плана. В один из дней ее, явившись вместе с А.И. Антоновым на обычный доклад в Ставку, я, как всегда, разложил на столе карты по каждому фронту в отдельности и одну сводную. Доклад несколько затянулся, но проходил в спокойной обстановке. Так как тут же следовало решить ряд вопросов по использованию танков, И.В. Сталин пригласил Я.Н. Федоренко. Тот вошел и, не дождавшись конца нашего доклада, стал раскладывать свои ведомости, справки, списки и другие документы поверх моих карт. Отвечая на вопросы Верховного Главнокомандующего, Яков Николаевич не всегда сразу находил нужные данные, перекладывал бумаги с места на место, выложил на стол и свой видавший виды портфель, чего мы никогда не делали.

Когда с докладом по обстановке все было закончено, я сложил карты и, перед тем как покинуть кабинет Верховного, еще раз, по выработавшейся уже привычке, внимательно осмотрел стол. Там оставались только документы Федоренко.

В Генштабе, как всегда, меня дожидались начальники направлений и отделов. По приезде из Кремля я немедленно же возвращал им все документы и давал короткие указания, что нужно сделать. На этот раз, однако, два начальника своих карт не получили – в моем портфеле их не оказалось, в том числе главной – сводной.

Первой мелькнула мысль о том, что карты случайно захватил Федоренко. Звоню по телефону. Выясняется, что из Кремля он уже возвратился, но с документами еще не разобрался.

– Анатолий Алексеевич, – обратился я к Грызлову. – Срочно выезжайте к Федоренко, вместе с ним осмотрите все его хозяйство вплоть до сейфа. Может быть, карты там.

Грызлов помчался, а я звоню Поскребышеву. Прошу посмотреть, не осталось ли чего-либо из наших документов в кабинете Верховного. Нет, говорит, стол там чистый, и все разошлись.

Грызлов тоже вернулся ни с чем: у Якова Николаевича карт наших не оказалось.

Доложил о пропаже Антонову. Тот посоветовал Верховному пока не докладывать, может быть, карты найдутся.

В тот же день вторично поехали в Ставку, и, как условились, о происшествии – ни слова. Сталин тоже ничего не сказал.

Вернулся в Генштаб. Тут – никаких перемен: карты как в воду канули. Теперь у меня не оставалось никаких сомнений, что они у Сталина. Ведь, кроме Ставки, я никуда не отлучался.

Дольше молчать было нельзя. На следующий день во время очередного доклада у Верховного я улучил удобный момент и твердо заявил:

– Товарищ Сталин, сутки назад мною оставлены у вас две карты с обстановкой. Прошу вернуть их мне. Тот сделал удивленный вид:

– Почему вы думаете, что они у меня? Ничего у меня нет.

– Не может этого быть, – настаивал я. – Мы нигде, кроме Ставки и Генштаба, не бываем. Деться картам некуда. У вас они. Сталин ничего на это не ответил. Вышел из кабинета в комнату отдыха и возвратился с картами. Он нес их, держа за угол, в вытянутой руке и, встряхнув, бросил на стол.

– Нате, да впредь не оставляйте… Хорошо, что правду сказали…

Об этом случае никогда более ни в Ставке, ни в Генштабе никто не вспоминал. Да и надобности в этом не было. Он и без того послужил для меня предметным уроком на долгие годы.