Текст книги "Двести встреч со Сталиным"

Часть IV
Последние годы (1946–1953 гг.)

1946 год

Ф.Е. Боков, 25–30 января – 2 февраля 1946 года

20—21 декабря 1945 года в Берлине состоялась совместная конференция представителей ЦК КПГ и ЦП СДПГ, которая приняла решение о слиянии двух партий и обсудила программные вопросы единой политической организации. <…>

О том, как отнеслась наша партия и Советское правительство к объединению КПГ и СДПГ, мне живо напомнила одна из моих записей того периода.

В конце января у меня состоялась встреча с Вильгельмом Пиком и Вальтером Ульбрихтом. Они сообщили, что решение совместной конференции получает повсеместное одобрение обеих партий как в Восточной, так и в Западной Германии. <…>

Наша беседа, откровенная и сердечная затрагивала и многие другие важные вопросы. Так, Ульбрихт просил помочь сырьем из СССР для пуска на полную мощность предприятий легкой промышленности, что необходимо для лучшего снабжения граждан, а также выделить значительные денежные средства для выдачи сбережений мелким немецким вкладчикам.

Шла речь и о других потребностях населения, удовлетворить которые, как считали Пик и Ульбрихт, требовалось безотлагательно.

Некоторые вопросы Военный совет мог решить самостоятельно и быстро, а по другим требовалось получить указания от Совнаркома СССР. Я пообещал посоветоваться с Главноначальствующим, уточнить наши возможности, но предупредил, что для этого потребуется время. Тогда Вильгельм Пик спросил:

– Возможно ли, чтобы один из нас был принят высшим руководством Советского Союза по этим вопросам?

Я переговорил с маршалом Жуковым. Георгий Константинович порекомендовал мне позвонить И.В. Сталину. В тот же день я связался с Москвой. Председатель Совнаркома беседовал со мной по ВЧ несколько минут.

– Что заботит Пика и Ульбрихта? – спросил он. – О чем они собираются говорить и какой помощи от нас ждут? Выслушав мою информацию, Сталин сказал:

– Вопрос об объединении Коммунистической и Социал-демократической партий – внутреннее дело немецкого народа. Что же касается других вопросов, то… – После небольшой паузы он твердо добавил: – Хорошо, мы примем руководителей КПГ в ближайшие дни. Так и передайте им. О дате и времени вам сообщит Поскребышев…

Я попросил разрешения направить с ними в качестве переводчика референта Военного совета майора Н.Н.Волкова. Сталин согласился и тут же спросил:

– А как у вас дела? Какие проблемы теперь решаете? Не знаю, как получилось, но я сперва ответил, а потом спохватился: Сталину такие вольности могут не понравиться.

– У нас говорят: осуществляем четыре «д».

– Как-как? – оживленно переспросил Сталин. – Что там еще за «д»?

– Денацификация, демилитаризация, декартелизация и демократизация. Сталин неожиданно рассмеялся.

– Хорошо, – одобрил он. – Но между прочим, не забывайте и о других буквах алфавита. В частности, следует поддержать инициативу немцев о национализации промышленных предприятий виновников войны и тех, кто на ней наживался. Нужно под корень подрубить экономическую основу власти германского крупного капитала… До свидания!

Вскоре последовал звонок из Москвы. А.Н. Поскребышев сообщил, что прием назначен на вечер 2 февраля. 1 февраля Вальтер Ульбрихт с товарищами вылетел в Москву.

О том, как прошел прием в Кремле, рассказали маршалу Г.К. Жукову и мне заведующий агитпропом ЦК КПГ Ф. Эльснер, сопровождавший В. Ульбрихта, и майор Н.Н. Волков.

И. В. Сталин принял немецких коммунистов в назначенное время. На беседе присутствовали В. М. Молотов, Г. М. Маленков, А. А. Жуков. После обмена приветствиями Сталин спросил В. Ульбрихта:

– Значит, объединяться хотите? Дело хорошее…

Ульбрихт рассказал о подготовке к съезду партий, о подъеме внутрипартийной работы, росте рядов коммунистов, о новом названии объединенной партии. Потом он проинформировал о том, что ЦК КПГ внес предложение о проведении в Восточной Германии всенародного опроса о национализации крупных предприятий.

И. В. Сталин одобрительно отнесся к этой инициативе компартии Германии и сказал:

– Это будет хороший прецедент и для западных зон.

Когда взаимная информация закончилась, В. Ульбрихт поставил перед руководителями нашей партии вопрос о целесообразности выплаты мелким вкладчикам их сбережений, которые они вложили еще в гитлеровские банки. После короткого обмена мнениями вопрос был решен положительно. Затем пошел разговор о расширении полиграфической базы. Сталин дал согласие выделить две типографии для немецких издательств и порекомендовал печатать больше трудов Маркса, Энгельса, Меринга и других. Во время встречи Председатель Совнаркома подробно расспрашивал немецких товарищей о положении с кадрами на местах, о настроениях молодежи, крестьян, женщин, а потом, вдруг задал вопрос:

– Действительно ли убит Тельман? Получив утвердительный ответ, он произнес:

– Тельмана очень жаль… Моего сына тоже убили в плену… Сталин тепло попрощался с гостями. Встреча в Кремле произвела на немецких товарищей большое впечатление.

Ф.Е. Боков. Весна Победы.

Воениздат, М., 1980. С. 430–433.

Н.Г. Кузнецов, январь 1946 г.

Мне хочется еще вспомнить, как в начале 1946 года произошло разделение Балтийского флота на два: восьмой и четвертый.

В конце января И.В. Сталин приказал мне позвонить ему по телефону.

– Мне кажется, Балтийский флот надо разделить на два флота, – неожиданно начал он.

Я попросил два-три дня, чтобы обдумать это предложение. Он согласился. Посоветовавшись со своими помощниками, я доложил И.В. Сталину мнение моряков: Балтийский морской театр по своим размерам не велик, поэтому на нем целесообразно иметь одного оперативного начальника; базируясь в Рижском заливе, наши корабли совершенно свободно могут действовать как в Южной части Балтики, так и в Финском заливе.

И. В. Сталин ничего не ответил, но я понял, что он остался недоволен моим ответом. Неделю-две спустя по указанию Сталина в Наркомате ВМФ было созвано специальное совещание, на которое прибыли А.И. Микоян, А. А. Жданов. Голоса разделились.

В конце совещания я заверил Микояна и Жданова, что наилучшим образом выполним то приказание, которое получил, но считал бы необходимым еще раз лично доложить И.В. Сталину о нецелесообразности разделения Балтийского флота. На том и разошлись.

На следующий день меня и моих заместителей, И.С. Исакова, Г.И. Левченко и С.Г. Кучерова вызвали в кабинет Сталина. Едва мы вошли, я понял: быть грозе. Сталин нервно мерил шагами кабинет. Не спросив нашего мнения, не выслушав никого из нас, начал раздраженно:

– За кого вы нас принимаете?..

На меня обрушился далеко не вежливый разнос. Я не выдержал:

– Если непригоден, то прошу меня снять…

В кабинете воцарилась гробовая тишина. Сталин остановился, посмотрел в мою сторону и раздельно произнес:

– Когда надо будет, уберем.

Балтийский флот разделили на два. Лишь в 1956 году удалось исправить эту ошибку.

Н.Г. Кузнецов. Накануне.

Воениздат, М., 1969. С. 307–308.

Н.Г. Кузнецов, январь 1946 года

<…> Беспорядок или, наоборот, высокая дисциплина личного состава на одном крейсере снижает или повышает боеспособность всего соединения. А о значении четкой организации центрального аппарата Вооруженных сил и говорить нечего. Но, к сожалению, иногда у нас не придавалось этому вопросу должного внимания. Приведу хотя бы несколько примеров.

В начале 1946 года на одном из совещаний, где речь шла совсем о других делах, Сталин вдруг обратился к присутствующим:

– Не следует ли нам упразднить Наркомат Военно-Морского Флота?

Вопрос был поставлен неожиданно, никто не осмелился сразу высказать свое мнение. Поручили Генеральному штабу продумать его и доложить свои соображения правительству. Я тоже попросил какой-то срок, чтобы обсудить этот вопрос в своем наркомате и прежде всего в Главном морском штабе.

Основываясь на опыте Отечественной войны, мы составили доклад. Исходили из убеждения, что современные операции действительно требуют совместного участия различных видов и родов Вооруженных Сил и управления ими из одного центра. Мы считали, что вопрос поставлен правильно и объединения наркоматов обороны и военно-морского флота целесообразно. Но каждый вид вооруженных сил должен иметь и достаточную самостоятельность. Поэтому, доказывали мы, разумно оставить бывшему наркому ВМС, как бы он ни назывался в дальнейшем, широкие права, в том числе и право обращаться как в правительство, так и в другие наркоматы. В Генштабе, как в высшем и едином оперативном органе, надо сосредоточить лишь все оперативные проблемы, планирование развития боевых сил и средств на случай возможной войны.

Этот доклад был направлен Председателю Совнаркома И.В. Сталину, но нигде не обсуждался. Вскоре меня вызвали в Наркомат обороны, и я узнал, что решение уже состоялось. 25 февраля 1946 года вышел Указ «Об упразднении Наркомата ВМФ». Так и было сказано – упразднить…

А четыре года спустя Наркомат Военно-Морского Флота был создан вновь. Многим это показалось непонятным. Опыт прошедшей войны показал, что в стране должен быть единый орган руководства Вооруженными Силами.

На Западе, в частности в Америке, тогда настойчиво искали новую, более совершенную форму военной организации, причем считалось бесспорным: должен быть один руководящий орган. А мы организовав такое ведомство раньше, чем США, вдруг от него отказались. Разделив Министерство обороны на два наркомата в 1950 году, мы, по существу, сделали шаг назад.

Н.Г. Кузнецов. Накануне.

Воениздат, М., 1969. С. 305–306.

Г.К. Жуков, 25–31 марта 1946 года

В конце марта 1946 года, когда я вернулся после сессии Верховного Совета снова в Берлин, мне передали, чтобы я позвонил И. В. Сталину.

– Правительство США отозвало из Германии Эйзенхауэра, оставив вместо него генерала Клея. Английское правительство отозвало Монтгомери. Не следует ли вам также вернуться в Москву?

– Согласен. Что касается моего преемника, предлагаю назначить Главкомом и Главнокомандующим в советской зоне оккупации в Германии генерала армии Соколовского. Он лучше других знаком с работой Контрольного совета и хорошо знает войска.

– Хорошо, мы здесь подумаем. Ждите указаний.

Прошло два-три дня. Поздно вечером мне позвонил И.В. Сталин. Справившись, не разбудил ли меня своим звонком, сказал:

– Политбюро согласно назначить вместо вас Соколовского. После очередного совещания Контрольного совета выезжайте в Москву. Приказ о назначении Соколовского последует через несколько дней. Еще один вопрос, – продолжал И.В. Сталин. – Мы решили ликвидировать должность первого заместителя наркома обороны, а вместо него заиметь заместителя по общим вопросам. На эту должность будет назначен Булганин. Начальником генерального штаба назначается Василевский. Главкомом Военно-Морских Сил думаем назначить Кузнецова. Какую вы хотели бы занимать должность?

– Буду работать на любом посту, который Центральный Комитет сочтет для меня более целесообразным.

– По-моему, вам следует заняться сухопутными войсками. Мы думаем, во главе их надо иметь Главнокомандующего. Не возражаете? – Согласен. – ответил я.

– Хорошо, вернетесь в Москву и вместе с Булганиным и Василевским поработайте над функциональными обязанностями и правами руководящего состава Наркомата обороны.

В апреле 1946 года я вернулся в Советский Союз.

Г.К. Жуков. Воспоминания и размышления. т. 2.

АПН, М., 1974. С. 439–440.

Н.С. Патоличев, март – май 1946 года

В марте 1946 года состоялся Пленум Центрального Комитета. Еще до Пленума в качестве секретаря Центрального комитета был утвержден Алексей Александрович Кузнецов, работавший секретарем Ленинградского горкома партии в годы войны.

В числе других вопросов Пленум рассмотрел и утвердил новый состав Оргбюро ЦК (этот орган ЦК существовал с 1919 по 1952 год). Как исполнительный орган он осуществлял руководство организационно-партийной работой партии. А послевоенные условия требовали, безусловно, перестройки всей партийной работы применительно к новым условиям. В состав Оргбюро было избрано 15 человек, и среди них несколько секретарей обкомов – М.И. Родионов (Горький), М.А. Суслов (Ставрополь) и автор этих строк. Уже после Пленума некоторые товарищи говорили мне: «Можешь прощаться с Челябинском». Так оно и получилось. Меня утвердили заведующим организационно-инструкторским отделом ЦК КПСС.

Работа в аппарате ЦК, да еще во главе столь ответственного отдела, требовала глубоких знаний, большого опыта. Опыт работы в Центральном Комитете у меня был мал (около года в качестве инструктора). Правда, более семи лет я работал секретарем обкомов партии.

4 мая 1946 года вечером позвонил А.Н.Поскребышев.

– Срочно приезжай в Кремль на квартиру к товарищу Сталину, – сказал и положил трубку.

По какому вопросу вызывает Сталин, мне не было сказано. Звонок был неожиданным. Мне не раз приходилось до этого встречаться со Сталиным. Но на квартиру к нему я шел впервые, и, конечно, очень волновался.

И вот кремлевская квартира Сталина. В прихожей мы задержались. Поскребышев похлопал меня по плечу – не робей, мол, – и оставил меня одного. Оглядываюсь. Справа вешалка и на ней – одна-единственная шинель – Сталина. Невольно пришли строчки из книги Анри Барбюса: «В крохотной передней бросается в глаза длинная солдатская шинель, над ней висит фуражка». Но одно дело прочесть – и совсем другое – увидеть. И вот я в этой прихожей. Что же дальше? Сказать, что я очень волновался – значит почти ничего не сказать.

Открываю дверь. В комнате у стола стоит Сталин, а за столом два секретаря ЦК – Андрей Александрович Жданов и Алексей Александрович Кузнецов. Поздоровавшись, Сталин предложил сесть. А сам, как всегда, продолжал стоять и ходить. По выражению лиц Жданова и Кузнецова вижу, что обстановка спокойная. Постепенно улеглось и мое волнение.

Сталин сразу обращается ко мне:

– Скажите, – он всем говорит «вы», – ведь вы заведующий Организационно-инструкторским отделом ЦК? Вот и расскажите, как Центральный Комитет руководит местными партийными организациями. Я не сразу уловил, что Сталин хочет узнать. Сталин понял это. Повторил:

– Расскажите, как сейчас работают партийные организации на местах и как аппарат ЦК руководит ими. Вопрос сам по себе был прост. Но ответить на него мне было чрезвычайно трудно.

– Товарищ Сталин, я работаю заведующим Организационно-инструкторским отделом ЦК не более одного месяца, – сказал я. Поэтому как заведующий отделом ЦК ничего, видимо, полезного и существенного сказать вам не смогу. Я понимаю важность вопроса о руководстве местными партийными организациями и, если вы мне позволите, отвечу вам не как заведующий отделом ЦК, а как бывший первый секретарь обкома партии.

Сталин согласился и даже одобрил такой подход и стал внимательно слушать. Я рассказал ему о многих эпизодах и делах из жизни Челябинской партийной организации, уже знакомых читателям книги. Сказал, что некоторые важные вопросы, в том числе и такие, как изменение нами плана строительства на Магнитогорском комбинате, утвержденного ГКО, и работа над танком ИС, были неизвестны аппарату ЦК.

Оказалось, что Сталин знал историю рождения танка ИС. Он продолжал внимательно слушать. Одобренный его вниманием, я сказал, что практика ослабления контроля за местными партийными организациями продолжается и в мирное время. Это было не только мое мнение, мы об этом говорили с другими секретарями обкомов.

А.А. Жданов и А.А. Кузнецов почему-то не принимали никакого участия в нашей беседе. То ли они уже знали, о чем будет идти речь, то ли из каких-то еще соображений. И Сталин не вовлекал их в беседу.

Он задал мне много вопросов о работе партийных организаций. Не торопил с ответом. Остановится, спросит, затем опять продолжает медленно ходить. Так продолжалось довольно долго. Я впервые такое продолжительное время наблюдал за Сталиным. Груз, лежавший на его плечах всю войну, дал о себе знать. Движения Сталина были более медленными, левая рука несколько согнута, казалось, что он стал ниже ростом. Слушал не перебивая, ни разу не возразил. Говорил неторопливо, четко. Когда хотел что-нибудь подчеркнуть, останавливался.

Когда я ответил на его последний вопрос, он после некоторого молчания остановился, посмотрел на нас на всех по очереди и сказал:

– Надо восстановить права ЦК контролировать деятельность партийных организаций. Это заявление, сделанное Сталиным со свойственной ему категоричностью, было для нас неожиданным.

Вот, оказывается, какое решение вынашивал Сталин. Я не помню этой формулировки в каких-либо документах. Разумеется, речь шла не о восстановлении, а об усилении контроля со стороны ЦК.

Затем, обращаясь ко мне, он сказал:

– Давайте подумаем, как перестроить работу аппарата ЦК? Какие новые организационные формы должны быть введены в структуре ЦК, чтобы успешно осуществлять наши задачи. И через несколько минут добавил:

– Давайте создадим специальное управление в ЦК и назовем его Управлением по проверке партийных органов.

Мы согласились. Предложение было, конечно, разумным. Считая вопрос решенным, Сталин добавил:

– А вас назначим начальником этого управления. Я не успел что-либо сказать, как он задал вопрос:

– Сколько вам нужно заместителей и кого вы хотели бы иметь в качестве заместителей?

– Хорошо бы иметь трех заместителей, товарищ Сталин, – ответил я.

– Кого?

Я назвал С. Д. Игнатьева, В. М. Андрианова и Г.А. Боркова. Сталин согласился, но добавил:

– А порядок такой – Андрианов, Игнатьев, Борков.

Это означало, что первым заместителем будет Андрианов. Вскоре заместителем стал и Николай Михайлович Пегов. Беседа продолжалась.

Сталин рассуждал:

– А из кого должен состоять аппарат управления по проверке партийных органов? Кто и как должен проверять партийные организации? Ведь каждый из этих работников должен уметь и контролировать партийные организации и активно помогать им в работе, хорошо представлять в местных партийных организациях ЦК нашей партии. – Как будут называться эти работники ЦК? – спросил я.

– Может быть, назовем их агентами ЦК? – спросил Сталин. Товарищеский, деловой характер беседы позволил мне высказать сомнение в таком наименовании.

– Мы, молодые коммунисты, – сказал я, – изучая историю нашей партии с большим уважением относились к агентам «Искры». Но сейчас, в наше время, слово «агент» приобрело несколько иное значение. И вряд ли будет хорошо звучать, если ответственных работников будем называть агентами.

Сталин согласился.

– Так, может быть, назовем их уполномоченными ЦК?

Но и это название показалось мне неудачным. Сталин снова согласился с моими доводами.

– Давайте назовем их инспекторами ЦК. Это было сказано твердо, окончательно. Но беседа на этом не завершилась. Сталин продолжал обсуждать вопросы партийной работы.

– Назначим инспекторами ЦК лучших секретарей областных и краевых комитетов, – продолжал Сталин. – Они хорошо поработали во время войны.

При этом назвал С.Д. Игнатьева, Г.А. Боркова, Н.М. Пегова, В.Г. Жаворонкова, Н.И. Гусарова, СБ. Зодиончикова, Г.А. Денисова, В.Д. Никитина.

Сталин ходил по комнате, говорил негромко, будто думал вслух.

– Теперь новые задачи, 1946 год – первый послевоенный. Утверждена новая пятилетка. Начинается новый этап советского строительства. А это все опытные и авторитетные секретари. Они хорошо будут представлять Центральный Комитет. Что надо исправлять в партийной и хозяйственной работе местных партийных организаций, они хорошо знают. А мы им поможем.

Сталин говорил просто и убедительно. Мне было приятно слышать о его уважительном отношении к секретарям обкомов, моим товарищам.

«Чем же закончится беседа?» – думал я.

Сталин продолжал ходить. Потом, остановившись напротив меня, спросил:

– Сколько вам лет?

– Тридцать семь. Сталин внимательно всматривался.

– С какого года в партии?

– С 1928-го. Сталин опять пошел и снова остановился:

– А что, если мы утвердим вас секретарем ЦК? – Посмотрел на меня и снова пошел.

Когда он повернулся к нам спиной, я оглянулся на Жданова и Кузнецова. Жданов, улыбаясь, развел руками, как бы говоря: «Сам решай, сам отвечай».

Поравнявшись со мной, Сталин сказал:

– Ну скажите же что-нибудь! – Товарищ Сталин, решайте, как вы считаете нужным, – был мой ответ. После этого Сталин подошел к телефону, набрал номер, и, видимо, Поскребышеву, сказал:

– Запишите второй пункт проекта решения ЦК – утвердить секретарем ЦК товарища Патоличева.

Каким был первый пункт, я не знал. Это стало известно несколько позднее. Он гласил, что Г.М. Маленков освобождается от обязанностей секретаря ЦК.

На другой день решение ЦК было принято. Наша беседа подходила к концу. Это было для меня большим испытанием. Сталин, видимо, меня изучал.

– Ну что же, – обращаясь к нам, спросил Сталин, – может быть, мы поужинаем? Андрей Александрович сказал:

– Времени – час ночи.

Алексей Александрович Кузнецов, улыбаясь, как бы в шутку заметил:

– Но ведь завтра воскресенье, товарищ Сталин.

Сталин все понял. Он нажал на электрическую кнопку. Вошел какой-то мужчина.

– Давайте ужин, – сказал Сталин. Он посадил меня рядом с собой. Ужин был очень скромным, правда, с вином.

Сталин пил только красное. Потом я много раз убеждался, что все разговоры о том, что Сталин много пил, были, конечно, злым наговором.

Время прошло довольно быстро. Уже светало, когда Сталин попрощался с нами, надел свою шинель и, сказав, что поехал на дачу, ушел.

Я был глубоко взволнован всем происшедшим. Думал ли я, идя в Кремль, что эта встреча кончится таким крутым поворотом в моей судьбе. Со дня моего утверждения заведующим отделом ЦК прошло не более двух месяцев – вдруг секретарь Центрального Комитета партии!

И теперь, идя по московским улицам, я мысленно снова проходил по дорогам своей жизни. От проселочных дорог милого моему сердцу Золина, приведших меня в рабочий коллектив, до этой ответственной дороги.

Вспоминал дорогих мне людей. Они, впереди идущие, вели по дорогам жизни меня, сельского паренька, ставшего рабочим, комсомольским вожаком, партийным руководителем. Глубокое волнение, признательность и благодарность партии за доверие охватили все мое существо.

Н.С. Патоличев. Испытание на зрелость.

Политиздат, М., 1977. С. 279–284.

А.С. Яковлев, 8 июля 1946 года

Когда Сталин вызывал меня в Кремль для участия в обсуждении авиационных вопросов – касались ли они работы в авиапромышленности или моей конструкторской деятельности, шла ли речь о боевом применении самолетов на фронте или о перспективах развития авиации после войны, – я всегда являлся к нему хотя и с волнением, но без боязни. В ходе совещаний и в личной беседе свободно высказывал свое мнение. Я разговаривал с ним на авиационные темы легко, не испытывая напряжения.

Я чувствовал его неизменное доверие.

Вообще говоря, принимая во внимание его болезненную подозрительность и быструю перемену отношения к людям, такое постоянство многих удивляло.

Летом 1946 года в связи с большой занятостью в конструкторском бюро я решил просить об освобождении меня от обязанностей заместителя министра (к этому времени наркоматы уже были преобразованы в министерства) авиационной промышленности. На это требовалось согласие Сталина. Я волновался, не зная, как он отнесется к моей просьбе.

8 июля 1946 года нас с министром Михаилом Васильевичем Хруничевым вызвал Сталин. Хруничев доложил о доводке серийных истребителей Ла-7, Як-3, Як-9. Их выпуск после окончания войны был существенно сокращен, но работа над ними еще продолжалась.

Сталин поинтересовался, как обстоят дела с бомбардировщиком Ту-2.

– Не снять ли его с производства? Подумайте и дайте предложения, – сказал он. Потом он задал несколько вопросов о производстве истребителей:

– Где будем делать реактивные истребители? Целесообразно ли сейчас одновременно производить Як-3 и Як-9, может быть, оставить один Як-9, а завод, выпускающий Як-3, освободить под реактивные истребители? Какие еще у вас дела? – спросил Сталин.

Хруничев доложил, что прошло уже больше пяти месяцев, как было принято решение правительства о строительстве в одной из областей новой научно-исследовательской базы, а дело двигается плохо, не дают ни материалов, ни рабочих. Местные органы не только не помогают, но еще и мешают. «Даже людей, посланных министерством, вернуть не можем», – пожаловался Хруничев.

– Как так? – спросил Сталин.

– Да вот секретарь обкома задержал на месте временно посланных туда наших строителей, считает, что на восстановительные работы они нужней. Сталин рассердился.

– Кто может мешать? Вы безрукие люди, у вас есть решение правительства, вы его не выполняете, да еще и секретаря обкома боитесь. Почему раньше не доложили?

Сталин приказал Поскребышеву соединить его по телефону с секретарем обкома.

– Ну, еще что?

Хруничев поддержал мою просьбу об освобождении меня от должности заместителя министра авиационной промышленности.

– Почему? – удивился Сталин, обращаясь ко мне.

Я сказал, что работаю в наркомате уже длительное время, что пока шла война и сразу же после ее окончания ставить вопрос об уходе не считал возможным. Но теперь, когда определены основы послевоенной перестройки нашей авиации на базе реактивных самолетов, прошу удовлетворить мою просьбу. Очень трудно совмещать конструкторскую и министерскую работу, и если я дальше останусь в министерстве, то неизбежно отстану как конструктор. Очень прошу не понять мою просьбу как дезертирство и освободить от работы в министерстве. Это будет только полезно для дела. Ведь я конструктор.

– Насчет того, что вы конструктор, у меня сомнений нет, – заметил Сталин и, подумав немного, сказал: – Пожалуй, вы правы. Прежде всего вы конструктор, и лишаться вас как конструктора было бы неразумно. Сколько лет вы работаете в министерстве?

– Да уже больше шести лет. – Ну как, хватит с него? – обратился он к Хруничеву. – А кем заменить?

Я назвал Сергея Николаевича Шишкина, который был в министерстве моим заместителем и начальником ЦАГИ.

– Это крупный ученый и хороший организатор.

– Ученый – это хорошо. Есть люди, которые много знают, но не организаторы, не умеют приложить свои знания и организовать людей. А если умный и организатор – это очень хорошо. А вы как думаете? – обратился Сталин к Хруничеву.

Хруничев присоединился к характеристике, данной мною Шишкину, но высказал опасение, что Шишкин будет сопротивляться такому назначению.

– Почему?

– Это будет помехой его работе в ЦАГИ. Но Сталин сказал:

– Какая же помеха? Наоборот, это будет хорошо.

На следующий день я получил подписанные Сталиным два документа. Один о присвоении мне звания генерал-полковника, другой – постановление Совета Министров следующего содержания:

«Совет Министров Союза ССР постановляет:

Удовлетворить просьбу товарища Яковлева А.С. об освобождении его от должности Заместителя министра авиационной промышленности по общим вопросам, в связи с большой его конструкторской работой по созданию новых самолетов.

За шестилетнюю руководящую работу в Министерстве авиационной промышленности наряду с личной конструкторской работой объявить т. Яковлеву А.С. благодарность.

Председатель Совета Министров Союза ССР И. Сталин Управляющий делами Совета Министров Союза ССР Я. Чадаев».

А.С. Яковлев. Цель жизни.

Политиздат, М., 1987. С. 385–387.

Н.С. Патоличев, 1946 год

<…> В 1946 году как-то вечером мы с Кузнецовым были в кабинете Жданова. Вдруг звонок. У телефона – Сталин. Узнав от Жданова, кто у него в кабинете, он обращается к секретарям ЦК: «Назовите мне самого лучшего коммуниста». Вопрос был совершенно неожиданным и необычным. Все замялись. Сталин любил иногда задавать вопросы, которые ставили собеседников в трудное положение. Помню, Жданов смотрит на нас, а мы на него. Потом догадались спросить Сталина, для каких же все-таки целей требуется «самый лучший коммунист». Сталин сказал, что надо подобрать работника для руководства торговлей в стране.

Помню, мы долго тогда перебирали руководящие кадры. И вот все единодушно остановились на В.Г. Жаворонкове. Доводы были предельно убедительны.

Впоследствии, как известно, долгие годы В.Г. Жаворонков возглавлял этот трудный участок государственной работы. Многие годы я знаю этого скромного человека. Рад, что ему присвоено звание Героя Советского Союза.

Н.С. Патоличев. Испытание на зрелость.

Политиздат, М., 1977. С. 140

А.С. Яковлев, конец августа 1946 года

На генеральной репетиции полет Як-15 всем понравился. Дня за два до воздушного парада Хруничев собрал у себя конструкторов. Тут были Туполев, Ильюшин, Микоян, Лавочкин и я. Нужно было обсудить некоторые окончательные детали пролета самолетов на параде.

В разгар совещания раздался звонок кремлевского телефона.

По тому, как сразу изменилось выражение лица Михаила Васильевича, мы поняли, с кем будет разговор.

– Слушаю, товарищ Сталин. Да, вот собрал конструкторов, уточняем некоторые детали парада. Да, все здесь, и он тоже.

И Хруничев передал мне трубку:

– Хочет с тобой говорить. Я услышал знакомый голос.

– Здравствуйте, как дела, как реактивные самолеты?

– Все в порядке, товарищ Сталин, самолеты Як-15 и МиГ-9 подготовлены к параду.

– У вас лично нет никаких сомнений, уверены ли вы в успехе? – Не беспокойтесь, нет никаких сомнений.

– Если нет полной гарантии безопасности, лучше отставить реактивные.

– Все будет в порядке, мы в этом уверены.

– Ну, желаю успеха.

А.С. Яковлев. Цель жизни.

Политиздат, М., 1987. С. 366–367

С.М. Штеменко, 1946 год

Как и в годы войны, И.В. Сталин почти не оставлял себе свободного времени. Он жил, чтобы работать, и не изменял привычке заниматься обычно до 3–4 часов утра, а то и позднее, а с 10 опять принимался за дело. Такого порядка он заставлял придерживаться и всех других людей, имевших к нему отношение, в том числе Генштаб.

Нам часто доводилось ездить в Кремль и на «ближнюю» дачу с докладами по различным вопросам обороны страны. Могу сказать, что часов отдыха у Сталина было очень мало. Не много их было и после войны.

И.В. Сталин, кроме праздничных концертов и спектаклей, которые обычно устраивались после торжественных собраний, нигде не бывал. Домашним его «театром» были музыкальные радиопередачи и прослушивание грамзаписи. Большую часть новых пластинок, которые ему доставляли, он предварительно проигрывал сам и тут же давал им оценку. На каждой пластинке появлялись соответствующие подписи «хор.», «снос», «плох.», «дрянь». В тумбочке и на столике возле стоявшего в столовой тумбообразного громоздкого автоматического проигрывателя, подаренного И.В. Сталину американцами в 1945 году, оставлялись только пластинки с первыми двумя надписями. Остальные убирались.

Кроме проигрывателя имелся патефон отечественного производства с ручным заводом. Хозяин сам переносил его куда надо.