Текст книги "Двести встреч со Сталиным"

Участвовавших в беседе, естественно, больше всего интересовало: действительно ли немцы показали и продали нам все, что у них находится на вооружении; не обманули ли они нашу комиссию, не подсунули ли нам свою устаревшую авиационную технику.

Я сказал, что у нас в комиссии также были сомнения, особенно в первую поездку, но сейчас разногласий на этот счет нет. Мы уверены, что отобранная нами техника соответствует современному уровню развития немецкой авиации.

Сталин предложил мне представить подробный доклад о результатах поездки, что я и сделал.

А.С. Яковлев. Цель жизни.

Политиздат, М., 1987. С. 170–172, 178, 179.

Г. К. Жуков, начало мая 1940 года

…В начале мая 1940 года я получил приказ из Москвы явиться в наркомат для назначения на новую должность.

К тому времени было опубликовано постановление правительства о присвоению высшему командному составу Красной Армии генеральских званий. В числе других мне было также присвоено звание генерала армии.

Через несколько дней я был принят лично И.В. Сталиным и назначен на должность командующего Киевским особым военным округом.

С И.В. Сталиным мне раньше не приходилось встречаться, и на прием к нему шел сильно волнуясь.

Кроме И. В. Сталина, в кабинете были М.И. Калинин, В.М. Молотов и другие члены Политбюро.

Поздоровавшись, И.В. Сталин, закуривая трубку, сразу же спросил:

– Как вы оцениваете японскую армию?

– Японский солдат, который дрался с нами на Халхин-Голе, хорошо подготовлен, особенно для ближнего боя, – ответил я. – Дисциплинирован, исполнителен и упорен в бою, особенно в оборонительном. Младший командный состав подготовлен очень хорошо и дерется с фанатическим упорством. Как правило, младшие командиры в плен не сдаются и не останавливаются перед «харакири». Офицерский состав, особенно старший и высший, подготовлен слабо, малоинициативен и склонен действовать по шаблону.

Что касается технического состояния японской армии, считаю ее отсталой. Японские танки типа наших МС-1 явно устарели, плохо вооружены и с малым запасом хода. Должен также сказать, что в начале кампании японская авиация била нашу авиацию. Их самолеты превосходили наши до тех пор, пока мы не получили улучшенной «чайки» и И-16. Когда же к нам прибыла группа летчиков, Героев Советского Союза, во главе со Смушкевичем, наше господство в воздухе стало очевидным.

Следует подчеркнуть, что нам приходилось иметь дело с отборными, так называемыми, императорскими частями японской армии.

И. В. Сталин очень внимательно все выслушал, а затем спросил:

– Как действовали наши войска?

– Наши кадровые войска дрались хорошо. Особенно хорошо дрались 36-я мотодивизия под командованием Петрова и 57-я стрелковая дивизия под командованием Галанина, прибывшая из Забайкалья. 82-я стрелковая дивизия, прибывшая с Урала, первое время сражалась плохо. В ее составе были малообученные бойцы и командиры. Эта дивизия была развернута и пополнена приписным составом незадолго до ее отправления в Монголию.

Очень хорошо дрались танковые бригады, особенно 11-я, возглавляемая комбригом Героем Советского Союза Яковлевым, но танки БТ-5 и БТ-7 слишком огнеопасны. Если бы в моем распоряжении не было двух танковых и трех мотоброневых бригад, мы, безусловно, не смогли бы так быстро окружить и разгромить 6-ю японскую армию. Считаю, что нам нужно резко увеличить в составе вооруженных сил бронетанковые и механизированные войска.

Артиллерия наша во всех отношениях превосходила японскую, особенно в стрельбе. В целом наши войска стоят значительно выше японских. <…>

– Как помогали вам Кулик, Павлов и Воронов? – спросил И.В. Сталин.

– Воронов хорошо помог в планировании артиллерийского огня и в организации подвоза боеприпасов. Что касается Кулика, я не могу отметить какую-либо полезную работу с его стороны. Павлов помог нашим танкистам, поделившись с ними опытом, полученным в Испании. Я пристально наблюдал за И. В. Сталиным, и мне казалось, что он с интересом слушает меня. Я продолжал:

– Для всех наших войск, командиров соединений, командиров частей и лично для меня сражения на Халхин-Голе явились большой школой боевого опыта. Думаю, что и японская сторона сделает для себя теперь более правильные выводы о силе и способности Красной Армии. <…>

– Теперь у вас есть боевой опыт, – сказал И.В. Сталин, – принимайте Киевский округ и свой опыт используйте в подготовке войск.

Пока я находился в МНР, у меня не было возможности в деталях изучить ход боевых действий между Германией и англо-французским блоком. Пользуясь случаем, я спросил:

– Как понимать крайне пассивный характер войны на Западе и как предположительно будут в дальнейшем развиваться боевые действия? Усмехнувшись, И.В. Сталин сказал:

– Французское правительство во главе с Даладье и английское во главе с Чемберленом не хотят серьезно влезать в войну с Гитлером. Они все еще надеются подбить Гитлера на войну с Советским Союзом. Отказавшись в 1939 году от создания с нами антигитлеровского блока, они тем самым не захотели связывать руки Гитлеру в его агрессии против Советского Союза. Но из этого ничего не выйдет. Им придется самим расплачиваться за свою недальновидную политику.

Возвращаясь в гостиницу «Москва», я долго не мог в ту ночь заснуть, находясь под впечатлением от этой беседы.

Внешность И.В. Сталина, его негромкий голос, конкретность и глубина суждений, осведомленность в военных вопросах, внимание, с которым он слушал доклад, произвели на меня большое впечатление.

Г.К. Жуков. Воспоминания и размышления, т. 1.

АПН, М., 1974. С. 189–192.

А.И. Шахурин, май 1940 года

Поездки в Германию, пополнившие наше представление о немецкой авиации и авиапромышленности, привели нас к важным выводам. Стало ясно, что если взять все заводы, которые мы сейчас знаем в самой Германии, и те, что действуют в оккупированных ею странах или зависимых от нее, то можно считать, что гитлеровцы имеют значительно более мощную авиапромышленность, чем наша. И могут еще расширить производство авиационной техники. Обмениваясь впечатлениями в своей среде, мы пришли к выводу, что можем оказаться позади, если не изменим положение у себя. Однажды я сообщил все эти соображения Сталину. Разговор произошел у него на даче в мае 1940 года.

Я рассказал Сталину о том, к каким выводам мы пришли, обобщив материалы поездок наших специалистов в Германию. Я прямо сказал, что выясняется опасная для нас картина. Немецкая авиапромышленность вместе с промышленностью оккупированных ею стран примерно в 2 раза мощней нашей. Сталин знал немецкие серийные самолеты. Тут для него ничего нового не было. Но, как я мог заметить, он несколько удивился, услышав, что мы существенно отстаем от мощностей немецкой авиапромышленности. Сталин задал несколько вопросов о германских подземных заводах, чем они отличаются от обычных, и предложил: «Напишите все это официально и представьте свои соображения!»

В записке, направленной в ЦК партии, основанной на впечатлениях наших товарищей, побывавших в Германии, наркомат предлагал увеличить количество авиационных заводов и ускорить строительство тех, что уже возводились. <…>

Все наши предложения были приняты.

<…> О размахе дела можно судить по тому, что реконструировались 9 крупных самолетостроительных заводов и строились 9 новых. Были выбраны города, где велось строительство, намечен тип самолета, под который завод строился, определены его производственные возможности и сроки ввода в действие. То же и в моторостроении: строилось 6 крупных авиамоторных заводов, реконструировались все старые.

А.И. Шахурин. Крылья победы.

Политиздат, М., 1985. С. 83–85.

А.С. Яковлев, 12–13 июня 1940 года

После назначения заместителем наркома, мне еще чаще, чем раньше, пришлось бывать у Сталина. Здесь решались оперативные вопросы нашей повседневной работы по осуществлению программ постройки и отбора для массового производства лучших образцов боевых самолетов.

Сталин требовал ежедневного отчета о ходе испытаний новых самолетов, вызывал конструкторов, летчиков испытателей, вникал во все детали и от нас требовал исключительной четкости.

12 июня 1940 года у Сталина обсуждались некоторые авиационные вопросы. В конце совещания я внес предложение об упорядочении летных испытаний новых образцов самолетов. Дело это осуществлялось у нас неорганизованно и кустарно, каждым конструкторским бюро по своему разумению.

Я стал доказывать необходимость создания в системе нашего наркомата летно-испытательного института. Для убедительности, чтобы меня лучше поняли, я пустился в пространную популяризацию вопроса.

– Что вы стараетесь, – засмеялся Сталин, – вопрос ясен, пишите проект постановления.

На другой день, 13 июня 1940 года, вышло постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) об организации Летно-исследовательского института (ЛИИ) Наркомата авиационной промышленности. Начальником ЛИИ был назначен знаменитый летчик-испытатель М.М. Громов.

А.С. Яковлев. Цель жизни.

Политиздат, М., 1987. С. 165.

А. С. Яковлев, лето 1940 года

Летом 1940 года нас с наркомом вызвали в Кремль. Когда мы вошли в кабинет Сталина, там шло совещание. За длинным столом сидели почти все члены Политбюро. Сталин вышел навстречу, поздоровался, потом взял со стола какой-то документ и стоя, не приглашая, как обычно, сесть, начал его читать вслух.

По мере того как он читал, мое самочувствие ухудшалось. Это было письмо одного из конструкторов, в котором он просил разрешить ему осуществить разработанный им проект самолета с очень высокими боевыми качествами. Конструктор писал, что не может рассчитывать на поддержку наркомата, где делом опытного самолетостроения руководит Яковлев, который, будучи конструктором и боясь конкуренции, не пропустит его проекта. Поэтому-де он и обращается непосредственно в ЦК.

В заключении автор письма выражал удивление, что на таком деле, как опытное самолетостроение, сидит конструктор, который никак не может быть объективным и станет «зажимать» других. А закончил он письмо обещанием выполнить задание, если оно ему будет поручено, и показать, что он может дать стране самый лучший, самый быстроходный и самый мощный по вооружению истребитель.

Стояла полная тишина, все присутствовавшие внимательно слушали. Мне уже стало казаться, что не случайно собрались здесь руководители партии.

Сталин кончил читать, не спеша, аккуратно сложил листки:

– Ну, что скажете? Я был крайне расстроен, но сказал:

– Конструктор этот ко мне не обращался.

– Ну, а если бы обратился?

– В таком случае мы рассмотрели бы проект и, если бы он оказался хорошим, внесли бы предложение в правительство о постройке самолета. – А как проект, хороший?

– Затрудняюсь что-нибудь сказать, потому что проекта не видел. Непонятно, почему автор обратился непосредственно в ЦК: я, как обещал, стараюсь быть объективным. Нарком также в первый раз слышал о проекте и ничего сказать не мог. Тогда Сталин заявил:

– Конечно, он должен был прежде всего поговорить с вами. Не поговорив с вами, сразу писать на вас жалобу – не дело. Я не знаю, что это за проект, может быть, хороший будет самолет, а может, и плохой, но цифры заманчивые. Рискнем, пусть построит. Кстати, во что обойдется такой самолет? – Думаю, что миллионов девять-десять.

– Придется рискнуть, уж очень заманчивы обещания. Возможно деньги пропадут зря, – ну, что ж, возьму грех на себя. А вас прошу: не преследуйте его за это письмо, помогите построить самолет. Я дал слово, что приму все меры, чтобы обеспечить постройку самолета. Такое же обещание дал и нарком. Когда вопрос был решен, Сталин сказал мне:

– Вам, наверное, неприятно, что такие письма пишут. А я доволен. Между прочим, это не первое письмо. Было бы плохо, если бы никто не жаловался. Это значило бы, что вы хотите жить со всеми в ладу за государственный счет. Не бойтесь ссориться, когда нужно для дела. Это лучше, чем дружба за счет государства. Не всегда ведь личные интересы совпадают с государственными. Кроме того, вы конструктор, у вас большие успехи, вам завидуют и будут завидовать до тех пор, пока вы хорошо работаете. Не завидуют только тем, у кого нет успехов.

Я уже был в дверях, когда услышал вдогонку:

– А конструктора за жалобу не притесняйте, пусть построит, рискнем с миллионами, возьму грех на свою душу.

Само собой разумеется, конструктору была оказана необходимая поддержка. К сожалению, несмотря на большие затраты, самолет у него не получился и при первом же полете разбился. При этом, пытаясь спасти машину, погиб один из лучших военных летчиков-испытателей – Никашин.

А.С. Яковлев. Цель жизни.

Политиздат, М., 1987. С. 166–167.

Ю. Палецкис, август 1940 года

Впервые звучала в Кремлевском зале литовская речь, впервые представители литовского народа выступали с высокой трибуны Верховного Совета СССР, откуда их слышала вся необъятная советская страна, их голос разносился и далеко за ее пределами.

После выступлений представителей Литвы слово получил секретарь ЦК КП(б) Белоруссии депутат П.К. Пономаренко. Сделав обзор развития отношения между Литвой и Советским Союзом, он по поручению правительства СССР вносит предложение удовлетворить просьбу сейма Литвы и принять Литовскую ССР в Советский Союз в качестве союзной республики. Вместе с тем от имени руководящих органов Белорусской ССР вносит предложение о передаче Советской Литве Свенцянского района и части пограничных районов с преобладающим литовским населением, входящих в состав Вилейкской и Барановичской областей Белорусской ССР.

Затем единогласно был принят закон, утверждавший предложения Пономаренко, а также решения о выборах депутатов в Верховный Совет СССР от Литовской ССР.

Все стоя приветствовали принятие Советской Литвы в великую семью республик Советского Союза. <…>

Следующие 2 дня именинниками были наши соседи. Вместе со всеми депутатами мы приветствовали вступление в Советский Союз еще двух республик – Советской Латвии и Советской Эстонии.

Теперь, когда принципиальный, основной вопрос был решен, предстояло перейти к практическим делам. И у нашей делегации, и у соседей возникла мысль о необходимости встречи с руководством Советского Союза. После окончания сессии я позвонил В.М. Молотову и от имени делегации выразил пожелание встретиться с ним и со Сталиным.

– Да, мы тоже полагаем, что необходимо встретиться. Думаю, что это может произойти в ближайшие дни, – сказал Молотов.

Это произошло. Нас пригласили в Кремль.

Подъезжаем к зданию, где работает правительство Советского Союза. Впервые идем по длинным коридорам второго этажа. <…>

После короткого ожидания в приемной нас приглашают в кабинет. Просторная светлая комната, со стенами облицованными деревянными панелями. В конце кабинета письменный стол, а другой длинный стол тянется вдоль окон.

Нас встретил И.В. Сталин, стоявший посреди кабинета. Он приветливо поздоровался. Затем мы пожали руки находившимся здесь же В.М. Молотову, А.А. Жданову и А.А. Андрееву. Можно понять, какое волнение переживали мы в этот момент. Сталин… Это имя уже давно стало легендарным. О нем пели песни, слагали стихи и поэмы. Повсюду его портреты, бюсты, статуи. Не было речи, которая не заканчивалась бы величанием Сталина, – его называли великим и мудрым вождем, отцом и учителем… Каждая речь, каждая статья Сталина воспринимались как вершина мудрости и непререкаемая директива. Сталин как бы олицетворял собою всю Коммунистическую партию, всю Советскую страну. «Сталин – это Ленин сегодня» – эти слова Анри Барбюса часто повторялись как самая авторитетная оценка роли и значения Сталина.

Хотя мы осознавали огромное значение Сталина, его руководящую роль в партии и государстве, нам вначале странным казалось такое возвеличивание личности, преклонение, граничащее с низкопоклонством. Это как-то не вязалось с демократичностью советского строя, каким мы его представляли. Казалось, что сам Сталин не должен был допускать такого преклонения и возвеличивания. Но он, видимо, свыкся и считал это в порядке вещей, как вскоре свыклись и мы, полагая, что такое отношение к вождю партии и народа имеет значение для единства и сплочения трудящихся на выполнение великих задач строительства социализма и защиты Родины. Мы слышали о нем, изучали его выступления. На сессии видели издалека. А теперь впервые встречаемся лицом к лицу. Он не столь высокий, каким нам казался, человек среднего роста, коренастый, с рыжеватыми усами, немного рябоват. Но это физическое восприятие не может подавить облик того Сталина, которого мы ощутили как человека необычайного.

По приглашению Сталина мы уселись за столом.

– Ну, какие вопросы у вас, слушаем, – после общих фраз о впечатлениях сказал Сталин, посмотрев на меня. Я встал и начал выражать благодарность за оказанную нашему народу помощь, за принятие в семью братских республик, за нынешнюю встречу.

– А вы садитесь, – прервал меня Сталин. – Мы, русские большевики, люди простые. Не надо высоких фраз и благодарностей. Мы собрались, чтобы обсудить ваши конкретные вопросы, так и выкладывайте их.

Перед отъездом из Каунаса я наметил ряд вопросов, которые требовали принципиального решения. В этом значительно помог П. Главацкас, фактически руководивший министерством иностранных дел Литвы. Некоторые вопросы возникли уже в Москве.

Прежде чем перейти к ряду конкретных дел, в первую очередь поставил вопрос о структуре власти. До сих пор мы имели дело с борьбой против буржуазно-фашистского режима, затем, после его свержения, были заняты ломкой старых органов власти. Теперь же приходилось строить новую власть на советских основах.

В данный переходный момент у нас создалось некоторое многовластие. Действовало созданное в июне Народное правительство, был еще институт президента, но параллельно все более активной становилась роль партийной организации в лице Центрального Комитета Коммунистической партии Литвы. Свою власть проявляли органы госбезопасности. Существовало и полпредство во главе с послом Н.Г. Поздняковым, который стал фактически уполномоченным правительства СССР. Неизбежно получалась некоторая разногласица, и надо было достичь единства власти. Выслушав мою тираду о многовластии, Сталин рассмеялся.

– Конечно, положение пока сложное, – сказал он. – Но это понятно в настоящий переходный момент. Вот когда создадите настоящую Советскую власть, все станет на свое место. Будет у вас такой орган, как бюро ЦК, куда войдут все руководящие товарищи. В нем все принципиальные вопросы и будете согласовывать. Вот полпреда следовало бы оставить пока в качестве уполномоченного ЦК ВКП(б) и центрального правительства, и он поможет при организации Советской власти.

Затем возник вопрос о новых республиканских выборах. У нас с товарищами из ЦК КП Литвы созрело предложение выборов пока не проводить, а недавно избранный Народный сейм после принятия новой Советской конституции превратить во временный Верховный Совет республики.

– Как, товарищи, можно принять такое предложение? – спросил Сталин, обращаясь к членам Политбюро. – Значит, нет возражений. Хорошо. Какие дальнейшие вопросы?

Теперь я стал заглядывать в свои записки. Одним из первых был вопрос о реорганизации литовской армии.

Сталин заинтересовался количественным составом армии, ее структурой, вооружением. Он довольно подробно расспрашивал генерала Витаускаса о ружейной системе, о калибре орудий, о качестве и количестве танков и самолетов.

– С таким вооружением серьезно не повоюешь, – заметил он, выслушав ответы. И тут же Сталин предложил решение – преобразовать армию в территориальный корпус в составе двух дивизий.

– Кстати, а как ведут себя наши красноармейцы? Каковы отношения с населением? Много ли жалоб? – спросил Сталин.

Мы рассказали о замечательной дисциплине, о прекрасных отношениях с населением, о том, какими популярными стали устраиваемые красноармейцами концерты, киносеансы. Генерал Витаускас отметил, что никаких серьезных жалоб или инцидентов не было.

Актуальной была финансовая проблема – переход на советские деньги и ликвидация старой денежной системы. Мы предложили несколько увеличить количество старой валюты – литов – в обороте, а затем совершить ее обмен на рубли. Такое предложение и было принято.

Далее мы осветили положение в сельском хозяйстве, информировали о работе, проводимой на основании решений Народного сейма. Сталин интересовался количеством земли, урожаями, советовал пока не спешить с организацией колхозов, пока не окрепнут новоселы на полученных землях. Зная, что в Литве, как и во всей Прибалтике, преобладает хуторская система, он сказал, что это создает немалые трудности при переходе на колхозный строй.

Был решен вопрос об учреждении в Москве постоянного представительства Литвы на базе бывшего посольства.

Адомас-Мескупас поставил вопросы, касающиеся структуры ЦК КП Литвы, его отделов, городских и районных организаций.

Обсуждались еще проблемы роста промышленности, вопросы просвещения. Сталин говорил о перспективах развития национальной культуры, выразил пожелание об организации в Москве Декады литовской литературы и искусства.

Заканчивая изложение своих вопросов, я представил список товаров и материалов, которые следовало получить Литве по ранее заключенным договорам, и просил содействовать ускорению их доставки.

– Где же теперь ваша столица? Перебрались в Вильнюс или еще в Каунасе пребываете? – спросил Сталин. Ответили, что старое правительство оставалось в Каунасе, а мы еще не успели переселиться в Вильнюс. Сталин сказал:

– Надо в Вильнюс, ведь это историческая столица Литвы. А то ее запустите, останется заштатным городом, как при Пилсудском.

Когда мы уже стали благодарить и собирались вставать, Сталин вдруг спросил:

– А Сметона где теперь? Ведь он убежал в Германию.

– Да, насколько известно, он еще в Германии, – ответил я. Прощаясь, Сталин сказал нам в напутствие:

– Желаю успеха! Работайте и действуйте так, чтобы народ не имел основания говорить, что Советская власть не умная власть.

Уходя, в приемной мы встретили делегацию Латвийской ССР – она ждала своей очереди.

Во время разговора со Сталиным мы не заметили ни стенографиста, ни другого технического работника. Только Молотов делал какие-то заметки. А спустя некоторое время, уже возвратившись в Каунас, мы получили официальный документ, в котором были изложены решения по всем затронутым во время беседы вопросам. <…>

Перед отъездом из Москвы я еще беседовал с руководителями правительства. <…>

Волнующим был и обратный путь нашей делегации из Москвы. Опять приветствия на станциях, прочувствованные речи, букеты цветов… Грандиозным митингом на большой привокзальной площади встретила делегацию столица Литвы.

Ю. Палецкис. В двух мирах.

Политиздат. М., 1974. С. 341–346, 347.

К.А. Мерецков, август 1940 года

Изучая в то время некоторые малознакомые районы новых союзных республик и продолжая укреплять новые границы, а также границы, которые лишь годом ранее стали советскими (в Западной Украине и Западной Белоруссии), мы полагали, что учения с войсками – один из самых существенных элементов нашей оборонной работы. <…>

В Белоруссии мы провели штатное учение в двух танковых корпусах.

При обсуждении итогов учения пришли к мнению, что это направление исключительно опасное, что отсюда танковые корпуса перебрасывать нельзя ни в коем случае. Так решили на будущее.

Вскоре проводились учения в Киевском военном округе. Итоги учебы по всем четырем округам мы подводили уже в Москве, а в конце лета нарком обороны с заместителями докладывал Председателю Совета Народных Комиссаров о поездках по округам. <…>

После заседания, как и раньше в таких случаях, ужинали на квартире у И.В. Сталина. Там вновь обсуждали военные вопросы. Вдруг Сталин сказал:

– Нам нужен сейчас более молодой начальник Генерального штаба с неплохим здоровьем. Товарищ Шапошников стал частенько прихварывать. Кроме того, возникла необходимость использовать его на другой работе. Идет большое строительство укрепленных районов. Мы могли бы сделать Бориса Михайловича заместителем наркома по их сооружению. Как вы думаете, товарищи, кого можно назначить на пост начальника Генерального штаба? Жду ваших рекомендаций. Неожиданно для меня присутствующие стали называть мою фамилию, мотивируя это тем, что я имею специальную подготовку, участвовал в боях, был командующим округами и уже работал в Генеральном штабе. И.В. Сталин спросил мое мнение. Я стал категорически отказываться, ссылаясь на то, что работа эта сверхтяжелая, а опыта у меня для такой работы еще недостаточно.

– Вот что, – сказал И.В. Сталин, – мы с вами условимся так: вы приступайте сейчас, немедленно к работе, а как только подберем другую кандидатуру, заменим вас. Обижать вас не станем, вы получите соответствующее назначение. На этом и кончим сегодня.

На следующий день я приступил к исполнению новых обязанностей.

К.А. Мерецков. На службе народу.

Политиздат, М., 1968. С. 194, 195–196.

А.И. Шахурин, 2 октября 1940 года

<…> Чтобы избежать ненужных и крайне в этот период нежелательных издержек, принимались все меры для строжайшего соблюдения технологической дисциплины. Особенно остро этот вопрос встал после того, как в результате самовольного отхода от технологии с одного из авиамоторных заводов пошли бракованные двигатели. Заводские товарищи хотели увеличить ресурс мотора, а новшество оказалось недостаточно проверенным, и двигатель забраковала военная приемка. <…>

В дело вмешался Сталин. Он обязал наркомат издать приказ о технологической дисциплине на заводах авиационной промышленности. Этот знаменитый приказ № 518 до сих пор помнят работники авиационной промышленности. В нем говорилось, что если самолет или мотор прошел государственные испытания и принят в серийное производство, то изменения в технологию его производства могут быть внесены только с разрешения народного комиссара. А вносить изменения в конструкцию самолета или мотора не может даже нарком. Это делалось только с разрешения правительства.

Сталин, знакомясь с проектом приказа, синим карандашом внес изменения и исправления, ужесточив пункты о наказании виновных, отступивших от этого приказа. Совет Народных Комиссаров утвердил его. Приказ о строгом соблюдении технологической дисциплины сослужил авиационной промышленности большую службу. Когда началась война, появилось немало соблазнов отойти от принятой технологии в связи с нехваткой тех или иных материалов. Но приказ стоял на страже технологической дисциплины, и если все-таки вносили какие-то изменения, то этому предшествовали тщательные проверки под контролем вышестоящих органов.

Приказ был издан 2 октября 1940 года, а спустя некоторое время я получил от Центрального Комитета партии выговор за его нарушение. Известие об этом застало меня в командировке на одном из заводов. <…>

Оказалось, в двигателе, который ставили на истребитель Яковлева, конструктор Климов увеличил наплыв в картере, чем утяжелил мотор на 200 граммов. Именно в этом месте к картеру крепилась пушка, проходившая через редуктор. Когда двигатель испытывали в аэродромных условиях, то все казалось очень надежным. Когда же мотор пошел в массовое производство и стрельбу стали вести в воздухе, в месте крепления пушки к картеру появились трещины. Вот и увеличили немного наплыв в картере. Моторы стали выдерживать стрельбу. Но об изменениях в конструкции следовало доложить правительству. Такого доклада не сделали, ибо меня ни о чем не известили.

Когда я возвратился из командировки в Москву, меня вызвали к Сталину вместе с наркомом вооружения Ванниковым. В его присутствии Сталин упрекнул меня за то, что мы допустили увеличение веса двигателя после того, как он прошел государственные испытания и пошел в серию. Не хотел подводить товарищей на местах и не сказал, что это сделано без моего ведома. Объяснил лишь причину. Сталина ответ не удовлетворил:

– Все равно вы обязаны были доложить об этом в Совнарком. Так мне записали выговор. Когда вышли из кабинета, Борис Львович заметил:

– Это ты за меня получил выговор. В том, что отдача у пушки стала больше, «виновата» наша промышленность. Я возразил:

– Если бы мне вовремя доложили, то не было бы ни выговора, ни объяснения. Будем считать, что выговор я получил правильно.

Вот как ЦК, правительство реагировали даже на малейшее отклонение от духа и сути приказа по технологической дисциплине. Мнение, что этот приказ тормозил улучшение технологии, неверно. Когда возникла потребность, технологию меняли. Но это происходило с согласия указанных в приказе инстанций. Сначала изменения вносили на одном заводе, затем на других и т. д. Причем обеспечивалась самая тщательная проверка.

А.И. Шахурин. Крылья победы.

Политиздат, М., 1985. С. 93–94.

Н.Г. Кузнецов, октябрь 1940 года

В октябре 1940 года вместе с начальником Главного морского штаба я докладывал в Кремле о строительстве береговых батарей, которое шло быстрым темпом и приняло огромный размах, особенно на Балтике – от Кронштадта до Палангена (Паланга) и на Севере – от Архангельска до полуострова Рыбачий. Наши западные морские границы укреплялись на всем их протяжении. Государство отпускало для этих целей много средств и техники. Даже часть крупных орудий, предназначенных для кораблей, срочно переоборудовали для береговых батарей.

В Германии заказали мощные подъемные краны для установки тяжелых орудий. Фирма «Демаг» тогда еще формально выполняла свои обязательства.

Мое сообщение было принято к сведению.

После доклада собрался было уходить, но мне предложили задержаться. Вышел на минутку в приемную, переговорил о текущих делах с Л.М. Галлером, и он уехал в наркомат. Я остался ждать, прикидывая, какие еще вопросы могли возникнуть у начальства.

– Мне кажется, Галлера на посту начальника Главного морского штаба следует заменить Исаковым, – сказал И.В. Сталин. – Галлер – хороший исполнитель, но недостаточно волевой человек, да и оперативно Исаков подготовлен, пожалуй, лучше.

К тому времени я уже достаточно хорошо знал того и другого. Л.М. Галлер был безупречным исполнителем, обладал огромным жизненным опытом, дольше, чем Исаков, командовал кораблями и флотом, но с годами стал чрезмерно осторожным и не всегда действовал уверенно, инициативно. Исаков отличался более высокой теоретической подготовкой и большими волевыми качествами.

У меня и самого сложилось мнение, что И.С. Исаков в качестве начальника Главного морского штаба был бы на своем месте.

– Думаю, получится хорошо, – ответил я.

Так и было решено. И.С. Исакова назначили начальником Главного морского штаба, Л.М. Галлера – моим заместителем по судостроению.

О разговоре со Сталиным я сразу же рассказал Галлеру. Замена произошла без всяких шероховатостей. Л.М. Галлер был тогда уже в годах, честолюбием не страдал. Приказ есть приказ – так воспринял он новость.