Текст книги "Греховные радости"

– Господи, откуда ты все это знаешь? – с интересом спросила Вирджиния. Чарли не производил впечатление человека, который был бы близок к миру дизайнеров или интересовался его проблемами.

– Моя мать отделывает сейчас пентхаус, – ответил Чарли, – и пригласила для этого Сейлу. Вот так я и узнал, что она работала у Мэри Роуз. Может быть, Мэри Роуз нарочно тебе ничего не говорила, а хотела, чтобы ты думала, будто она все сделала сама. Дай слово, что не скажешь ей, что это я тебе все рассказал!

– Обещаю, – рассеянно ответила Вирджиния.

Сама мысль о том, что Мэри Роуз может прибегнуть к услугам профессионального дизайнера, а потом еще и скрывать это, поразила ее до глубины души. Это было совершенно непохоже на Мэри Роуз. Но, впрочем, раз уж она специалист по изобразительному искусству, то, возможно, считает, что должна сама справляться и с украшением интерьеров. Вирджиния отложила эту новость в укромном уголке памяти – пригодится на будущее – и решила, что завтра же утром отыщет среди объявлений «Дома и сада» телефон Сейлы, позвонит ей и договорится о встрече. Она не смогла бы объяснить, для чего ей это понадобилось; но в перспективе такой встречи было нечто манящее и интригующее.

В тот день на приеме у Хэмптонов Вирджиния познакомилась с Мадлен Далглейш. Это была англичанка, дальняя родственница Мэри Роуз, впрочем почти ничем на нее не похожая и гораздо больше располагающая к себе. Очень высокая, сухопарая, почти костлявая, с глубоко сидящими темными глазами и большим крючкообразным носом, она держалась более чем застенчиво и выглядела довольно странно, производя впечатление то ли немного эксцентричной, то ли малахольной, ее взволновали и растрогали внимание и искренний интерес, что проявила к ней эта молодая женщина, которая – как сообщила Мадлен хозяйка дома – не только была наследницей огромного состояния, но и по какой-то непостижимой причине до сих пор не вышла замуж.

Вирджинии же Мадлен показалась самым приятным человеком из всех присутствующих, и потому большую часть приема она проболтала с ней, тщательно избегая, однако, какого-либо упоминания о Мэри Роуз и обсуждения ее достоинств до тех пор, пока сама Мадлен Далглейш с лукавой искоркой в глазах не заявила, что у нее отлегло от сердца, когда она обнаружила: далеко не все молодые американки столь же холодно-неприступны, как ее троюродная сестра.

– Я ее всегда побаивалась, – сказала она о Мэри Роуз, уже в третий раз на протяжении беседы протягивая официанту свой бокал, чтобы его наполнили снова (вот чем объясняется ее откровенность, подумала Вирджиния), – даже когда она была еще маленькой девочкой. Она и тогда была такой же самоуверенной и самонадеянной. Впрочем, не сомневаюсь, что она станет прекрасной женой вашему брату, – поспешно добавила она.

– Я тоже не сомневаюсь, – ответила Вирджиния и постаралась побыстрее, насколько это позволяли приличия, перевести разговор на обсуждение того, что уже успела, а чего еще не успела посмотреть миссис Далглейш в Нью-Йорке.

– Знаете, куда мне действительно хотелось бы сходить, так это на биржу, – заметила та. – Мой отец работал брокером, и я почти все детство провела на галерее Лондонской биржи. Мне бы очень хотелось увидеть здешнюю и сравнить их.

– Давайте я вас свожу, – предложила Вирджиния. – Мое детство тоже прошло на здешней бирже. Прямо завтра с утра и отправимся, до обеда. Думаю, особых отличий от лондонской вы не найдете.

– С вашей стороны это очень любезно, – поблагодарила Мадлен. – С удовольствием схожу. А потом угощу вас обедом. Нет-нет, не возражайте.

Но поход на биржу так никогда и не состоялся: малолетний сын Мадлен, учившийся в Итоне, попал в больницу с аппендицитом, и ей пришлось срочно отправляться назад в Англию; так что на обещанную экскурсию просто не оставалось времени. Она позвонила Вирджинии, выразила свои искренние сожаления и сказала, что обязательно позвонит, как только снова окажется в Нью-Йорке. Это случилось девять месяцев спустя; Мадлен позвонила, как и обещала, и пригласила Вирджинию, необыкновенно обрадовавшуюся этому звонку, пообедать вместе в гостинице, где она остановилась.

Впоследствии Вирджиния часто возвращалась к мысли: как страшно, что вся ее дальнейшая жизнь висела, как выяснилось, на тоненькой ниточке и оказалась предопределенной в тот момент, когда судьба послала ей головную боль и забросила ее на этот прием.

Глава 2

Вирджиния, 1958—1959

– Дизайнеры бывают двух типов, – говорила Вирджинии Аманда Адамсон, внимательно изучая при этом патину на столике в стиле Людовика XV. – Есть крупные фирмы, такие как наша, или «Макмиллан», или «Пэриш Хэдли», с обширной и солидной клиентурой, с большим штатом специалистов; и есть независимые одиночки, у которых лишь несколько полезных контактов и ничего больше.

Она выпрямилась – худая как щепка, в твидовом, с рисунком в елочку, напоминающем по покрою ночную сорочку платье от Диора, – и уставилась на Вирджинию с выражением, не оставлявшим ни малейших сомнений относительно того, какого она мнения и об этих одиночках, и об их зависимости от везения.

– Так вот, если – и это очень серьезное «если» – вы к нам поступите, то будете всего-навсего одним очень маленьким зубчиком на очень большой и мощной шестерне. Но это не означает, что вы не будете ничего собой представлять. Наши клиенты, а они все сплошь из самых высших слоев общества, привыкли к тому, чтобы у них все – и я имею в виду именно все, в полном смысле слова, – было бы только самое лучшее. От фарфора, в котором им подают чай в нашей приемной, и до манер наших водителей и грузчиков, доставляющих сделанные у нас покупки.

– Да, – смиренно ответила Вирджиния. – Я понимаю.

– Нынешние девушки чаще всего не осознают разницы между хорошим и безликим, – вздохнула Аманда Адамсон. – Должна признаться, что, зная вашу мать и то, какое образование вы получили, я в данном случае склонна толковать свои сомнения в вашу пользу. Но все же объясните мне, почему вы хотите стать дизайнером по интерьерам?

– Ну, мне просто нравятся красивые дома и красивые вещи, – ответила, не мудрствуя, Вирджиния. – И потом, мне нравится работа с людьми… и мне кажется, что… ну, что это просто интересно, – договорила она, смущаясь и запинаясь.

Аманда Адамсон взглянула на нее еще суровее, чем смотрела до сих пор.

– Милая девушка, – проговорила она, – могу вас уверить, что наша работа не имеет ничего общего с удовольствием. Обустройство интерьеров – это серьезное занятие. Я управляю нашей компанией так же, как на Уолл-стрит управляют каким-нибудь брокерским домом. У меня в штате целых двадцать человек. У меня очень сложная система финансового учета и отчетности. Я никогда не выхожу из бюджета и всегда выполняю все сделки в срок. По одному моему слову, то есть на чистом доверии, мне привозят сюда мебель на многие тысячи долларов, и я ни разу не возвратила вещь с каким-либо, даже самым незначительным, повреждением. У меня клиенты по всей стране. Вот только на прошлой неделе я ездила в Колорадо с четырьмя сорокафутовыми грузовиками, забитыми мебелью. Такая работа может иногда приносить удовлетворение, но удовольствия от нее не получишь.

– Нет, конечно же нет, – поспешно согласилась Вирджиния. – Я не это имела в виду. Но по-моему, все равно должно возникать какое-то прекрасное чувство, когда знаешь, как хотел бы отделать дом или пусть даже одну только комнату, и видишь свои идеи воплощенными в жизнь. Это должно быть похоже на оживающую картину. Особенно когда вокруг нее ходят люди и им эта картина нравится.

Лицо Аманды Адамсон внезапно смягчилось.

– О да. – В ее голосе прозвучали нотки иронии. – Да. Люди. Знаете, что приводит этих людей ко мне? Что заставляет их тратить многие тысячи долларов, вместо того чтобы сделать что-то самим и сэкономить эти деньги?

– Нет, не знаю, – ответила Вирджиния. – А что?

– Страх, – сказала миссис Адамсон. – Страх показаться безвкусными. Наша задача – давать таким людям советы и так отделать им дом, чтобы он выдержал во всем, даже в мельчайших деталях, самые пристальные и критические взгляды со стороны их друзей. Точнее, со стороны тех, кто в этот дом приходит.

– Вот как, – кивнула Вирджиния. – Понимаю.

– Люди очень не уверены в себе, – проговорила миссис Адамсон. – Очень не уверены. И важно понимать это.

– Мне кажется, я знаю, что такое подобная неуверенность. – Говоря это, Вирджиния подумала о Мэри Роуз, которая при всех ее знаниях, внешнем лоске и претензиях на свой собственный вкус и стиль все-таки чувствует необходимость пригласить профессионального декоратора, а потом выдает результаты чужой работы за свои. – Я видела ее примеры среди тех, кого я очень хорошо знаю.

– Правда? – переспросила Аманда и внезапно улыбнулась Вирджинии. – Мне кажется, что у вас должно получиться, и даже хорошо. У меня какое-то предчувствие. Вот только понравится ли вам?

– Понравится, – заверила ее Вирджиния. – Обязательно понравится. Даже очень.

Она начала работать закупщицей в фирме миссис Адамсон; но название ее должности мало соответствовало тому, чем ей приходилось заниматься на самом деле: она почти ничего не покупала, а большую часть времени наводила порядок в демонстрационном зале, готовила кофе для клиентов, сидела на телефоне, записывая заказы, принимала то, что им доставляли. Однако время от времени ее отправляли и на закупки; тогда она получала задание объехать оптовиков и подобрать образцы. «Нужно голубое полотно, Вирджиния, шесть образцов разной плотности, на подушки для миссис Макколей; и раз уж вы будете этим заниматься, посмотрите заодно, нет ли где-нибудь шелка лимонного цвета на шторы». «Вирджиния, миссис Блэкхерст передумала, ей теперь хочется не пряжу, а сочетание шелка и шерсти, так что поездите и посмотрите, не попадется ли что-то максимально близкое к тому оттенку зеленого, который она так любит, а если будет набор образцов, то возьмите и набор». «Вирджиния, миссис Ватерлоо нужны на кухню красные кастрюли, а не алюминиевые, съездите и поищите, пожалуйста». «Вирджиния, нам от „Пэппа” должны отправить три стола, которые мы просили; не могли бы вы к ним сбегать и посмотреть, нет ли у них еще таких серебряных рам, которые нам нужны».

Все это происходило в те времена, когда еще не открылся гигантский центр оптовой торговли «Ди энд Ди», собравший почти все под одной крышей, и когда поиски необходимого могли еще быть более или менее увлекательным занятием; практически большинство оптовых фирм были сосредоточены в одном и том же районе, там, где верхние 50-е улицы пересекали Третью авеню, а также в прилегающих к этому району улочках; но иногда имело смысл сходить и на барахолку, потолкаться там или даже съездить в Гринвич-Виллидж; Вирджинии всегда везло в таких поисках, и она часто возвращалась с чем-нибудь неожиданным и остроумным, что приводило в восторг и изумление тех испорченных, капризных женщин, которые после времени и усилий, потраченных на них миссис Адамсон, становились еще более капризными и испорченными.

Вирджинии нравился тот новый для нее мир, в котором она теперь оказалась; нравились присущие этому миру крайности вроде магазинов Карла Манна, где могли переписать настоящего Моне, чтобы тональность картины соответствовала цвету ковров в доме клиента, и где в копии хорошо известных полотен XVIII века могли, по желанию нового владельца, вписать изображение его любимого пони или собачки – а иногда и того и другой сразу. Ей нравились яркие незаурядные фигуры вроде Анджело Донгья или Джо Шмо, сумевших превратить дизайнерское дело в разновидность шоу-бизнеса. Однажды один из работавших у миссис Адамсон дизайнеров пригласил Вирджинию на прием в доме Донгья на 71-й улице; Донгья не уставал всюду и всегда повторять, что молодым должны быть открыты все двери, сам лично покровительствовал нескольким молодым дизайнерам и потому отнесся к ней с присущим ему снисходительным обаянием. Это был вечер в обществе звезд – актеров, модельеров, дизайнеров, журналистов; проходил он в большом парадном зале, вдоль стен которого стояли обитые белым атласом банкетки, и в примыкавшем к нему обширном холле с зеркальными стенами.

Все, что происходило в этот вечер, было для Вирджинии новым, казалось ей великолепным, действовало на нее возбуждающе, и в то же время она чувствовала себя здесь абсолютно в своей тарелке, свободно и непринужденно; она ощущала, что сможет кое-чего добиться в этом мире, знала, что сумеет какую-то его часть сделать частью самой себя.

Дельную мысль, которой Вирджинии поначалу так не хватало, подсказала ей мать Тиффи Бэбсон, ее лучшей подруги по колледжу, потенциальная клиентка миссис Адамсон. Миссис Бэбсон как-то упомянула, что купила некоторое время назад летний дом в Коннектикуте, неподалеку от Олд-Лайма, и хотела бы, чтобы ей помогли отделать там жилые комнаты. «Все остальное просто великолепно, и я не хочу ничего менять, но спальни там настоящий кошмар. Не могли бы вы попросить миссис Адамсон: может быть, она возьмется их отделать?»

Вирджиния попросила; миссис Адамсон ответила: «Извините, нет», – и по ее тону было понятно, что она возмущена тем, за кого ее принимают; но Вирджиния и так знала, что она действительно никогда не берется за отделку спален.

– Я еще могла бы подумать о том, – заявила миссис Адамсон, – чтобы сделать спальню кому-нибудь очень и очень знаменитому. Ну или, конечно, матери или дочери очень важного клиента. Передайте миссис Бэбсон, что ни один мало-мальски приличный дизайнер не станет заниматься отделкой одних только спален. Весьма сожалею.

Вирджиния в самой тактичной форме, на какую только была способна, передала все это миссис Бэбсон; та была очень расстроена. Вирджиния посмотрела на нее и решилась.

– Миссис Бэбсон, я… если вы не возражаете, я, возможно, могла бы чем-то вам помочь. Не надо только говорить об этом миссис Адамсон, но я, безусловно, могла бы посмотреть ваш дом и что-то предложить, а может быть, даже купить ткани для занавесок или что-то еще.

– Вирджиния, это было бы просто великолепно! – воскликнула миссис Бэбсон. – Приезжайте в ближайший же уик-энд и посмотрите.

Вирджиния съездила и посмотрела. Дом оказался очень милым, стоял он прямо на берегу. Вирджиния достала набор акварельных красок – в нем преобладали белые, зеленые и голубые тона – и образцы тканей – этот альбом постоянно валялся без дела у нее в конторе – и сделала набросок каждой комнаты, не забыв светильники (бронзовые, подвешенные на цепях), белую плетеную мебель и – на крашеных деревянных полах – ковры, которые она расписала под мрамор в тонах морской волны. Миссис Бэбсон была в восторге и попросила Вирджинию довести дело до конца; Вирджиния согласилась походить по магазинам и присмотреть подходящую мебель и ковры, но сказала, что не может рисковать работой и потому не сумеет ничего купить у оптовиков:

– Придется все покупать в розницу, и боюсь, что это окажется очень дорого.

– Ничего, – ответила миссис Бэбсон. – Мне не придется платить миссис Адамсон, и я сэкономлю массу денег. Но, Вирджиния, я отнюдь не ожидаю, что вы будете все это делать за просто так. Считайте меня своей обычной клиенткой и пришлите мне счет.

Вирджиния заявила, что и слышать об этом не хочет; но если миссис Бэбсон останется в конечном счете довольна ее работой, то, может быть, она порекомендует Вирджинию своим знакомым.

Миссис Бэбсон так и поступила; и почти сразу же к Вирджинии обратилась одна из соседок миссис Бэбсон по Коннектикуту, которая хотела переделать как-нибудь по-новому спальни и в своем загородном доме, и в нью-йоркской квартире; потом последовало еще одно обращение. Вирджинии нравилось заниматься отделкой спален: в них было гораздо больше личного, человеческого, не то что в официальных гостиных. Она вела долгие предварительные беседы с клиентами (этому Вирджиния научилась у миссис Адамсон), выясняя, что такое для них спальная комната: просто место для сна или еще и уголок, где можно посидеть, поболтать с кем-нибудь, почитать или даже позавтракать утром. Одной из своих клиенток она предложила выгородить в спальне при помощи плетеной ширмы закуток, который фактически превратился в небольшой кабинет; другой клиентке, миниатюрной девушке, которой хотелось жить в палатке, сделала кровать на четырех столбиках под огромным, ниспадающим с четырех сторон балдахином; к третьей, в Хамлтоне, пригласила художника, и тот расписал одну из стен крошечной спальни под бушующий океан. Все ее клиентки были единодушны в том, что спальня, отделанная Вирджинией Прэгер, больше говорит о личности ее владельца, чем весь остальной дом.

Так появилась на свет фирма «Спальни Ви-Ай-Пи». Вирджиния потом говорила Бетси: «Никогда не думала, что мое второе имя – Ирэн[6]6
  Игра слов: название фирмы в английском написании – «VIP Bedrooms», где VIP – Very Important Person – «очень важное лицо» и, соответственно, «Спальни для очень важных лиц»; но в данном случае VIP – еще и английские инициалы имени Вирджиния Ирэн Прэгер.


[Закрыть] – окажется для меня такой удачей».

К осени следующего года Вирджиния стала ощущать, как нарастает в ней дотоле неизвестное чувство: уверенность в себе. Список ее клиентуры разросся, время ее было до предела заполнено делами, встречами, переговорами, небольшой кабинет, который она подыскала себе в доме на 80-й Восточной улице, на этаже, где был устроен зимний сад, быстро оказался мал и тесен, и посетители, желающие обсудить с ней проблемы отделки и украшения своего жилища – а число их непрерывно возрастало, – вынуждены были переступать через набросанные на полу альбомы с образцами тканей, краски, справочники, прежде чем им удавалось добраться до ее маленького письменного стола и стоявшей с ним рядом большущей чертежной доски. Одна из ее работ, небольшая, но обворожительная однокомнатная квартирка-студия в Гринвич-Виллидж – строго говоря, выбивавшаяся из ее правила заниматься только спальнями, – привлекла к себе внимание настолько, что материал о ней вроде бы собирался опубликовать даже журнал «Семнадцать». Вирджиния понимала, что тут сказалось прежде всего обычное везение, а не что-то другое: дело в том, что парень ее клиентки, которая сама была молодым дизайнером, работал в этом журнале. В редакции в то время как раз готовили специальное приложение, посвященное квартирам тех, кто живет один; поэтому заместитель заведующего художественным отделом журнала специально приходил посмотреть квартиру, отделанную по эскизам Вирджинии, и ему понравились и слепящая белизна комнаты, и то, как строго был выдержан в отделке стиль квартиры-студии; на него также произвела большое впечатление написанная на большой стене картина-розыгрыш, создававшая иллюзию полной реальности: на ней была изображена открытая дверь, прямо за которой на фоне неба торчала голова статуи Свободы, как будто бы статуя эта стояла сразу за дверью. Вирджиния понимала, что если статья об этой квартире появится в журнале, то слава и известность будут ей обеспечены, ее имя можно будет считать сделанным. Как-то вечером, за ужином, она рассказала об этом Фреду III и Бетси; на Бетси ее рассказ произвел колоссальное впечатление, так что она стала даже выдвигать абсолютно неприемлемые идеи вроде того, чтобы послать Клэрри, их горничную, прибрать квартиру перед съемками; еще она предложила сама отвезти туда цветы.

– Мамочка, то, что ты предлагаешь, очень мило, но боюсь, что Дженни Бэнкс – это моя клиентка, хозяйка квартиры, – может счесть и то и другое за оскорбление. Нет, не надо ничего. Я уверена, что если «Семнадцать» найдут это необходимым, то сами пришлют и свои цветы, и своих уборщиков. Но правда здорово, что они этим заинтересовались?

– Это просто великолепно, – сказала Бетси. – А ты у нас – большущая умница. Правда, Фред?

– Что, что? Вы о чем? – спросил Фред, который сидел, погрузившись в статью в «Уолл-стрит джорнал» о том, какое влияние на Нью-йоркскую биржу может оказать в ноябре следующего года избрание очередным президентом Никсона или Кеннеди.

– Я говорю, что Вирджи у нас большущая умница и молодец, раз ее работами заинтересовались даже в журнале «Семнадцать».

– Ну, они пока еще ничего не напечатали, – ответил Фред. – Вот когда опубликуют, тогда посмотрим. И вообще, что это за журнал такой – «Семнадцать»? Какой-то паршивый листок для подростков. Вот когда о ней напишет «Дом и сад», это я оценю.

– Сомневаюсь, – проговорила Вирджиния, поднимаясь из-за стола. – Извини, мама, но у меня еще много работы, надо сегодня обязательно закончить.

– Фред Прэгер, вы просто невыносимы! – заявила Бетси, выдергивая у мужа из рук газету, едва только Вирджиния медленно и почти неслышно закрыла за собой дверь. – Как ты можешь ее постоянно обижать?! Она так старается; да даже если бы и не старалась, разве поддержка и поощрение помешали бы?

– Не верю я в пустые поощрения, – буркнул Фред. – Если она собирается всерьез вести дело, то надо обретать характер, надо стать немного более толстокожей, а не такой, какая она сейчас. И вообще, чем она занимается? Советует людям, в какой цвет им покрасить стены?! Что тут трудного или особенного? Это не занятие. На мой взгляд, так она просто убивает время до замужества. И откровенно говоря, Бетси, я бы предпочел, чтобы она поскорее вышла замуж. Ей уже двадцать один год, пора и мужа заиметь.

– Господи, что за чушь? – возразила Бетси. – Ты рассуждаешь, как какой-нибудь ретроград. С чего бы это ей торопиться замуж?

– Все девушки должны торопиться замуж, – ответил Фред. – Для этого они и созданы.

– Ты лишаешь ее всякой уверенности в себе. И так всю жизнь.

– Да брось ты, бога ради! С ней все в порядке.

– Ничего подобного.

– Ну, не знаю; на мой взгляд, с ней все в порядке. А когда у нее появится муж, так и вообще будет отлично.

– Если ты будешь так себя с ней держать, – проговорила Бетси, – то у нее появится совсем не тот муж, который ей нужен. Возьмет и выйдет за кого попало, лишь бы тебе доказать: вот, видишь, могу и мужа найти.

Вирджиния и вправду уже в течение некоторого времени присматривалась, кто мог бы оказаться подходящей кандидатурой – хотя никогда и ни за что не призналась бы в своих поисках даже под страхом смерти, – и испытывала при этом возрастающее беспокойство. Половина ее подруг были уже замужем, другая половина – помолвлены, и только у нее даже на горизонте не видно пока было ни первой перспективы, ни второй. Вирджиния все больше нервничала, ее уверенность в себе с каждым днем падала.

Ей помогала работа, помогало осознание того, что она сама, совершенно самостоятельно, без чьей-либо помощи преуспела хоть в чем-то. Она уже больше не считала себя таким полнейшим ничтожеством, каким казалась себе год с небольшим назад, когда только окончила Уэлсли. Однако за прошедшее с тех пор время она с немалым удивлением убедилась, что полученное образование имеет в реальной жизни очень небольшое значение. Она по-прежнему оставалась не уверена в себе, в своих возможностях, не знала, тянет ли к ней людей, интересно ли с ней; нередко ей приходила в голову мысль, что она еще даже вообще не научилась чувствовать.

Иногда, пытаясь представить себе, что ждет ее в будущем, Вирджиния думала о том, что так вот и будет стареть, никому не нужная, ни для кого не желанная, с нарастающим в душе чувством отчаяния, и подобная перспектива приводила ее в ужас. Тогда она встряхивалась и говорила себе, что ей всего двадцать один год, что такого рода мысли – глупость, что у нее удачно складывается работа, масса друзей, что жизнь ее полна и интересна. Однако полна и интересна она была как-то странно и однобоко, причем с такой стороны, с какой Вирджиния никогда к этому специально не стремилась; что же касается светской жизни, то в последнее время ее стали все реже приглашать на званые обеды и ужины и все чаще – на большие приемы, где среди скопления народа не имело значения то обстоятельство, что она приходит одна. Конечно, в ее возрасте смешно было переживать из-за подобных вещей; но в 1959 году и в тех кругах, в которых она вращалась, все это представлялось весьма существенным. Ей необязательно было выходить замуж, но рядом с ней должен был быть кто-то, с кем ее можно было бы приглашать. И с кем она могла бы вести половую жизнь. Вирджиния понимала, что в ее возрасте уже пора иметь какой-то сексуальный опыт. Одно дело быть девственницей в колледже; но теперь это уже становилось унизительным.

Разумеется, вокруг нее были молодые люди. Но какие-то они всегда оказывались не такие, как нужно. То слишком нахальные, то чересчур тихие и скромные, то очень уж шумные, любящие покрасоваться, то, напротив, чрезмерно незаметные и скучные. Тот зауряден, этот чересчур щеголеват, третий одержим погоней за деньгами, четвертый – своей карьерой. Ни одного из них даже отдаленно нельзя было бы назвать близким к идеалу. А Вирджиния во всем ожидала совершенства и требовала его. Она не собиралась идти на компромисс, соглашаться на посредственность. Она вынуждена была признаться себе, что, по-видимому, ищет кого-то, кто оказался бы хоть немного похожим на Малыша; кто обладал бы хоть долей присущих Малышу обаяния, легкости в общении, остроумия, внешней привлекательности. Как было бы славно встретить такого человека! Дойдя до мысли об этом, она обычно снова встряхивалась: «Господи, Вирджиния Прэгер! Неужели же ты не способна влюбиться ни в кого, кроме собственного брата?!»

На протяжении последнего месяца или, может быть, немного дольше она встречалась и выходила в свет с одним банкиром, всегда торжественно и довольно напряженно державшимся молодым человеком по имени Джек Хартли. Несмотря на свою внешнюю натянутость, он был, в общем-то, мил, доброжелателен, относился к ней с интересом и при немного излишнем весе и неуклюжей фигуре смотрелся в целом неплохо. Он приглашал Вирджинию в театры и концерты – ему самому особенно нравились последние – и втягивал ее в долгие и напыщенные разговоры о политике и текущем экономическом положении. Конечно, он был далек от идеала, но все же это было лучше, чем ничего. Всякий раз, провожая Вирджинию вечером домой, он с серьезным видом целовал ее на прощание, никогда не пытаясь добиваться чего-либо большего. В один из таких вечеров, после ужина в ресторане, во время которого он крепко перебрал, уже на обратном пути, в такси, он принялся ласково поглаживать ее грудь. Вирджиния в глубине души с облегчением вздохнула и позволила ему продолжать это занятие, подумав, что в конце концов это не ахти какая высокая плата за возможность иметь вполне приемлемого сопровождающего. Удовольствия его поглаживания ей не доставляли; но, с другой стороны, они не были ей и неприятны. Когда такси остановилось возле ее дома, она предложила (скорее просто чтобы показать, что никак не шокирована его поведением, чем с какой-либо иной, тем более сексуальной мыслью):

– Джек, хочешь зайти, выпить чего-нибудь?

Джек Хартли уставился на нее, взгляд его выражал неподдельное удивление.

Ее это несколько озадачило, но она решила не обращать внимания.

– С удовольствием, – ответил он. – Это было бы очень неплохо.

Наверху, в ее небольшой гостиной, она предложила ему виски, а себе налила бокал вина.

– Спасибо тебе, – сказала она. – Прекрасный вечер, я получила большое удовольствие.

– Мне тоже понравилось. Я… да, понравилось.

Вирджиния уселась напротив него.

Джек посмотрел на нее как-то беспокойно:

– Я… то есть… ты не могла бы…

– Не могла бы что? – спросила Вирджиния; ее золотистые глаза постреливали то в одну сторону, то в другую.

– Ты не могла бы пересесть сюда… ко мне? Садись рядом.

– Ну что ж… пожалуйста.

Она поняла, что он имел в виду. Пересела к нему и немного подождала. Потом его руки обняли ее и снова начались почтительные, почти автоматические поцелуи. Вирджиния попыталась ответить на них. Что бы мне этакое вообразить, чтобы почувствовать хоть какое-то возбуждение, подумала она. Но единственное, чего ей сейчас действительно хотелось, так это чтобы поцелуи кончились, чтобы она могла допить свое вино, а потом, как только позволят приличия, выпроводить побыстрее Джека и лечь спать.

Рука Джека зашевелилась и стала потихоньку прокладывать себе путь вниз. Он посидел некоторое время, поглаживая ей грудь, потом вдруг резко запустил руку под кофточку, и рука поползла вверх, пока пальцы его не забрались под лифчик, нащупывая сосок груди. Вирджиния сидела, крепко зажмурив глаза, все ее мысли и чувства были сосредоточены на этой руке и на том, что в нее попало. Ощущения, которые она испытывала, не вызывали у нее неприятного чувства. Не было ничего похожего на те волны внезапно захлестывающего удовольствия, о которых ей приходилось столько слышать, но не было и ничего неприятного. Потом, совершенно внезапно, она вдруг почувствовала резкую и сильную боль: это браслет его «Ролекса», зацепившись за бюстгальтер, раскрылся и больно прищемил ей кожу. Вирджиния вскрикнула от боли и оттолкнула Джека, одергивая кофточку.

– Извини, – смущенно проговорила она. – Извини. Мне было… – Она хотела сказать «больно», но Джек не дал ей закончить фразу. Он резко поднялся, одергивая пиджак и поправляя галстук.

– Ничего, – произнес он слегка хрипловатым голосом. – Мне этого и следовало ожидать.

– Чего ожидать? – спросила Вирджиния, настолько заинтригованная, что всякое смущение у нее мгновенно прошло.

– А… ничего, – поспешно ответил Джек.

– Не упрямься, Джек. Чего тебе следовало ожидать? Я хочу знать. Слушай, если ты мне не скажешь, я закричу, прибежит отец и отлупит тебя.

– Да нет, Вирджиния, ничего, действительно ничего. – Джек выглядел не на шутку перепуганным. – Извини, пожалуйста. Я не хотел тебя обидеть.

– Ты меня и не обидел, Джек. Но я хочу знать, что ты имел в виду.

– Ну… ну… а, черт… ну, просто, Вирджиния, у тебя есть вполне определенная репутация.

– Какая именно?

– Ну… что ты очень… ну, недотрога…

– Недотрога? Что ты хочешь сказать?

– Н-ну… да не знаю я. Что ты старомодная. Э-э… очень высоконравственная… ну, добродетельная. В этом нет ничего плохого. Совершенно ничего. Очень хорошо, когда человек такой. Это очень хорошая репутация. И послушай, уже поздно, мне пора идти, у меня завтра такой тяжелый день. Спокойной ночи, Вирджиния.

– Спокойной ночи, Джек. Спасибо тебе за очень хороший вечер.

Она была слишком поражена и ошарашена, чтобы еще что-нибудь чувствовать.

Потом, уже в постели, когда она лежала, неподвижно уставившись в потолок, ее попеременно захлестывали чувства замешательства, удивления, унижения. Вот, значит, как. Ей двадцать один год, она богата, привлекательна, ее – по крайней мере, теоретически – хотел бы заполучить каждый; и в то же время она явно предмет всеобщих насмешек, олицетворение фригидности, ходячий пример старой девы, прославившейся своей моральной безупречностью. Но ведь это кошмар. Она теперь никогда не сможет встретиться взглядом с кем бы то ни было из людей привычного ей круга. Значит, у нее за спиной они все понимающе переглядываются, улыбаются друг другу и думают: вот, дескать, идет Вирджиния, бесполая бедняжка, навеки нацепившая пояс целомудрия; как странно, ведь брат у нее такой красавчик и такой любвеобильный; очень странно, будут они перешушукиваться: ей давно пора быть замужем, все ее одногодки уже давно повыходили, а она… бедняжка Вирджиния, какой позор, никто ее не хочет, все ее боятся, и почему только так получилось, ну что ж, у нее хотя бы есть ее работа, это все-таки лучше, чем ничего… подобные мысли одолевали ее всю ночь напролет, словно тягостная, бесконечная и заунывная песнь о ее сексуальной неполноценности. К утру она уже готова была совершенно открыто, публично лечь в постель с первым попавшимся мужчиной, на которого упал бы ее взгляд. Независимо от того, любила бы она его или нет, независимо даже от того, нравился он ей или не нравился.