Текст книги "Греховные радости"

– Не в этом дело. Я просто предпочитаю, чтобы ты рожала ребенка в больнице.

– Александр, – в голосе Вирджинии появилась какая-то странная нотка, – или я буду рожать в Хартесте, или я не стану рожать этого ребенка вообще.

– О господи! – застонал Александр, и Энджи услышала, как затрещали полы, когда он начал ходить взад-вперед по комнате; она молниеносно сбежала вниз по лестнице. Она была уже внизу и открывала дверь в их офис, когда Александр прокричал: – Хорошо, рожай этого проклятого ребенка в Хартесте. Но не вини потом меня, если что-то выйдет не так и тебе придется повторять все снова, и снова, и снова!

– Энджи? Это Вирджиния. Извини, но я очень коротко. Мне хотелось, чтобы ты узнала самой первой. У меня родился ребенок. Полчаса назад. Все прошло великолепно. Да, немножко преждевременно, дней на десять раньше, чем должно было, я знаю. Но с ней все в порядке. Шесть фунтов. Она красавица. Настоящая красавица. Что? Нет, ни капельки не расстроена, что девочка. И все так легко прошло, я готова повторить снова хоть десять раз. Что? Нет, он отправился на верховую прогулку. Он еще даже ничего не знает. Я проснулась, и вдруг у меня началось, я сказала Александру, чтобы он позвонил миссис Пежо, она жила тут, в гостинице «Лодж», и когда она приехала, Александр сказал, что, раз она здесь, он, пожалуй, на время исчезнет, и примерно через полчаса после этого родилась малышка, как будто просто выскользнула из меня наружу, и все. Этот новый метод прямо изумителен. Абсолютно без всяких трудностей, почти без боли, только надо очень сильно стараться. Я даже улыбалась, когда она появлялась на свет. Ой, да, ее зовут Георгина. Очень, очень длинненькая и тощая. И совершенно не похожа ни на кого из нашей семьи. Послушай, мне хочется, чтобы ты меня навестила как можно раньше. Обещай, что приедешь. Я попрошу Александра встретить тебя на станции или даже привезти прямо из Лондона. Ой, Энджи, я так счастлива! А теперь мне надо позвонить маме. И знаешь, что самое приятное? Я все-таки обскакала Мэри Роуз. У нее ребенок должен родиться где-то на этой неделе, и я боялась, что она родит первой и опять начнет хвастаться. Энджи, дорогая, до свидания, увидимся через несколько дней!

Десять дней спустя Энджи приехала в Хартест; стояла ранняя весна, день был изумительный; дневным поездом, который шел с вокзала Паддингтон, она доехала до Свиндона и теперь, с огромным букетом лилий и бутылкой шампанского в руках, стояла возле станции и неуверенно оглядывалась по сторонам, высматривая шофера, который, как ей сказали, обязательно ее встретит; тут-то она и услышала громкий гудок и увидела на противоположной стороне маленькой пристанционной площади довольно старый «бентли», за рулем которого сидел сияющий Александр. Он вышел из машины, радостно обнял ее, потом открыл другую дверцу и подержал, помогая ей сесть; одет он был очень необычно, Энджи никогда еще не видела его в таком облачении – коричневые брюки из рубчатого плиса, клетчатая рубашка и темно-синяя шерстяная фуфайка; светлые волосы его были растрепаны, и выглядел он не тем внутренне напряженным человеком, что приезжал к ним на Итон-плейс, а совсем другим – он улыбался, держался непринужденно и, казалось, помолодел не меньше чем лет на пять.

– Вы прекрасно выглядите, – сказал он, трогая машину с места, – и очень хорошо сделали, что приехали. Какие великолепные цветы! Вирджиния обрадуется. О, и шампанское тоже! Очень мило. Но, если не возражаете, мы его лучше на несколько недель припрячем, миссис Пежо считает, что Вирджинии не надо сейчас пить или, во всяком случае, если и пить, то крайне мало, а она все время старается найти какой-нибудь предлог, чтобы глотнуть шампанского. Конечно, ей есть что праздновать, но все же… А вы успели пообедать? Потому что если нет, то миссис Тэллоу на всякий случай кое-что для вас держит.

– Успела, спасибо. Я купила в поезде пирог со свининой.

– Бедняжка, он же, наверное, был несвежий?

– Нет, отличный, – возразила Энджи, которая была еще очень молода, мало что видела в детстве и потому любила почти все съедобное и никогда не могла понять, почему отталкивают от себя то или иное блюдо Вирджиния, М. Визерли и другие сверхсостоятельные люди – а они отталкивали добрую половину того, что им подавали, заявляя, что это отвратительно.

– Ну и хорошо. Я приехал за вами сам, потому что Гарольд Тэллоу, который работает у нас дворецким, а заодно и шофером, страшно занят – завтра приезжают родители Вирджинии; а кроме того, я хочу сам показать вам Хартест в ваш первый приезд сюда. – Он говорил возбужденно, почти восторженно, как маленький мальчик, которому предстоит вот-вот получить какое-то удовольствие.

– Спасибо большое, – ответила Энджи, – мне жаль, что пришлось вас беспокоить. Я не знала, что прибывают родители Вирджинии, я ведь могла бы приехать и на следующей неделе.

– Энджи, Вирджиния сгорает от нетерпения увидеть вас и показать вам девочку. Она от вас без ума, вы же это знаете. Она даже собиралась сама приехать встретить вас…

– Она что, настолько хорошо себя чувствует?

– Да, настолько хорошо. Все прошло совершенно по-другому, чем в первый раз, это просто поразительно. Должен признаться, я возражал против всей этой… чуть было не сказал «чепухи»… против родов дома, естественного обезболивания и всего остального, но я был не прав. Она уже давно встала с постели, ходит по дому, чувствует себя сильной и здоровой, счастлива, сама кормит ребенка и уже говорит о том, как все будет в следующий раз.

– Ну, это прекрасно, – сказала Энджи. – Я рада.

После этих слов Александр замолчал и почти всю дорогу ничего не говорил. Они проехали через самый центр Мальборо, который Александр назвал классически идеальным типом маленького провинциального городка и который Энджи показался похожим скорее на детскую игрушку – распланированный по крупным квадратам, с совершенно одинаковыми жилыми домами и зданиями из красного кирпича; никто специально его таким не замышлял, просто так уж сложилось, – выехали из него и поехали по идущей слегка в гору дороге, у начала которой стоял щит-указатель с надписями «Долина Сэлсбери» и «Кэлн». Через несколько миль дорога раздваивалась: одна ее ветвь шла вниз, где виднелось огромное, унылое, пустое, казавшееся каким-то мрачным пространство – это и была долина; а другая устремлялась дальше вверх прямо перед ними. Александр поехал по той, что шла вверх, неопределенно помахав рукой в направлении Обэри и каких-то выложенных окружностями камней: «Видели когда-нибудь это место? Или то, что в Стоунхендже?»

Энджи отрицательно помотала головой; у нее появилось какое-то странное ощущение, навеянное этой молчаливой поездкой; она никогда не думала, что в Англии могут быть подобные места – одновременно и величественные, и мрачно-торжественные, и чем-то бередящие душу, и теперь чувствовала себя словно околдованная; так они проехали еще минут пятнадцать, прежде чем Александр свернул на узкую дорогу, резко отходившую в сторону и вниз, и они сразу же словно погрузились в совершенно иной пейзаж, гораздо более мягкий и приятный, каким-то непостижимым образом изолированный от безмерных, будто бы уходящих в бесконечность пространств ровной травы и безбрежного неба. Дорога была очень узкая, она непрерывно петляла в разные стороны, ныряла то вверх, то вниз; мили через две Александр снова свернул; они въехали в большие ворота с каменными столбами по бокам и широко распахнутыми чугунными створками и оказались в еще более умиротворяющей обстановке, как бы в тоннеле, образованном деревьями, растущими так плотно, что даже сейчас, когда на ветвях не было листьев, внутри этого тоннеля царили полумрак и спокойствие, напоенные звуками весны, пением птиц, пронизанные косыми лучами солнца.

– Господи, как все сразу изменилось, – сказала Энджи, и Александр повернулся к ней, улыбнулся и проговорил:

– Да, как будто входишь в какую-то потайную дверь и видишь чудо.

Их взгляды встретились, и на мгновение между ними словно возникло что-то очень теплое, приятное, возбуждающее, что-то такое, что Энджи, с ее жизненным и эмоциональным опытом, была бы совершенно не в состоянии объяснить. Она отвернулась и стала смотреть на открывавшуюся впереди дорогу; деревья немного отступили, стало светлее, дорога чуть расширилась, потом они въехали во вторые ворота, более широкие и величественные, чем первые, с небольшими домиками по обе стороны при въезде, изящными невысокими строениями из серого камня, и дорога, пройдя между ними, повернула вправо и пошла немного под уклон. Буквально через минуту Александр остановил машину и выключил мотор. Энджи встревоженно взглянула на него; он улыбнулся ей в ответ и, протянув руку, похлопал ее по маленьким, сложенным на коленях ладошкам:

– Не бойтесь, я не собираюсь вас соблазнять. Просто хочу показать вам мое… – Он запнулся, потом поправился: – Одно из моих величайших наслаждений.

– Наслаждений? – с сомнением в голосе переспросила Энджи. К чему это он, черт возьми, клонит, подумала она; все происходящее стало вдруг ей казаться немного противным.

– Да, наслаждений. – Он замолчал и задумчиво посмотрел на нее. – Наслаждение ведь очень важный фактор в жизни человека, вам не кажется?

– Н-ну… пожалуй, – осторожно ответила она.

– Я всегда провожу различие между наслаждениями невинными и порочными, – Александр улыбнулся ей, – и Хартест для меня одновременно и величайшее, и самое невинное из всех моих наслаждений.

Энджи опустила стекло, и в машину устремился приятный, сладкий, напоенный запахами земли воздух, весь звенящий от пения птиц; она выставила руку в окно, и у нее возникло ощущение, что можно физически потрогать этот чудесный день, наполненный золотыми лучами солнца и теплом недавно прошедшего весеннего дождя.

– Правильно, – кивнул он, – мне всегда хочется, чтобы все именно так и поступали, чтобы человек почувствовал, впитал в себя все это, чтобы он подготовил себя к дальнейшему.

– А что же будет в дальнейшем? – спросила Энджи, улыбаясь Александру и чувствуя, что он ей нравится как никогда раньше, зачарованная этой его детской радостью и гордостью за то, что у него есть, – за имение, за землю, за эту красоту, которые, как внезапно выяснилось, служат для него главным смыслом его существования.

– Дом, – ответил Александр, посидел немного неподвижно, глядя прямо перед собой, с ничего не выражающим лицом, и только потом мягко, почти неохотно запустил двигатель и медленно, очень медленно тронул машину вперед.

Энджи по-прежнему смотрела вбок, на деревья, мимо которых они проезжали; но тут машина довольно резко свернула влево, она повернулась, увидела Хартест и даже вскрикнула от неожиданности и радостного удивления; дом располагался примерно в четверти мили перед ними, внизу, в самом конце длинной и прямой аллеи, в обе стороны от которой отходили просторные лужайки, где паслись овцы и олени, а справа от дома было видно озеро, голубой овал, окруженный зарослями камыша; на берегу озера стояло какое-то старое деревянное строение с примыкающей к нему пристанью, где была привязана лодка. Еще дальше справа, за озером, был виден лес, а за ним, красиво изгибаясь, парк пересекала река, протекавшая под изящным трехарочным мостом, по оба конца которого стояли какие-то сооружения, показавшиеся Энджи просто развалинами.

Энджи и до приезда сюда знала, как выглядит дом; она много раз видела на фотографиях и эти плавные изгибы широких ступеней, ведущие к просторному парадному входу, и линию колонн вдоль фасада, и цепь идеальных по своим пропорциям окон, и этот возвышающийся над самой серединой крыши купол; но теперь она собственными глазами убедилась, что фотографии не могли передать ничего, совершенно ничего; надо было воочию увидеть всю цветовую гамму: нежный бледно-серый цвет камня, словно инкрустирующего голубое небо, немного более темную окраску крыши, светло-серую, почти белую гравийную аллею, заканчивающуюся у нижних ступеней, мягкий блеск окон, в которых отражались все краски дня; надо было видеть все расположение дома, весь окружающий его неторопливо разворачивающийся пейзаж, как будто специально созданный для того, чтобы это здание было построено именно здесь.

– Господи, – выдохнула Энджи, – господи, как прекрасно! – и почувствовала, чуть не рассердившись, как на глаза у нее наворачиваются слезы; Александр увидел эти слезы и снова улыбнулся ей:

– Я очень рад, что вам здесь так понравилось. Этот дом придает смысл всему, что я делаю.

Вспоминая впоследствии эти его слова, Энджи поняла: они раскрыли ей Александра больше, чем все остальное, что он говорил ей в жизни, вместе взятое.

Они очень медленно проехали по Большой аллее, названной так еще самим Робертом Адамом, и, сделав поворот, остановились у нижней ступени лестницы; навстречу им бросились, радостно лая и стараясь лизнуть, две золотисто-рыжие охотничьи собаки, наскакивавшие на машину так, словно они не видели Александра долгие-долгие годы. Александр несколько раз прикрикнул на них, приказывая сидеть, однако собаки продолжали скакать, не обращая внимания на его команды, и он в итоге выбрался из машины, продрался через мелькающие со всех сторон когтистые лапы и лижущие языки, открыл с другой стороны машины дверцу для Энджи и жестом показал ей, чтобы она поднималась по лестнице. Энджи посмотрела вверх, испытав при этом прилив благоговейного страха и почувствовав – снова с некоторым раздражением, – что она здесь совершенно неуместна; и вдруг мгновенно повеселела, увидев, что наверху лестницы появилась улыбающаяся Вирджиния, которая махала ей рукой и кричала:

– Энджи, Энджи, как я рада, что ты приехала!

Энджи бросилась вверх по лестнице, обняла Вирджинию, потом, вспомнив, что лилии остались в машине, побежала опять вниз за ними (заметив там, несмотря на нервное возбуждение, в котором пребывала, что лежавшая на сиденье бутылка шампанского оказалась уже чем-то прикрыта, и почувствовав в связи с этим какое-то неясное беспокойство).

– Вот, – слегка задыхаясь, проговорила она, когда оказалась снова рядом с Вирджинией, – это вам. Поздравляю! Вы действительно прекрасно выглядите, Вирджиния, а я-то знаете что думала? Что вы лежите в постели, обложенная со всех сторон подушками.

– Я и в самом деле очень хорошо себя чувствую, – сказала Вирджиния, – я поднялась в первый же день, правда, Няня?

Позади Вирджинии возникла высокая, весьма основательная фигура; в ней не меньше пяти футов девяти дюймов росту, подумала немало удивленная Энджи, представлявшая себе всех нянечек низенькими и полными; серебристо-седые волосы были уложены сзади во впечатляющий пучок, кожа на лице была немного желтоватая, как будто болезненная, ярко блестели серые глаза, нос был маленький, но удивительно симпатичный, а рот, даже когда она была спокойна, привычно сжимался так крепко, что губ почти не было видно. Вопреки ожиданиям Энджи, одета Няня была не в форму, а в какую-то совершенно бесформенную юбку и столь же бесформенные шерстяной джемпер и блузу; все это было абсолютно одинакового оттенка бежевого цвета. Толстые бежевые чулки плотно обтягивали ноги, на удивление длинные и стройные; обута она была в добротные коричневые ботинки со шнуровкой. Няня посмотрела на Энджи и вдруг улыбнулась, коротко, но как-то очень тепло, после чего ее лицо снова мгновенно приняло привычное выражение почти неумолимого неодобрения.

– Няня, это Энджи Бербэнк, та самая, что работает у меня, и так здорово; я вам о ней говорила много-много раз. Энджи, это мисс Бэркуорт, но ты зови ее просто Няня, ее все так зовут, верно, Няня?

– Верно, мадам, и спасибо им всем хотя бы за это, – отозвалась Няня; ее ответ показался Энджи несколько странным, однако Вирджиния рассмеялась:

– Ну, Няня, вы много за что можете сказать спасибо, вот хотя бы за тех двух очаровательных девчушек, за которыми вы приглядываете; да, кстати, а где Шарлотта? Я хочу, чтобы Энджи с ней тоже познакомилась.

– Шарлотта на кухне, мадам, с миссис Тэллоу, но мы должны уже скоро идти с ней на прогулку. – По тону Няни было ясно, что даже всеобщая конференция всех Объединенных Наций безнадежно померкла бы по своему значению в сравнении с предстоящей прогулкой.

– Да, конечно, – ответила Вирджиния, – но мы успеем ее перехватить до этого, пойдем, Энджи, а потом попьем чаю. Ты, наверное, умираешь с голоду, Энджи?

– Да нет, но чашечку чая выпила бы с удовольствием.

– Миссис Тэллоу тебе заварит, она тоже любит такой же крепкий и густой чай, как и ты. Пошли.

Вирджиния пошла вперед, показывая дорогу, и через большие парадные двери они вошли в холл; он был просторный, высокий, квадратный и почти пустой, только возле одной из стен стоял большой стол, а на нем – очень внушительная ваза с цветами и лежала большущая и довольно потрепанная книга в кожаном переплете, на котором витиеватыми золотыми буквами было вытиснено: «Книга посетителей». Полы в холле были деревянные, стены выкрашены белым и голубым и украшены сложной лепниной – Энджи к этому моменту испытывала уже слишком сильное замешательство, чувствовала себя не в своей тарелке и потому не в состоянии была воспринимать детали, но уловила, что там было множество летящих куда-то нимф, урн и свисающих откуда-то кистей винограда, – а из холла вело неизвестно куда множество дверей. Вирджиния повела ее через одну из тех дверей, что находились в задней стене холла; за дверью оказался второй холл – как позднее узнала Энджи, называвшийся Ротондой, – огромный, наполненный льющимся сверху светом; взглянув вверх, она увидела, что они стоят прямо под стеклянным куполом, переплет которого напоминал отсюда по своему рисунку гигантскую паутину. И это помещение тоже было почти пустым, если не считать стоявших на противоположных его концах двух столов, окруженных креслами; комплекты были разные, но подобранные в тон друг другу; по стенам висело несколько картин; а в тыльной части Ротонды начиналась широкая, изящно изогнутая и необыкновенно красивая лестница, которая, насколько могла судить Энджи, совершенно ни на чем не держалась.

– Это и есть знаменитая парящая лестница, – кивнула на нее Вирджиния, – красивая, правда? Не спрашивай меня, на чем она держится, потому что я все равно не знаю, и Александра тоже не спрашивай, он тебе сам все расскажет. Пойдем пока сюда, на кухню, я тебе покажу мою милую Шарлотту.

Они вышли через дверь в тыльной части Ротонды на лестницу, ступеньки которой шли вниз и выводили в длинный коридор; от этого коридора вправо вел еще один, более длинный, освещенный падающими откуда-то лучами дневного света; в конце его была дверь; они свернули влево, вошли в другую дверь и оказались на кухне, в которой, как отметила про себя Энджи, легко поместился бы весь дом, где жили ее бабушка и дедушка. Пол кухни был выложен большими каменными плитами, стены были тоже из крупного камня, окна устроены довольно высоко, однако на улицу они выходили на уровне ног; в самом центре кухни стоял громадный стол из неполированной сосны, окруженный множеством стульев, а в дальнем конце был устроен большой камин, обвешанный щипцами и другими приспособлениями, которые напомнили Энджи разнообразные средневековые орудия пыток; возле камина стояли мехи, а за железной решеткой лежали аккуратно уложенные поленья.

Около противоположной стены располагалось несколько моек, казавшихся такими же старыми, как и каминные приспособления; там же стояли шкафы для посуды, а над мойками были устроены деревянные полки для сушки чашек и тарелок; рядом с мойками находилась большая плита, металлические прутья над которой были обвешаны чулочками и штанишками – по-видимому, это сушилась одежда Шарлотты, – а на самой плите вовсю кипел большой черный чугунный чайник.

Несмотря на размеры помещения и на то, что в таком каменном мешке в принципе могло бы быть достаточно промозгло, в кухне было тепло и уютно; по обе стороны плиты стояли два больших старых кресла, в одном из которых лежал огромный рыжий кот, а в воздухе навечно повисли чудесные запахи, в которых опьяняюще смешивалось что-то выпекаемое с чем-то жарящимся.

– Здравствуйте, миссис Тэллоу, это Энджи Бербэнк, она работает у меня. Няня сказала, что Шарлотта должна быть здесь.

– Она была, ваша светлость, но только что пошла с мистером и миссис Данбар посмотреть овечек. Они должны вот-вот вернуться.

Миссис Тэллоу улыбнулась Энджи; полная и миловидная, с темными волосами и светло-голубыми глазами, она была одета в белый халат и внешне гораздо больше походила на повариху, чем мисс Бэркуорт – на няньку.

– Рада познакомиться с вами, мисс. Хотите чаю и, может быть, пирога или чего-нибудь еще? Шарлотта мне помогает, ваша светлость, она уже прекрасно освоилась на кухне, и она испекла очень хороший маленький имбирный пирожок, я его только обмазала сверху маслом.

Энджи сидела в удобно провалившемся под ней большом и глубоком кресле, ощущая идущее от плиты приятное тепло, и пила очень крепкий и очень сладкий чай, заедая его пирогом. Вирджиния потягивала из довольно большого бокала, который она достала из холодильника, вино: «Не смотри на меня так, Энджи, это осталось от обеда» – и расспрашивала миссис Тэллоу о том, что та собирается приготовить на завтра, к приезду ее родителей: «Моя мама больше всего на свете обожает цыплят, нельзя ли сделать их?» – и тут из коридора до них донесся звук шагов по каменным плитам и в проеме кухонной двери появились мужчина и женщина, а между ними маленькая девочка, которую они держали за руки. Оба взрослых были очень высокого роста, особенно он; у него было узкое худое, похожее на ястребиное, лицо, небрежно свисающие светло-русые волосы и большие, слегка запавшие бледно-голубые глаза. Одет он был в сильно поношенный костюм из зеленовато-коричневого твида, воротничок его кремовой шерстяной рубашки заметно обтрепался. Руки у него были очень большие и, как заметила Энджи, исключительно красивые, тонкие, с длинными пальцами; ноги, угадывавшиеся под старыми, свободно болтающимися брюками, тоже были неимоверно длинны. Энджи подумала, что в нем должно быть не меньше шести футов шести дюймов росту. У жены его – или, вернее сказать, у вошедшей с ним вместе женщины, которую Энджи сочла за его жену, – было приятное и простое, испещренное веснушками лицо; она тоже была высокой, но более плотного телосложения и выглядела не так обтрепанно: на ней были шерстяная юбка и блузка, поверх теплая куртка-безрукавка на молнии, а пышные волосы прикрывал завязанный узлом платок. Шею ее украшала нитка жемчуга, и Энджи готова была поспорить на свою годовую зарплату, что жемчуг настоящий.

Вирджиния поставила на стол свой бокал и лучезарно улыбнулась вошедшим:

– Так мило с вашей стороны, что вы все время возитесь с Шарлоттой. Энджи, познакомься с Мартином и Катрионой Данбар. Катриона – моя лучшая подруга здесь, мы с ней много обо всем говорим, и она даже не осуждает меня за то, что я не люблю охоту; а Мартин – управляющий нашим имением и следит за тем, чтобы и наши дела, и мы сами были в полном порядке. Особенно Александр. А это Энджи Бербэнк, моя лондонская помощница. Столь же бесценный для меня человек.

Катриона и Мартин обменялись с Энджи рукопожатиями; сделали они это как-то нервно, словно соприкосновение с человеком, столь очевидно не принадлежащим к их здешнему миру, могло оказаться для них чем-то опасным.

– Здравствуйте, – сказала Катриона. – Добро пожаловать в Хартест. Мы всегда считали: то, что Вирджиния делает в Лондоне, очень талантливо, правда ведь, Мартин?

Очень странная она подруга для Вирджинии, подумала Энджи; ведь между ними даже отдаленно не может быть ничего общего.

Мартин Данбар взял ладонь Энджи в свою, большую и костистую. Рукопожатие его оказалось на удивление мягким.

– Здравствуйте, – произнес он, и необычайно приятная улыбка разом изменила его лицо, из сурового и ястребиного превратив в почти мальчишеское, ласковое. – Очень рад наконец-то с вами познакомиться, мы тут о вас много наслышаны.

Энджи робко улыбнулась им обоим, хотела было сказать что-нибудь подходящее к случаю, но так и не сумела найти нужных слов.

– Нам пора идти, Вирджиния, – проговорил Мартин. – Мне нужно еще увидеться с Александром, а Катриона отправляется по магазинам за покупками. Увидимся позже, если получится.

– Да, разумеется, – ответила Вирджиния, – заходите на чай, – и улыбнулась ему; как-то равнодушно, почти холодно, подумала Энджи. Данбары направились к задней двери; Вирджиния проводила их, а потом вернулась назад, на ходу протягивая руки к Шарлотте.

– Шарлотта, ангел мой, иди сюда, поздоровайся с моей самой лучшей подругой, мисс Бербэнк. Думаю, тебе можно называть ее Энджи. Ты не возражаешь, Энджи?

– Конечно нет. – Энджи тоже протянула руку. – Здравствуй, Шарлотта, рада с тобой познакомиться. – И тут же опять смутилась, вспомнив, как Сьюзи предупреждала ее: никогда не произноси этих слов.

Однако Шарлотта не очень еще освоилась с тонкостями английского этикета и ни капельки не обиделась; она улыбнулась, взяла протянутую Энджи руку, поздоровалась и изучающе уставилась ей в лицо.

– Ты очень красивая, – сказала она через минуту или две.

– Спасибо, – засмеялась Энджи, – ты тоже. – И это было правдой. Энджи не любила детей, считая их утомительными и слишком много требующими, но и она должна была признать, что Шарлотта очаровательнейшая малышка, пожалуй, чуть излишне полноватая, с копной блестящих темных кудряшек и личиком херувима, с ямочками на щечках и легкой россыпью веснушек; у нее были такие же, как у мамы, золотисто-коричневые глаза и ротик, похожий на маленький розовый бутон.

– А вы работаете вместе с мамочкой в Лондоне? – спросила девочка, и Энджи ответила, что да; тогда Шарлотта заявила, что ей надо переехать в Хартест и работать здесь, так было бы намного лучше; но тут в дверях кухни появилась Няня с маленьким байковым пальто и парой высоких красных резиновых сапожек в руках.

– Пора идти на прогулку, Шарлотта, – произнесла она.

– А можно, эта новая леди тоже с нами пойдет? – улыбнувшись Няне, с надеждой в голосе спросила Шарлотта. – Я ей овечек покажу. – Но рот Няни сжался в ответ еще крепче, чем обычно, и Вирджиния тоже сказала, что нет, не в этот раз, что Энджи приехала к ней посмотреть второго ребеночка и они будут сейчас говорить о работе, а это очень скучно, но если Шарлотта будет хорошо себя вести, то потом они смогут все вместе попить чаю.

– Пойдем наверх, в мою комнату, – предложила Вирджиния, когда Няня и Шарлотта ушли, – посмотришь Георгину, а потом поболтаем всласть. Не возражаешь, если я тебя проведу по задней лестнице?

Энджи с улыбкой ответила, что нет, не очень, и они поднялись на два пролета по темной винтовой лестнице, вошли в какую-то дверь и очутились в широком, залитом солнцем коридоре; Вирджиния прошла еще несколько ярдов вперед и резко распахнула одну из дверей:

– Вот это моя комната. – Она подошла к колыбели, стоявшей около большой кровати. – А вот это Георгина. Посмотри, ну разве она не чудо?

Георгина, неотличимая от любого другого младенца – такая же сморщенная, так же завернутая, как и все они, – крепко спала, сжав маленькие кулачки; Энджи повосхищалась ею так экспансивно, как только смогла, а потом повернулась к окну. Комната Вирджинии располагалась с тыльной стороны здания; из окна открывался вид на безбрежный лес, за которым далеко-далеко виднелись разливы таких же бескрайних полей; прямо под окном была длинная терраса, и ступени с нее вели в парк с тщательно подстриженными клумбами и растениями; дальше шла высокая живая изгородь, за которой явно тоже располагались сады и парк, настоящая изысканная симфония из зелени, а еще дальше шли круто спускающиеся вниз газоны, сплошь засаженные крокусами и ранними нарциссами; эти газоны обрывались у какой-то скрытой от взгляда черты («Это нечто вроде большущей канавы, – пояснила Вирджиния, – она защищает сады от оленей и овец»), вдоль которой сады снова соединялись с парком. Влево от дома шли выгоны, на которых паслись несколько лошадей; а за верхушками деревьев чуть виднелись какие-то строения, по-видимому конюшни. Энджи сделала сверхчеловеческое усилие над собой, чтобы сказать что-нибудь приличествующее случаю, что-нибудь достаточно умное и приятное, и тогда из самой глубины ее души заговорила Энджи Викс.

– Ну и повезло же тебе, дрянь ты этакая! – произнесла она и, поняв, что она только что сказала, мгновенно зажала себе рот рукой и в ужасе уставилась на Вирджинию. – Ой, Вирджиния, простите. Сама не знаю, как это у меня вырвалось.

– Ничего страшного, – расхохоталась Вирджиния. – Я не обиделась. Конечно, все это слишком много для одного человека, и я этого точно не заслужила. Я все время чувствую себя из-за этого виноватой: у меня здесь все есть… кроме разве что сына…

– Ну, он у вас тоже будет, тем более теперь, когда, как говорят, вы уже не против попробовать еще раз; или не так?

– Не совсем так. – В словах Вирджинии послышалось нечто похожее на потаенный вздох, впрочем, очень слабый. – Нет, конечно, я в принципе готова. Ох, Энджи, я действительно так рада тебя видеть, пусть даже тебе из-за этого и пришлось немножко помучиться завистью!

– Простите меня, – повторила Энджи, – и я нисколечки не завидую. Просто, наверное, все, что я увидела, выбило меня из колеи. А вы, я думаю, ждете не дождетесь приезда мамы, – осторожно добавила она, зная, что как только у женщины появляется ребенок, та начинает мечтать о приезде мамы; правда, что касается самой Энджи, она и представить себе не могла, чтобы лично у нее появилось бы подобное желание.

– Да, да, конечно. Хорошо было бы, если бы Малыш тоже смог приехать; но он все еще сидит в домашнем заключении у Мэри Роуз.

– А другая леди Кейтерхэм на этот раз приедет? Мать Александра? – снова осторожно спросила Энджи.

По лицу Вирджинии пробежала тень, но она сделала над собой усилие и улыбнулась:

– Нет, не приедет. Ну что ж, это ее потеря. Я ей на этот раз даже написала. Сообщила, что ребенка зовут Георгина, что второе ее имя – Алисия, в честь нее; приглашала приехать, познакомиться со мной и с обеими внучками, но она даже не ответила. Александр говорит, что она звонила и просила передать, что не сможет приехать. Ну и ладно, я ставлю точку.

Энджи подумала, что сама она тоже давно уже поставила бы точку. Чем больше она наблюдала семейство Кейтерхэмов, тем лучше понимала, как мало на самом деле о них знает. И как много ей нужно о них узнать.