Текст книги "Греховные радости"

Однако столь отчаянные и решительные шаги не потребовались. В десять утра зазвонил телефон. Звонила Мадлен Далглейш; она снова приехала в Нью-Йорк и была бы страшно рада, если бы Вирджиния смогла с ней пообедать. Вирджиния пришла в «Плазу» – прогулявшись до нее пешком – с раскалывающейся от боли головой, в самом скверном настроении и отлично отдавая себе отчет в том, что ее репутация никак не сможет измениться к лучшему, если ее будут видеть в компании перевалившей за средний возраст англичанки; метрдотель подвел ее к столу миссис Далглейш – и взгляд Вирджинии встретился со взглядом молодого человека такой красоты, какую ей до сих пор не приходилось даже видеть.

Впоследствии Вирджиния много раз задавалась вопросом, как бы могла сложиться ее жизнь, если бы она познакомилась с Александром Кейтерхэмом на день-два раньше или неделю-другую позже, то есть тогда, когда она была бы более собранной, не чувствовала себя столь уязвимой и уязвленной. Несомненно, она и тогда обратила бы внимание на его незаурядную внешность, пришла бы в восхищение от его элегантности, оценила бы его обаяние; оставалось, однако, только гадать, была бы ее реакция и в этом случае такой же сильной и эмоциональной. Но там, в «Плазе», когда Вирджиния впервые увидела его, внутри ее словно все перевернулось: она влюбилась с первого же взгляда. Она всегда сомневалась в том, что любовь с первого взгляда действительно существует; конечно, ей приходилось слышать и читать о такой любви, приходилось участвовать в спорах на эту тему, но она никогда не верила, что это возможно, и никогда не испытывала сама даже отдаленно ничего подобного. Любовью для нее были те чувства, которые демонстрировали ее родители: нежность, верность, со стороны матери – высокая степень готовности к тому, чтобы оставлять в стороне свое «я», а также явное удовольствие, которое оба получали, находясь в обществе друг друга. Вирджиния никак не могла поверить, что столь сложное сочетание чувств во взаимоотношениях двух людей может быть установлено, да даже просто распознано за одно какое-то мгновение. Но в тот день, в Пальмовом зале «Плазы», она поняла, что, по крайней мере, отчасти была не права. И впервые за всю свою жизнь почувствовала сильнейшее сексуальное желание. Стоя возле стола и с беспокойством глядя на молодого человека, поднявшегося, чтобы поздороваться с ней, она остро почувствовала, как глубоко внутри мгновенно нарастает огромный, физически ощутимый ком радостного удовольствия, и ее удивило и потрясло это чувство, но в то же время – учитывая все, что пережила она за предыдущие двенадцать часов, – оно вызвало у нее невероятное облегчение; своевременность, с которой это чувство пришло, показалась Вирджинии даже в чем-то забавной; она на мгновение прикрыла глаза, чтобы поплывший перед ней зал снова принял нормальное положение; и, когда это произошло, взяла протянутую ей для приветствия руку и снова испытала такой же горячий и мощный прилив желания.

– Александр Кейтерхэм, – произнес он, и голос его звучал негромко, слегка в нос и по-английски музыкально. А она настолько смешалась, была настолько потрясена своей собственной реакцией на него, что в самом прямом смысле слова забыла, как ее зовут, и так и стояла, не в силах отвести от него взгляд и мучительно соображая, что бы такое ей сказать, чтобы не выглядеть полной дурой.

Мадлен Далглейш, несколько удивленная и не вполне понимающая, что тут происходит, решила вмешаться:

– Мисс Прэгер! Страшно рада вас видеть! Я стольким людям в Англии рассказывала о том, как в зале, переполненном прекрасными молодыми людьми, вы так долго и с увлечением беседовали со старой занудой, что слава о вас облетела всю страну. Ведь правда, Александр?

– Истинная правда, – ответил Александр.

– Какая чепуха! – одновременно с ним заговорила Вирджиния. – Вы были самым интересным человеком на том ужасном приеме, я получила огромное удовольствие от нашего разговора и была так расстроена, когда на следующий день вам пришлось отменить нашу встречу.

– Ничего, – сказала Мадлен Далглейш, – это никогда не поздно. Александр и я с удовольствием осмотрели бы Уолл-стрит и его окрестности, если у вас найдется время показать их нам. Ой, простите меня, мисс Прэгер, это Александр Кейтерхэм. Он в Нью-Йорке по делам; его мать – моя старая подруга. Я пригласила его на обед, а потом подумала, что, быть может, вы не станете возражать против знакомства с ним.

– Разумеется, нет, – ответила Вирджиния. – Рада познакомиться с вами, мистер Кейтерхэм.

– Нет, это я рад, для меня это большая честь, – возразил он и слегка поклонился, не сводя с нее взгляда.

– Не «мистер», – поспешно и как бы извиняясь произнесла с улыбкой Мадлен. – Лорд.

– Простите? – переспросила Вирджиния.

– Александр – граф Кейтерхэмский. Так ведь, Александр?

– Боюсь, так, – ответил Александр. Взгляд его по-прежнему был прикован к Вирджинии.

– Мы с его матерью были вместе представлены ко двору, – в голосе Мадлен Далглейш слышался легкий оттенок самодовольства, – еще в 1920 году. И с тех пор всегда были добрыми подругами. Вирджиния, дорогая, садитесь и скажите, что вы будете пить.

– Думаю, – проговорил Александр Кейтерхэм, – надо заказать шампанское. И отпраздновать. По-моему, сегодняшний день – особенный.

– Я совершенно не знаю Нью-Йорка, – говорил на следующее утро по телефону Александр Вирджинии. – Поэтому простите, если мое предложение покажется вам глупым. Но мне бы хотелось вместе с вами посмотреть на город с Эмпайр-стейт-билдинг[7]7
  В 1959 г. – самый высокий небоскреб Нью-Йорка.


[Закрыть]. А потом мы могли бы где-нибудь поужинать. Как вам такое предложение? Вы в состоянии вынести подобную программу?

– Надеюсь, – смеясь, ответила Вирджиния. – Насчет ужина мысль неплохая. Эмпайр-стейт – ладно, так уж и быть; но перед этим заедем в какой-нибудь бар. Давайте встретимся в «Сейнт-Реджис». В зале Кинг-Кола.

– Отлично. Спасибо. В половине седьмого?

– В половине седьмого.

Когда она приехала, он уже ждал ее; она взглянула на него – изящного, красивого особой английской, томной, как бы несколько расслабленной красотой – и почувствовала, что хочет его еще больше, еще сильнее, чем накануне. Все ее сомнения и тревога насчет собственной сексуальности пропали бесследно, словно никогда и не существовали; второй раз на протяжении последних суток она опять ощутила где-то глубоко внутри себя нечто похожее на резкий и глухой удар, какое-то жаркое пульсирующее биение, одновременно и приятное, и болезненное. Он слегка прикоснулся губами к ее пылающей щеке, и она прикрыла глаза, испугавшись, что он прочтет в них это страстное голодное желание; а открыв, увидела устремленный на нее нежный и изучающий взор его голубых глаз.

– Крайне рад видеть вас снова.

– Спасибо. Удачный был день?

– Нормальный. Занимался главным образом тем, что думал о вас.

Ее потрясло и напугало, что он может так вот просто сказать нечто подобное, и одновременно захлестнула волна счастья и удовольствия. Вирджинии стало необыкновенно легко, и еще она почувствовала себя как будто немного поглупевшей от радости.

– Ну, значит, день прошел напрасно, – быстро возразила она и покраснела, подумав, как неуклюже и грубо должны были прозвучать ее слова.

– Ничего подобного. И даже совсем наоборот. По-моему, более полезное занятие и придумать невозможно.

– Вот как…

– Я заказал бутылку шампанского. Мне показалось, что оно будет кстати.

– Очень мило. – «Господи, – подумала Вирджиния, – ну почему я никак не могу сказать что-нибудь умное и запоминающееся!»

– Скажите, – спросил он, – сколько раз вы поднимались на Эмпайр-стейт-билдинг?

– Честно говоря, не знаю. Возможно, раз двадцать. А может быть, и больше.

– Вам это должно было уже смертельно надоесть.

– Ну, – ответила она, – это ведь смотря с кем идешь.

– Постараюсь вам не наскучить.

Они стояли на восемьдесят шестом этаже и смотрели на освещенное электрическим заревом нью-йоркское небо, на небоскреб Крайслера, изящная вершина которого чем-то напоминала цветок, на цепочку огней, медленно плывущих по реке.

– Как красиво! – проговорил Александр. – Мне нравится.

– Мне тоже нравится, – отозвалась Вирджиния. – Вам надо посмотреть отсюда на город еще и днем. Совсем другой вид. Еще более поразительный.

– Он и сейчас поразительный. – Александр поднял руку и нежно, едва прикасаясь, погладил Вирджинию по щеке.

Она снова почувствовала знакомый уже прилив удовольствия. Сглотнув, улыбнулась.

– Рада, что он вам нравится. Мы, ньюйоркцы, на удивление чувствительные люди. Нам необходимо, чтобы нами восхищались.

– Ну уж восхищения-то в ваш адрес, должно быть, больше чем достаточно.

– Да. Кое-что перепадает.

– Пойдемте поужинаем. И я еще повосхищаюсь вами.

Она предложила отправиться в «Лютее»; Александр согласился просто потому, что, не зная города, сам ничего предложить не мог. Вирджиния уже заказала столик в этом ресторане и сумела сделать это меньше чем за сутки, что было показателем того положения, которое занимал в городе ее отец; Александр не знал, однако, что обычно столики здесь заказываются недели за две, и потому не смог оценить ее достижение по достоинству, но ему очень понравились и сам ресторан, и меню, и карта вин.

– Очень хорошо, совсем как в Париже, – сказал он.

– А почему здесь должно быть хуже?

– Не обижайтесь.

– Мы, янки, очень обидчивы. Я вас предупреждала. Мы любим, чтобы нами восхищались.

– Я и восхищаюсь изо всех сил.

С ним было легко разговаривать: держался он непринужденно, с интересом слушал и сам был интересен. Много рассказывал ей о том, как он живет в Англии (ведет совершенно феодальный образ жизни, как он выразился с почти извиняющейся улыбкой) в огромном семейном имении. Очень долго говорил о самом доме, о тех парках и сельскохозяйственных угодьях, что его окружают, о домах садовника и привратника, об охотничьем домике и конюшнях и об изумительных садах, идеально выдержанных в стиле XVIII века: об исключительно прекрасной, как он сказал, греческой беседке, спроектированной Робертом Адамом, и о самих садах, распланированных Брауном Способным, которого подрядил его дед после того, как спалил дом, выстроенный в елизаветинском стиле, – заснул, мертвецки пьяный, в постели с папиросой; имение называлось Хартест-хаус.

– Оно настолько прекрасно, что, когда я возвращаюсь откуда-нибудь из поездки, у меня до сих пор при виде его на глаза наворачиваются слезы.

Вирджиния удивленно посмотрела на Александра; подобной поэтичности она уж никак не ожидала; он слегка улыбнулся ей в ответ:

– Я очень сентиментален. Семейный недостаток.

– А фотографий у вас с собой нет?

– Нет, эту красоту невозможно передать на фотографии. Я предпочитаю хранить ее образ в своей памяти. Но если хотите, я могу прислать вам фотографию.

– Была бы рада. И это прекрасное имение и дом – это все ваше?

– О да. Да. Все мое.

– А ваш отец?..

– Он умер, – коротко ответил Александр. – Два года назад. А ваш?

Она рассказала ему все: как она изо всех сил старалась заслужить от отца хоть какую-нибудь похвалу; как тот постоянно следил только за Малышом и восторгался им; как в детстве, когда она была еще маленькой, он иногда сажал ее к себе на колено и говорил: «Ну что ж, неплохо, для девочки неплохо»; как она боялась ездить с отцом верхом, как он не обращал никакого внимания на ее успехи в учебе, с каким презрением относится к ее нынешней работе.

Александр слушал внимательно, вежливо, несколько удивленно улыбаясь; потом, в тот момент, когда она живописала ему одно из самых ужасных своих поражений в соперничестве с Малышом, он неожиданно закинул руки за голову и расхохотался.

– Почему вы смеетесь?

– Потому что это все чепуха. Потому что никаких настоящих проблем и трудностей у вас никогда не было. Настоящих – нет.

– Я понимаю, что, в общем-то, все это были не трудности. Но для меня они имели значение. Огромнейшее. В конце концов, все в жизни относительно.

– Разумеется. Но, видите ли, мне довелось пережить действительно очень тяжелые времена. А то, о чем рассказываете вы, мне лично кажется просто раем.

– В таком случае, лорд Кейтерхэм, расскажите мне о ваших тяжелых временах.

– Ну, – произнес он, сразу становясь сухим и холодным, – это не очень приятная история. Когда мне было семь лет, меня отправили в школу. Там меня часто били. Травили, запугивали, изводили. Я очень редко видел мать. Никто меня не любил, не ласкал, не гладил по голове, не расправлял ночью одеяло на моей постели. За исключением няньки, конечно. И это еще самая счастливая часть моей истории.

Вирджинию охватила волна нежности и сочувствия. Она накрыла руку Александра своей:

– Очень грустная история.

– Да, так и было. Невесело. – Он вдруг как-то очень располагающе, трогательно-грустно улыбнулся ей. Вирджиния почувствовала, как сжимается у нее сердце.

– И никто, никогда и ничем не помог вам восполнить те годы?

– Да нет. Пока нет. Но я надеюсь встретить кого-нибудь, кто это сделает. Когда-нибудь.

– Обязательно встретите, я уверена, – ответила Вирджиния.

Александр пробыл в Нью-Йорке три недели и на протяжении этого времени встречался с Вирджинией почти ежедневно. Она показывала ему город, перезнакомила его со своими друзьями, а однажды пригласила его домой, на 80-ю Восточную, на ужин, во время которого Фред III хотя и поворчал немного, но все же проникся к Александру некоторой симпатией и предложил ему провести последний его нью-йоркский уик-энд в их загородном доме в Ист-Хамптоне. Александр с удовольствием и в очень изящных выражениях принял это приглашение. Бетси была вне себя от переживаний и волнения – как угощать, с кем его познакомить, как развлекать? Пригласили также Малыша и Мэри Роуз, но Мэри Роуз в субботу сама устраивала большой прием и ужин; она, однако, любезно предложила, что они с Малышом могут специально приехать в воскресенье к обеду.

– А что нам устроить в субботу вечером? – с заметным беспокойством спросила Бетси Вирджинию. – Торжественный ужин? Или обычный прием? А может быть, просто посидим вчетвером спокойно дома, одни? Да, кстати, где бы его поместить: в той маленькой комнатке на одного или в большой гостевой, которая для двоих? Я не хочу, чтобы он подумал, будто мы засунули его в какой-то старый чулан.

– Мама, для женщины, которая вот уже тридцать лет принимает у себя в доме весь Нью-Йорк, ты ведешь себя очень странно, – засмеялась Вирджиния. – Знаешь, что, на мой взгляд, было бы неплохо? Давай пригласим Мадлен Далглейш. Она пока еще здесь, и я уверена, что она с радостью приедет. А Александра надо, разумеется, поместить в маленькой комнате. И не суетись ты так из-за него. Отец обязательно скажет: «А кто он такой? Всего лишь один из друзей Вирджинии, подумаешь».

Вирджиния пребывала во взвинченном, крайне эмоциональном состоянии, вся во власти лихорадочного возбуждения и любовного головокружения, и была раздражена тем, что Александр ничего не предпринимает. Он много общался с ней, внимательно слушал при разговорах, звонил ей по три раза на дню, провожал ее вечером домой и целомудренно, как-то почти непорочно целовал на прощание – и все. Вирджиния вспоминала мальчишек в колледже с их вечно шарящими пальцами, делано-страстными поцелуями и, оглядываясь сейчас на это недавнее прошлое, удивлялась своей тогдашней ледяной реакции; а вот теперь она вся тает от любви – временами, казалось ей, в самом прямом смысле слова, – горит желанием, теперь она почувствовала свое тело, его движения, его внутренние порывы и потребности; никогда раньше она не ощущала ничего подобного и даже не предполагала, что подобные ощущения возможны, – и все это не находит никакого выхода, не встречает никакого ответа. Она была в полном отчаянии; Александр обходился с ней как с доброй и любимой сестрой или как с хорошим другом; возможно, дома его ждет какое-нибудь создание благородных кровей и происхождения, а тут он просто приятно проводит с ней время. Понимает ли он, спрашивала себя Вирджиния, как я его хочу, в каком я от него восхищении? Господи, только бы он всего этого не видел и не понимал! Ведь иначе это было бы полнейшим, непередаваемым унижением. Это было бы просто ужасно.

К концу заключительной недели его пребывания в Нью-Йорке Вирджиния несколько отдалилась от него, решила продемонстрировать свою холодность и равнодушие; она почувствовала, что Александр искренне удивился этому, начал стараться снова завоевать ее внимание, и это польстило ей и несколько успокоило и утешило. Но для себя Вирджиния твердо решила, что если в предстоящий уик-энд опять ничего не произойдет, если он не скажет или не сделает чего-либо такого, что показывало бы: она для него больше чем друг, пусть даже очень близкий, – то она выбросит из головы и его, и свое чувство к нему; она скорее умрет, чем станет гоняться за ним, чем хотя бы допустит возможность впечатления, будто она за ним бегает.

Александр приехал в субботу утром; они вчетвером долго просидели за обеденным столом – его накрыли в саду, а сам обед сопровождался обильной выпивкой, – а потом Александр и Вирджиния пошли прогуляться вдоль берега. Александр поднес ее руку к губам и поцеловал; Вирджинии понадобилось собрать всю свою волю и сделать над собой немалое чисто физическое усилие, чтобы не броситься ему в объятия.

– Здесь изумительно, просто изумительно, – сказал он. – И у твоих родителей такой прекрасный дом. Мне он очень понравился.

– Думаю, его вряд ли можно сравнить с Хартестом, – ответила Вирджиния.

– Ну, он просто совсем другой. Это все равно что сравнивать тебя с… ну, с королевой Англии.

– Спасибо, – рассмеялась Вирджиния.

– Да нет, это не такое уж идиотское сравнение. Она королева, очень важная фигура, очень глубоко погруженная в традиции. Как и Хартест. А ты молода, красива, ничем не опутана, свободна. Как и все здесь. Вы мне очень нравитесь.

– Я и королева Елизавета?

– Нет, ты и это взморье.

– Побережье.

– Ну пусть побережье.

– А ты когда-нибудь видел королеву?

– Ну конечно, – небрежно ответил он, – несколько раз. Не могу сказать, что она принадлежит к числу моих близких друзей. Но видел, и не раз. На всяких официальных событиях. Один раз на скачках.

– Обязательно расскажи об этом моей маме, – сказала Вирджиния, озорно блеснув глазами.

– Александр знаком с королевой, – объявила она за ужином.

Бетси только что взяла в рот солидный кусок курятины; она поперхнулась и закашлялась.

– С королевой Елизаветой? – переспросила она после того, как ей вначале долго стучали по спине, а потом она выпила целый стакан воды.

– С обеими.

– С обеими?

– Да. С нынешней и с ее матерью.

– А… а что… как… – Бетси смолкла, вся залившись ярким румянцем от благоговейного трепета.

– Она хочет спросить, – снисходительно произнес Фред III, – как выглядит королева. Дышит ли она, как все обычные люди; переставляет ли ноги при ходьбе или передвигается как-то иначе; жует ли, когда ест; навещает ли туалет, ну и так далее.

– Не говори глупостей, Фред, – возразила Бетси. – Тебя послушать, так я рассуждаю как какая-нибудь типичная американка.

– Странно. А я всегда и считал тебя американкой.

– Такие вопросы задают не только американцы, – улыбнулся Александр. – Сами англичане тоже от нее без ума. Стоит мне кому-нибудь сказать, что я знаком с королевой, и на меня обрушивается град вопросов. Она очень славная. Гораздо симпатичнее, чем выглядит на фотографиях. Немного застенчива, как бы нерешительна. Может быть, держится чуть начальственнее, чем стоило бы. Хотя, с другой стороны, она и должна так держаться. Но больше всего мне нравится королева-мать. Потрясающая старуха. Немного вульгарная, но потрясающая.

Вирджиния видела, что Бетси собирается с духом, явно намереваясь поинтересоваться, как это королева может быть вульгарной; и потому сама поспешила обратиться через весь стол к Мадлен:

– Миссис Далглейш, не хотите сыграть во что-нибудь после ужина? Может быть, в скребл[8]8
  Разновидность игры в слова.


[Закрыть] – Англия против Соединенных Штатов? Но предупреждаю, я была чемпионом Уэлсли по скреблу, – добавила она, обращаясь к Александру.

– Ну, меня и Малыша тебе никогда не удавалось обыграть, – сказал Фред.

– Малыш нечестно играет. Он придумывает собственные слова.

– Чепуха, – возразил Фред и, нахмурившись, сердито посмотрел на Вирджинию. Бетси поспешно повернулась к Александру.

– А в Англии играют в скребл? – спросила она.

– Вообще-то, играют, – ответил Александр. – Но я – нет.

– Вот как, – смутилась Бетси.

– Я абсолютно не способен ни к каким настольным играм. Особенно к скреблу. Но с удовольствием посмотрю, как вы будете играть. Честное слово.

– Нет, нет, – запротестовала Вирджиния. – Ни в коем случае. Скребл отменяется. А чем бы тебе хотелось заняться?

Он пристально посмотрел на нее. Выражение его голубых глаз было каким-то странным, напряженным. Вирджиния так и не смогла понять, что означал этот взор, и отвела взгляд.

– Простите, что я порчу компанию, – проговорил Александр, – но, честное слово, от меня никакого толку не будет, я уверен. Вчера я просидел за работой до трех часов утра, потом сегодня после обеда мы так долго гуляли, а сейчас за ужином было такое хорошее бордо, что меня просто тянет в сон. Вы уж извините…

В половине одиннадцатого вечера он поднялся наверх и улегся спать; перед его уходом все наперебой заверяли его, что тоже очень устали и с удовольствием лягут пораньше. Фред дождался, пока наверху за Александром стукнула закрываемая дверь, а потом выразил сожаление, что с ними нет Малыша, чтобы можно было как-то скрасить вечер. Вирджинии пришло в голову – и она с готовностью поверила в собственные фантазии, – что, наверное, Александр нарочно подстроил так, чтобы все пораньше разошлись спать и он мог бы потом прийти к ней, когда все уснут; она прождала больше полутора часов, неподвижно глядя в темноту, а потом разрыдалась и плакала до тех пор, пока не заснула.

Малыш и Мэри Роуз приехали на следующий день к обеду, но с опозданием и в явно скверном расположении духа. Бетси держалась напряженно, она настояла на том, чтобы обед был обставлен по всем требованиям этикета, состоял из положенных четырех блюд и был накрыт в столовой, – все это вместо легкого ланча на террасе; в результате никто почти ничего не съел и тарелки уносили практически нетронутыми. Фред III был не в настроении, потому что неудачно сыграл утром в гольф; Мадлен Далглейш с утра отправилась на прогулку, тоже опоздала к обеду и сидела за столом все еще раскрасневшаяся и возбужденная; Малыш был угрюм и замкнут; Мэри Роуз сидела рядом с Александром и заигрывала с ним так, что Вирджиния в конечном счете решила, что она, должно быть, просто не в себе, сама же Вирджиния чувствовала себя как-то неловко, скованно, боялась сказать лишнее слово из опасения, как бы оно не показалось окружающим глупостью или – хуже того – соперничающим заигрыванием.

После обеда все отправились на террасу и сидели там, подремывая; в четыре часа Фред, успевший каким-то чудом выспаться и прийти в отличное расположение духа, разбудил всех и поинтересовался, не хочет ли кто-нибудь пойти погулять.

– Я хочу, – ответил Александр. – С большим удовольствием прогуляюсь.

– Отлично. Вирджи, малышка, ты идешь с нами?

– Нет, – отказалась Вирджиния, снова закрывая глаза. У нее дико болела голова.

Вернулись они через час, оба сияющие.

– Превосходно, – довольно заявил Фред III. – Что может быть лучше хорошей прогулки! И представляешь, Вирджиния, Александру, оказывается, нравятся фильмы Басби Беркли. Почему ты мне ничего об этом не рассказывала?

– Я сама не знала, – ответила Вирджиния, чувствуя себя дурой. Голова у нее не прошла и раскалывалась по-прежнему.

– Я ему пообещал, что мы станцуем для него чечетку. Иди-ка принеси свои чечеточные туфли. Малыш, к роялю, живо.

– Ой, папочка, я не могу.

– Можешь, можешь. Давай.

Малыш послушно поднялся и, еще не проснувшись окончательно, спотыкаясь побрел в дом.

– Давай, сестренка. Доставим старику удовольствие.

– Нет, – отрезала Вирджиния. – Честное слово, я просто не могу. И Александр не хочет, чтобы я сейчас танцевала. И не зови меня «сестренка». Ты знаешь, что я этого терпеть не могу.

– Ну почему же, я с удовольствием посмотрю, как ты танцуешь, – улыбнувшись ей, проговорил Александр. – Честное слово. Ну пожалуйста, Вирджиния. Судя по тому, что я слышал, это должно быть потрясающе.

– Ничего подобного, – возразила она и неохотно поднялась, поняв, что проще будет уступить, чем сопротивляться. – Ну ладно.

Каким-то образом она все-таки дотанцевала до конца. Она чувствовала себя так, словно угодила в глупое, даже смешное положение, но все-таки она дотанцевала. Малыш видел, что сестра нервничает, и потому аккомпанировал аккуратно и внимательно, во всем следуя за ней; Фред III был в великолепной форме. Когда они закончили, Александр похлопал в ладоши и сказал:

– Потрясающе. У тебя просто талант, – и Вирджиния почувствовала себя еще глупее. Наклоняясь, чтобы развязать чечеточные туфли, она увидела, что Мэри Роуз нагнулась к Александру и что-то прошептала ему на ухо. Он улыбнулся ей в ответ. Вирджиния буквально застыла в приступе непередаваемого горя и ужасной ревности. Малыш легонько подтолкнул ее:

– Давай, Пресвятая, пошевеливайся.

– Не зови меня так! – со злостью огрызнулась Вирджиния.

– А как ты ее назвал? – спросила заинтригованная Мэри Роуз.

– Пресвятая, – ответил Малыш, еще не вполне протрезвевший после выпитого за обедом. – Да-да, именно так, ты не ослышалась. Это ведь тебя в колледже так прозвали, дорогуша, да?

– Малыш, пожалуйста, заткнись, – взмолилась Вирджиния. – Очень тебя прошу.

– Как интересно, – не отставала Мэри Роуз. – А почему?

– Ну, это сокращенно…

– Малыш, пожалуйста!

– …от Пресвятой Вирджинии.

– По-моему, ничего особенного, – вежливо заметил Александр.

– Нет, это еще не все. Пресвятая Вирджиния, будущая Богородица. Имелось в виду крайне девственное состояние Вирджинии[9]9
  Само имя «Вирджиния» означает «девственница».


[Закрыть]. Тогда. В то время она прославилась именно этим. Конечно, никому не известно, как…

– Ну хватит, Малыш! – резко оборвал его Фред. – Вирджиния, пойди найди Бомонта и попроси его принести что-нибудь выпить.

Но Вирджинии рядом с ним уже не было. Сгорая от стыда и обиды, ничего не видя вокруг из-за брызнувших слез, она вылетела из комнаты, промчалась через холл, взлетела вверх по лестнице, домчалась до своей комнаты, захлопнула за собой дверь, заперла ее и бросилась на кровать. В горле у нее застыл такой комок боли, что она не в силах была даже рыдать. Она просто лежала неподвижно, разбитая, униженная, оскорбленная до глубины души, не зная, что же теперь делать. Ей показалось, что так прошли долгие часы; потом раздался стук в дверь.

– Вирджиния, это я, Малыш. Извини меня. Открой.

– Нет, – ответила Вирджиния. – Нет. Уходи.

Снова наступила тишина. Послышались удаляющиеся шаги Малыша. Потом опять раздался звук шагов, но других: они приближались медленно и как будто неуверенно. В дверь негромко постучали.

– Вирджиния? Это я, Александр. Открой дверь, пожалуйста.

– Нет.

– Тогда я буду сидеть здесь до тех пор, пока тебя нужда не заставит выйти.

Она немного полежала, раздумывая. Потом со смущенной и растерянной улыбкой на губах направилась к двери.

– Тебе пришлось бы долго дожидаться. У меня тут своя ванная.

– Можно мне войти?

– Почему же нет.

Он обнял ее одной рукой, подвел к кровати. Она тяжело опустилась на постель, он сел рядом с ней.

– Не понимаю, из-за чего ты так расстроилась. По-моему, в этом прозвище нет ничего обидного. Скорее даже наоборот. Слышала бы ты, как меня обзывали.

– Ну да, – она снова неуверенно улыбнулась ему, – поговорим опять о тебе и о твоем горьком детстве.

– Ну, что я думаю о твоем детстве, тебе известно.

– Дело не только в прозвище. А просто… во всем. В том, что меня заставили танцевать для тебя. Что Малыш, как всегда, одержал очередную победу. И в этой подлой Мэри Роуз.

– Подлой?

– Подлой. Вечно она старается чем-нибудь меня унизить. Она меня ненавидит.

– Мне она такой не показалась. Возможно, просто немного холодновата.

– Ну конечно! Я вижу, она тебе понравилась.

– Не особенно. Больше всего среди всех твоих домашних мне понравились твоя мама и ты.

– Вот как, – унылым голосом проговорила она.

– Вы не такие… ну, не такие уверенные в себе.

– Вот как, – повторила она.

Оба замолчали. Вирджиния подумала, что с его стороны это прозвучало почти как объяснение в любви и вряд ли он сможет объясниться лучше. Вряд ли.

Внезапно он повернулся к ней – лицо его было очень близко – и заглянул ей прямо в глаза.

– А ты все еще девственница? – спросил он.

Вирджиния была поражена, у нее в самом прямом смысле слова перехватило дыхание. Она изумленно уставилась на Александра.

– Зачем тебе это?

– Просто хочу знать.

– Вот как!

– Извини. Я понимаю, что это очень личный вопрос.

– Да.

– «Да», что личный, или «да», что ты девственница?

– И то и другое.

– Я так и думал, – сказал он. – Послушай… это никак одно с другим не связано. Но ты бы не согласилась выйти за меня замуж?