Текст книги "Мать-Земля"

Невероятный страх обуял Жека, когда он впервые переступил порог монументальных врат гетто, когда увидел бетонные стойки, угрожающе переплетенные вокруг гигантских провалов. Он ждал, что из многочисленных черных дыр, зияющих в гладких стенах колодцев, выберутся уродливые чудовища, и только насмешки друзей не позволили ему повернуть обратно. Потом увидел, что карантинцы были людьми почти столь же обычными, как и остальные. Он привык к искаженным лицам, искривленным телам и странным хрипам, сопровождавшим их речь. Он обнаружил и оценил их теплоту, юмор, стремление к жизни. Быть может, их предки были жертвами гнева бога-солнца, но они не страдали от угрюмости, которая все больше охватывала анжорцев, живших на поверхности. Крейцианские миссионеры не решались проникать в Северный Террариум. Но это не означало, что Церковь не интересовалась участью карантинцев: неоднократно па Ат-Скин намекал, что кардинал Фрасист Богх и его советники готовят радикальное, окончательное решение трудной задачи существования гетто.

Жек скатился по лестнице в едва освещенный колодец А102 и оказался на верхнем понтоне. Стук его подошв по металлическому полу эхом несся от одной стены к другой. Он подошел к освещенной консоли, встроенной в один из подвесных пилонов, и нажал на кнопку вызова гравитационной платформы. Потоки ледяного ветра ворошили волосы на висках и надо лбом. Ему пришлось прижаться к балюстраде понтона, чтобы не потерять равновесия и не свалиться в пропасть глубиной в несколько сотен метров. Звезды и бледные серпы спутников над его головой тонули в густом тумане.

Несколькими минутами позже из тьмы выплыла платформа и медленно остановилась у понтона. Жек набрал цифры 2, 5, 4 на клавиатуре консоли, потом осторожно разместился в центре круга диаметром около двадцати метров. Платформа не имела ограждения, как платформы подземки, а была снабжена полем искусственной гравитации. Днем Жек тщательно избегал подходить к краю, а тем более заглядывать за край, чтобы оценить глубину колодца. Даже когда платформа была переполнена, он всегда старался протиснуться в самый центр. И там, судорожно застывший, с нетерпением ждал момента, когда кончится пустота и он сможет ступить на твердый пол туннеля.

Платформа слегка качнулась и с негромким гудением начала спуск. Обычно Жек спускался не в одиночестве и платформа останавливалась на промежуточных уровнях, чтобы забрать других пассажиров. На этот раз мемодиску управления была задана одна программа, и круг быстро набрал скорость. Хотя Жека удерживало поле искусственной гравитации, ему вдруг показалось, что он отрывается от платформы, а поскольку тьма не позволяла видеть вогнутые стенки колодца, он ощущал лишь угрожающий свист воздуха. Он подумал, что разобьется на дне бездны, сердце его бешено заколотилось в груди, а в висках застучала кровь.

Платформа постепенно замедлила бег, и Жеку удалось собрать воедино растрепанные чувства. Круг послушно застыл у внешнего края узкого понтона, с глухим звоном ударившись о него. Поле гравитации отключилось. Обалдевший и едва дышащий Жек поднялся и, хотя ноги подкашивались и с трудом несли его, выбрался на понтон. Он не стал бросать привычного взгляда к вершине колодца, отверстию, которое казалось огромным наверху и крохотным снизу. Он не стал проверять, действительно ли опустился на уровень 254. Несколькими прыжками преодолел понтон и углубился в туннель, ведущий к норам.

Подгоняемый темнотой, он добежал до первого ответвления, крохотной площади со сводчатым потолком, откуда расходилось с десяток галерей. Он почти ничего не видел, но шел по внутреннему компасу, запомнив путь во время предыдущих посещений. Встроенные в своды туннеля световые рампы были погашены. Только через округлые щели люков, ведущих в норы, иногда вырывались лучики света. Жек всегда спрашивал себя, как каран-тинцам удавалось отличить день от ночи. Его ночная прогулка по Северному Террариуму наконец дала ему ответ: они просто искусственно заканчивали день, когда гасили свет в туннеле.

На шестом ответвлении он углубился в узкую извилистую галерею с особым запахом, отличавшимся от горькой вони спертого воздуха и плесени, который царил в гетто. Он был близок к цели. Вскоре он оказался в просторной пещере с плантациями плюмшеня – ароматического корня, пряности, использовавшейся в кремах, помадах и снадобьях карантинцев.

Из полуоткрытого люка норы старика Артака вырывался яркий свет, заливая квадрат черной земли, лаская коричневые листья с развитой сетью прожилок, карабкаясь по шершавой передней стене и теряясь в непроницаемом мраке пещеры. Тишину нарушал легкий плеск воды. Жек задержал дыхание и рукавом вытер выступившие на лбу капли пота.

– Ты решился! – вдруг послышался приятный низкий голос. Жек вздрогнул. Старый Артак вынырнул из темного угла и направился к нему, криво улыбаясь. Природа, похоже, всеми силами постаралась усложнить жизнь карантинцев. Облик людей был искорежен: ты пытался найти глаза подо лбом, а они оказывались по обе стороны носа в виде пятачка и сидели так глубоко, что было неясно, зрачки это или еще одна пара ноздрей. Невероятно подвижный рот растягивался до ушей, а те зачастую сидели на висках. Несколько седых, тщательно приглаженных волос не закрывали лысого черепа с провалами и шишками. Конечности были длинными и такими тонкими, что превращали хозяина в уродливого паука, подвешенного на паутинке. И было трудно назвать одеждой куски вытертой грязной ткани, сшитые между собой грубыми стежками.

Как и большинство карантинцев, Артак страдал бетазооморфией. Его далекие предки подверглись воздействию сильных радиоактивных ветров, и болезнь, поражая гены, передавалась из поколения в поколение. Однако уродливый облик старика чудом исчезал, стоило ему заговорить. Вся его красота крылась в голосе, голосе низком, теплом, обволакивающем. Звуки вытекали из его глотки, как самая чистая и ароматная вода источника, и лились потоком, который успокаивал, околдовывал и в который Жек с наслаждением окунался. Дети с поверхности, которые навещали его, совершенно не представляли, сколько ему лет, но называли «стариком Артаком». Карантинцы считали его маргиналом, трепачом, который должен был в конце концов запутаться в тех легендах, которые постоянно рассказывал.

Резкий свет в норе подчеркивал искаженные черты старика. Его костистые пальцы сомкнулись на плече Жека.

– Ты сбежал из дома, не так ли? Жек подавил дрсжь и кивнул.

– Ну что ж, это меня успокаивает! По крайней мере появился один, кто поверил в мои истории!

– Родители хотели отослать меня утром в школу священной пропаганды… – пробормотал Жек, едва не плача.

– А, срочный случай! Заходи в нору, там удобнее разговаривать.

Предательская мысль просочилась в голову Жека. А можно ли доверять старому Артаку? Вдруг все эти сказочные истории были лишь плодом работы извращенного, испорченного мозга сочинителя? Па Ат-Скин часто повторял, что многие карантинцы страдают острыми приступами шизофрении, видят и слышат вещи, которые на самом деле не существуют. Быть может, Найа Фикит, прекрасная сиракузянка, Шри Лумпа, оранжанин, и махди Шари из Гимлаев, три легендарных персонажа, которые сражались с армиями великой империи Ангов, тоже не существовали… Вдруг Жеку показалось, что невозможно избежать зубов гигантской ящерицы с Двусезонья, бросать вызов ментальной инквизиции и путешествовать с помощью мысли…

Артак увлек его в нору и велел сесть на табурет, высеченный из камня. Мебель у карантинца была сведена до минимума: еще два табурета, глиняный стол, несколько полок, выбитых прямо в скале, и матрас, набитый листьями плюмшеня, который лежал на полу. Большой световой шар, управлявшийся голосом и летавший под низким потолком, был единственной уступкой современности. В любое время года, в глубокую зиму, зиму или осень, в пещере царила приятная постоянная температура, хотя в ней не было атомных шаров-обогревателей.

– Полагаю, ты голоден и мучаешься жаждой, – сказал Артак.

Не ожидая ответа маленького гостя, он исчез во второй комнатке. На плечи Жека вдруг обрушилась невероятная усталость. Мышцы болели и настоятельно требовали своей порции сна. Родители приучили его рано ложиться спать, и он ощущал себя разбитым. Ему даже казалось, что дух его бродит вокруг окостеневшего тела. Образы и звуки скользили, словно сны.

– А вот этим можно подкрепиться! Ешь, ведь тебе пришлось уйти еще до начала дня. Как только родители известят полицейских, по твоему следу пустят обонятельный зонд.

Артак поставил перед Жеком поднос. Мальчик машинально схватил чашку. От обжигающего горького питья у него из глаз хлынули слезы.

– Быть может, я и сумел бы сбить с толку зонд, но полной уверенности у меня нет, – продолжил карантинец. – Ты окажешься в безопасности, только добравшись до облученной зоны…

Жек поднял испуганные глаза.

– Зараженной зоны?

– Это единственное место, куда полицейские никогда и ногой не ступят. Как, впрочем, и крейциане, наемники-притивы и скаиты! Но не беспокойся: ты не останешься там слишком долго, чтобы облучиться. Тридцать веков – большой срок, и наши друзья-атомы успели потерять бльшую часть своей страшной силы.

– Но как же пройти… Плотный магнитный барьер…

Артак засмеялся, смех журчал, как музыка.

– Каждый день сотни карантинцев спокойно проходят из облученной зоны в Северный Террариум и обратно! Ни один магнитный барьер не может помешать крысам рыть под землей… Ты будешь первым анжорцем с поверхности, который пойдет по подземным путям. Великая честь… И это единственный способ тайно покинуть Ут-Ген: дерематы и регулярные рейсы кораблей контролируются скаитами-наблюдателями. Они читают мысли, словно перед ними лежит открытая книга. Оказавшись в запретной зоне, отправишься в город Глатен-Бат. Там спросишь, где стоит корабль видука Папиронда. Грабитель и убийца, но, если скажешь ему, что пришел от меня, он без труда доставит тебя на Франзию, планету в скоплении Неороп.

Если обычно речи Артака воспламеняли Жека, этой ночью они оказались ледяным душем. Быть может, потому, что старый карантинец всегда говорил о цели путешествия, но никогда не упоминал, с помощью каких средств можно достичь этой цели. Жек вдруг осознал, какие трудности его ожидали. Это походило на сказочный рисунок, который возникал в его голове, но карандаш в руках нарушал идеальный замысел. Мечту от реальности отделяла бездонная пропасть. Ему надо было не только отправиться в зараженную зону, но и встретиться с грабителем и убийцей, одним из тех бессердечных пиратов, которые зверствовали в космосе и о которых па Ат-Скин всегда говорил с ужасом во взгляде.

– На Франзии есть подпольные сети, которые обеспечивают переправку паломников на Мать-Землю, нашу родину, – продолжил Артак. – Там Найа Фикит, Шри Лумпа и махди Шари из Гимлаев обучат тебя звуку безмолвия, звуку, который помогает избежать ментальной инквизиции и путешествовать с помощью мысли. Ты станешь воителем безмолвия, малыш Жек, одним из тех, кто будет способствовать приходу нового мира… Воитель безмолвия…

Воители безмолвия

Он произнес эти два последние слова с бесконечной нежностью и уважением.

– Это только легенда! Ложь! – закричал Жек и яростно отодвинул чашку.

– А что это меняет? – спокойно возразил Артак. – Что, по-твоему, лучше? Верить в легенду или прозябать без всякой надежды? Я предпочитаю красоту сказки уродству некоторых истин.

– Тогда почему ты сидишь здесь?

Глаза старого карантинца вспыхнули ярким огнем.

– Ты даже представить себе не можешь, как бы мне хотелось оказаться на твоем месте, малышок с поверхности! – печально пробормотал он. – Но я не могу уйти. Более двадцати лет назад я был одним из местных корреспондентов абсуратского рыцарства.

– Чего?

– Ты никогда не слышал о Конфедерации Нафлина? О рыцарях-абсуратах? Хотя верно, это было до твоего рождения, до империи Ангов… Когда анжорцы с поверхности рыли под городом туннели для подземки, они с ужасом наткнулись на Террариум и обнаружили, что карантинцы несколько веков прожили у них под ногами. Они немедленно решили продолжить политику уничтожения, начатую тиранами Ультра-Здоровой Партии Ут-Гена… Но Ут-Ген тем временем был принят в Конфедерацию Нафлина, нечто вроде межпланетного правительства, следящего за равновесием властей. У меня нет времени все тебе объяснять. Знай только, что абсуратское рыцарство было тайным орденом…

Он вдруг замолчал, словно что-то его остановило. Он долго принюхивался к воздуху, и на его деформированном лице отразилось беспокойство.

– Проклятые крейциане!.. Они ускорили дату! Кто-то нами манипулирует!

Он опрокинул табурет, обогнул стол и выскочил из норы. Удивленный Жек увидел, что он бежит прямо по грядкам черной земли, топча стебли плюмшеня. Его громадная тень отразилась на освещенной стене пещеры. Он исчез в галерее, ведущей к ответвлению.

Ожидая возвращения старого карантинца, Жеку не оставалось ничего другого, как хрустеть галетами, лежащими на подносе. Еще один способ обмануть накатывающийся сон. Потом он поразился странному поведению Артака, и его охватила гнетущая тоска. Нервничая, не в силах сидеть на месте, он встал, в свою очередь, вышел из норы и сделал несколько шагов по пещере, стараясь не выходить за границы светового ореола. И тут в его ноздри проник щекочущий запах. Он походил на запах в парке, куда его водили отец и дядя в прошлом году. Па Ат-Скин изредка любил, как он сам говаривал, пощекотать хищника. Такие утехи предоставлялись лишь высшим социальным категориям, к которым относил себя его отец. Зверей импортировали, нумеровали, анестезировали, и они почти не сопротивлялись своему очередному охотнику, но выглядели настоящими хищниками с когтями и впечатляющими клыками, похожими на длинные кинжалы.

Топот ног оборвал его воспоминания. Он различил паукообразную фигуру Артака, который спешил к нему. Он задыхался, был бледным и согнулся так, что его руки почти касались земли.

– Не оставайся здесь, малыш Жек! Крейциане начали травить нас газом!

Вот откуда шел этот запах! Газ вытекал из патронов, которыми пользовались охотники в парке. «Мощный газ, самый эффективный, чтобы уложить зверя!» – говорил па Ат-Скин, вскидывая свой патронометатель. И этот газ сейчас использовали против нескольких миллионов карантинцев Северного Террариума и маленького анжорца с поверхности по имени Жек Ат-Скин.

Он застыл на грядке, испытывая невероятный ужас. И крепко зажмурился. Все это было кошмаром, и он вот-вот проснется в своей комнате. А потом они посмеются, когда он расскажет эту историю друзьям из Отх-Анжора. Он не сопротивлялся, когда старый Артак схватил его за руку и поволок к приоткрытому люку норы.

Глава 2

КЕРВАЛОР: нарицательное имя, мужской род. Указывает на человека, в мозг которого имплантирована автономная программа, заставляя совершать действия, не зависящие от его воли. Расширительно: предатель, изменник. Этимология: Марти де Кервалор, потомок знатной сиракузской семьи и член тайного движения Машама, стал орудием манипуляций сенешаля Гаркота в так называемый период Террора Экспертов. Позже отчаяние привело его к самоубийству. Многие историки шариенской эры ставят его существование под сомнение и считают, что речь идет о фиктивном персонаже, придуманном первыми воителями безмолвия. Однако археологи нашли на Матери-Земле скелет, который биологи идентифицировали как останки Марти де Кервалора.

Универсальный словарь живописных слов и выражений. Академия живых языков

Марти де Кервалор рассеянным взглядом наблюдал за полетом лож придворных – белых, богато украшенных шаров с балконом, которые парили в громадном зале официальных приемов дворца Аргетти Анга. Они выплывали из светящегося зева четырех коридоров и несколько секунд беспорядочно кружились в двух метрах над паркетом из бело-золотистого опталия.

Стоящие у пультов церемониймейстеры в парадных нарядах – пурпурные облеган и капюшон с позументами из серебристого опталия, серые перчатки, черная треуголка, усыпанная лунными камнями, – стучали по клавишам консоли, встроенной в стойку из драгоценных пород дерева, а центральный мнемодиск размещал ложи в соответствии с происхождением и заслугами гостей. Они беззвучно взлетали к потолку, украшенному голографическими звездами, двигались по более или менее длинным параболам в зависимости от назначенного пути, проскальзывали между уже застывшими ложами и останавливались в точке, выбранной программистом. И превращались в своеобразный подвесной амфитеатр, проходы в котором постепенно заполнялись опоздавшими.

Самые нижние ряды, застывшие ближе к центральной сцене, были равномерно окрашены в пурпурные и фиолетовые цвета. То были ложи священнослужителей, кардиналов крейцианской Церкви в традиционных фиолетовых накидках и пурпурных облеганах. Они то и дело обменивались кодированными жестами, используя руки, пальцы и губы. Понять их переговоры могли только редкие посвященные.

Промежуточные ряды занимали самые знатные семейства Сиракузы: Вангувы, Флели, Блоренары, Ароисты, Фарты, Кервалоры, Ван Буры… Веками раньше именно их предки опрокинули ненавистный Планетарный Комитет и восстановили гегемонию знати… Равные Марти де Кервалору… Придворные, исполненные грации и скуки, которые проводили первую половину жизни в попытках понять правила этикета, а вторую – в попытках их соблюсти. Разочарованные, пустые, суетные мужчины и женщины. Хвастуны, знатоки процедур, бедолаги, которых отправила в чуланы истории новая империя Ангов. Разлагающийся мир…

В полумраке лож с гербами предков угадывались напудренные бледные и мрачные лица, красоты которым не придавали светящиеся водяные короны и пара-тройка положенных по регламенту локонов. Марти де Кервалор ненавидел компанию самых знатных придворных (в том числе и собственных родителей). Пресловутый контроль эмоций, автопсихозащита, давно превратился в безразличие, больше похожее на простое отрицание жизни.

Верхние ложи отличались более яркими нарядами, самыми богатыми тканями, самыми вызывающими драгоценностями, самым контрастным макияжем. Их занимали представители профессиональных гильдий, военные, врачи, ученые, транспортники, промышленники, художники, артисты, воспитатели, торговцы, ремесленники, помещики – все те, кто не принадлежал к знати по крови. Все они возвысились благодаря работе, уму или бесчестью и, вероятно, считали, что, выставив напоказ богатство, облагораживали свое посредственное происхождение, но добивались лишь одного: походили на хохлатых павлинов в момент брачных церемоний.

Роскошный спектакль не мог погасить скуки Марти де Кервалора. Вот уже три года, как его отец, уважаемый Бурфи де Кервалор, заставлял его присутствовать на церемониях 22 фрациуса. Первое официальное представление Марти к венисианскому двору было для него радостью, но после первых восторгов праздники по случаю годовщины коронации императора Менати скоро превратились в удручающую обязанность. Бесконечные речи и официальные спектакли быстро приелись двадцатилетнему экзальтированному парню.

Марти бросил быстрый взгляд налево: сидя на удобной скамье семейной ложи, его родители тихо переговаривались. Длинными тонкими пальцами в белых перчатках мать держалась за витые стойки ограждения. О чем они говорили? Скорее всего о мелких деталях этикета… О положении их ложи по отношению к ложам других знатных семейств… О последних проделках императрицы, непредсказуемой и жестокой дамы Сибрит… Об эффективности мыслехранителей… О новых ментальных программах сенешаля Гаркота… Придворные сплетни…

Знай они тайны и подпольную деятельность собственного сына, их ментальный контроль, которым они так гордились, разлетелся бы на мелкие осколки.

Вдруг внутренности Марти сжались от беспокойства. Отчаянно нуждаясь в спокойствии, он глянул в сторону белого неподвижного бурнуса своего мыслехранителя, который сидел вместе с четырьмя мыслехранителями родителей на задней скамье ложи. Марти ни при каких обстоятельствах не расставался со своим охранником. Тот позволял ему возделывать и скрывать от других тайный сад, где пышным цветом разрослись отравленные сорняки, источавшие пьянящий аромат мятежа. Родители наняли ему самых лучших воспитателей, специалистов, за которыми охотились все знатные семьи, платя им бешеные деньги. Они хотели сотворить сына по своему подобию, отполировать его, превратить в идеального придворного, одного из тех напыщенных бездельников, которые проводят большую часть своего существования, появляясь на приемах, спектаклях, церемониях, вечерах, официальных собраниях и занимаясь тайными интригами.

Марти де Кервалор и его друзья по подпольному движению Машама («исток» на старом сиракузском), такие же молодые знатные люди, имели иные мысли по поводу будущего. Они категорически отказывались быть безмозглыми пернатыми, чирикающими на птичьем дворе. Под защитой мыслехранителей и во тьме вторых ночей мятежники Машамы пытались возродить древние ценности, воинские добродетели сиракузян времен завоевания.

Последние ложи заполнили свободные места. Теперь они теснились на тридцати уровнях. Верхние ряды терялись среди четырехмерных звезд потолка, рядом с камерами головидения и светошарами. В зале официальных приемов дворца собрались самые влиятельные люди империи Ангов: кардиналы-наместники из епископского дворца, кардиналы-губернаторы двухсот крупнейших планет, знатные семейства, хранители этикета и традиций, высшие офицеры полиции (большей частью бывшие наемники-притивы), императорские советники, представители профессиональных гильдий, крупнейшие артисты, певцы, художники, музыканты, скульпторы, танцоры, голозионщики… Каждого, в зависимости от исполняемых функций и средств, сопровождали мыслехранители – один, два, три или четыре, – сидевшие на задних скамьях лож.

Церемониймейстеры отошли в стороны от центральной сцены – эстрады, украшенной подвижными голографическими арабесками. Светошары потускнели и погасли. Зажужжали камеры головидения.

Огромное помещение погрузилось в полумрак, который разрывали вспышки светящихся фонтанов на полу. Мощные прожектора выхватили из мрака центральную сцену.

В задней стене открылась дверь, пропустив сенешаля Гаркота в ярко-синем бурнусе с черной отделкой. В зале приемов немедленно повисла мертвая тишина. Сенешаль подошел к краю эстрады и замер перед ложами. Ткань бурнуса всегда полностью закрывала его голову, когда он появлялся на публике, что случалось все реже. Его глаза сверкали из-под низко опущенного капюшона. Марти де Кервалор никогда не имел чести видеть лицо Гаркота и был готов передать сию привилегию другим: он однажды заметил лицо своего мыслехранителя, чей капюшон случайно соскользнул на плечи, и его ужаснул чудовищный вид скаита: зеленая шершавая кожа, лысый череп с провалами, глаза навыкате и без зрачков. Марти не понимал, как сиракузяне доверили ключи собственной судьбы этим карикатурам на человека. Движение Машама будет без устали бороться за изгнание всех скаитов Гипонероса с территории Сиракузы и ее спутников.

О сенешале Гаркоте было мало известно. Скрытное, даже таинственное существо. Его видели только во время официальных церемоний, закутанным в неизменный ярко-синий бурнус. Он всегда выглядел неподвижным, непроницаемым, загадочным. Поговаривали, что программа развития стирателей, скаитов, которые промывали мозг человека и записывали в него новую программу, занимала все его время. Утверждали, что именно он казнил сеньора Ранти Анга, стал героем битвы при Гугатте, когда был полностью уничтожен орден абсуратов, столп бывшей Конфедерации Нафлина… Шептались, что он вступил в заговор с муффием Барофилем Двадцать Четвертым, чтобы сместить коннетабля Паминкса и способствовать сближению Менати с его невесткой, дамой Сибрит… Отделить правду от вымысла в этих слухах было невозможно. Некоторые придворные утверждали, что Гаркот сам был вульгарной марионеткой в руках дергающих за ниточки властителей Гипонероса. Но им возражали, что существование Гипонероса еще никому не удалось доказать… Однако Гаркот по-прежнему исполнял самые важные функции во дворце Аргетти Анг, занимая ключевой пост, на который претендовали знатные семьи, возмущенные тем, что империей управлял паритоль, чужак, хуже того, даже не человек. Именно сенешаль Гаркот создал на всех мирах сеть ментальных вышек, высоких башен, на вершине которых постоянно дежурили скаиты-часовые, обязанные выявлять возможные сборища еретиков или оппозиционеров. Даже Венисия, сиракузская столица, ставшая столицей вселенной, насчитывала сорок два таких уродливых сооружения. Сорок два оскорбления, нанесенных вкусу сиракузян, сорок два провала в ритме архитектурной симфонии города.

Вслед за Гаркотом по ярко освещенной эстраде проследовал муффий Барофиль Двадцать Четвертый. Он, переваливаясь на старческих ногах, прошел в противоположный угол. Казалось, он испытывает огромные затруднения, придавленный весом тиары понтифика, высокой конической шапки из бархата, усыпанной огромными геммами. Он шел медленно, пошатываясь, сгорбившись, укрытый умелыми складками просторного белого одеяния. Сеть глубоких морщин (поговаривали, что он перенес двадцать одну пластическую операцию на лице и ему сделали пересадку пятнадцати человеческих эмбрионов) покрывала его скукоженное, крохотное личико. Он жил в самой высокой башне епископского дворца в окружении двадцати мыслехранителей и двухсот телохранителей. Он покидал крепость в сопровождении своей армии только для нанесения еженедельных визитов императору и сенешалю. Подозрительность лицемерного старца была близка к паранойе. Он боялся всего, всех, а главное – кардиналов. И был прав: трон понтифика Церкви Крейца был одним из самых завидных в империи Ангов. Непогрешимый Пастырь был властелином спрута со ста миллионами щупальцев: кардиналов, экзархов, викариев, служителей культа, инквизиторов, посвященных, послушников, учеников школ священной пропаганды… Крейцианство было провозглашено официальной религией (иными словами, обязательной) в империи Ангов, а верующих теперь в чей состояло несколько сотен миллиардов душ. Оборотная сторона медали: коридоры епископского дворца стали местом непрекращающихся войн за наследство муффия. Барофиль Двадцать Четвертый правил с высоты своего крепостного донжона, связанного с остальной вселенной каналами головидения и приемопередатчиками кодированных сообщений его собственной агентурной сети. Его главной заботой было принятие карательных мер против кардиналов и экзархов, плетущих заговоры. За время его долгого правления количество огненных крестов невероятно умножилось. До такой степени, что испытывающие муки тела еретиков стали обычным украшением городских тротуаров.

Марти де Кервалор был воспитан в строгих канонах крейцианства, но еженедельно посещал храм во время службы только ради того, чтобы не возбуждать подозрений. Вместе с друзьями, членами Машамы, он практиковал оккультные языческие ритуалы, варварские и беспощадные, которые возбуждали и пугали. Его друзья исповедовали возврат к животному миру, к инстинкту выживания, призывали к священному союзу по крови, воссоздавали ценности воинов и героев, гордых сиракузян прошлых времен. И эти церемонии вызывали возвышенные чувства, которых так не хватало в наставнических и помпезных проповедях угрюмых служителей крейцианского культа.

Наконец на центральной сцене появилась императорская чета. Император Менати в нескончаемой тоге, в облегане цвета индиго, усыпанном бриллиантами, в такого же цвета шапке с белым кругом и позолоченной короной с тремя ветвями, символами империи Ангов. Бледное загримированное лицо, губы темно-синего перламутрового оттенка, который называли «лаской ночного поцелуя». Квадратное лицо, обрамленное двумя завитыми черными локонами, склонное к одутловатости. Его темные глаза сверкали из-под полоски выщипанных бровей. Рядом с ним шествовала дама Сибрит, первая дама империи, облаченная в серебристый облеган и капюшон из живой ткани с меняющимся рисунком. Единственный, серый и прямой, локон выбивался из-под яркой водяной короны, тянулся вдоль виска и щеки, уходя под подбородок.

Красота императрицы всегда восхищала Марти, даже если две морщинки у ее губ были наполнены горечью, даже если ее щеки утеряли округлость невинности, даже если ее тонкие черты с годами становились все тверже. Он желал даму Сибрит с неподвластным ему неистовством. Она питала самые разнузданные фантазии одинокого молодого человека, и он был готов пожертвовать жизнью, чтобы душой и телом погрузиться в светлые воды ее голубых глаз.

Ее описывали как женщину жестокую, обуреваемую фантазиями, полубезумицу. Ее фрейлины клялись, что она соглашалась воздавать почести своему августейшему супругу только при условии, что он приносил ей в жертву придворного или придворную. Сплетни? Выдумки? Неизвестно… Сыновья и дочери знатных семей исчезали при загадочных обстоятельствах, а сыщики-роботы, отыскивающие людей по клеточным отпечаткам, оказывались отключенными в коридорах дворца, где начинали свои поиски. Даже самые знатные придворные испытывали восхитительный страх при мысли, что могут стать очередной жертвой заклания на алтаре императорской любви… Будучи провинциалкой, дама Сибрит ненавидела венисийцев, которых считала глупыми, тщеславными, смешными (тем прекраснее она казалась Марти де Кервалору). Придворные питали к ней жгучую ненависть, которую умело скрывали под маской контроля эмоций. Женщины были самыми жестокими: они не простили маленькой провинциалке, что она монополизировала внимание императора и он не бросал на них ни единого взгляда, даже презрительного. Они мстили, распространяя самые непотребные сплетни о своей императрице. Кто-то якобы видел ее совершенно обнаженной, когда она резвилась в ванне, наполненной кровью молодых знатных юношей… На следующий день ее заставали в объятиях пяти или шести гвардейцев… Днем позже узнавали среди служителей еретических и оргазмических культов (если только сами не участвовали в них. Иначе Марти не понимал, где эти гадюки могли раздобыть подобную информацию).

Хотя слухи не покоились на конкретных фактах, они пятнали честь императора. Тот, кто умел расшифровывать язык придворных с его тройным или четверным подтекстом, улавливал скрытые упреки в адрес императора Менати: осуждалась его слабость, бичевалось тлетворное влияние его супруги. Абсолютного владыку вселенной жалели, поскольку он уступал малейшему капризу своей беспардонной провинциалки. Именно она завязывала и развязывала узелки союзов между знатными семьями, дирижировала взлетами и падениями, милостью и немилостью. Придворные даже опускались до презрения к императору, которому приходилось лавировать между тремя такими монстрами, как сенешаль Гаркот, муффий Барофиль Двадцать Четвертый и дама Сибрит. Младшего Анга знали как человека гордого, скрытного, мужественного. С его наглостью, бесцеремонностью, суровостью свыклись, а теперь приходилось иметь дело с тряпкой, марионеткой, тенью былого властителя. Он все больше сутулился, становился грузным, терял благородную осанку, словно ради императорства ему пришлось пожертвовать своим величием сеньора.