Текст книги "Экспедиции в Экваториальную Африку. 1875–1882. Документы и материалы"

Став друзьями самых влиятельных вождей, мы можем в дальнейшем не бояться враждебных акций, которые в недавнем прошлом остановили европейских исследователей; лед растаял. Мы уверены, что, действуя с терпением и тактом, будем неуклонно продвигаться вперед; отныне и доктор Ленц пользуется общим доброжелательным отношением к белым и готов продолжить свой путь. Правда, оканда демонстрируют по отношению к нам такую горячую дружбу и бросают на наши склады товаров такие выразительные взгляды, что возникает опасение, как бы они не помешали нашей экспедицией покинуть эти места без потерь. Чтобы предотвратить любые неожиданности, я уже решил, что на каждом новом этапе нашего путешествия буду вербовать туземцев из разных племен, живущих в верхнем течении Огове: если между Ламбарене и Лопе на нас трудились оканда, то между Лопе и Думе мы доверим транспортировку грузов адума.

Тем временем мне удалось завершить мою пропагандистскую кампанию двумя маневрами, равно удачными. Незадолго до моего возвращения случилось вот что: плот, на котором находились трое павинов, унесло вниз по течению и прибило к острову как раз напротив земли оканда. Те сразу же захватили потерпевших крушение и надели на них рогатки. Я убеждаю людей из Ашуки, к слову, не слишком воинственных, что белый – такой же друг павинов, как и их друг, и он не может терпеть, чтобы при нем наказывали кого-либо из его союзников. Я уговариваю снять с пленников рогатки, а затем и освободить их, и те беспрепятственно возвращаются в свою деревню. Но несколько дней спустя один из вождей оканда узнает, что павины подстерегли и захватили двух его людей. Я вынужден снова вмешаться. Я отправляюсь к ним, не питая особой надежды на успех; тем не менее мне удается умерить гнев оссьеба: я напоминаю им о своем недавнем участии в деле трех павинов, и оба оканда возвращаются домой целыми и невредимыми. Переговоры, без сомнения, ни к чему бы не привели, если бы павины первыми взяли в плен оканда; как бы там ни было, молва о нашем миролюбии будет теперь распространяться еще быстрее, ибо отныне наши слова подкрепляются делами.

Я понимаю, насколько далеко простирается эта молва, когда Мамьяка официально представляет мне своего племянника Забуре, вождя деревни в одном дне пути выше устья Лоло[397]397
  Лоло – левый приток Огове длиной 300 км. Берет начало на массиве дю Шайю. Чрезвычайно извилистая в верховьях, когда пересекает очень гористую местность, эта река близко подходит к Огове немного ниже Ластурвиля, но не впадает в нее, а некоторое время течет параллельно, иногда приближаясь к ней на расстояние менее 4 км. В нижнем течении Лоло минует четырнадцать порогов. При впадении в Огове близ селения Джаконамой ее ширина достигает 150–180 м.


[Закрыть], и сообщает, что тот лично будет сопровождать меня до страны адума.

Как только все приготовления завершены, 24 мая[398]398
  См.: Marche A. Op. cit. P. 260.


[Закрыть] я покидаю Лопе, чтобы начать экспедицию, которая, по моим расчетам, продлится не более двух недель. Мамьяка[399]399
  В деревню которого де Бразза прибыл 26 мая (Пис. VII).


[Закрыть] дает мне в качестве носильщиков четырнадцать мужчин и двух женщин[400]400
  См.: Пис. VII.


[Закрыть]; кроме того, в отряд входят проводник Забуре, переводчик Дени и два сенегальских лапто Метуфа и Балла Туре.

27 мая мы наконец отправляемся в путь[401]401
  Подробное описание путешествия де Бразза из Лопе в страну адума дано также в его письме от 23 ноября 1876 г. (Пис. VII).


[Закрыть]; сначала нам приходится идти через лес[402]402
  Необходимость выбора пути через девственный лес была обусловлена тем, что племя Забуре вело войну с прибрежными жителями, поэтому его люди не могли воспользоваться наиболее удобным речным путем вверх по Огове (Пис. VII).


[Закрыть] по достаточно хорошо протоптанной тропинке, затем по руслу какого-то ручья, вода в котором доходит до колен. Вскоре мы оказываемся в настоящей лесной чаще: Забуре, уже проходивший здесь до нас, когда навещал своего дядю, распознает дорогу только по ветвям, которые обломил во время первого путешествия. Почву развезло из-за беспрерывных дождей, обычных для этого сезона, и мы двигаемся очень медленно и с большим трудом. Чтобы не потеряться среди непроходимого леса, мы время от времени окликаем друг друга, но только одна далекая песнь турако[403]403
  Бананоед – птица из семейства бананоедов из отряда лазающих; довольно крупная, с подвижным хохолком на голове, коротким высоким сжатым с боков клювом, средних размеров крыльями, длинным широким хвостом и длинными крепкими плюснами. В Западной Африке обитает разновидность бананоеда – большой голубой турако (Corythaeola cristata); его длина – 70 см, оперение на голове и на шее ярко-голубого цвета, на груди зелено-желтого, в нижней части ржаво-красного; он живет в лесах, имеет звучный голос, питается почками листьев и ягодами.


[Закрыть] отвечает на наши призывы. Мы идем в полутьме: густая листва почти не пропускает лучей, если не считать просветов, образовавшихся на месте деревьев, упавших от дряхлости или ударов молнии. Мы то скользим среди лиан и ветвей, то преодолеваем какой-нибудь ручей или реку без брода по высохшему стволу; этот естественный мост раскачивается так сильно, что я пропускаю вперед себя моих людей, прежде чем самому отважиться на чудеса эквилибристики. Несмотря на наши усилия, мы проходим всего пять миль[404]404
  9 км.


[Закрыть], или девять километров, и едва успеваем нанести на карту пройденный маршрут, как вдруг лес стремительно погружается в беспроглядную темноту, оповещая нас о заходе солнца.

На этой сырой земле, или, скорее, слое опавших листьев, пропитанных влагой, европейцу было бы трудно добыть необходимое тепло и место, где можно было поспать. Однако благодаря туземцам в одно мгновение дрова расколоты, огонь разожжен, и в то время как бананы, освобожденные от кожуры, очищенные и разрезанные, варятся в котле, столь же быстро устраиваются постели и навесы. Нельзя сказать, что четыре рогатины, вбитые в землю и покрытые ветвями и листьями, делают место отдыха комфортным; но, по крайней мере, здесь можно спастись от сырости; костры, разведенные у каждого края этой конструкции, делают одеяла лишними; шалаш представляет собой некое подобие рамы, которую держат в наклонном положении колья; он практически не пропускает воды, так как щедро устлан листвой и кусками коры.

Что касается меня, мне не стоит никакого труда соорудить для себя собственную палатку; для этого достаточно повесить гамак между двумя деревьями и набросить на перекладину одеяло.

Наш бивак готов: мы можем обсохнуть, поесть и даже довольно хорошо выспаться.

В один из последующих за этим дней Забуре признается мне, что вскоре у нас возникнут проблемы. Его люди, говорит он, полностью доверяя моему оружию, которое никогда не пропускает дичи[405]405
  Слава о необычайных охотничьих способностях путешественников широко распространилась среди оссьеба. Ср.: Пис. VII. Марш, посетивший практически в это же время деревни оссьеба на левом берегу Огове, рассказывает историю, случившуюся с ним в одной из них, где его встретила огромная толпа: «… так как разнесся слух о белом, убивающем птиц на лету, сомневающиеся просят продемонстрировать это умение и показывают пальцами на всех птиц, пролетающих в небе. Чтобы отвязаться от них, я убиваю одну к великой радости присутствующих, которые кричат, топают ногами и хлопают друг друга по плечу. Те, кто подобрали птицу, показывают другим дырочки от дроби…» (Marche A. Op. cit. P. 270).


[Закрыть], не позаботились захватить с собой провизию; теперь они ждут от меня ежедневного рациона. Мое беспокойство велико, ибо я вижу, что наших запасов едва хватит на три дня: охота становится единственной надеждой; но, несмотря на то, что мы идем очень осторожно, в полной тишине и напрягая все наше внимание, нам не удается обнаружить на верхушках деревьев никаких обезьян – добычу, на которую обычно рассчитывают[406]406
  Описание охоты Марша на обезьян в земле бакале см.: Ibid. P. 249–250.


[Закрыть].

Рацион сокращен. Забуре уверяет нас, что мы найдем пропитание на покинутых плантациях около реки Лоло; я начинаю уже всерьез подумывать о возвращении, но в один из вечеров вдруг замечаю, что идущие впереди носильщики подают друг другу какие-то знаки. Я ускоряю шаг, предположив, что речь идет об обезьяне, но переводчик сообщает мне, что это должен быть слон[407]407
  Лесной африканский слон (Loxodonta cyclotis) немного меньше саванного слона и редко превышает 2,5 м; он более длинный и не такой широкий, с более густым волосяным покровом коричневого цвета и ушами округлой формы. Питается листьями, плодами и древесной корой. Туземцы охотились на него, устраивая засады (Marche A. Op. cit. P. 249).


[Закрыть]. Слышен его топот, и каждый из спутников радостно оборачивается ко мне, как если бы зверь уже лежал на земле.

Инстинкт мне подсказывает, что наша тяжелая ситуация наконец-то разрешится[408]408
  В письме от 23 ноября 1876 г. де Бразза, наоборот, упоминает о своих колебаниях, вызванных, в частности, тем, что только один ствол его карабина имел нарезку и что у него не было пули для гладкого ствола (Пис. VII).


[Закрыть]; движимый этим чувством, я почти несусь по указанным следам. Один из лапто, Метуфа, пытается не отставать от меня[409]409
  Хотя и держится все же несколько позади де Бразза (Пис. VII).


[Закрыть], павины же, более осторожные и к тому же не имеющие других ружей, кроме кремневых, отстают с багажом. Я бегу некоторое время, как вдруг шум ломающихся ветвей предупреждает меня, что слон совсем рядом; повернув голову, я сразу же замечаю его сквозь лианы примерно в двадцати шагах от меня. Чтобы не промахнуться, я опускаюсь на колено и жду, когда он повернется так, что откроется точка между глазом и ухом – попав в нее, пуля становится смертельной. Примерно минуту животное стоит неподвижно, показывая мне свой лоб. Я прицеливаюсь, скользя дулом по бивням, чтобы попасть во впадину плеча, стреляю, и, пока дым не рассеивается, у меня на какой-то миг остается надежда, что пуля достигла цели, но внезапный треск ломающихся сучьев предупреждает, что слон идет на нас. Мне не удается сразу отпрыгнуть в сторону, и вот я весь обрызган кровью убегающего зверя. Но красные пятна четко обозначают его путь. Я преследую беглеца с двумя павинами, полный решимости не оставлять добычу, которая рано или поздно будет нашей. Спустя четверть часа мы достигаем оврага, в глубине которого течет небольшой ручей. Слон, без сомнения, там, ибо мы видим темную массу, несущуюся по воде[410]410
  Позже выяснится, что это была группа из четырех диких быков, обратившихся в бегство при появлении людей (Пис. VII).


[Закрыть]. Я стреляю, мои люди устремляются вперед, и их радостный вопль говорит, что на этот раз мой выстрел был удачным. Каково же, однако, мое удивление, когда, спустившись вниз, обнаруживаю, что моя пуля поразила хребет дикого быка[411]411
  Дикие быки долины Огове очень напоминали домашних быков и весьма отличались от обитавшего в этом регионе африканского лесного (каффрского) буйвола (Syncerus caffer nana), имевшего изогнутые рога и красновато-коричневую окраску и весившего от 265 до 565 кг.


[Закрыть]! Но голод больше не угрожает нам, и мы можем оставить в покое нашего слона. Конечно, Забуре хотел бы продолжать преследование, рассчитывая хорошо заработать на продаже бивней. Я отговариваю его, объясняя, что такие маленькие бивни не стоят того, чтобы за ними гнаться, и тем самым спасаю отряд от ненужной задержки. Павины разделывают быка своим способом; они съедают бо́льшую его часть с жадностью, которой может похвастаться каждый дикарь, когда речь идет о куске свежего мяса; остальное коптится, и мы трогаемся в путь с большим запасом провизии, который выручит нас в случае неудачной охоты в последующие дни.

Ливень не прекращается, осложняя наше путешествие, к тому же один из моих лапто, Балла Туре, занозил ногу, и мы вынуждены идти не так быстро. Однако 3 июня мы достигаем <левого> берега Огове около устья Лоло, и радость встречи с этими местами заставляет нас забыть о перенесенных трудностях. Компьень и Марш остановились у Ивиндо, где им пришлось к тому же столк нуться с порогами. Здесь же река, шириной в шестьсот метров, величественно и неторопливо катит свои воды, и ни один риф не встает на пути ее спокойного и мощного течения.

Однако вопрос о продовольствии снова серьезно тревожит нас, ибо мы обнаруживаем, что все плантации, на которые рассчитывал Забуре, вытоптаны слонами.

Наш запас бычьего мяса истощается, состояние раненого лапто ухудшается[412]412
  В письме от 23 ноября 1876 г. де Бразза пишет о болезни не Балла Туре, а Метуфы, у которого, по его словам, началась лихорадка, сопровождавшаяся кровохарканьем (Пис. VII).


[Закрыть]; если мы надолго задержимся, ожидая его выздоровления, то голод неминуем.

Я решаюсь оставить здесь[413]413
  Согласно письму де Бразза от 23 ноября 1876 г., больного лапто (там – Метуфа) оставили одного еще до того, как отряд достиг берега Огове (Пис. VII).


[Закрыть] Балла Туре с большей частью багажа, щедро обеспечиваю его пищей и спешу переправиться на другой берег <Огове>, чтобы попросить адума как можно скорее послать за больным пирогу и привезти его к нам.

Чтобы пересечь Огове, мы садимся на плот, который оканда пренебрежительно называют «пирогой павина». Его сооружают из стволов комбо-комбо, связанных лианами. Это незаменимое плавательное средство для прибрежных жителей. Древесина комбо-комбо, даже сырая, чрезвычайно легка, тогда как другие деревья в этих местах, очень плотные и очень тяжелые, могут держаться на воде, если только их хорошо высушат. Когда туземцам нужно попасть на другой берег, чтобы поохотиться в лесу или набрать орехов нойка, им не стоит труда быстро собрать такой плот, да и весла для него тоже делаются наспех. По возвращении они бросают свою «пирогу» на волю волн.

В первый вечер[414]414
  3 июня.


[Закрыть] мы разбиваем лагерь достаточно близко к правому берегу; ночью мы слышим выстрел из ружья – это, без сомнения, Балла Туре, который хочет избавиться от какого-то непрошенного визитера[415]415
  Де Бразза также пришлось в ту ночь стрелять, чтобы отпугнуть тигра (Пис. VII).


[Закрыть]. На следующий день у меня начинается приступ лихорадки, и вопреки всем моим усилиям я не могу тронуться в путь. Наш поход возобновляется 5 июня. Мы продвигаемся еще медленнее, чем когда-либо; к тому же мне приходится идти босым, так как Метуфа по неосторожности сжег мой ботинок, когда сушил обувь у костра. Вечером 6 июня мы наконец приходим в деревню Забуре.

Она расположена на возвышенности, на небольшом расстоянии от реки, в ней живет очень похожее на фанов племя шаке[416]416
  Ср.: Пис. VII.


[Закрыть], которое обитает по берегам Огове между рекой Лоло и землей ошеба, или оссьеба[417]417
  Речь идет о меке, этнической группе, которую прежде часто считали восточной ветвью фанов.


[Закрыть]. Деревню защищает крепкий частокол; тропинка, ведущая к потайному ходу, усеяна маленькими дырами диаметром в один фут[418]418
  Фут – мера длины, соотвестствующая длине человеческой ступни. Французский фут был официально установлен в 1799 г. и составил 32,48 см. Его непосредственный предшественник – «фут короля Франции» («каролингский фут»), просуществовавший с конца Раннего Средневековья и до 1799 г., происходил от древнеримского фута (⁹/₈ его размера, т. е. 32,34 см) и делился на 12 дюймов.


[Закрыть]. Когда идет война, в каждую из этих дыр втыкают бамбуковые палки с заостренными отравленными концами. Сейчас во избежание несчастного случая ствол дерева, скрывающий западню, отодвинули в сторону.

Забуре дает мне несколько человек, и я сразу же отправляю их с двумя поручениями: одни вместе с Метуфой поплывут на плоту с грузом бананов для Балла Туре, оставшегося в одиночестве, и будут находиться там до тех пор, пока я не пошлю за ними пирогу; другие во главе с шаке Ндолла должны подняться вверх по реке до земли оссьеба и попытаться купить для меня лодку, ибо из-за крайнего истощения у меня не будет сил добраться до земли адума сухопутным путем. Чтобы моему посланцу поверили, я вручаю ему реторту с магнием и бенгальский огонь.

Теперь нужно рассчитаться с носильщиками. Их требование заплатить им за двухнедельную работу удовлетворяется без труда: каждому выделяю полную ложку соли, сажень[419]419
  Сажень – мера длины, соответствующая размаху рук. В данном случае имеется в виду французская «новая сажень» длиной 1,624 м и состоящая, в отличие от древнегреческой сажени и средневекового туаза (ок. 1,8 м), не из шести, а из пяти футов.


[Закрыть] материи и нож стоимостью в одно су[420]420
  Су – французская монета, происходящая от древнеримского золотого солида; после реформы Карла Великого превратилась в серебряную (¹/₂₀ се ребряного ливра). Денежная реформа 1795 г. упразднила ее вместе с турским ливром, но в обиходе французы стали называть «су» монету в 5 медных сантимов, т. е. ¹/₂₀ франка. Эта монета чеканилась до 1930-х годов и окончательно была изъята из обращения в 1940-х годах.


[Закрыть]. Я решительно отказываю им в порохе, зато вся компания шумно радуется подаренному колокольчику[421]421
  По свидетельству Альберта Швейцера, европейские колокольчики, с которыми туземцы познакомились еще в XVIII в., использовались ими в качесте фетишей (Швейцер А. Указ. соч. С. 38).


[Закрыть].

Однако проходит шесть дней, и Ндолла не только не доставляет мне пирогу, но и не подает о себе никаких вестей, хотя для выполнения такого поручения требуется самое большее три дня. 12 июня я сам трогаюсь в путь в сопровождении Забуре и нескольких человек из деревни, снова пересекаю реку и иду на юг вдоль левого берега. На следующий день нас пытаются задержать на некоторое время в деревне, которую я до сих пор продолжаю называть странным именем «Залакон». Дело в том, что, когда мы подходили к ней, я спросил у моего переводчика, как она называется, на что он ответил: «Залакон», и я по наивности записал это слово как имя собственное. Только позже я узнал, что оно означало «неизвестно» или «не знаю». Это первое место в верховьях реки, куда пришли фаны-макеи; их привел вождь, который затем спустился по Огове до Рембое, притока Габона[422]422
  Рембое (Рамбуе) впадает в Габонский эстуарий с юга.


[Закрыть], где и умер. Фаны смогли за полвека установить более или менее мирным путем свою власть над частью правого берега Огове протяженностью приблизительно в триста километров.

Мы не задерживаемся в Залаконе и вечером 13 июня[423]423
  Исходя из письма от 23 ноября 1876 г., можно заключить, что это произошло 12 июня (Пис. VII).


[Закрыть] прибываем в деревню шаке. Я нахожу там Ндоллу и его спутников в плену у вождя Джокондо. Мой бедный посланец не вызвал у него никакого доверия, и, несмотря на все попытки Ндоллы объясниться, его заподозрили в том, что он замышляет какое-то неожиданное нападение. По моей просьбе Джокондо незамедлительно освобождает его; кроме того, он обещает предоставить мне на следующий день пирогу, за которой и явился Ндолла; в знак благодарности я делаю ему большой подарок. Но на следующий день[424]424
  Согласно тому же письму, де Бразза попытался уехать из деревни Джокондо 13 июня, но из-за приступа лихорадки был вынужден вернуться обратно и смог отправиться в путь только 14 июня (Пис. VII).


[Закрыть], к моему огромному разочарованию, я познаю все минусы преждевременной щедрости, вынужденный покинуть шаке не только без пироги, но и без проводника.

Надо сказать, что два месяца, которые я провел под открытым небом в сезон проливных дождей, не прошли для меня безнаказанно. Уже во время походов к Бове я перенес сильный приступ лихорадки, а недавнее путешествие по лесу добавило к недомоганию изрядную долю усталости. Постоянный прием ипекакуаны[425]425
  Рвотное средство, приготовляемое из корня одноименного кустарника, произрастающего в тропических зонах Северной и Южной Америки.


[Закрыть] и хинина[426]426
  Натуральный белый кристаллический алкалоид, добываемый из коры хинного дерева, тормозящий размножение малярийных плазмодиев и обладающий жаропонижающим и обезболивающим действием. Известная как лекарственное средство еще перуанским индейцам, эта кора была доставлена в виде растертого порошка в Европу в первой половине XVII в. и являлась эффективным средством при лечении малярии до середины XX в.


[Закрыть] не спас меня от последствий тех ночей, когда мы, промокшие до нитки, были вынуждены сушить на себе нижнее белье и верхнюю одежду.

Несколько часов спустя после моего визита к Джокондо меня настигает еще более сильный приступ: в одно мгновение я теряю способность продолжать путешествие.

Положение тяжелое. С 3 июня Балла Туре оторван от нас, он остается позади, около реки Лоло; правда 7 июня Метуфа доставил ему запас продовольствия, они теперь вместе, но продукты должны уже закончиться. Вдали от поселений оба обречены на голодную смерть, если никто не придет к ним на помощь. Любая задержка непозволительна. Я сам не могу тронуться с места из-за болезни: за мной ухаживают два шаке. Поэтому я посылаю к адума Забуре и Дени в сопровождении нескольких шаке. Только от этого отряда может теперь прийти спасение. Его задача – добраться как можно быстрее до их первого селения, где Забуре, предложив вождю товары от моего имени, должен рассказать ему о моей роли в деле примирения павинов с их прежними врагами, о нашем путешествии по суше и тяжелой ситуации, в которой мы оказались. Я запрещаю ему возвращаться, пока он не получит провизию и пироги.

Мой славный проводник шепчет мне на ухо, что одних рассказов Дени недостаточно, чтобы адума поверили, что к ним идет белый вождь. Ведь у Дени, как и у павинов, зубы подпилены под острым углом,[427]427
  По утверждению Марша, этот обычай, считавшийся отличительным признаком каннибалов, существовал не только у павинов, но и у оканда. Он так описывает саму операцию: «Сегодня это делают с тремя мужчинами в возрасте от двадцати до двадцати пяти лет; на этот раз используют сломанный скальпель, который я подарил Бойя (Боайя. – И. К., Е. К.). Их окружают соседи; каждому кладут в рот круглый кусок дерева, служащий наковальней, чтобы при обработке зуб оставался неподвижным. На него ставят нож и другим куском дерева, выполняющим роль молотка, бьют по нему под углом; конечно, эта операция довольно болезненна, однако пациенты переносят ее без стона; при каждой гримасе присутствующие хохочут во все горло и осыпают их насмешками. По окончании церемонии пациенты уходят со слегка кровоточащими деснами и совершенно счастливые от того, что все завершилось. Я спросил, зачем нужна эта операция – чтобы было удобнее кусать мясо, ответили мне» (Marche A. Op. cit. P. 337).


[Закрыть] а на затылке татуировка из семи полос. Я вынужден расстаться со своим ружьем, чья система незнакома туземцам, а также вручаю Дени магний и ракету для фейерверка. Впрочем, у меня нет сил следить за последними приготовлениями моего маленького отряда, который скрепя сердце подчиняется столь необходимому приказу.

Перейдем теперь к тяжелым часам отчаяния, с которым мне, истерзанному болезнью, почти невозможно бороться. Шаке[428]428
  В тот момент с Пьером де Бразза оставались только два шаке (Spedizione al fiume Ogoué del conte Pietro Savorgnan di Brazzà, lettere e notizie del socio G. Uzielli // Bollettino della società geografica italiana. Т. 14. 1877. Р. 219).


[Закрыть], обеспокоенные тем, что у меня на случай нападения <тигра> остается только один револьвер, выказывают к тому же большой страх, видя, что я не способен принимать пищу: как известно, для большинства черных человек, отказывающийся от еды, вскоре должен умереть[429]429
  В письме от 23 ноября 1876 г. де Бразза утверждает, что шаке собирались поджарить его и съесть (Пис. VII).


[Закрыть]. Но после двух дней бреда, заполненного кошмарами, я могу наконец поднять веки и смотреть на верховье реки, откуда мы ждем спасения. И вот на четвертый день[430]430
  17 июня (Spedizione al fiume Ogoué… Р. 220).


[Закрыть], к полудню, крики одного из моих людей возвращают меня к жизни. Я вижу пирогу, на ней Дени и мои смелые оссьеба: но где же Забуре?

Дени рассказывает мне о посещении вождя Джумбы[431]431
  Марш называет Джумбу «вождем шаке» (Marche A. Op. cit. P. 344).


[Закрыть], о долгих переговорах с главными жителями деревни, о чувстве недоверия, которое не смогли рассеять ни обещания, ни зрелища, ни подарки. Белый, говорили они, никогда не путешествует по суше: без сомнения ружье доказывает, что в страну действительно пришел белый, но этот белый был убит, затем ограблен павинами, которые, вероятно, намереваются захватить у них пирогу; никогда ни один адума не позволит обмануть себя подобной хитростью. Дени сообщает мне о крайнем решении Забуре, который отдал себя в заложники. Он поклялся, что останется пленником в деревне Джумбы, пока пирога, на которой они вернулись и которая была получена благодаря его преданности, не доставит нас туда. Если же через неделю мы не появимся, чтобы подтвердить истинность его слов и освободить его от клятвы, он заплатит жизнью за свое бескорыстное благородство.

Потрясенный до глубины души таким поступком дикаря, которого едва знаю, я немедленно отдаю приказ об отъезде. Гребцы адума упорно отказываются спуститься с нами ниже по Огове, до того места, где нас ждут Балла Туре и Метуфа; несмотря на мои уверения, они продолжают считать, что находятся во вражеской стране, поскольку их окружают деревни павинов. Однако сын Джумбы, старший на пироге, идет нам навстречу, и вечером следующего дня[432]432
  18 июня (Ibid.).


[Закрыть] я радостно приветствую двух моих сенегальцев, мужественно преодолевших тяжелое испытание.

Мы грузим ящики с товарами, оставленные на их попечение, и поднимаемся вверх по Огове к великому удовлетворению оссьеба. 18 июня, проплывая мимо Залакона, мы узнаем, что доктор Ленц с трудом продвигается по суше[433]433
  Ленц отправился из Лопе в страну адума вскоре после де Бразза (Marche A. Op. cit. P. 260). В письме от 23 ноября 1876 г. де Бразза сообщает, что он встретился с Ленцем еще раньше – вечером 15 июня и что это произошло в деревне Забуре (Пис. VII; Spedizione al fiume Ogoué… Р. 220).


[Закрыть]. Утром 20 июня мы прибываем в деревню Джумбы, где находим Забуре, который, хотя и с рогатиной на шее, дружелюбно беседует со своими сторожами.

Джумба, наслышавшись о нас различных историй, начиная с пребывания у оканда, оказывает нам чрезвычайно теплый прием. По сравнению с вождем иненга Реноке он обладает бо́льшей властью среди шаке, и поэтому ему важно продемонстрировать перед нами свое богатство. Он принимает нас в окружении своих жен и жен своих друзей, которых представляет как собственных; он дарит нам великолепного барана; поскольку в низовьях реки это животное было для нас большой редкостью[434]434
  Разведением баранов занимались некоторые племена, обитавшие в долине Средней и Верхней Огове (фаны, окота, оканда и адума), но и у них не было стремления выращивать этих животных в больших количествах. Баранов разводили преимущественно ради шерсти.


[Закрыть], мы принимаем дар вождя с огромным удовольствием.

Наше приезд совпадает с любопытным обрядом обрезания, который проходят здесь молодые люди от восемнадцати до двадцати лет[435]435
  Более подробно де Бразза описывает этот обряд в письме от 23 ноября 1876 г. (Пис. VII).


[Закрыть]. После операции их облачают в женские одежды, то есть обвешивают браслетами и бусами, и мажут лица чем-то вроде известки, затем все жители, танцуя под звуки тамтама, проносят их вокруг деревни. Потом я вижу, как они собираются под деревом и какой-то человек, устроившись на его вершине, опускает в их рты по огромному куску вареного мяса. По завершении этой странной трапезы юношей отводят в хижину на отшибе, где им предстоит жить целый месяц отдельно от общины, после чего они возводятся в ранг мужчин своей деревни.

Как и оканда, адума и другие племена Африканского Запада – фетишисты. Практика обрезания у них существует независимо от религиозных представлений, хотя на первый взгляд в смене имени обрезанных можно увидеть что-то похожее на крещение. В целом они допускают существование доброго и злого духов: первого зовут Манконго, а второго Абамбу. Никто не проявляет особой заботы о добром духе, который как таковой не ждет, чтобы его попросили о каком-либо благодеянии, в то время как злого стараются задобрить молитвами, жертвами и клятвами[436]436
  Ср.: Marche A. Op. cit. P. 339.


[Закрыть]. Помимо этих двух главных духов, священными, или фетишами, считаются различные предметы, животные и даже места. Люди полностью приспособили верования к своим интересам, они используют их по самым разным поводам: любопытно, например, что плоть животных является фетишем для женщин, и только мужчинам позволено угощаться ею во время пиршеств. Туземцы верят также в жизнь души после смерти[437]437
  Марш, однако, пишет по поводу оканда, что у них нет никаких представлений о загробной жизни, только отдельные люди верят, что после смерти человек превращается в какое-либо животное, птицу или насекомое, «но это особые случаи, которые ничего не доказывают» (Ibid. P. 339).


[Закрыть]: память о предках свято хранится в каждой семье; от поколения к поколению передаются фетиши, украшения, оружие. Кто же не чтит памяти умерших родителей, того ожидает со стороны покойных неизбежная кара.

Тем временем настает момент, когда я с большим сожалением расстаюсь с Забуре, который спешит отправиться в свою деревню вместе с другими людьми, щедро мною вознагражденными. Джумба заверяет меня в своей готовности предоставить пироги, как только я захочу уехать отсюда. Впрочем его гостеприимство не знает границ. Он не скупится ни на подарки, ни на заботы, ни даже на галантные предложения, отдавая в наше распоряжение и своих жен, и жен друзей. Я соглашаюсь на услуги кухарки; это Малонга, собственная дочь Джумбы, которая, явившись ко мне, не скрывает желания сблизиться со мной. Когда я пишу, она просит меня насурьмить ей брови чернилами или же написать на груди ее имя; она откровенничает со мной, сообщая, что вожди, за которых отец хочет выдать ее замуж, не кажутся ей достаточно сильными как мужчины. Однако, видя, что моя каждодневная благодарность ограничивается лишь покраской бровей и груди, она переключается на Дени и моих сенегальцев, которые готовы кое-что подарить ей за мой счет. Но так как наши припасы начинают сокращаться, Малонга ищет и находит более щедрых и более богатых поклонников, не забывая при этом и своих прежних друзей. Она приобретает такой опыт в сердечных делах, что, когда отец наконец решается выдать ее замуж, ставит свои условия и сохраняет для себя свободу, которой у нас на родине пользуются, только если нарушают брачный обет.

Между тем я узнаю, что один из соседних вождей, прибывший просить руки этой самой Малонги, отвергнут ею и возвращается к себе в деревню. Я сообщаю Джумбе о своем желании воспользоваться столь удобной оказией: я намереваюсь оставить здесь наши товары и двух человек для их охраны[438]438
  Речь идет о Метуфе и Балла Туре.


[Закрыть], сам же вместе с Дени собираюсь продолжить путешествие и дойти до Думе, конечной цели нашей экспедиции.

23 июня ко мне присоединяется доктор Ленц[439]439
  См.: Ibid. P. 276.


[Закрыть]: он приплывает в деревню Джумбы на пироге, которую я добыл для него у Маты[440]440
  Этому вождю, умершему во время эпидемии оспы в 1877 г. (вероятно, в мае), де Бразза дает подробную характеристику в своем письме от 20 апреля 1877 г. (Пис. VIII).


[Закрыть], вождя адума[441]441
  Де Бразза достиг первых селений адума 21 июня (Spedizione al fiume Ogoué… Р. 220).


[Закрыть]. Он уезжает на следующий же день, а я – 25 июня. Так что, продвигаясь по стране адума (у меня будет случай рассказать об этом немного позже), мы идем с ним, можно сказать, одним путем, и наши пироги поочередно обгоняют друг друга.

Первую остановку мы делаем в деревне Ндумбы, где мой проводник и его люди, досадуя, что я не собираюсь задерживаться в ней, требуют оплаты. Ситуация деликатная, ибо они не выполнили договоренности сопровождать меня до Думе, но, с другой стороны, они верно служили мне в начале похода. Поэтому, чтобы они не подумали, что я хочу удержать для себя долю товаров, которую они не получат, если прервут срок службы, я собираю всех гребцов во главе с вождем, показываю предназначенные им вещи и в то время, когда они вожделенным взором смотрят на них, бросаю все в костер. Люди Ндумбы, свидетели этой сцены, сразу же предлагают заменить недовольных; я соглашаюсь, и путешествие продолжается.

27 июня я останавливаюсь в Нгеме[442]442
  Нгеме – деревня вождя Нгеми.


[Закрыть], 28-го – в деревне Кумбы Манджило[443]443
  В письме Бразза от 23 ноября 1876 г. – Марибо (Пис. VII).


[Закрыть], доктор же Ленц то следует за мной, то опережает меня. 29 июня утром[444]444
  В 9 часов утра (Пис. VII).


[Закрыть] я первым[445]445
  Ленц утверждал, что именно он первым достиг Думе (Marche A. Op. cit. P. 276). Но в письме от 23 ноября 1876 г. де Бразза говорит, что немецкий путешественник подошел к водопаду только 30 июня (Пис. VII).


[Закрыть] пребываю к Думе, небольшому водопаду примерно в полтора метра высотой при низкой воде, который во время половодья только с натяжкой можно назвать порогом[446]446
  Марш пишет: «Водопад Думе, рубеж, у которого остановился де Бразза в 1876 г., не очень большой; его высота не превышает полутора метров; я считал его более опасным в это время года, чем он есть на самом деле; в сезон высокой воды он становится естественной плотиной, образующей огромный водоворот: это уже больше не водопад. Сейчас же он перекрывает реку по всей ее ширине, оставляя узкий проход лишь у правого берега; по нему еще можно спуститься, но невозможно подняться…» (Marche A. Op. cit. P. 293).


[Закрыть].

Нет более удачного места для устройства новой штаб-квартиры. Думе должен пока стать рубежом моей разведывательной экспедиции по неизведанной стране. В то время как доктор Ленц попытается сделать последнее усилие, чтобы подняться еще выше по Огове, я спущусь по ней и попробую завязать дружеские отношения с адума.

По правде говоря, я не слишком рассчитываю на успех. У меня нет хороших переводчиков; я нахожусь среди народа, на первый взгляд гораздо менее интересного, чем иненга, бакале и особенно фаны. Низкорослые, полные, тяжелые, ленивые и, по-видимому, трусливые, адума известны своей беспечностью, что естественно: существование в такой плодородной стране не требует особых усилий.

Я собираюсь сразу начать среди них ту же самую предвыборную кампанию, успех которой у оканда и фанов позволил нам быстро пройти по их землям.