Текст книги "Розанна. Швед, который исчез. Человек на балконе. Рейс на эшафот"

Мартин Бек шагает сквозь метель, на его шляпу падает снежок, все отлично, все прекрасно, друзья, хейя! Под ногами поскрипывает снег, прекрасная зимняя ночь, хейя! Стоит только пожелать, и мы поедем солнышко встречать. Городским общественным транспортом. В Багармуссен и Вантёр.

Он шел домой.

Швед, который исчез

1

Комната была маленькая и бедная. Окно без занавесок, за ним грязно-серый брандмауэр с торчащей металлической арматурой и рекламой маргарина «Пеллерен»[47]47
  «Пеллерен» – известная марка маргарина, выпускавшаяся на фабрике французского магната Огюста Пеллерена (1853–1929).


[Закрыть]. Среднее стекло в левой створке окна отсутствовало, его заменял кусок картона. Цветастые обои отсырели, и их покрывал такой слой сажи, что узора почти не было видно. Местами обои начали отслаиваться от штукатурки. Их пытались подлатать с помощью клейкой ленты и кусков оберточной бумаги.

В комнате была печь, шесть предметов мебели и одна картина. У печи стоял картонный ящик с пеплом и пузатый кофейник. Кровать располагалась изножьем к печи, а постельное белье состояло из десятисантиметрового слоя старых газет, истрепанного стеганого одеяла и канифасовой подушки. На картине была изображена обнаженная светловолосая женщина, опирающаяся на мраморную балюстраду. Картина висела справа от печи, так, чтобы тот, кто лежал в постели, видел ее перед тем, как заснуть, и сразу после пробуждения. Казалось, кто-то пытался немного подправить картину карандашом.

В другой части комнаты, ближе к окну, стояли круглый стол и два гнутых стула, один без спинки. На столе среди прочего можно было видеть три пустые бутылки из-под вермута, одну из-под лимонада и две кофейные чашки. Пепельница была перевернута вверх дном, и среди окурков, пивных пробок и сгоревших спичек валялось несколько грязных кусков сахара, открытый перочинный нож и кусок сосиски. Осколки третьей чашки лежали на полу. На затоптанном потертом линолеуме между столом и постелью лежал на боку мертвый мужчина.

Вероятнее всего, это был именно тот человек, который дорисовывал картину и пытался залатать обои с помощью клейкой ленты и оберточной бумаги. Он лежал, поджав под себя ноги, прижав локти к бокам и прикрыв руками голову, словно хотел защитить ее от удара. На нем были майка и истрепанные брюки, на ногах – толстые дырявые шерстяные носки. Голова и верхняя часть туловища были скрыты под большим упавшим буфетом. Третий стул валялся возле трупа. Сиденье было окровавлено, а на спинке отчетливо виднелись отпечатки пальцев. Пол был усыпан множеством осколков. Часть из них была от застекленной дверцы буфета, а остальные – от наполовину разбитой винной бутылки, валявшейся на куче грязного белья у стены. То, что осталось от бутылки, было покрыто слоем засохшей крови. Кто-то обвел этот фрагмент в белый кружок.

Фотография была по-своему почти безупречной, потому что ее сделали с помощью лучшего полицейского широкоугольного объектива, и каждая деталь вырисовывалась как на гравюре.

Мартин Бек отложил в сторону фотографию и увеличительное стекло и подошел к окну. На дворе в разгаре было шведское лето, и, более того, было даже тепло. На газоне Кристинебергского парка загорали несколько девушек в бикини. Они лежали на спине, раскинув руки и ноги. Девушки были молодые и худенькие или, скорее, как говорят, стройные. Они могли себе позволить лежать вот так, что даже было привлекательно. Присмотревшись к ним повнимательнее, он наконец узнал их. Это были две машинистки из его собственного отдела. Следовательно, уже перевалило за двенадцать. Утром они надевали купальники, летние платья и босоножки и отправлялись на работу. В обеденный перерыв снимали платья и выбегали в парк загорать. Весьма практично.

Он слышал, как у него за спиной кто-то открыл дверь и вошел в кабинет. Он, не оглядываясь, узнал, кто это. Стенстрём. Стенстрём по-прежнему оставался в отделе самым младшим, а после него, очевидно, придет целое поколение криминальных ассистентов, которым будет невдомек, что нужно стучать в дверь, подумал Мартин Бек.

– Ну, как продвигается дело? – спросил он.

– Не очень хорошо, – ответил Стенстрём. – Когда я был там четверть часа назад, он по-прежнему все отрицал.

Мартин Бек повернулся, возвратился к столу и еще раз посмотрел на фотографию. На потолке над постелью с газетами, разорванным стеганым одеялом и канифасовой подушкой виднелись контуры какого-то старого пятна из лопнувшей трубы. Оно смахивало на морского конька, а при желании его можно было принять за русалку. Мартин Бек подумал, приходили ли подобные фантазии в голову мужчине, лежащему на полу.

– Но это ничего не значит, – с усердием поспешно добавил Стенстрём, – все равно их присоединят к техническим вещественным доказательствам.

Мартин Бек не ответил. Вместо этого он показал на подшивку документов, которые Стенстрём положил ему на стол:

– Что это?

– Протоколы допросов. Из округа Сундбюберг.

– Отнеси их обратно. Я с завтрашнего дня в отпуске. Отдай Кольбергу. Отдай, кому хочешь.

Мартин Бек убрал фотографию и поднялся этажом выше. Он открыл дверь и оказался у Кольберга и Меландера.

Здесь было намного жарче, чем у него в кабинете, поскольку окна у них были закрыты и шторы задернуты. Кольберг и подозреваемый молча сидели за столом друг против друга. Долговязый Меландер стоял у окна с трубкой в зубах, скрестив руки на груди. Он внимательно смотрел на подозреваемого. На стуле у двери сидел полицейский в форменных брюках и светло-синей рубашке. Фуражка покачивалась у него на правом колене. Никто ничего не говорил, и единственным звуком было шуршание магнитофонной ленты. Мартин Бек встал сбоку за спиной у Кольберга и присоединился к общему молчанию. Они слышали, как в окно снаружи бьется оса. Кольберг был без пиджака и с расстегнутым воротничком, но, несмотря на это, рубашка у него между лопатками совершенно промокла. Влажное пятно постепенно меняло форму, сползая широкой полосой вниз по позвоночнику.

Мужчина по другую сторону стола был маленький и уже начал лысеть. Одет он был небрежно, пальцы, сжимавшие поручни кресла, были неухоженные, с грязными обломанными ногтями. Исхудавшее, нездоровое лицо, казалось, выражало готовность просить прощения по любому поводу. Подбородок у него дрожал, глаза бегали. Мужчина начал всхлипывать, по его щекам скатились две слезинки.

– Ага, – строго сказал Кольберг, – ты так молотил его по голове бутылкой, что она разбилась у тебя в руке.

Мужчина кивнул.

– А потом, когда он уже лежал на полу, колотил по нему стулом. Сколько раз ты его ударил?

– Не знаю. Не много. Не много, но сильно.

– Вот именно. А потом повалил на него буфет и ушел. А что в это время делал третий из вашей компании – Рагнар Ларссон? Он не пытался как-то вмешаться, я имею в виду, воспрепятствовать тебе в этом?

– Нет, он ничего не делал. Ни во что не вмешивался.

– Не начинай снова лгать.

– Он спал. Он был пьян.

– Пожалуйста, говори чуточку громче.

– Он лежал на постели и спал. Он ничего не видел.

– Несомненно, пока не проснулся, а потом взял и пошел в полицию. Так мы узнали об этом. Однако кое-что мне непонятно до сих пор. Почему вы подрались? Вы ведь никогда в жизни не видели друг друга до тех пор, пока не встретились в том притоне.

– Он сказал, что я тупой фашист.

– Это слышит любой полицейский несколько раз в неделю. Меня уже сотни людей называли фашистом, гестаповцем и еще гораздо хуже, однако я из-за этого никого не убил.

– Он сидел напротив меня и все время повторял, что я тупой фашист, тупой фашист, тьфу. Он вообще больше ничего не говорил. А потом он начал петь.

– Петь?

– Да, чтобы поиздеваться и разозлить меня. Песни про Гитлера.

– Ага. А ты дал ему для этого какой-то повод?

– Я сказал, что моя мама была немка. Но это было до того.

– До того, как вы начали пить?

– Да… Я сказал лишь, что не имеет значения, кто у человека мама.

– И когда он хотел пойти в кухню, ты схватил бутылку и ударил его сзади по голове?

– Да…

– Он упал?

– Как подкошенный. У него потекла кровь. И я сказал: ты нацистская свинья, я сейчас покажу тебе.

– И ты продолжил избивать его?

– Я… я испугался. Он был сильнее меня и… Вы не понимаете… Все словно кружится вокруг, все видится в красном цвете… Я вообще не соображал, что, собственно, делаю.

У него затряслись плечи.

– Пока достаточно, – сказал Кольберг и выключил магнитофон. – Покормите его и спросите доктора, можно ли дать ему какое-нибудь снотворное.

Полицейский у двери медленно встал, надел фуражку, взял убийцу за руку и вывел из кабинета.

– Ну, пока. Увидимся завтра, – рассеянно бросил Кольберг.

И так же механически записал на листе бумаги, лежащем перед ним: признание сопровождалось плачем.

– Приятный молодой человек, – сказал он.

– Пять раз осужден за преступления, связанные с насилием, – сухо произнес Меландер. – И каждый раз упорно все отрицал. Я очень хорошо его помню.

– Ты настоящая живая картотека, – заметил Кольберг.

Он тяжело встал и устремил взгляд на Мартина Бека.

– Что ты здесь, собственно, делаешь? – спросил он. – Собирайся и уезжай в отпуск, а заботы о преступности в нижних слоях общества переложи на нас. Куда ты намерен поехать? На острова?

Мартин Бек кивнул.

– Ты прекрасно поступаешь, – сказал Кольберг. – Наш брат сперва отправляется в Мамаю[48]48
  Мамáя – курорт в Румынии на берегу Черного моря.


[Закрыть] и там поджаривается. Потом возвращается домой и здесь варится. Жизнь – нелегкая штука. А телефон там есть?

– Нет.

– Сенсация. Ну, я иду принимать душ. А тебе лучше исчезнуть как можно скорее.

Мартин Бек задумался. У предложения Кольберга решительно были свои преимущества. Кроме всего прочего, ему удалось бы уехать на день раньше. Он пожал плечами.

– Хорошо, в таком случае я ухожу. Пока, ребята. Увидимся через месяц.

2

Отпуска у большинства людей уже закончились, и раскаленные августовские улицы Стокгольма снова начали заполнять неудачники, проведшие дождливый июль в палатках, кемпинговых прицепчиках и пансионатах. В последнее время метро снова было набито битком, однако на этот раз Мартин Бек ехал посреди рабочего дня и оказался в вагоне почти в одиночестве. Он сидел у окна, смотрел на пыльные зеленые листья снаружи и радовался, что у него тоже наконец-то начинается отпуск.

Его семья уже почти целый месяц отдыхала на островах. В этом году им повезло, так как удалось поселиться в домике, стоящем особняком на маленьком островке посреди архипелага в морском заливе к востоку от Стокгольма. Домик принадлежал какой-то дальней родственнице его жены, а поскольку родственница уехала на лето за границу, они могли оставаться в нем до начала учебного года.

Мартин Бек вошел в пустую квартиру, сразу же направился в кухню, достал из холодильника бутылку пива, выключил холодильник, положил формочку со льдом в мойку. Он выпил пива, не отходя от мойки, и взял бутылку с собой в спальню. Разделся и в нижнем белье вышел на балкон. Уселся на солнышке, положил ноги на перила и медленно допил остаток пива из бутылки. Жара стояла почти невыносимая, и, опорожнив бутылку, он встал и вернулся в относительную прохладу квартиры.

Он взглянул на часы. Пароход отплывает через два часа. Островок находился в центральной части архипелага, и сообщение с городом обеспечивал один из последних, доживающих свой век, пароходиков. Мартин Бек считал, что во всем отпуске это наибольший выигрыш.

Он пошел в кухню и поставил пивную бутылку на пол в кладовке. Он уже отнес туда все, что могло испортиться, и на всякий случай еще раз осмотрел ее, не забыл ли чего, а потом закрыл дверь. Вытер воду, натекшую из холодильника, еще раз оглядел кухню и пошел в спальню укладывать багаж.

Большую часть вещей он уже отвез на островок в прошлую субботу. Жена дала ему список вещей, которые он должен был взять для нее и детей, и, когда он все уложил, у него были две полные большие сумки. Кроме того, ему еще предстояло в универсаме получить большой пакет с едой, поэтому он решил поехать в порт на такси.

На пароходе было мало пассажиров. Мартин Бек поставил сумки и пакет с едой и вышел посидеть на палубе.

Над городом дрожало марево, ветра почти не было. Зелень на площади Карла XII немного увяла, а флаги на здании «Гранд-отеля»[49]49
  «Гранд-отель» – одна из старейших гостиниц Стокгольма. Именно здесь во время ежегодных торжеств размещают лауреатов Нобелевской премии.


[Закрыть] обвисли и не шевелились. Мартин Бек смотрел на часы и нетерпеливо ждал, когда команда затащит на борт выдвижной трап.

Почувствовав, как задрожала палуба под ногами, он встал и перешел на корму. Пароходик медленно отваливал от набережной. Мартин Бек перегнулся через перила и смотрел, как винты взбивают бело-зеленую водяную пену. Хрипло взревела сирена, а когда пароходик направил свой вздрагивающий корпус в залив Сальтшён, Мартин Бек уже стоял, облокотившись на поручень на носу, и подставлял лицо слабому ветерку. У него было ощущение беззаботной свободы, и на мгновение его охватили те же чувства, как тогда, когда он был школьником и у него начинались каникулы.

В пароходном ресторане он пообедал и снова устроился на палубе. До того как пароходик начал медленно причаливать к пристани, где Мартин Бек должен был сойти, он миновал их островок, и Мартин Бек увидел домик и несколько пестрых шезлонгов, а внизу у воды – свою жену. Она сидела на корточках у самого края воды и – в этом он был уверен – чистила картошку. Он встал и помахал ей, но вряд ли его было видно на таком большом расстоянии, против низкого послеполуденного солнца.

Дети приплыли за ним на лодке. Мартин Бек очень любил грести и, вопреки протестам сына, завладел веслами и сам отвез детей через пролив между причалом и островком. Девочку звали Ингрид, но все называли ее Малышкой, хотя ей уже исполнилось пятнадцать. Сейчас она сидела на корме и рассказывала о вечеринке с танцами в каком-то амбаре. Рольфу было тринадцать, он презирал девчонок и рассказывал о том, какую большую щуку ему удалось поймать. Мартин Бек рассеянно слушал и с удовольствием медленно греб.

Сбросив наконец городскую одежду, он нырнул в воду и несколько минут плавал возле мостков, потом надел рабочие брюки и старый свитер. После ужина они сидели с женой перед домиком, разговаривали и смотрели, как на противоположной стороне зеркально блестящего пролива садится солнце. Потом он пошел прилечь, но до этого они с сыном поставили в воду несколько сетей.

Впервые за долгое время он уснул мгновенно.

Когда он проснулся, солнце стояло еще низко, а на траве блестела роса. Он тихонько выскользнул наружу и уселся на скале перед домиком. Похоже, что день будет таким же прекрасным, как предыдущий, однако солнце еще не начало пригревать, так что долго он так не высидел и через несколько минут пошел сварить кофе, а потом расположился на веранде. В семь он оделся и отправился будить сына. Тот было запротестовал, но все же встал. Они сели в лодку и поплыли проверять сети. В сетях не оказалось ничего, кроме водорослей. Когда они вернулись, все уже были на ногах, а завтрак стоял на столе.

После завтрака Мартин Бек пошел в сарайчик и принялся развешивать и чистить сети. Это занятие требовало большого терпения, и он решил, что заботы о снабжении семьи рыбой на будущее предоставит сыну.

Он уже почти закончил чистить последнюю сеть, когда услышал за спиной стук мотора, оглянулся и увидел, что мыс как раз огибает рыбацкая лодка и направляется прямо к нему. Он тут же узнал мужчину в лодке. Его звали Нюгрен, на соседнем островке у него была маленькая верфь, и он был их ближайшим соседом. Поскольку у них на островке не было пресной воды, за водой они ездили к нему. Кроме того, у него был телефон.

Нюгрен выключил мотор и крикнул:

– Вам кто-то звонил. Вы должны позвонить как можно скорее. Я записал номер на листке бумаги возле телефона.

– Не знаете, кто это был? – спросил Мартин Бек, хотя это ему уже было ясно.

– Это я тоже записал. Мне сейчас нужно в Шёрхольм, а Эльза ушла собирать землянику, но дверь в кухню открыта.

Нюгрен снова запустил мотор и, стоя на корме, направил лодку в широкий пролив. Он помахал рукой перед тем, как скрыться за мысом.

Мартин Бек некоторое время смотрел ему вслед. Потом пошел на причал, отвязал лодку и поплыл к причалу Нюгрена. Он греб и думал, проклиная все на свете, что в этом весь Кольберг: едва только забудешь о его существовании, он тут как тут.

На листке бумаги под настенным телефоном в кухне у Нюгрена было неразборчиво нацарапано: «Хаммар 54-10-60».

Мартин Бек набрал номер, и, пока ждал соединения, у него впервые появилось предчувствие, что его предали.

– Хаммар, – сказал Хаммар.

– Это Бек. Что случилось?

– Послушай, Мартин, мне ужасно неприятно, но, к сожалению, я вынужден попросить тебя вернуться как можно скорее. Возможно, тебе не удастся отгулять отпуск до конца. – Хаммар несколько секунд помолчал. – Я имею в виду, если ты, конечно, захочешь.

– Не удастся отгулять отпуск до конца? Я практически еще и одного дня не пробыл в отпуске.

– Мне действительно очень неприятно, Мартин, но я не стал бы просить тебя, если бы в этом не было крайней необходимости. Ты можешь приехать еще сегодня?

– Сегодня? А что, собственно, случилось?

– Было бы хорошо, если бы ты успел приехать еще сегодня. Дело в том, что это очень важно. Ты обо всем узнаешь, когда приедешь.

– Пароход отправляется через час, – сказал Мартин Бек и посмотрел в засиженное мухами окно на сверкающую под солнцем водную гладь. – Неужели это в самом деле так важно? Разве Кольберг или, например, Меландер…

– Нет. За это должен будешь взяться ты. Похоже на то, что кое-кто исчез.

3

Когда Мартин Бек открывал дверь в кабинет шефа, было без десяти час и он пробыл в отпуске ровно двадцать четыре часа.

Старший комиссар Хаммар был коренастый мужчина с бычьей шеей и густыми седоватыми волосами. Он неподвижно сидел в своем вращающемся кресле, положив руки на стол, и сосредоточенно занимался тем, что, как утверждали злые языки, было его самым любимым занятием – другими словами, ничегонеделанием.

– А, это ты, – кисло сказал он. – Самое время. Через полчаса тебе нужно быть в МИДе.

– В Министерстве иностранных дел?

– Именно так. У тебя встреча вот с ним.

Хаммар брезгливо держал визитную карточку за один уголок кончиками указательного и большого пальцев, словно это был лист салата с толстым червем. Мартин Бек прочел фамилию. Она абсолютно ничего ему не говорила.

– Высокопоставленная особа, – произнес Хаммар, – утверждает, что он в очень близких отношениях с министром. – Он помолчал и добавил: – Я о нем тоже никогда в жизни не слышал.

Хаммару было пятьдесят девять лет, и в полиции он служил с 1927 года. Политиков он недолюбливал.

– Ты не выглядишь таким обиженным, каким мог бы выглядеть, – сказал Хаммар.

Мартин Бек с минуту поразмышлял над его словами и пришел к выводу, что слишком сбит с толку, для того чтобы разъяриться.

– А в чем, собственно, дело?

– Об этом мы поговорим после того, как ты вернешься от этого господина.

– Ты сказал, что кто-то исчез.

Хаммар с измученным выражением лица посмотрел в окно, потом пожал плечами и сказал:

– Все это совершеннейшая чушь. Честно говоря, я получил приказ… Приказано не давать тебе подробной информации, пока ты не побываешь в Министерстве иностранных дел.

– Так, значит, мы теперь выполняем их приказы тоже?

– Существует, как известно, целый ряд министерств… – задумчиво произнес Хаммар.

На минутку его взгляд затерялся в летней зелени. Потом он продолжил:

– С той поры, когда я начинал, у нас было множество министров внутренних дел и министров здравоохранения. Большая часть из них знали о полиции столько же, сколько мне известно о колорадском жуке. Другими словами, только то, что она существует. Ну, до свидания, – ни с того ни с сего попрощался он.

– До свидания, – сказал Мартин Бек.

Когда он уже был в дверях, Хаммар словно очнулся и сказал:

– Мартин.

– Да.

– Одну вещь я все же должен тебе сказать. Можешь не браться за это дело, если не захочешь.

Мужчина, который был близок к министру, оказался высоким, угловатым и рыжим. Он посмотрел на Мартина Бека водянистыми глазами, потом вскочил и, вытянув вперед правую руку, церемонно вышел из-за стола.

– Рад, – заявил он, – рад, что вы нашли время.

Они долго и от души трясли друг другу руки. Мартин Бек ничего не говорил.

Государственный деятель вернулся к своему вращающемуся креслу, схватил погасшую трубку и впился в мундштук большими желтыми лошадиными зубами. Потом упал в кресло, откинулся в нем, прикрыл пальцем чубук трубки, чиркнул спичкой и холодным испытующим взглядом посмотрел на посетителя сквозь клубы дыма.

– Будем на «ты», а? – наконец объявил он. – Важный разговор я всегда начинаю с этого первого шага. Он способствует прямоте и откровенности. Потом все идет намного лучше. Меня зовут Мартин.

– Меня тоже, – тихо сказал Мартин Бек и добавил: – К сожалению. Если только это не усложнит нам жизнь.

Государственный деятель оцепенел. Он строго посмотрел на Мартина Бека, словно подозревал, что тот над ним насмехается. Потом расхохотался:

– Да, конечно. Это шутка. Ха-ха-ха!

Он осекся и бросился к телефону. Нервно нажимал на кнопки и бормотал:

– Да-да, ужасно смешная шутка.

В его голосе не было ни искорки веселья.

– Принесите мне документы по делу Альфа Матcсона, – прорычал он в трубку.

Вошла дама среднего возраста с папкой в руке. Она подошла к нему и положила папку на стол перед ним. Он не удостоил ее ни единым взглядом. Когда она закрыла за собой дверь, он устремил на Мартина Бека холодные, лишенные всякой индивидуальности рыбьи глаза и одновременно медленно открыл папку. В ней был всего один лист бумаги, исчерченный какими-то карандашными пометками.

– Речь идет об очень деликатном и чертовски неприятном деле, – наконец сказал он.

– Ага, – произнес Мартин Бек. – Каком?

– Вы знаете Альфа Матcсона?

Мартин Бек покачал головой.

– Нет? А ведь он довольно известен. Журналист. Главным образом пишет в еженедельниках. А также для телевидения. И для кино. Талантливый автор. Прошу.

Он выдвинул ящик и принялся копаться в нем, потом обшарил другой ящик, а затем поднял бумагу, покрывавшую столешницу, и нашел то, что искал.

– Не выношу беспорядка, – заявил он и бросил злой взгляд в сторону двери.

Мартин Бек изучал найденный предмет, который, как выяснилось, оказался красиво заполненным формуляром с некоторыми данными о человеке по имени Альф Матссон. Он действительно был журналистом, работающим в крупном еженедельнике, одном из тех, которые сам Мартин Бек никогда не читал, но которые с тихим отвращением и чувством несправедливости видел в руках у своих детей. Кроме того, он узнал, что Альф Сикстен Матссон родился в Гётеборге в 1934 году. На формуляре была обычная фотография для паспорта.

Мартин Бек, наклонив голову набок, смотрел на молодого мужчину с усами, короткой ухоженной темной бородкой и круглыми очками в металлической оправе. Лицо настолько было лишено всякого выражения, что казалось, будто оно принадлежит роботу, а фотографию, очевидно, сделали в каком-то автомате. Мартин Бек отложил картотечный формуляр в сторону и бросил вопросительный взгляд на рыжего мужчину перед собой.

– Альф Матссон исчез, – делая ударение на каждом слове, сказал тот.

– Ага. И поиски оказались безрезультатными?

– Его не искали и искать не будут, – заявил государственный деятель и уставился куда-то в пустоту.

Мартин Бек только теперь понял, что водянистый взгляд должен заключать в себе стальную решимость, и наморщил лоб.

– Как давно он исчез?

– Десять дней назад.

Ответ вовсе не удивил его. Если бы мужчина, сидящий перед ним, сказал: «десять минут» или «десять лет», это тоже не произвело бы на него никакого впечатления. Единственное, что сейчас удивляло Мартина Бека, так это то, почему он, собственно, сидит здесь, а не на веслах в своей лодке возле островка. Он взглянул на часы. Возможно, ему повезет и он еще успеет на вечерний пароход, отплывающий обратно.

– Десять дней – не слишком долгий срок, – спокойно заметил он.

Из соседней комнаты пришел еще один чиновник и с ходу вступил в разговор. Очевидно, он подслушивал под дверью, подумал Мартин Бек, или здесь есть какое-нибудь окошечко.

– В данном случае этого более чем достаточно, – заявил вновь пришедший. – Дело в том, что обстоятельства его исчезновения в высшей степени странны. Альф Матссон улетел двадцать второго июля в Будапешт. Его отправила туда редакция, чтобы он написал репортаж. В понедельник он должен был позвонить в редакцию, сюда в Стокгольм, и продиктовать свою еженедельную статью на актуальную тему. Он не позвонил. Кстати, необходимо подчеркнуть, что Альф Матссон, как говорят журналисты, надежный поставщик. Другими словами, он всегда придерживается сроков и все рукописи представляет согласно договоренности. Через два дня из редакции позвонили в Будапешт и им сообщили, что он действительно там живет, но именно в эту минуту его нет на месте. Секретарь редакции попросил оставить ему записку, чтобы он немедленно, как только вернется, позвонил в Стокгольм. Они подождали еще два дня. Но он не позвонил. Жена о нем тоже ничего не знала. Впрочем, в этом нет ничего необычного, так как они в данный момент разводятся. В субботу главный редактор журнала позвонил нам. Они еще раз переговорили с гостиницей и узнали, что после их прошлого разговора Матссона никто не видел, но его вещи по-прежнему находятся у него в номере, а паспорт – в бюро регистрации. В понедельник, первого августа, мы связались с нашим посольством в Венгрии. О Матссоне им ничего не было известно, но они якобы «вступили в контакт» с венгерской полицией, которая, по их мнению, «не проявила интереса к этому делу». Во вторник нас навестил герр главный редактор. Это был очень неприятный разговор.

Рыжий явно хотел играть главную роль. Он с кислым видом вцепился зубами в трубку и сказал:

– Да. Чертовски неприятный. – И тут же добавил для ясности: – Это мой секретарь.

– Так вот, – сказал секретарь, – результатом этой беседы было то, что мы вступили в неофициальный контакт с управлением полиции, и поэтому сегодня вы находитесь здесь. Позвольте мне тоже вас поприветствовать.

Они подали друг другу руки. Мартин Бек по-прежнему не до конца все понимал. Он задумчиво тер основание носа.

– Не сердитесь, но я, к сожалению, пока ничего не понимаю, – заявил он. – Почему из редакции об этом просто не сообщили в полицию?

– Вы все поймете через минуту. Главный редактор, он же ответственный редактор, не хочет сообщать об этом деле в полицию и не хочет требовать официального розыска, потому что тогда об этом деле сразу станет известно другим еженедельникам и газетам. Матссон является корреспондентом этого еженедельника, и, хотя он исчез в зарубежной командировке, в редакции считают – другой вопрос, правы они или нет, – что это их внутреннее дело. Главный редактор, по-видимому, немного обеспокоен, поскольку не знает, что с Матссоном, однако, с другой стороны, он вовсе не скрывает, что надеется заполучить бомбу, как они выражаются, – мы бы назвали это сенсацией, – другими словами, материал, который поможет журналу увеличить тираж тысяч на сто. Если вы знакомы со стилем этого журнала, то наверняка знаете, что… что у них попросту нет корреспондентов. А то, что произошло в Венгрии, естественно, очень интересно.

– За «железным занавесом», – гробовым тоном произнес рыжий.

– Такими выражениями мы не пользуемся, – сказал секретарь. – Надеюсь, теперь уже вам в основном понятно, о чем идет речь. Если все это дело попадет в газеты и о нем узнает публика, это будет плохо, даже если, с другой стороны, можно было бы ожидать, что эту историю не раздуют и она разрешится относительно простым способом. Однако если все это еженедельник оставит для себя и использует в рекламных или пропагандистских целях, один Господь Бог знает, что… Ну, в общем, это могло бы нанести вред нашим важным контактам, на установление которых мы, как и другая сторона, потратили много времени и энергии. У главного редактора был при себе экземпляр готовой статьи, когда он навещал нас здесь в понедельник. Это вовсе не развлекательное чтиво. Если бы они напечатали статью, это означало бы, в определенном смысле, катастрофу. Честно говоря, они решили напечатать статью уже на этой неделе. Нам пришлось прибегнуть к вершинам красноречия и попытаться апеллировать к их этике, чтобы воспрепятствовать публикации статьи. В конце концов все закончилось тем, что главный редактор предъявил нам ультиматум. Если Матссон не даст знать о себе сам или если мы в течение недели не найдем его… бомба взорвется.

Мартин Бек почесывал в волосах надо лбом.

– Очевидно, редакция все же ведет розыск собственными силами? – спросил он.

Секретарь без всякого выражения посмотрел на своего начальника, который в настоящий момент был полностью поглощен тем, что пускал клубы дыма к потолку.

– У меня создалось впечатление, что редакция не проявляет особого рвения в этом вопросе. Что какие-либо дальнейшие шаги в этом направлении впоследствии предприниматься не будут. У них нет ни малейшего сомнения в том, где находится Матссон.

– Значит, несмотря на большие сомнения, этот человек, по-видимому, исчез, – сказал Мартин Бек.

– Вот именно. И это очень беспокоит.

– Но ведь он не мог вот так взять и испариться, – вмешался в разговор рыжий.

Мартин Бек оперся левым локтем на стол, сжал кулак и суставами пальцев начал тереть основание носа. Пароходик, остров и маленький причал с каждой минутой все отдалялись, превращаясь в мираж.

– А какое отношение все это имеет ко мне? – спросил он.

– Ну, это была наша идея, но мы, естественно, не знали, что это будете именно вы. Мы это дело объяснить не сможем, а о десятидневной отсрочке я уже вообще не говорю. Что бы ни случилось, если этот человек прячется по какой-либо причине, если он что-то сделал, если с ним что-то произошло… или еще что-нибудь – в любом случае это дело полиции. Очевидно, вас кто-то порекомендовал. Теперь речь идет только о том, согласитесь ли вы взяться за это дело. То, что вы сегодня пришли к нам сюда, уже само по себе означает, что можно будет освободить вас от всех остальных ваших служебных обязанностей.

Мартину Беку с трудом удалось подавить приступ смеха. Оба министерских чиновника смотрели на него строгими глазами. Очевидно, они считали его поведение не соответствующим серьезности момента.

– Да, конечно, освободить, – сказал он и вспомнил о сетях и весельной лодке. – Но что, по вашему мнению, я могу сделать?

Государственные деятели пожали плечами.

– Очевидно, вам нужно поехать туда и выяснить все на месте. Найти его. Если хотите, можете отправиться завтра. По нашей линии мы все уладили. Затраты мы вам компенсируем, но никакой официальной миссии у вас не будет. Естественно, мы окажем вам максимально возможную помощь. Там вы можете связаться с местной полицией, если захотите; это на ваше усмотрение, можете и не входить в контакт с ней. Причем вы можете уехать уже завтра, как я говорил.