Текст книги "Человек по имени Как-его-там. Полиция, полиция, картофельное пюре! Негодяй из Сефлё"

Гунвальд Ларссон с изумлением уставился на нее. Наконец он сказал:

– Да, похоже, это тот человек, которого я ищу.

– Мы очень гордимся им, – заявила женщина.

– Да, понятно.

– Он работает у нас смотрителем, – проинформировала она. – Причем тоже отлично справляется.

– Ага.

– Но он очень строгий. Не позволяет детям слишком баловаться. Иногда он надевает свою фуражку, чтобы их напугать.

– Фуражку?

– Да, у него в бойлерной есть полицейская фуражка.

– В бойлерной?

– Ну да. Кстати, вы туда не заглядывали? Он обычно работает там, внизу. Если вы постучите в дверь, он вам откроет.

Она сделала шаг по направлению к лифту, остановилась и улыбнулась Гунвальду Ларссону.

– Надеюсь, вы пришли не с дурными намерениями, – сказала она. – Цакриссон не из тех, кто не умеет постоять за себя.

Гунвальд Ларссон стоял в оцепенении, пока поскрипывающий лифт не скрылся из виду. Потом он быстро, в несколько прыжков, спустился по винтовой каменной лестнице в подвал и остановился перед закрытой металлической дверью. Ухватился двумя руками за дверную ручку и изо всех сил потянул ее на себя, но дверь не поддалась.

Он заколотил в дверь кулаками. Ничего не произошло. Он повернулся и пять раз ударил в дверь ногой. Тонкое железо загромыхало.

Внезапно кое-что произошло.

Из-за двери кто-то сказал уверенным голосом:

– А ну, брысь отсюда!

Гунвальд Ларссон все еще был под впечатлением событий нескольких последних минут и не смог ответить сразу.

– Здесь нельзя играть, – угрожающе раздалось из-за двери. – Я ведь уже вам об этом говорил.

– Открывай! – заорал Гунвальд Ларссон. – Открывай, а не то я сейчас разнесу весь этот чертов дом!

Две секунды было тихо. Потом могучие петли заскрипели, и дверь медленно приоткрылась. Из-за нее выглянул Цакриссон, испуганный и ошарашенный.

– Ой, – сказал он. – Ой, извините… Я не знал…

Гунвальд Ларссон отодвинул его в сторону и вошел в бойлерную. Остановился и с удивлением огляделся.

В бойлерной было безукоризненно чисто. На полу лежал яркий цветной коврик, сплетенный из полосок пластика, а напротив мазутных бойлеров стоял выкрашенный белой краской круглый кофейный столик с железными ножками. Кроме того, здесь имелись два плетеных кресла с клетчатыми подушками оранжево-голубого цвета, большой цветастый плед и раскрашенная от руки красная ваза с двумя красными и двумя желтыми пластмассовыми тюльпанами. На столике стояли зеленая фарфоровая пепельница, бутылка лимонада и стакан, а также лежал раскрытый журнал. На стене висели два предмета: полицейская фуражка и цветной портрет короля. Журнал был из разряда тех, что помещают фотографии полураздетых девушек и публикуют искаженные до неузнаваемости версии классических уголовных преступлений. Очевидно, Цакриссон как раз читал статью под заглавием «Сумасшедший доктор расчленил двух голых женщин на шестьдесят частей» либо изучал цветную фотографию во весь разворот, изображающую розовенькую даму с огромным бюстом и тщательно выбритыми гениталиями, которые она призывно открывала двумя пальчиками взгляду наблюдателя.

На самом Цакриссоне были надеты майка, войлочные шлепанцы и синие форменные брюки. В помещении стояла страшная жара.

Гунвальд Ларссон ничего не говорил. Он тщательно изучал интерьер. Цакриссон следил за его взглядом и нервно переминался с ноги на ногу. Наконец он, по-видимому, решил, что нужно разрядить обстановку, и сказал с напускной веселостью:

– Даже такое рабочее место можно сделать уютным, разве не так?

– Этим ты пугаешь детей? – сказал Гунвальд Ларссон, показывая на фуражку.

Цакриссон побагровел.

– Я не понимаю… – начал он, но Гунвальд Ларссон тут же перебил его:

– Я, конечно, пришел сюда не для того, чтобы обсуждать, как воспитывать детей или обставлять комнату.

– Да-да, – покорно сказал Цакриссон.

– Меня интересует только одно. Когда ты наконец явился на место пожара на Шёльдгатан, то перед тем, как всех спас, ты что-то бормотал насчет пожарных: они, мол, уже давно должны приехать. Что ты имел в виду, черт возьми?

– Ну, я… я хотел… Когда я сказал… Это не я…

– Перестань мямлить. Отвечай быстро.

– Я увидел пожар, когда был на Розенлундсгатан, и сразу побежал к ближайшему телефону-автомату. В центральной диспетчерской мне ответили, что они уже приняли вызов и пожарная машина отправлена.

– И ты ее видел?

– Нет, но… – Цакриссон замолчал.

– Что «но»?

– Но человек из центральной диспетчерской мне действительно так ответил. Мы послали пожарную машину, сказал он. Она уже там.

– Куда же делась эта чертова машина? Испарилась?!

– Не знаю, – произнес сконфуженный Цакриссон.

– Ты побежал обратно, так?

– Да, когда вы… когда вы…

– Что ответили тебе в центральной диспетчерской во второй раз?

– Не знаю. Во второй раз я побежал к телефону срочного вызова.

– Однако в первый раз ты звонил из телефона-автомата?

– Да, я был ближе к нему. Я подбежал, позвонил, и в центральной диспетчерской мне сказали… что пожарная машина давно на месте.

– Да-да, я об этом уже слышал! А что тебе сказали в центральной диспетчерской во второй раз?

– Я… я не помню.

– Не помнишь?

– Наверное, я был очень возбужден, – неубедительно сказал Цакриссон.

– Полицию на пожары тоже вызывают, так ведь?

– Конечно… Думаю, да… Я хотел сказать…

– Куда же в таком случае девался полицейский автомобиль, который тоже должен был приехать?

Мужчина в майке и форменных брюках виновато понурил голову.

– Не знаю, – угрюмо ответил он.

Гунвальд Ларссон посмотрел на него в упор и повысил голос:

– Как ты мог быть настолько тупым, что никому об этом не сказал?

– Что? А о чем я должен был сказать?

– О том, что пожарные уже выехали, когда ты им позвонил! И что пожарная машина исчезла! Кто, например, вызвал пожарных в первый раз? Тебя об этом расспрашивали, ведь так? И ты знал, что я болен, так? Я прав?

– Да, но я не понимаю…

– О боже, я это вижу! Ты не помнишь, что сказали тебе в центральной диспетчерской во второй раз. Но сам-то ты помнишь, что сказал?

– Пожар, здесь пожар… или что-то вроде этого. Я… я был слишком возбужден. А потом я побежал.

– Пожар, здесь пожар? И ты не упомянул, где именно пожар?

– Да, конечно, я это сказал. Я почти прокричал: «Пожар на Шёльдгатан!» Да, а потом приехали пожарные.

– И они тебе не сказали, что пожарная машина уже там? Я имею в виду, когда ты звонил.

– Нет.

Цакриссон задумался на несколько секунд.

– Так, значит, ее там не было? – с глупым видом спросил он.

– А в первый раз? Когда ты звонил из телефона-автомата. Ты кричал им то же самое? Пожар на Шёльдгатан?

– Нет, когда я звонил из телефона-автомата, я еще не был так сильно возбужден и назвал им правильный адрес.

– Правильный адрес?

– Да, Рингвеген, тридцать семь.

– Но ведь дом находится на Шёльдгатан.

– Да, но правильный адрес: Рингвеген, тридцать семь. Очевидно, так легче для почтальона.

– Легче? Ты в этом уверен? – нахмурился Гунвальд Ларссон.

– Да. Когда я начинал службу в округе Мария, мне пришлось выучить наизусть все улицы и адреса во втором участке.

– Значит, ты сказал «Рингвеген, тридцать семь», когда звонил из автомата, и «Шёльдгатан», когда вторично звонил по спецтелефону?

– Думаю, что да. Всем известно, что Рингвеген, тридцать семь, находится на Шёльдгатан.

– Мне это неизвестно.

– Я имею в виду, всем, кто знает второй участок.

Гунвальд Ларссон, казалось, зашел в тупик.

– Что-то здесь не так.

– Не так?

Гунвальд Ларссон подошел к столу и посмотрел на открытый журнал. Цакриссон подкрался сзади и попытался убрать его, но Ларссон прижал журнал своей могучей волосатой рукой и сказал:

– Неправильно. Их было шестьдесят восемь.

– Что?

– Этот доктор из Англии. Доктор Ракстон. Он разрезал свою жену и служанку на шестьдесят восемь частей. И женщины не были голые[21]21
  Речь идет о громком преступлении середины 1930-х годов: британский врач индийского происхождение Бак Ракстон из ревности задушил жену и убил свидетельницу преступления – горничную. Затем он расчленил оба трупа и выбросил останки в овраг.


[Закрыть]. До свидания.

Гунвальд Ларссон покинул эту необычную бойлерную и поехал домой. Вставив ключ в дверной замок своей квартиры в Больморе, он тут же совершенно забыл о служебных делах и снова начал думать о них только тогда, когда сидел у себя в кабинете – другими словами, на следующее утро.

У него было такое ощущение, что это какая-то мистика. Он никак не мог собраться с мыслями и в конце концов решил поговорить с Рённом.

– Какая-то чертовщина, – сказал он. – Я ничего не понимаю.

– Чего именно?

– Ну, как могла исчезнуть пожарная машина.

– Да, это, пожалуй, самое странное происшествие в моей жизни, сколько я себя помню, – отозвался Рённ.

– Ага, так ты, значит, тоже об этом думал?

– Да, конечно. Я все время об этом думаю с тех пор, как мой малыш сказал, что она потерялась. Понимаешь, ведь он не выходил на улицу, потому что у него была простуда, и должен был сидеть дома. Она бесследно исчезла где-то в квартире.

– Послушай, ты что, действительно настолько глуп?! Ты считаешь, будто я стою здесь и разговариваю с тобой о потерянной игрушке?

– А о чем же в таком случае ты со мной разговариваешь?

Гунвальд Ларссон объяснил, о чем он говорит. Рённ почесал нос и спросил:

– Ты уже связался с пожарными?

– Да, я только что им звонил. Человек, с которым я разговаривал, по-моему, придурок.

– А может, он решил, что это ты придурок?

– Ха! – хмыкнул Гунвальд Ларссон.

Выходя из комнаты, он сильно хлопнул дверью.

На следующее утро, в среду, двадцать седьмого, состоялось обсуждение результатов розыска и было установлено, что никаких результатов, собственно, нет. Олафссон числился исчезнувшим, как и неделю назад, когда объявили о его розыске. О парне было достаточно много известно – например, что он наркоман и рецидивист, – но об этом знали и раньше. Розыск велся по всей стране, а также через Интерпол, без особого преувеличения можно сказать – по всему миру. Фотографии, отпечатки пальцев и описания разослали в тысячах экземпляров. Уже получили ряд бесполезных сведений, однако не так уж и много, поскольку ее величество общественность все еще не проинформировали посредством прессы, радио или телевидения. Поиски в преступном мире дали не много. Вся проделанная огромная работа оказалась бесполезной. Никто не видел Олафссона с конца января или начала февраля. По слухам, он уехал за границу. Однако и за границей никто его не видел.

– Мы должны найти его, – подчеркнул Хаммар, – как можно скорее. Немедленно.

В общем-то, больше сказать ему было нечего.

– Инструкции такого рода не слишком конструктивны, – заметил Кольберг.

На всякий случай он сказал это уже после совещания, когда, свесив ноги, сидел на письменном столе Меландера.

Меландер сидел, откинувшись на спинку кресла и скрестив вытянутые ноги. Глаза его были полузакрыты, в зубах он сжимал свою неизменную трубку.

– Ну так как? – спросил Кольберг.

– Он думает, – сказал Мартин Бек.

– О боже, я вижу, что он думает, но хочу знать о чем.

– Об одном отрицательном качестве полицейских, – произнес Меландер.

– Да ну, о каком же?

– О недостатке воображения.

– И ты тоже этим страдаешь?

– Да, тоже, – спокойно отозвался Меландер. – Весь вопрос в том, не является ли ход расследования этого дела идеальным примером недостатка воображения. Или, возможно, узости мышления.

– С моим воображением все в порядке, – заявил Кольберг.

– Секундочку, – сказал Мартин Бек. – Ты можешь объяснить понятнее?

Он стоял на своем излюбленном месте, у двери, облокотившись на ящики с картотекой.

– Вначале нас вполне устроила версия, что газ взорвался случайно, – начал Меландер. – Потом мы получили четкие доказательства того, что некто пытался убить Мальма с помощью зажигательного устройства, и дальнейший путь расследования стал совершенно ясен. Мы должны найти Олафссона. Мотив: именно Олафссон это сделал. И мы следуем по этому пути, как если бы мы были сворой гончих с шорами на глазах. Кто знает, не несемся ли мы прямо в тупик?

– «Несемся» – именно то слово, которое нужно, – удрученно сказал Кольберг.

– Это ошибка, которая регулярно повторяется и которая привела к провалу сотен расследований. Полиция упорно придерживается фактов, считаемых ею неопровержимыми. Факты указывают в определенном направлении. И все расследование идет в этом определенном направлении. Любые другие версии отбрасываются. Лишь потому, что самая очевидная версия чаще всего верна, полиция действует так, словно это имеет место всегда. В мире полно преступников, которым удается уходить от наказания лишь потому, что полиция придерживается такой доктрины. Предположим, кто-то находит Олафссона прямо сейчас. Возможно, он сидит в каком-нибудь ресторане в Париже или на балконе отеля в Испании или Марокко. Возможно, он сумеет доказать, что сидит там вот уже два месяца. И как же нам тогда быть?

– По-твоему, мы должны просто-напросто послать ко всем чертям этого Олафссона? – спросил Кольберг.

– Вовсе нет. С того момента, когда Мальма остановили за превышение скорости и задержали, он начал представлять опасность для Олафссона. Поэтому Олафссон – первый главный подозреваемый. Мы должны постараться найти его. Однако он может не иметь никакого отношения к пожару. Если даже подтвердится, что он торговал наркотиками или поставил фальшивые номера на несколько автомобилей, это все равно ничего нам не даст.

– Будет весьма странно, если окажется, что Олафссон не имеет никакого отношения к пожару.

– Согласен. Однако странные вещи тоже иногда происходят. Вот Мальм покончил с собой именно тогда, когда кто-то пытался его убить. Очень странное совпадение. Я задумался над ним, обследуя место пожара. Или еще одна странность: с момента пожара прошло почти три недели, и в течение всего этого времени никто не видел Олафссона и ничего о нем не слышал. Это позволяет нам делать определенные выводы. Однако неоспоримым фактом, насколько мне известно, является также и то, что никто не видел Олафссона в течение целого месяца до пожара.

Мартин Бек выпрямился и задумчиво произнес:

– Да, это правда.

– Твоя логика, несомненно, заслуживает внимания и заставляет нас выдвигать определенные версии, – сказал Кольберг.

Они принялись обдумывать возможные версии.

Чуть дальше, в том же коридоре, Рённ проскользнул в кабинет Гунвальда Ларссона и сказал:

– Знаешь, я кое о чем думал вчера вечером.

– О чем?

– Ну, лет двадцать назад я несколько месяцев работал в Сконе[22]22
  Сконе – самый южный лен Швеции с административным центром в городе Мальмё.


[Закрыть]. В Лунде. Я уже забыл, почему там оказался. – Он сделал паузу и потом прочувствованно сказал: – Это было ужасно.

– Что?

– Сконе.

– Ага. И о чем же ты думал?

– Там были только свиньи и коровы, поля и студенты. И жара. Я едва не расплавился. Так вот, тогда там произошел большой пожар. Ночью сгорел завод. Позже оказалось, что пожар случайно устроил какой-то сторож. Он сам поднял тревогу, но все перепутал и позвонил в пожарную охрану в Мальмё. Понимаешь, он был оттуда. Поэтому, пока огонь вовсю полыхал в Лунде, пожарные мотались по Мальмё в поисках пожара, с раздвижными лестницами, помпами, сетями, в которые собирались ловить прыгающих из окон людей, и так далее.

– Ты хочешь сказать, что Цакриссон был настолько глуп, что, стоя почти в самом центре Стокгольма, позвонил в пожарную охрану Накки?

– Да, я имею в виду что-то в этом роде.

– Он этого не сделал, – сказал Гунвальд Ларссон. – Я обзвонил все полицейские участки города и пригородов. Ни в одном из них пожар в тот вечер не зарегистрирован.

– На твоем месте я позвонил бы и в пожарную охрану.

– Если бы ты был на моем месте, тебе бы уже осточертели все эти пожары. Кроме того, больше шансов получить разумный ответ от полиции. Относительно больше, естественно.

Рённ направился к двери.

– Эйнар?

– Да.

– А зачем им понадобились сети? На заводе, ночью?

Рённ задумался.

– Не знаю, – наконец ответил он. – Возможно, у меня чересчур разыгралось воображение.

– Ты так полагаешь?

Гунвальд Ларссон пожал плечами и продолжил ковыряться в зубах ножом для разрезания бумаги.

Однако на следующее утро он принялся обзванивать все пожарные части в пригородах Стокгольма. Загадка разрешилась удивительно быстро.

– Хорошо, – сказал доброжелательный голос в пожарной части Сольны-Сундбюберга. – Конечно, я могу проверить. – И спустя десять секунд: – Да, в тот вечер у нас был ложный вызов на Рингвеген, тридцать семь, в Сундбюберге. Мы приняли его в двадцать три часа десять минут. По телефону. Вас интересует еще что-нибудь?

– В полиции мне ничего не сказали об этом, – ответил Гунвальд Ларссон. – Но ведь полиция обязана была туда приехать, так?

– Патрульный автомобиль, конечно же, туда выехал.

– Этот вызов поступил к вам непосредственно или через центральную диспетчерскую Стокгольма?

– Думаю, непосредственно. Но точно я не могу вам этого сказать. Здесь только одна запись. Анонимный телефонный вызов. Ложный.

– И что же вы делаете, когда принимаете такого рода вызовы?

– Выезжаем, конечно.

– Да, это я понимаю, но вы сообщаете об этом куда-либо?

– Конечно, местным фараонам.

– Кому-кому?

– В полицию. Кроме того, мы информируем центральную диспетчерскую. Знаете, когда пожар очень сильный, то есть его далеко видно, у нас много звонков. Мы в состоянии принять только двадцать пять вызовов одновременно, а нам звонят сотни людей. Именно поэтому мы и сообщаем о своем выезде. Иначе начнется неразбериха.

– Понятно, – сухо ответил Гунвальд Ларссон. – Вам известно, кто принял вызов?

– Конечно. Девушка по фамилии Мортенссон. Дорис Мортенссон.

– Где я могу ее найти?

– Нигде, старина. Вчера она уехала в отпуск. В Грецию.

– В Грецию? – с явным неудовольствием произнес Гунвальд Ларссон.

– Да, а разве там плохо?

– Там случилось худшее из того, что только могло произойти[23]23
  В 1967 году в Греции произошел политический переворот, приведший к военной диктатуре 1967–1974 годов. (Примеч. перев.)


[Закрыть].

– Вот как? Не ожидал, что наша полиция занимается коммунистической пропагандой. Я был в Акрополе, или как он там называется, прошлой осенью. Мне очень понравилось. По моему мнению, в Греции поддерживается идеальный порядок. А какая там полиция! Вам, парни, нужно у них многому учиться.

– Заткнись, идиот! – И Гунвальд Ларссон бросил трубку.

Он не выяснил еще одной важной вещи, однако не смог заставить себя продолжать разговор. Вместо этого он пошел в кабинет к Рённу и попросил его:

– Ты не сделал бы мне одолжения? Позвони в пожарную часть Сольны-Сундбюберга и спроси, когда возвратится из отпуска их сотрудница Дорис Мортенссон.

– Ну конечно. Послушай, что с тобой? Ты выглядишь так, словно тебя вот-вот хватит удар.

Гунвальд Ларссон не ответил. Он вернулся к своему письменному столу и тут же набрал номер полицейского участка на Росундавеген в Сольне.

– Вчера я звонил вам и задавал очень важный вопрос. О том, был ли у вас какой-нибудь вызов на пожар около одиннадцати часов вечера седьмого марта, – сказал он как бы для вступления.

– Да, это я отвечал на ваш звонок и сообщил, что рапорта о подобном происшествии у нас нет, – ответил сотрудник полиции из Сольны.

– Однако теперь я узнал, что в тот вечер был ложный вызов на Рингвеген, тридцать семь, в Сундбюберге, и что полицию проинформировали о нем в установленном порядке. Полицейский патрульный автомобиль должен был выехать по указанному адресу.

– Прекрасно. Однако рапорта об этом у нас нет.

– В таком случае потребуйте объяснений у тех двух парней, которые тогда дежурили. Кстати, кто они?

– Патрульные? Сейчас попытаюсь узнать. Подождите минутку.

Гунвальд Ларссон ждал, нетерпеливо барабаня пальцами по столу.

– Я выяснил. Автомобиль номер восемь, Эрикссон и Квастму, со стажером по фамилии Линдског. Автомобиль номер три, Кристианссон и Квант…

– Достаточно, – прервал его Гунвальд Ларссон. – Где сейчас эти два болвана?

– Кристианссон и Квант? Они на дежурстве, патрулируют.

– Немедленно пришлите их сюда.

– Но…

– Никаких «но». Через пятнадцать минут эти два болвана должны стоять, как статуи, в моем кабинете на Кунгсхольмсгатан.

Не успел он положить трубку, как в кабинет заглянул Рённ и сказал:

– Дорис Мортенссон возвратится через три недели. Она приступит к работе двадцать второго апреля. Кстати, у того парня, с которым ты разговаривал, отвратительное настроение. Наверняка он не относится к твоим поклонникам.

– Да, их становится все меньше и меньше, – отозвался Гунвальд Ларссон.

– Этого можно было ожидать, – спокойно заметил Рённ.

Спустя шестнадцать минут Кристианссон и Квант стояли в кабинете Гунвальда Ларссона. Оба были из Сконе, голубоглазые, широкоплечие, ростом сто восемьдесят шесть сантиметров. У обоих все еще сохранились болезненные воспоминания о предыдущих встречах с человеком, сидящим за письменным столом. Когда Гунвальд Ларссон поднял на них взгляд, они оцепенели и буквально превратились в каменные изваяния, изображающие двух патрульных в кожаных куртках с начищенными пуговицами и при портупеях. Кроме того, они были вооружены пистолетами и резиновыми дубинками. Самой пикантной деталью данной скульптурной группы было следующее: Кристианссон крепко зажал свою фуражку под мышкой, а у Кванта она все еще находилась на голове.

– О боже, это он! – прошептал Кристианссон. – Этот кровосос…

Квант ничего не сказал. Упрямое выражение его лица свидетельствовало: он полон решимости не дать себя запугать.

– Ага, – сказал Гунвальд Ларссон. – Явились, несчастные тупицы?

– Что вы хотите?.. – начал Квант и внезапно осекся, потому что человек, сидящий за письменным столом, быстро поднялся.

– Я хочу уточнить одну маленькую техническую подробность, – дружеским тоном сказал Гунвальд Ларссон. – В двадцать три часа десять минут седьмого марта к вам поступил вызов на пожар по адресу: Рингвеген, тридцать семь, в Сундбюберге. Помните?

– Нет, – нагло заявил Квант. – Я не помню.

– Прекрати мне лгать! – зарычал Гунвальд Ларссон. – Вы выезжали по тому адресу или нет? Отвечай!

– Кажется, да, – сказал Кристианссон. – Мы туда выезжали… Я что-то такое припоминаю. Но…

– Что «но»?

– Но там ничего не было, – закончил Кристианссон.

– Не говори больше ни слова, Калле, если не хочешь оказаться в дураках, – шепотом предупредил его Квант. Гунвальду Ларссону он сказал: – Я этого не помню.

– Если хотя бы один из вас солжет мне еще раз, – заорал Гунвальд Ларссон громовым голосом, – я лично зашвырну обоих в бюро находок в Сканёр-Фальстербу[24]24
  Сканёр-Фальстербу – отдаленный портовый городок на юге Швеции, в лене Сконе.


[Закрыть], или откуда вы там! Можете лгать в суде, везде, где угодно, но только не здесь! О боже, да сними ты наконец свою фуражку, идиот!

Квант снял фуражку, сунул ее под мышку, взглянул на Кристианссона и многозначительно сказал:

– Это была твоя ошибка, Калле. Если бы не твоя чертова лень…

– Но ведь именно ты не хотел, чтобы мы вообще туда ехали, – возразил Кристианссон. – Ты сказал, ничего, мол, не слышно, и нам нужно вернуться. Ты говорил, с рацией что-то случилось.

– Это совсем другое дело, – пожав плечами, сказал Квант. – Мы ведь не можем исправить рацию. Это не входит в обязанности рядового полицейского.

Гунвальд Ларссон сел.

– Рассказывайте, – коротко приказал он. – Быстро и понятно.

– Я был за рулем, – начал Кристианссон. – Мы приняли вызов по рации…

– Сигнал был очень слабый, – перебил его Квант.

Гунвальд Ларссон бросил на него строгий взгляд и велел:

– Давайте поживее. И помните: от повторений ложь не становится правдой.

– Ну ладно, – решился Кристианссон, – мы поехали по тому адресу, Рингвеген, тридцать семь, в Сундбюберге, там действительно стояла пожарная машина, но пожара не было, в общем, ничего не было.

– За исключением ложного вызова, о котором вы просто-напросто не доложили. Из-за вашей лени и тупости. Я прав?

– Да, – промямлил Кристианссон.

– Мы тогда очень устали, – пытаясь разжалобить Ларссона, сказал Квант.

– От чего?

– От долгого и напряженного дежурства.

– Неужели? – поинтересовался Гунвальд Ларссон. – Сколько человек вы задержали за время вашего патрулирования?

– Ни одного, – ответил Кристианссон.

«Возможно, это не так уж и хорошо, но зато правдоподобно», – подумал Гунвальд Ларссон.

– Была отвратительная погода, – сказал Квант. – Плохая видимость.

– У нас заканчивалось дежурство, – попытался оправдаться Кристианссон.

– Сив была серьезно больна, – сказал Квант. – Это моя жена, – добавил он как бы для справки.

– И к тому же там ничего не было, – повторил Кристианссон.

– Да, конечно, – медленно сказал Гунвальд Ларссон. – Там ничего не было. Ничего, кроме ключевого доказательства в деле о тройном убийстве. – Потом он заорал: – Вон отсюда! Убирайтесь!

Кристианссон и Квант выбежали из кабинета. Теперь они уже мало напоминали живописную скульптурную группу.

– О боже! – простонал Кристианссон, вытирая пот со лба.

– Послушай, Калле, – сказал Квант, – я предупреждаю тебя в последний раз. Ты не должен ничего видеть и слышать, но уж если что-то увидел или услышал, то, умоляю тебя, докладывай об этом.

– О боже, – тупо повторил Кристианссон.

В последующие двадцать четыре часа Гунвальд Ларссон тщательно, шаг за шагом, восстановил всю цепочку событий, и ему даже удалось достаточно четко сформулировать свои мысли на бумаге. Выглядело это следующим образом.

7 марта 1968 года, в 23.10, в доме на Шёльдгатан возник пожар. Официальный адрес дома – Рингвеген, 37. В 23.10, в тот же самый день и год, не установленное до сих пор лицо позвонило в пожарную часть Сольны-Сундбюберга и сообщило о пожаре на Рингвеген, 37. Поскольку в Сундбюберге есть улица Рингвеген, пожарные выехали по этому адресу. Одновременно в установленном порядке сообщения о предполагаемом пожаре были переданы в полицию и центральную диспетчерскую Большого Стокгольма[25]25
  Большой Стокгольм – агломерация, включающая в себя Стокгольм и его пригороды. В настоящий момент в него входят все коммуны лена Стокгольм.


[Закрыть] для того, чтобы избежать дублирования. Приблизительно в 23.15 патрульный Цакриссон позвонил в центральную диспетчерскую из телефона-автомата на Розенлундсгатан и сообщил о пожаре на Рингвеген, 37, не указав при этом, о каком районе города идет речь. Поскольку дежурный в центральной диспетчерской только что получил сообщение из Сольны-Сундбюберга, то решил, что речь идет о том же самом пожаре, и сказал патрульному Цакриссону, что пожарная машина выехала и уже должна быть на месте пожара (она действительно уже стояла на Рингвеген, но в Сундбюберге). В 23.21 патрульный Цакриссон снова позвонил в центральную диспетчерскую, теперь уже по спецтелефону срочного вызова. Так как на этот раз, по его собственным словам, он сказал: «Пожар! Пожар на Шёльдгатан!» – ошибки не произошло. В результате пожарные выехали на Рингвеген, 37, в Стокгольме, другими словами, к дому на Шёльдгатан.

Патрульный Цакриссон не звонил в пожарную часть Сольны-Сундбюберга. Это сделал кто-то другой.

Выводы. Пожар возник в результате поджога, совершенного с помощью химического зажигательного устройства с часовым детонатором. Если показания патрульного Цакриссона верны, то это устройство было помещено в квартире Мальма самое позднее в 21.00. В этом случае часовой механизм был установлен на три часа. За столь долгое время злоумышленник мог спокойно исчезнуть в любом направлении. Человек, спланировавший пожар (либо подстрекатель, если таковой существует), был единственным, кто мог знать, что пожар должен начаться в 23.10. Таким образом, вероятнее всего, именно это лицо позвонило в пожарную часть Сундбюберга.

Вопрос № 1. Почему это лицо позвонило не в ту пожарную часть, в которую следовало звонить? Вероятный ответ: потому что это лицо находилось в Сольне или Сундбюберге и плохо знало Стокгольм и его пригороды.

Вопрос № 2. Почему это лицо вообще позвонило в пожарную часть? Вероятный ответ: потому что его целью было убийство Мальма и оно не хотело, чтобы остальные десять человек, находящиеся в доме, погибли или получили ранения. Данный аспект является существенным, так как указывает на тщательно спланированный и профессиональный характер преступления.

Гунвальд Ларссон прочел написанное. Он подумал немного и исправил в слове «сообщения» последнюю букву на «е» и вычеркнул слова «в полицию». Сделал он это так тщательно, что даже экспертиза не смогла бы разобрать первоначальный текст, даже если бы захотела.

– Гунвальду удалось кое-что раскопать, – сказал Мартин Бек.

– Да неужели? – скептически заметил Кольберг. – Он переквалифицировался в землекопы?

– Да нет. Он действительно обнаружил нечто очень важное. Это первая настоящая улика.

Кольберг прочел рапорт.

– Браво, Ларссон! – воскликнул он. – Неподражаемо! Особенно стиль. «Либо подстрекатель, если таковой существует». Блестяще.

– Ты так думаешь? – дружелюбно спросил Гунвальд Ларссон.

– Какие тут могут быть шутки, – заявил Кольберг. – Нам остается теперь только найти Олафссона и установить, что звонил именно он. Вопрос лишь в том, как это сделать.

– Очень просто, – сказал Гунвальд Ларссон. – Вызов принимала одна девушка. Думаю, она сумеет узнать его голос. У телефонисток хорошая память на голоса. К сожалению, она сейчас в отпуске и с ней нельзя поговорить. Но через три недели она возвратится.

– А до этого нам всего лишь нужно найти Олафссона, – сказал Кольберг.

– Да, – согласился Рённ.

Этот разговор состоялся в пятницу, двадцать девятого марта.

Прошло два дня. Начался новый месяц. Прошла еще одна неделя. Потом почти две. И по-прежнему не обнаружилось никаких следов человека по имени Бертиль Олафссон.

19

Мальмё – третий по величине город Швеции, совсем не похожий на Стокгольм. В Мальмё примерно в три раза меньше жителей, и он находится на равнине, в то время как Стокгольм расположен на холмистых островах. Кроме того, Мальмё на пятьсот километров южнее, и его порт связывает страну с континентом. Ритм жизни здесь спокойнее, атмосфера не такая агрессивная, и даже полиция, говорят, настроена дружелюбнее, возможно, потому что климат тут мягче. Дожди идут часто, но по-настоящему холодно бывает редко, и задолго до того, как начинает таять снег в окрестностях Стокгольма, волны Эресунна с журчанием накатываются на пологие песчаные берега и глинистые плато.

Весна, как правило, наступает раньше, чем в других районах страны, а февраль, март и апрель часто оказываются на удивление солнечными, безоблачными и безветренными.

Именно таким днем и была пятница, шестое апреля.

Начались пасхальные каникулы, и многие отправились привести в порядок свои летние домики, навестить друзей и знакомых. Сезон отпусков еще не наступил, но был не за горами, и вдоль обочин уже появились желтые весенние цветы.

В промышленном порту, в северной части города, эта суббота была как-то по-особенному спокойной, и не только потому, что этот район находится вдали от центра, но и потому, что вряд ли его можно назвать привлекательным для прогулок или автомобильных путешествий. Длинные пустынные доки с замершими подъемными кранами и грузовиками, штабеля досок и ржавых железных балок, редкий лай запертой где-то собаки и несколько пришвартованных к причалу датских землечерпалок, экипажи которых уехали домой на Пасху, – таков пейзаж промышленного порта.

Было тихо, если не считать собачьего лая и приглушенного шума нефтеочистительного завода, находившегося в пятистах метрах от доков. Вокруг разносился достаточно сильный запах нефти.